Текст книги "Имбирь и мускат"

Автор книги: Прийя Базил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

9

– Раздевайся. Я хочу тебя видеть, – сказал Карам. Эти несколько слов, произнесенные с лаской, заронили в душу Сарны сомнения. Еще больше ее встревожил лиловатый подтек на шее, ведь Карам никогда раньше не кусался. Они так давно не занимались любовью. Больше года. Сарна попыталась вспомнить точную дату. Наверное, последний раз это было за несколько месяцев до рождения близняшек. И все же долгое воздержание не объясняло пылкости Карама. Равно как и то, что они впервые поселились в собственном доме, где была спальня, нормальная кровать – словом, уединение. Нет, в ласках мужа Сарна заметила необычайную уверенность, опытность. Неуклюжий и неумелый любовник ночей, проведенных на матрасе в кухне, таинственно исчез.

Просьба раздеться удивила ее. В присутствии Карама она снимала разве что камез, да и то под покровом ночи. Иногда он задирал его до грудей, когда они лежали вместе, но полностью обнажаться Сарна не решалась. Когда Карам водил руками по ее голому телу, она чувствовала себя беззащитной, смущалась и отталкивала его, если он прижимался лицом к ее подмышкам, ступням или лону. Что он задумал? Потом Карам стал лизать и сжимать ее. Сарна и вовсе запаниковала. Что он делает? Где научился этому? Надо ли его остановить? Это так приятно… Кто показал ему все эти трюки? У него наверняка была любовница. Где-то в другом месте. В Англии? Он ведь поехал туда на курсы по холодильному оборудованию. Так вот почему его не тянуло домой! В душу Сарны закрались подозрения. Нет, не может быть! Наверное, это просто его другая сторона, та, что боялась показываться на свет в тесном доме в Найроби. Даже придумывая себе такие объяснения, Сарна в них не верила. И за несколько недель в Кампале ее предчувствия подтвердились.

Он захотел заниматься любовью днем. Приходя на обед, он вел ее в спальню и начинал раздевать. Потом овладел ею средь бела дня, под ясным солнцем, пока она зажмуривала глаза при мысли об измене. Карам настолько расхрабрился, что стал осваивать другие позы: стоя, сзади, сидя на кровати. Сарна принимала новшества без слов: по сравнению с унизительным предательством мужа они были сущим пустяком. Всякий раз, когда их ноги переплетались, тяжелые мысли Сарны запутывались в узел. Она хотела отдаться незнакомым удовольствиям без остатка и жадно набрасывалась на Карама. Она хотела удовлетворить его так, чтобы он и думать забыл о другой. Она хотела, чтобы муж просто обнял ее и сказал, что любит. И в то же время она хотела оттолкнуть его и осыпать проклятиями.

Несколько недель Сарна ничего не предпринимала. Ее злость на Карама затмил гнев на судьбу. Ну почему эта злодейка наносит ей удар за ударом? Боль вновь заполнила все ее существо, боль предательства, гнева и печали, а сильнее всего – агония Имбиря, любви, удвоенной от чувства потери.

Горькие мысли находили отражение в ее стряпне. Любое блюдо заправлялось нежным соусом, сдобренным изрядной порцией масла или сливок: гастрономические богатства показывали всю тяжесть ее терзаний. Под нежными соусами скрывался удар чили, обжигающего рот.

Когда Сарна наконец-то смогла облечь свою тревогу в слова, они вышли из нее ядовитыми, отравленными потайной болью, копившейся несколько недель. Карам вдруг заметил, что жена в постели стала похожа на куклу. Он чувствовал, как ее тело отвечает на ласки наслаждением, однако Сарна молчала как рыба и почти не шевелилась. Подумав, что ее, наверное, надо подбодрить или даже разрешить ей получать удовольствие, Карам предложил жене расслабиться, быть смелее и ничего не стыдиться.

– Извини, – ледяным тоном проговорила она, – я не ездила на холодильные курсы.

Карам отпрянул.

– Да, Джи. – Она вырвалась из его объятий. – Не знаю, что ты изучал, но, видать, твои холодильники больше походили на печи!

– Не понимаю, о чем ты говоришь! – возразил Карам, однако его сердце беспорядочно билось, словно горсть мраморных шариков, брошенных на пол.

– Нет, Джи, болтовня – больше не твой конек. – Сарна толкнула его в пах. – Ты освоил другое ремесло.

– Попридержи язык, женщина! – Карама пугали ее злобные обвинения.

– С какой стати, твой-то, поди, всех лондонских шлюх обошел?! – Грязные слова сыпались из нее быстро-быстро и били прямо ему в лицо. – Вот чем ты занимался, пока твои дети и жена страдали! Вылизывал чужие мохнатки, вместо того чтобы писать письма!

– Лучше прекрати, я тебя предупреждаю. Ты не знаешь, что несешь! – Карам был в ужасе. Где только она набралась вульгарностей? И как смеет так разговаривать с мужем?

– Я прекрасно знаю, потому что вижу все своими глазами. – Сарна выбралась из постели и взяла камез. – Ты научился грязным фокусам, пока был на «курсах». Правда, ты сказал, что не закончил, хотя какую-то школу все-таки прошел, как я погляжу. Уроки Камасутры. А ты что думал?! Что я не замечу?! – Голос Сарны раздавался из-под оранжевого камеза, который она натягивала. – Думал, можно превратиться из неуклюжего подростка в героя-любовника, а я не почувствую разницы?!

– Что за вздор! Только послушай себя – ты говоришь непристойности. – Карам накрылся простыней. Ему было неловко лежать голым на кровати, когда Сарна стояла над ним.

Та покачала головой:

– Какой из тебя мужик, если ты боишься признать правду! Я-то знаю, чем ты занимался в своем Лондоне, мистер Камасутра!

– Заткнись! – Карам замахнулся, чтобы припугнуть жену. По-другому противостоять ей было нельзя: отрицать обвинения бесполезно, а что-то объяснять и подавно – все равно не поймет.

– Сам заткнись! – заорала Сарна. – Ты бросил нас! Бросил меня! Бегал за юбками, вместо того чтобы содержать семью! Ты не посылал нам деньги, потому что платил шлюхам и был так занят ублажением себя, что позволил нашей дочке умереть!!!

Даже не успев осознать, что делает, Карам вскочил с кровати и залепил Сарне пощечину. Она упала на пол. Секунду-две он смотрел на плачущую жену, а потом зашагал по комнате. Его переполняло сожаление, но ведь иначе эту бестию не остановишь! Если бы она успокоилась и замолчала… «Что? Что тогда? – спросила его совесть. – Ты бы все равно не сказал ей правду».

У Карама в Лондоне действительно была любовница. Мэгги. «Зови меня Мэгги», – неизменно повторяла она, потому что он не привык обращаться к женщине без какого-либо уважительного окончания и не хотел называть ее «Мэгги-джи». Несколько недель Карам умудрялся разговаривать с любовницей, не произнося ее имени. Она не отличалась красотой, однако для Карама была настоящим подарком судьбы. По сравнению с Найроби, где женщины почти не выходили из дома, Лондон буквально распирало от дамочек. Карам наблюдал за ними с изумлением и восторгом. Случайно задевая их плечом на улице, сидя рядом в автобусе или делая заказ официантке, он чувствовал танец, в который сначала увлекла его Сарна, а теперь он продолжался сам по себе и в новом ритме. Жизнь в Лондоне и новые фантазии превратили плавный балет его желаний в лихую и бойкую пляску похоти.

Карама восхищали разнообразные проявления женственности: округлые головки с короткими стрижками, блеск белоснежных зубов в алом обрамлении, упругие икры в чулках… Несмотря на все эти образы, он не осмеливался приблизиться ни к одной женщине по-настоящему, слишком уж они были другие. Когда Мэгги стала проявлять к нему интерес, Карам этого не заметил, потом очень удивился и не поверил и наконец – польщенный – поддался соблазну.

Мэгги работала в столовой Индиа-Хауса, дипломатического представительства Индии, где Карам обедал почти каждый день. Там кормили вкусно и недорого, да и место было поблизости от дома на Мьюзиам-стрит, где он снимал квартиру. Поначалу Карам ел очень быстро, после курсов торопясь увидеть Лондон. Прогулки приносили ему облегчение. А потом все резко изменилось. Прошло только две недели с начала учебы, и Карам осознал, что не может ее продолжать. На первом же практическом занятии они ставили простой эксперимент, и он испугался электричества. По комнате то и дело летали искры. От этого зрелища у него закружилась голова, и внезапно сама мысль о близости воды и тока стала для него невыносимой. В ужасе Карам вылетел из класса. Он был так напуган, что несколько дней не мог даже включить дома свет. Сидя в темноте, он укорял себя за решение ехать в Лондон и размышлял, что теперь делать.

В конце концов скука выгнала его на улицу, и первым делом Карам пошел обедать в Индиа-Хаус. В тот день была смена Мэгги. Что-то в удрученном поведении Карама заставило ее сжалиться и сделать ему порцию побольше. Карам заметил этот жест и улыбнулся – после двойных порций Сарны в Лондоне он всегда недоедал. «Спасибо», – сказал он. И с тех пор Мэгги стала накладывать ему больше, чем положено. Вместе с добавкой вскоре последовали радостные приветствия, которые сменились более длительными разговорами, а через несколько недель она подсела к нему в свой перерыв. Итак, к сердцу Карама вновь пробирались через желудок. Компания девушки была ему приятна, в ней он чувствовал себя не таким разбитым и одиноким, как прежде. И когда Мэгги предложила ему вместе погулять по городу, он с радостью согласился; когда она взяла его за руку, Карам сделал вид, что все нормально; когда пришла в его комнату, он был польщен; а когда Мэгги спросила, женат ли он, Карам ответил: «Нет».

Во время занятий любовью Мэгги трещала без умолку, указывая Караму, что делать, и описывая свои ощущения. Привыкший к безмолвной и поспешной близости, Карам пытался заглушить ее голос, вспоминая алфавит – совсем как в детстве думал о цифрах, когда его бил Баоджи. Только с алфавитом было проще. Он не отвлекал от наслаждения. Удовольствие выражалось при помощи звонких согласных и протяжных гласных:

– А-а-а-а-а-а.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а.

– А-а-а-а-а-а.

– Б-в-г-д ееееее ж-з-иииии! к-л.

– М-н ООО-ООО-ОО п-р-с-т.

– У-у-у-у-у.

– У-у-у-у-у-у-у…

Да, Мэгги была очень не похожа на других женщин. Она и выглядела по-другому и в постели вела себя иначе. Потом Карам обнаружил, что все-таки она такая же. Из ее глаз хлынули те же самые слезы, когда он объявил, что возвращается в Кению. Она умоляла: «Ты же будешь писать, да? Обещай, что напишешь. Ведь ты вернешься?» Разумеется, он заверил, что они еще встретятся, хотя прекрасно знал, что видит Мэгги в последний раз.

Карам посмотрел на Сарну, плачущую на полу, и вздохнул. Потом быстро посмотрел на часы – пора на работу – и начал одеваться. Он сознавал, что поступил неправильно, но как ей все объяснить? Вереница дурных поступков тянулась из прошлого, и он в ней совсем запутался. Подойдя к зеркалу, Карам заметил шалвар, который полчаса назад стянул с Сарны. Он поднял его и, ощутив мягкость ткани, придумал, как загладить свою вину.

В тот же день после работы он отправился на Гавермент-стрит, или «Гавмент-стрит», как индийцы называли главную артерию города. Карам прошел мимо магазина «Ткани», страшно дорогого бутика, и вошел в «Суданский универмаг», в котором все индийские женщины покупали себе материю для сари. Сарна мечтала здесь отовариться с самого приезда в Кампалу. Осмотрев залежи тканей – пестрых, узорчатых, полосатых, пятнистых, – протянувшиеся от стены до стены, Карам решил, что видит перед собой будущее и все возможности перед ним еще открыты. Впервые, забыв о деньгах, он стал выбирать жене подарки: дюжину разных расцветок. «По пять ярдов каждой», – велел он продавцу, вспомнив, что именно столько Сарна всегда покупает для верхней одежды.

Хлопок развернулся волнистыми морями красок, чувственно зашелестел шелк. Материю отмерили длинными деревянными линейками, а потом отрезали громадными ножницами, которые удовлетворенно бормотали за работой. Затем все аккуратно сложили в бумажные пакеты.

– Дхагу? – спросила продавец.

– О, да, да, – согласился Карам, и все сотрудники магазина принялись подбирать нитки подходящих оттенков.

– Чурии? – снова предложили ему.

– Хм, почему бы и нет? – рассмеялся он.

И в сумки, полные щедрых даров, отправились стеклянные браслеты.

Карам вышел из магазина в приподнятом настроении; незапланированная растрата скажется на их кармане только к концу месяца, а пока можно бережно нести домой эти радужные обещания счастливого будущего. Лишь бы Сарна их приняла.

С замиранием сердца и надеждой во взгляде он протянул свои подарки заплаканной жене и сказал: «Прости меня». Когда она увидела на пакетах печать «Суданский универмаг», лицо ее смягчилось. Что он наделал? Карам разорвал обертку и, точно фокусник, вытягивающий бесконечные носовые платки из шляпы, принялся осыпать Сарну тканями. Она посмотрела в его умоляющие глаза. Неужели он правда все это купил? И потратил такую уйму денег? На нее? Карам складывал подарки на диван вокруг жены.

– Давай забудем обо всем, что было. Оставим печаль позади. Мы здесь, мы вместе. Давай начнем заново. Я дарю тебе эти цвета счастья и прошу: прими их.

Сарна приняла. Она сшила себе новую одежду и с удовольствием носила. Ее гардероб переливался всеми цветами радуги среди подчас хмурого неба их отношений.

10

Пейзажи за окном были чудесны. Сарна и Карам проехали пышные холмы Кампалы и сейчас любовались изумрудными берегами Нила. Мифическая река оросила здешние места и создала дивное великолепие зелени: окрестности горели всеми оттенками – от салатового до темно-зеленого. Карам, завороженно глядя в окно, вспомнил народный афоризм, восхваляющий плодородные земли Уганды: «Посади отрезанную голову человека, и наутро у нее отрастет тело». Теперь-то он понимал, что это значит. Такого изобилия Карам еще нигде не видел: оно ощущалось в воздухе. Сладковатый душный аромат оставлял влажные следы на щеках. Это отчетливое физическое присутствие навело Карама на мысли о Сарне, и вмиг от его удовольствия не осталось и следа. «Она отрежет мне голову и не станет воскрешать, – подумал он. – Скорее, приготовит из меня кебаб». Их годовому медовому месяцу в Кампале подходил конец: Карам собирался сообщить жене, что снова едет в Лондон.

– Я подумываю еще разок слетать в Лондон. Всего на неделю. Хочу посетить коронацию Елизаветы II. Мы подданные Великобритании и должны иногда показывать наше почтение, – сказал Карам, когда они с женой гуляли по саду. Он ожидал протеста с ее стороны – любое упоминание Англии вызывало в Сарне ярость – и все-таки надеялся, что обретенная в Кампале гармония умерит ее пыл.

– Прости, Джи. – Сарна прищурилась. – Лондон?

– Да, мне надо туда съездить. – Карам, стараясь говорить беззаботно, уперся глазами в рукав своей рубашки.

– Ты забыл о ребенке? – Сарна погладила округлый живот.

– Почему? У нас еще три месяца впереди, а меня всего-то неделю не будет. Не переживай.

Сарна уставилась на него испепеляющим взглядом, ее губы подрагивали, но она не знала, что сказать. Как он может так спокойно рассуждать об отъезде?! Опять бросит ее одну с двумя детьми?! Тревога ужалила ее в глаза и нос, как пыльца – больных сенной лихорадкой. Глаза Сарны на миг расширились, потом сузились, и она выплюнула:

– Да как ты смеешь?!!

Карам вытащил платок и вытер брызнувшую ему в лицо слюну.

– Значит, мое мнение ничего не значит! – Пышущая здоровьем, она стояла на фоне куста бугенвиллеи, покрытого красно-оранжевыми цветками.

Карам подошел к Сарне и попытался взять ее за руку.

– Я скоро вернусь, ты даже не успеешь заметить, что меня нет.

Она отступила:

– Тебе не надо уезжать! Я не хочу тебя отпускать. Это плохо кончится, у меня дурное предчувствие в крови. – Она обхватила запястье рукой и положила большой палец на артерию, как доктор, меряющий пульс. – Я нутром чую! – Сжала живот, чтобы подавить тошноту. Повела носом. – От этого несет Мускатом.

– Успокойся, пожалуйста. – Ему удалось взять ее за руку. – Ничего страшного не случится. Теперь все будет иначе. Я уеду только на неделю – сущий пустяк.

Сарна погладила его ладонь и прижалась к нему всем телом.

– Если это пустяк, то не уезжай. Останься со мной!

– Я должен!

Карам не мог упустить такую возможность. Он начал думать о ней год назад, когда умер британский монарх. Еще тогда он решил, что обязательно поедет на церемонию коронации. Ведь новая королева могла бы править и в Индии, если б англичан не смыло волной перемен. А если бы не они, вероятно, в 1947-м Индия разделилась бы не так болезненно, Карам не очутился бы в лагере для беженцев и никогда не задумался бы о важности истории.

В Англии приготовления к церемонии длились уже шестнадцать месяцев, Карам копил деньги и размышлял о грядущем. Приняв участие в коронации, пусть даже в роли ничтожного наблюдателя, он надеялся стать частью исторического события. Однако до последней минуты не говорил об этом Сарне, ведь она наверняка его не поймет. Так и произошло. Что женщина смыслит в истории? Ровным счетом ничего.

– Должен?! – Она уронила его руку и скрестила свои на груди. Да кем он себя возомнил? Заявляет о своих намерениях, точно махараджа, получивший приглашение на церемонию!

– А о Пьяри ты подумал? – сказала она, поглядев на дочку, которая бегала по саду: длинные косы с большими зелеными бантами, похожими на огромных стрекоз, танцевали за ее спиной.

– Семья тут ни при чем. Просто я должен это сделать. Я… – Карам не успел закончить: Сарна отвернулась и покачала головой. Семья тут как раз при чем! Что произошло, когда он уехал в Лондон? Эти воспоминания были невыносимы. Она боялась одиночества, саму себя. Как он смеет уезжать?

– Я хочу почувствовать, что я – часть истории, – продолжал Карам, обращаясь к Сарне, которая стояла к нему спиной. Ее волосы сверкали голубым в меркнущем свете. – Коронации не каждый день случаются. Я мечтаю увидеть, как королева восходит на престол. Другого шанса у меня просто не будет.

Сарна вспомнила газетные фотографии Елизаветы II, которые ей показывал Карам. Интересно, это они снова пробудили в ее муже охоту до английских дамочек?

– Знаю я твою королеву, мистер Карам Сутра. Та самая раат ди рани, которую ты ублажал в прошлый раз! Царица ночи никак не выйдет из твоей головы. До сих пор с успехом показываешь фокусы, которым она тебя научила! – Сарна обернулась и уперла руки в боки.

И началось. Муж и жена своей руганью согнали солнце с небес и продолжали вздорить в темноте, среди стрекота сверчков. Под покровом ночи Пьяри незаметно подкралась к бугенвиллее и наблюдала за родителями, посасывая косички.

– Да что толку с тобой разговаривать, тебя не вразумишь! – Карам в конце концов потерял терпение и вышел на улицу. Поднимаясь широкими шагами по Кира-роуд, он удивлялся самому себе. И зачем ему понадобилось что-то ей говорить? Он вовсе не обязан отчитываться. Разве Баоджи когда-нибудь просил у Биджи разрешения на поступок? А Сукхи советовался с Персини? Разумеется, нет. Только дурак мог подумать, будто Сарна разрешит ему отправиться в Лондон. Черт подери, эта женщина слишком вспыльчива! И до чего острый у нее язык!

Надо было сразу показать ей, кто в доме хозяин. Только наивный муж позволяет жене вытворять такое. Сарна оттачивала свой язык на других, чтобы потом наброситься на него. Что ж, довольно. Карам дошел до конца улицы и остановился. Посмотрев вниз с холма, увидел свой дом Г-образной формы, точно такой же, как все остальные белые бунгало с красными черепичными крышами, и не заметил никаких признаков ссоры, разразившейся в его стенах. Затем Карам окинул взглядом весь район Кололо, где они жили, и зеленые окрестности. Кампала была построена на семи холмах. Вдалеке, на одном из них, Карам разглядел подсвеченную круглую крышу храма Бахай. Все казалось таким умиротворенным, и только Бог знал, что на самом деле творится в этих домах.

Он вернулся, убежденный в своей правоте, и о приближающейся поездке больше не заговаривал. Когда Сарна поднимала тему, он молчал, тем самым показывая, что все уже решено и обсуждению не подлежит. Дни перед разлукой были очень напряженными. Сарна шла на все, желая переубедить мужа: плакала, устраивала истерики, молчала. Готовила его любимые блюда, чтобы Карам не захотел покидать родной дом, а когда это не подействовало, переперчила всю еду, дабы покарать его рот за молчание.

Карам не поддавался на уловки. «Скоро она смирится с моим решением», – сказал он себе. И ошибся.

Сарна думала, что с ней обошлись нечестно, и очень страдала. Где этот проклятый Лондон, который снова крадет у нее мужа? Что там такого, чего нет у нее? Она вспомнила о сэкономленных шиллингах. Чтобы скопить хоть немного денег, она кипятила воду для ванн на углях, покупала дочери дешевые туфли, торговалась на овощном рынке. И теперь все уйдет на прихоть Карама. Сарна решила, что больше не станет отдавать ему деньги, сбереженные на хозяйстве.

Пока мужа не было, ее преследовал страх, что вот-вот стрясется нечто ужасное. Целыми днями она готовила лакомства и пила чай с подругами, а ночью не могла сомкнуть глаз: ждала обнадеживающего толчка в животе или прокрадывалась в комнату к Пьяри – убедиться, что та дышит. Сарна приоткрывала шторы и в лунном свете смотрела, как вздымается и опускается грудь дочери, или слушала, как малышка сосет палец, будто пробуя на вкус самый сладкий сон. Сарна все еще с трудом прикасалась к Пьяри. Любые материнские действия напоминали ей о том, что она потеряла и может потерять вновь, поэтому Сарна старалась выполнять их формально, сухо. Свою любовь она проявляла разве что в готовке да рукоделии. Всю одежду для Пьяри она шила или вязала сама, надеясь, что так дочь ощутит ее ласку и заботу.

Обычно Сарна быстро и ловко плела дочке косы, но без Карама стала похожа на ребенка, который только учится завязывать шнурки. Цветные ленты перекручивались и выскальзывали из рук, точно следуя за ее мыслями, а не пальцами. Почему он уехал? С кем он теперь? Сколько его не будет на этот раз?

Пока Карам ехал на север, в Судан, пейзаж за окном постепенно менялся. Сначала плодородные земли перешли в саванну, затем – в пустыню. Вокруг них протянулось ничто, бесплодное и необитаемое. Только ветер глухо шелестел среди холмов, взметая песок, летевший вслед за ним, подобно длинному шлейфу невесты. Дорога превратилась в грязную колею, которая неуверенно вела дальше, порой исчезая на сотню-другую метров, словно пролегла здесь не по своей воле.

– Долго еще? – спросил Карам у Нгити, водителя микроавтобуса.

– От сих уж рукой подать, – отвечал тот. – Дороги никудышные, поэтому до Джубы еще несколько часов тащиться. По непогодице и того дольше.

Карам и остальные пассажиры застонали. Они уже полдня тряслись в автобусе. Добраться до Лондона можно было и быстрее, просто так выходило дешевле. Карам надеялся, что других проволочек в пути не возникнет.

Они прибыли в аэропорт вовремя, но рейс задержали. Когда Карам спросил, во сколько приблизительно вылет, ему ответили: «Сахиб, откуда ж нам знать, когда самолет вылетит, если мы понятия не имеем, когда он прилетит?» «Это аэропорт или рулетка?» – подумал про себя Карам.

Вскоре выяснилось, что удача – вернее сказать, ее полное отсутствие – стала неотъемлемой частью этого путешествия. В два часа дня, во время намеченного вылета, всем пассажирам предложили теплые «прохладительные» напитки. В шесть часов, когда самолет должен был преодолеть полпути до Англии, а Карам нервно прошагал по залу чуть ли не все требуемое расстояние, посадку так и не объявили. В восемь им было сказано, что аэроплан прибудет в десять, а вылетит в полночь. Карам быстро подсчитал оставшееся время. Если ничего не случится и они окажутся в Лондоне точно по расписанию, то он все равно успеет на коронацию. Начала, конечно, не увидит, но основную часть застанет. Он бросил возмущенный взгляд на регистрационную стойку, за которой никого не было: лучше бы самолету прилететь поскорее.

В десять часов он не появился. Обслуживающий персонал тоже куда-то испарился, так что Караму даже не на ком было выместить раздражение. Он бродил по залу и хлопал себя по бедрам, чтобы хоть немного успокоиться. Остальные пассажиры, кажется, смирились с задержкой. Впрочем, никто из них не летел в Лондон только ради коронации, никому из них не грозило опоздание на самое значительное событие последних лет. Так ведь?

Время шло, и гнев Карама перерос в нечто более коварное: леденящее душу предчувствие неудачи. В полночь к ним вышел сотрудник аэропорта и сообщил, что вылет перенесен на утро. Договорив, он тут же исчез за дверью, иначе вся ярость уставших пассажиров обрушилась бы на него. Когда Карам услышал объявление, у него не хватило сил даже посмотреть на негодяя, принесшего эту весть. Итак, все его надежды пошли прахом: напрасная трата времени и денег. Одна Сарна, пожалуй, будет рада. «Я тебя предупреждала», – скажет она.

Самолет вылетел из Джубы в четыре часа утра 2 июня 1953-го. Карам пристегнул ремень и попытался совладать с переполнявшим его оптимизмом. Всю ночь он примирялся с неудачей, и вот перед ним вновь замаячила надежда! Теперь Карам предупреждал себя, что в любой момент может случиться непредвиденное: поломка двигателя, вынужденная посадка – все, что угодно. Вероятность катастрофы велика, и ее нельзя недооценивать. Карам часто смотрел на часы и мечтал, чтобы пилот летел быстрее, а попутный ветер усилился. Он то и дело выглядывал в иллюминатор, отчасти ожидая увидеть там злорадное лицо истории, которая покажет ему язык и устремится вперед, к победе в этой гонке. Пока же они двигались с одинаковой скоростью.

Когда их самолет достиг максимальной высоты, весь мир потрясла весть о том, что Эдмунд Хиллари и Тензинг Норгей покорили Эверест.

Все места в самолете были заняты. Пассажиры смотрели в иллюминаторы, светившиеся, подобно маленьким экранам, на которых происходило многоцветное чудо рассвета. По всей Англии гостиные счастливых обладателей телевизоров полнились взволнованными соседями. Дети, скрестив ноги, сидели прямо на полу, взрослые выглядывали из-за спин друг друга – все они наблюдали за коронацией. Черно-белая картинка ничуть не умаляла ее великолепия.

Тяжелые двигатели самолета ревели. На улицах Лондона десятки тысяч людей приветствовали Елизавету II, прибывшую к Вестминстерскому аббатству.

Голос пилота пробился сквозь гул работающих двигателей: «Мы летим на высоте… До прибытия осталось…» Тем временем в аббатстве гул молитв, псалмов и песнопений пронзали крики «Боже, храни королеву!».

И вновь Карам начал переживать, что не успеет. Чертова удача! В этот миг левая рука королевы покоилась на эмблеме Ирландии, вышитой зеленым шелком, серебром и золотом на ее платье. Модельер Норман Хартнелл поместил символ удачи, четырехлистный клевер, на коронационный наряд. Может, поэтому фортуна оказалась на стороне Карама? Вся ее сила была вшита в новое платье королевы. Но постойте, разве могла хоть крошечная ниточка удачи в этой вышивке быть предназначена Караму?

Он просыпается. Слова «…храни королеву» беззвучно срываются с его рта. Он не слышит их, как не слышит и объявления пилота: «Дамы и господа, мы совершаем посадку в лондонском аэропорту Хитроу…» От внезапной перемены давления у Карама закладывает уши. Отвернувшись от пассажиров, Карам стискивает нос пальцами, плотно поджимает губы и раздувает щеки. В результате с ним происходит примерно то же, что и с Дороти, трижды щелкнувшей каблуками своих красных башмачков: он оказывается в другом месте. Не дома, а где-то, куда давно мечтал попасть… Карам смотрит на белые облака за окном и вдруг начинает видеть сквозь них. Лондон! Его взгляд бродит по городским пейзажам, пока не натыкается на Трафальгарскую площадь. Улица Уайтхолл кишит людьми. Дальше, у самого Вестминстерского дворца, народу столько, что нельзя и пошевелиться. Плотная толпа стоит неподвижно. Он смотрит на них с высоты птичьего полета и видит все в мельчайших подробностях – на такое не способна даже история. И вот у аббатства появляется экипаж в окружении всадников и пехоты. Толпа ревет, море рук колышется, подобно полю пшеницы, – это королева! Карам замирает. Он хочет рассмотреть все получше и, точно птица, планирует вниз. Ударяется головой о стекло. Сильно. Его соседка зовет на помощь. В следующее мгновение Карам видит стюардессу, на ее груди белым горит имя: Лиз. «Вы потеряли сознание, сэр, – мягко произносит она. – Наверно, это из-за давления».

История вновь перехитрила Карама. Точно мираж, она поманила его за собой и испарилась. Даже мемориальные чашки, которые он купил в Лондоне в день коронации, треснули или разбились по дороге домой. В глубине души Карам понимал, что они, как и его собственный исторический опыт, несовершенны. Все-таки он настоял на том, чтобы более-менее целые чашки выставили всем на обозрение, спрятав сколы и трещины от любопытных глаз гостей – гордое свидетельство поистине эпохального события.

Пережив разделение Индии в 1947-м, Карам стал остро чувствовать историю и никак не мог за ней поспеть. Раз за разом он предпринимал попытки догнать ее, но тщетно. Сарна любила подшучивать. «О нет, Джи, ты опять все пропустил? – спрашивала она с деланным сочувствием. – Мне так жаль, мистер Карам Сутра! Ты действительно пропустил, как твоя дочь повредила запястье, а сын первый раз в жизни накрывал на стол в гурудваре. Как жена возвращалась домой на матату, [5]5
  Дешевый общественный транспорт, фургончик, оборудованный двумя-тремя лавками для пассажиров; аналог маршрутных такси.


[Закрыть]потому что в городе у нее сломалась машина. Это все пустяки – подумаешь, две-три неприятности. Я бы спросила, не пропустил ли ты свою семью, но, кажется, ты слишком занят лондонскими дамочками. Джи, почему ты так подавлен? Я разве чем-то провинилась?»

И все же поездки Карама не проходили даром. Они превращались в байки, которыми охотно делились друг с другом все близкие. Братья и друзья обожали слушать истории про «чуть-чуть не успел» и «все пропустил». Особенно им полюбился рассказ про коронацию – отчасти благодаря виртуозному исполнению Карама, в котором стиралась грань между вымыслом и реальностью. «Открываю глаза и вижу прямо перед собой имя „Лиз“ на груди у стюардессы. Вот это да! – думаю про себя. – Только что смотрел на королеву издалека, а теперь мы с ней на дружеской ноге?!»

Спустя несколько дней после поездки в Лондон Карам болтал с друзьями, и вдруг Парамджит Сингх спросил:

– Кстати, а новости про Тена Сингха слышал?

– Нет вроде бы, – отвечал Карам. – А кто это?

– Кто это?! – поразился Парамджит. Остальные рассмеялись и затрясли головами. – Ну ты даешь, Карам, поехал в Лондон смотреть на королеву, а нашего народного героя пропустил! Тен Сингх – неужели ничего про него не слышал? В день коронации он забрался на Эверест вместе с каким-то англичанином. На самую верхушку! Теперь он у нас Царь Горы. Мы по радио слушали.

Пришел черед Карама смеяться.

– Тен Сингх!!! – Он захлопал в ладоши. – Кто вам такое сказал? Он не сикх. Он из Непала, а зовут его Тензинг. Тензинг Норгей!