Текст книги "Имбирь и мускат"

Автор книги: Прийя Базил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

21

В то лето, сдав экзамены, Пьяри начала работать в «Индия крафт» на Оксфорд-стрит. Замужняя Найна теперь тоже могла найти работу и вскоре устроилась на фабрику «Филипс» в Тутинге.

Когда Пьяри принесла домой первую получку, Карам сидел в столовой и заполнял счета. Измученная работой и поездкой в душном метро, она рухнула на диван.

– Проголодалась? – Сарна отложила вязание. – Будешь бирьяни?

Дочь покачала головой.

– Нет? Ты перекусила по дороге?

– Я купила немного клубники. Мне сегодня заплатили. – Она вытащила из сумки конверт с деньгами.

Кровь прилила к лицу Карама. Он прекратил считать.

– Так и знала, – сказала Сарна. – Как можно работать весь день и ничего не есть? Твой питхаджи умирает от голода, когда приходит домой. – Она поглядела на Карама, который встал и забарабанил пальцами по каминной полке. – Ужин надо подавать не позже, чем через пять минут после его возвращения. Упаси бог, если я хоть на минуту опоздаю.

Словно услышав сигнал к действию, Карам заговорил:

– Да, работа тяжелая. Конечно, я прихожу голодный. Счета, счета, одни счета… Это не просто. – Он поднял со стола письмо. – Вот, например, за газ. – Многозначительно помахал конвертом. – На следующей неделе принесут за электричество, телефон, воду…

Сарна скорчила гримасу и бросила на дочь выразительный взгляд: «Опять он за свое!»

– Бесконечные счета… – Карам не смотрел на женщин, а печально разглядывал свое отражение в зеркале.

Пьяри взяла конверт. Почувствовав, что она собирается сделать, Сарна насупилась. Дочь встала и положила конверт на каминную полку:

– Вот, держи.

Карам удивленно почесал лоб, как будто не понял, что она имеет в виду. Сарна сложила руки на груди и смерила его злобным взглядом. Пьяри ушла в свою комнату.

Несколько минут спустя мать ворвалась к ней и захлопнула за собой дверь.

– Хаи Руба! – громко прошептала она. – Вот идиотка! Зачем ты это сделала?!

– Что? – Пьяри была тронута маминой заботой.

– Отдала питхаджи всю получку! Зачем? Этот скряга теперь будет сосать из тебя все до последнего пенни. Видела, как он осушает стакан ласси? Вот и твои карманы точно так же опустошит. Старый жадный… хаи! – Сарна хлопнула себя по лбу. – А ты? Как миленькая отдала ему все деньги! Разве так делают?

– Все хорошо, ми. Теперь-то какая разница? – Пьяри неторопливо намотана косу на руку.

– Неужели? Хаи Руба, ты разве не понимаешь? Он каждый месяц будет ныть о счетах. И что тогда?

– Э-э… наверно, я просто отдам ему деньги.

– Ну и ответ! О Руба! Зачем я родила таких детей? Совершенно бестолковые! Вы с братом одинаковые, все время на стороне отца. Вам и в голову не придет поделиться с матерью, да? Я столько всего для вас сделала – и вот благодарность! Каждый пении попадет в руки этого скряги! Ты хоть знаешь, на что я ради тебя пошла?! Знаешь, как я страдала?

Поняв причину маминого гнева – деньги достались не ей, а отцу, – Пьяри от изумления выпустила из рук косу.

– Могла бы не все ему отдавать! – Ярость скребла Сарну по щекам и горлу. – Вытащила бы из конверта несколько фунтов – он бы не заметил. Но нет, тебе такое и в голову не пришло! Вот и будешь теперь гнуть спину, чтобы набивать его карманы!

Сарна была права. В день своей получки Пьяри вернулась домой под отцовское ворчание: мол, в машине нужно поменять тормозные колодки. Еще через месяц Карам пожаловался на дорогой бензин. Потом Пьяри стала молча класть деньги на каминную полку, чтобы избавить отца и себя от неприятных разговоров.

Решив, что Найна не должна угодить в ту же самую ловушку, Сарна ждала на улице в первый день ее зарплаты.

– Давай-ка их лучше мне, – сказала она и забрала деньги. Позже, когда Карам заметил, что Найна уже отработала месяц и ей должны заплатить, у Сарны был готов ответ:

– А ей заплатили. Я все отложила на свадьбу.

– А… – Карам огладил бороду. – Э-э… Найна должна взять на себя и часть платы за дом. Цены-то растут.

– Тебе что, мало нашей дочери?! Ты и мою сестру решил ограбить?

Тайный брак Найны и Оскара послужил своего рода толчком для пышного расцвета индийского матримониального рынка. Семья Сингхов завертелась в водовороте кармаи, менди, чура, чуни, свадеб и репетиций. Со всех сторон, подобно конфетти, на них сыпались приглашения на помолвки к всевозможные предсвадебные ритуалы, когда невесту расписывают хной, украшают браслетами и покрывают вуалью. Сарна, едва перестав волноваться из-за гражданства Найны, снова встревожилась: «Хаи, всех хороших мальчиков разберут!» Она с жалостью смотрела на Пьяри: «А когда придет твой черед, даже плохих не останется…»

Однако в присутствии Персини она забывала о своих тревогах за будущее дочерей и хвасталась, сколько замечательных женихов у нее на примете – выбирай любого.

– Недавно приходил один, – говорила Сарна. – Сикх, стоматолог, очень прилично зарабатывает.

– О, Рупию тоже на прошлой неделе познакомили с чудесным мальчиком, – не оставалась в долгу Персини. – Шесть футов три дюйма, отец – банкир, семья дважды в год ездит в Индию.

Сарна тут же поднимала ставки и надменно отвечала:

– Я не тороплюсь избавляться от Пьяри, а Синдер покоя не дает со своим сыном. Видела его? Белый как молоко, на него работает четырнадцать человек! Водит «мерседес».

Брови Персини взмывали вверх, и она принималась описывать очередного знатного жениха Рупии. Сарна, мать двух дочерей, которыми можно было бахвалиться, быстро ставила ее на место:

– А на Найну предложения сыплются со всех сторон! Я подумываю о старшеньком Сагу – у него научная степень по оптометрии, собственная клиника, живет в трехэтажном доме с четырьмя ванными!

Персини вновь вскидывала брови – точно две китайские шляпы взлетали в воздух и, поверженные, падали обратно на землю.

Как-то за ужином Сарна снова принялась ворчать о будущем девочек.

– Да хватит так суетиться из-за ерунды! – не выдержал Карам. – Ты делаешь из мухи слона. Времени еще много, и женихи найдутся, не переживай. Она сначала должна получить степень. – Он указал ложкой на Пьяри. – А потом посмотрим.

– Надоел ты со своими степенями! – фыркнула Сарна. – Хаи Руба, Пьяри же девушка! Для нее важно одно – достойная семья, гарантия любого счастливого брака. Образование Пьяри может показаться изъяном, а не достоинством. Темнокожая и чересчур умная – кто на такой женится?

– У других ведь получается. Даже Персини умудрилась найти жениха для своей привереды, так что успокойся, – возразил Карам.

– Что? Когда? Кого? Где? О-о-о! Не может быть! – Сарна уронила острый зеленый перчик, который хотела съесть.

– Да, похоже, все решено. Сукхи сказал мне это вчера вечером, когда мы играли в карты. Он говорит…

– Так и знала! – перебила Сарна. – Я чувствовала: у этой Персини что-то на уме! Она была такой довольной в гурудваре. Как же я не догадалась, что она выкинет очередной фокус!

– Фокус?! О чем ты? Они ищут жениха уже почти год. Как бы там ни было, парень, кажется, достойный. Врач из зажиточной семьи.

– Нет, – глухо отозвалась Сарна, словно упрямое отрицание фактов могло что-то изменить. Между ней и Персини существовала негласная гонка – кто быстрее найдет мужа для Найны и Рупии. Досаднее всего было то, что Сарна узнала о победе соперницы не первой. – Нет, Джи. Быть этого не может.

– Это так.

– Что за семья? Мы их знаем?

– Я слышал о них, хотя лично не знаком. Они не посещают нашу гурудвару.

– Тогда какую же? – Сарна поджала губы.

– Насколько мне известно, они вообще не ходят в храм. – Он не сумел заглушить осуждение в голосе.

Все за столом – Раджан, Пьяри, Найна и Сарна – изумленно поглядели на Карама. Оскар, которого тоже пригласили поужинать, наблюдал за ними с интересом.

– Ха! – Сарна хлопнула по столу. – Так и знала! И что это за семья, говоришь? Они стриженые сикхи? Да? – спросила она таким тоном, точно это была какая-то ужасная болезнь, не иначе.

– Я не знаю. – Карам положил себе еще одну роти. – Давным-давно я слышал, что его отец обрезал волосы. Наверно, сыновья тоже.

– Отец! Хаи Руба! Ну точно – стриженые. – Сарна подняла стакан воды, как будто хотела выпить за это чудесное открытие, и с жадностью осушила.

– Ну, нам бы вообще помолчать. Посмотри на своего сына. – Карам бросил взгляд на короткие волосы Раджана.

– На моего сына? Это твой сын! – Раджан спокойно ел, по всей видимости, совершенно равнодушный к тому, что родители его не признают. – Он всегда мой сын, когда сделает что-нибудь не так. А если есть возможность похвастаться его экзаменами, то он сразу же становится твоим. «О, девять пятерок, мой сын получил девять пятерок!» И вообще, для мальчиков длинные волосы не имеют такого уж значения. Многие его ровесники постриглись, это уже стало нормой. Но ходить без тюрбана в твоем возрасте! – Сарна покачала головой. – Никуда не годится. Кто эти люди? Ты так и не сказал. Имя у них есть?

– Их зовут Чода. – Семей с таким именем было очень много, и Карам надеялся, что без более подробных сведений жена не догадается, о ком речь. Он сам понял только после разговора с Мандипом, Карам вчера подвозил брата домой с семейного ужина, на котором Сукхи объявил о помолвке, и Мандип сказал: «Ты хоть знаешь, с кем мы породнимся? С Чатта Чодой». Карам не поверил своим ушам. Этот Чода?! Волосатый Чода?

– Отца зовут Чатта Чода, – сказал он Сарне. Она выпучила глаза и раскрыла рот.

– Хаи, хаи! Нет! Хаи, хаи! Ох-хо-хо! – заверещала она от ужаса и восторга.

– Это его настоящее имя? – спросил Раджан.

– Настоящее или нет, так его зовут.

– Почему? – хором спросили дети.

– Это длинная история.

– Расскажи им, – заговорщицки прошептала Сарна. – Пусть знают, как твои родственники подпортят наше доброе имя. Хаи Руба, кто бы мог подумать, что однажды мы породнимся с такими богохульниками! Расскажи им. – Она и сама хотела услышать эту байку, освежить в памяти все подробности, чтобы при удобном случае ее повторить – а он подвернется скоро, уж она постарается.

– Не стоит.

Это была гнусная история о вспыльчивости и неуважении. Карам не желал сообщать детям, что сикхи вообще на такое способны. Что подумает Оскар? Он почти ничего не слышал о сикхизме, а рассказ о Чатте Чоде – не лучшее знакомство с религией. И хотя в этой истории были куда более страшные эпизоды, нежели тот, после которого Чатта Чода получил свое прозвище, Карам не хотел говорить даже о нем. Было нечто тревожащее и отвратительное в преступлении, совершенном одним из членов сикхского сообщества.

– Ну почему, Джи?

Карам покачал головой.

– Если ты не расскажешь, кто-нибудь другой разболтает.

Сарна была права. До свадьбы Рупии семья Сингхов узнала несколько версий жуткой истории о будущем свате.

Чатта Чода обкорнался прямо на большом семейном празднике в Каунти-Холл, на свадьбе родного брата. Стоял теплый летний вечер, но Балрадж Чода (так его звали до судьбоносной стрижки) был не в духе. Он переживал из-за того, что не получил стипендию на написание докторской диссертации. Зал пестрел красками: точно диковинные бабочки, по нему порхали женщины в разноцветных вышитых сари и роскошных драгоценностях. Кто-то играл на тамбурине, а несколько девушек пели песни о любви. Мужчины в костюмах и цветных тюрбанах переминались с ноги на ногу. Невеста и жених обменивались застенчивыми взглядами. И только Чода никак не мог проникнуться праздничным настроением.

– Эти тюрбаны – наше проклятие, – сказал он другу. – Они мешают народу развиваться. Мы должны от них избавиться.

– Что ты, без тюрбана мы станем как все! – возразил тот. – Подумай, никто не сможет отличить нас от индусов, джайнов или мусульман. Британцы ни за что не разберутся. Для них все коричневые одинаковы. – Остальные согласно закивали.

– Ты прав, – сказал Чода. – Для них мы все чужеземцы. А те, что со смешными шапками и длинными бородами, – так и вовсе подозрительные типы. Они думают, что мы самые отсталые. И все из-за тюрбанов. – Он пихнул свой черный головной убор.

– Тюрбан – наш хранитель. Он нас отличает, – вмешался кто-то. – Гуру Говинд Сингх придумал его, сделав частью национального сознания. Он повелел, чтобы сикх всегда был узнаваем в толпе.

– Узнавание – это одно. – Чода развел руки в стороны, как те, кто выступал в уголке оратора в Гайд-парке. – А презрение – совершенно другое. Тюрбан привлекает к нам вовсе не то внимание, какое должен. Мне надо быть в десять раз лучше любого несикха, чтобы добиться такого же отношения. Надоело. Хватит! Важно не то, что на голове, а то, что в ней.

Кто-то неуверенно кивал, в основном же люди не одобрили слов Чоды. Даже позвали грантхи, надеясь, что он рассудит спорщиков. Священник один из немногих на празднике носил традиционное платье. На нем была кремовая пайджама и серая шаль на плечах. Все притихли, когда мудрец заговорил:

– Сын мой. – Он оценивающе оглядел Чоду с головы до ног, его черный костюм и красную гвоздику в петлице. Если не считать тюрбана, никто не узнал бы в нем сикха. Даже браслет кара был надежно спрятан под белой манжетой рубашки. – То, что у тебя на голове, символизирует то, что в ней. Да, сын мой, когда люди видят тюрбан, они сразу же понимают твои ценности: честность, равенство, силу и добродетель. Головной убор напоминает им и тебе о том, как нужно жить. Если ты его снимешь, то потеряешь моральные устои сикхов и перестанешь быть человеком.

Согласное бормотание донеслось из толпы. Священник устремил свой бордовый тюрбан в сторону стола, где накрывали праздничный ужин. Он не ожидал, что кто-то осмелится ему перечить.

Чода понял это и бросил вызов:

– Я не согласен, грантхи-джи.

В ту же секунду желудок мудреца издал воинственный клич: «Все готово, пора есть!»

– Что-что? – Вопрос относился к обоим «собеседникам». Грантхи не знал, кому уделить внимание в первую очередь: собственному желудку или Чоде.

– Тюрбан не делает нас лучше. Он даже не означает, что я хороший человек. – Чода выпрямился во весь рост – пять футов и семь дюймов. – Такой ответ не годится, особенно в Англии. Наш головной убор стал всего лишь символом, без которого можно легко обойтись, ведь что бы за ним ни стояло – наши чувства, убеждения, вера, – все равно останется при нас. – Чода знал, что выходит за пределы дозволенного. Он уже чувствовал, как атмосфера накаляется: мужчины-сикхи чрезвычайно темпераментны.

Грантхи несколько раз моргнул, огладил седеющую бороду и незаметно переступил с ноги на ногу, чтобы утихомирить желудок: даже громкий голос Чоды не мог его заглушить. Потом священник издал неуверенный вздох, который набожные люди считают признаком глубоких размышлений. У него не было настроя вести подобные разговоры. Он только что закончил читать вслух Грантх Сахиб, а это нелегкая задача. Горло першило, колени подгибались. Аппетитные запахи манили к столу. А этот юнец расспрашивает его о значении тюрбана. Грантхи огляделся. Где же его отец? Родственник, дядя? Кто-то ведь должен угомонить мальчишку! Все вокруг праздновали, а собравшимся в этой части зала не терпелось поставить наглеца на место. Однако они помалкивали в ожидании мудрых слов грантхи – голоса разума.

– Юноша, хороший сикх выглядит как настоящий сикх. Мы должны следовать добрым примерам. Наше платье – символ религии. Наша религия – наша честь. Не позволяй невеждам ставить ее под вопрос. И не позорь нас подобными разговорами.

– Кхалса – избранники Господа, да пребудет победа с ним! – завопил кто-то. Гости услышали этот крик и стали оборачиваться.

– Откликнувшийся да будет благословлен! – громко отозвался грантхи, и все в зале прокричали:

– Истинно имя Бога!

Грантхи поклонился, словно благодаря публику за выступление. Чода был в гневе. Да что этот священник может знать о ношении тюрбана в Англии? Старика наверняка привезли из Индии сразу в храм. Там он жил и работал. Его кормили и одевали. Люди приходили к нему, чтобы найти убежище от внешнего мира. Грантхи жил в этой стране, не будучи ее частью. Он почти не знал английского, и все же ему хватило наглости встать и проповедовать свои устаревшие истины. Что, черт подери, ему известно?! Ровным счетом ничего. Грантхи-джи не приходилось быть единственным мальчиком в классе, у которого на голове какая-то чудная шляпа. Он никогда не переживал из-за университетских девчонок, обходивших его стороной – еще бы, ведь эти страшные индийцы годами не бреются! Священник не сидел на собеседованиях, размышляя, на что обращает внимание работодатель: на его странную бороду и тюрбан или на успехи в учебе. Все эти воспоминания горячей волной поднялись в груди Чоды, и он восстал.

– Ваши слова ничего не значат. Если я состригу волосы, то останусь точно таким же человеком, только с шансами на успех в этой стране. Спорить бессмысленно. – Он гордо вскинул подбородок, и галстук затрепетал на его груди, точно птица перед взлетом.

Зал огласили гневные крики, многие замахали кулаками. Со стороны казалось, будто люди танцуют бхангру под ритм тамбурина.

Подлетел отец Чоды и попытался разнять недовольных.

– Хватит! – кричал он сыну. – Это же свадьба твоего брата! Выбери другой день для ссор! – Младший всегда во всем сомневался и ввязывался в драки.

Чода и не думал останавливаться. Он уже вошел во вкус, и бурное недовольство окружающих, словно ураган, тащило его дальше по пути протеста.

– Питхаджи, мы просто разговариваем. Что тут плохого?

– Поболтаете в другой раз. – Отец взял Чоду за руку и попытался увести подальше.

– Вот и хорошо. – Грантхи вновь обратил взгляд на стол.

– Ты ничего не понимаешь! – вырывался Чода.

– Имей уважение!.. Во имя Вахегуру, успокойся… О Руба, спаси нас!.. Подумать только, и это сегодняшняя молодежь… – Со всех сторон на них сыпались упреки и мольбы. Чоду схватили.

Он освободился и заорал:

– Что?! Как это понимать? Почему нельзя спокойно поговорить о вере – все сразу оскорбляются?!

Грантхи воздел руки и призвал собравшихся к спокойствию. Гости были так разгорячены, что даже не заметили его жеста, продолжая кричать и махать руками.

Чоде не было до них дела, он накинулся на священника:

– Следовать добрым примерам, говорите? Да что вы понимаете! Ваши примеры годятся только для гурудвары! А снаружи надо приспосабливаться. – Он показал на окна. – Нельзя сидеть в храме и проповедовать образ жизни, который давным-давно устарел! Если мы не откроемся новому миру, с нами не будут считаться!

Чей-то кулак опустился на плечо Чоды, но он не заметил. Женщины кричали:

– Это же свадьба твоего брата! Угомонись!

Он их не слышал. Годами копившийся гнев выплеснулся наружу.

– Я вам покажу!

Чода бросился к кухне, расположенной в другом конце зала.

Там под возмущенными взглядами женщин, накрывавших на стол, он сорвал с себя тюрбан и швырнул в сторону. Затем, отыскав какой-то пропахший луком нож, принялся за волосы. Почти в тот же миг ветер влетел в открытые окна кухни – словно Господь испустил жалобный стон. Он подхватил локоны Чоды и разметал по всей комнате. Волосы упали в большие кастрюли с далом и чунной, кипевшие на огромных газовых плитах. Угодили прямо в открытые мешки с рисом и мукой, забились в щели между разделочными столами, полками и холодильниками. Они покрыли все гарниры и десерты, которые должны были попасть на свадебный стол.

Женщины всполошились, забегали по кухне и стали ловить чатта – волосы Чоды, – чтобы те не попали в остальные блюда. Мужчины столпились вокруг злоумышленника и попытались забрать у него нож. Сзади, в дверях, стояли потрясенные бабушки и взбудораженные дети, мечтая хоть одним глазком увидеть происходящее. Грантхи-джи обомлел, аппетит пропал, стоило ему обнаружить своеобразную «заправку». Наконец Чода поднял голову. Клочья искромсанных волос обрамляли его лицо. Гвоздика выпала из петлицы, и ее лепестки рассыпались по полу, похожие на капли крови.

– Смотрите! – Он потряс кулаком. – Вот вам и честь без всякого тюрбана! Теперь я смогу добиться успеха. Вы увидите, что можно быть хорошим стриженым сикхом! И тогда съедите свои слова.

С этим он покинул свадьбу.

Отец Чоды упал на колени от стыда, мать завыла, а братья и сестры съежились под осуждающими взглядами свидетелей преступления. Жених и невеста не осмеливались смотреть друг на друга – ничего хорошего такая свадьба предвещать не могла. Родственники как один кляли Чоду. Все были потрясены и возмущены его варварским поведением. У каждого имелась собственная теория, почему это произошло. Кто-то утверждал, что дело в чрезмерной образованности – этот умник решил, будто он лучше других. О чем только думал отец Чоды, поощряя сына в получении степени? Всякий ученый заслуживает подозрения. Надо же, винить тюрбан в своих бедах – какое вероломство!

Другие говорили примерно следующее: эта страна – чересчур свободная, молодым трудно обрести необходимый баланс, и подобные вспышки безумия неизбежны. Как жаль, у мальчика такие достойные родители! Хуже всего, что это приключилось на свадьбе. Люди не скоро забудут выходку Чоды… хорошо, хоть волосы отрастут. Может, еще не все потеряно…

А тем временем на кухне женщины, ответственные за угощения, выбирали волосы из еды. Они трудились над кастрюлями, подносами и сковородами, вытягивая волосок за волоском, пока их спины не заболели, а в глазах не потемнело от долгого и мучительного поиска черных прядей святотатства. Стоило им подумать, что одно блюдо спасено, как всплывал еще один «осквернитель». Разве у людей бывает столько растительности на голове? Неудивительно, что ум Чоды помутился – груз-то нешуточный!

Несмотря на их старания, все, кто ел в тот вечер в Каунти-Холле, находили у себя в тарелках черные волоски. Каждый хотя бы раз вытащил изо рта длинную черную нить, и Чода явно оставил у них во рту дурной привкус.

Надо сказать, что последствия его проступка не ограничились тем вечером. Люди были потрясены, сообщество осквернено, грантхи и старейшины почувствовали себя беспомощными. Да и праздничный зал долго не могли привести в порядок. Подобно бледным линиям истории, которую нельзя стереть, волосы появлялись всюду. Несколько лет то один, то другой гость Каунти-Холла вылавливал их из своей тарелки, а те, кто знал о случившемся, думали про себя, не Чодины ли это локоны.

– Однажды на какой-то свадьбе я тоже нашел в дале волос, – с отвращением сказал Раджан, когда впервые услышал эту историю.

– И я! – воскликнула Найна. – А ведь с той поры прошло больше тридцати лет!

– Ну скорей всего это был твой собственный, – заметила Пьяри, поглядев на густую копну сестры – чересчур пышное и неказистое обрамление ее нежного личика. – Это не могут быть волосы Чоды, что за глупости?

– Почему нет? – возразил Раджан и начал считать: – Если в среднем у человека сто тысяч волос и в тот вечер Чода отрезал примерно столько… Наверняка их там еще много.

– М-м-м… – Пьяри пожала плечами. – Это было слишком давно.

– И что? Волосы не испаряются и не сгнивают. Это ужасно живучая штука. – Раджан опустил учебник. – Они целы и невредимы даже тогда, когда все тело уже разложилось.

Остались ли волосы Балраджа в Каунти-Холле тридцать лет спустя – спорный вопрос. Но его имя они преследовали повсюду: Чатта. До конца жизни Чоду узнавали по волосам, которые он когда-то отрезал.

Убежав со свадьбы брата в тот роковой день, он поклялся, что добьется успеха. И сдержал слово. Ему везде сопутствовала удача: то грант получит, то докторскую защитит, то награду вручат. В научном сообществе Чода сделал себе имя благодаря участию в разработке препарата, улучшающего мужскую потенцию, «Виагры» шестидесятых под названием «Осопотент», Так он и сколотил свое состояние. О нем то и дело писали в прессе. Сменялись грантхи, а газетные вырезки о последних достижениях Чоды регулярно приходили на почтовый ящик гурудвары (никто не знал, кто их посылает, а когда спрашивали Чоду, он отрицал). Через много лет его успех перевесил чашу весов, и люди чаще говорили о богатстве стриженого сикха, нежели о его дурном поступке. Когда Чода стал признанным ученым, сообщество вновь прониклось к нему уважением. Индийцы купались в лучах его славы и приговаривали: вот блестящий пример сикха, добившегося успеха в Англии. Со временем паршивая овца перестала быть таковой и смотрелась вполне пристойно в свете софитов. Обвинения в адрес Чоды смягчились, теперь его называли «современным человеком». Эти перемены означали, что блудного сына с радостью приняли бы обратно в сообщество, если бы он раскаялся и захотел вернуться. Но он не захотел. Чода продолжал стричься, и его отношения с сикхизмом были прохладные. Однако и стать истинным англичанином ему не удалось: вложив все силы в попытку интеграции, он слишком много думал о ней, чтобы спокойно пожинать плоды.

Сарна радовалась, что на семью Чоды до сих пор смотрят сквозь призму его старой выходки. Менее приятным было то, что люди все-таки восхищались его мировым успехом. Они с заметным трепетом упоминали его награды, трехэтажный дом в центре Лондона, четырех взрослых сыновей и газетные статьи о достижениях. Сарна же больше любила поговорить о недостатках этого семейства.

В четверг вечером на протяжении всей программы новостей она ерзала, непрерывно теребила полу камеза, то и дело клала ногу на ногу, а маленькая мышца на ее челюсти дрожала, точно Сарна жевала резинку. Ей не терпелось посплетничать о промахе Персини. Когда новости кончились, она тут же завелась:

– Хаи, когда я думаю, что натворила эта камини…

Карам поднял палец:

– Ш-ш-ш! Прогноз погоды.

Сарна впилась ногтями в подлокотник. Пьяри и Найна, которые сидели на полу возле дивана и вышивали одну блузку, еле сдержали смех.

– Хм, завтра снова тепло. Двадцать шесть градусов, – сказал Карам, как будто все остальные не слышали прогноза, и взял газету.

– Я просто вспомнила, что эта камини назвала мужа Рупии «высококвалифицинным», – наконец выпалила Сарна.

– Высококвалифицированным, – поправил ее Карам.

– Я только повторяю, что она сказала. Персини всем твердила: «Будущий муж Рупии должен быть сикхом из приличной семьи и с высшим образованием». Ха! И кто ей достался? – Сарна принялась загибать пальцы: – Ни тюрбана, ни бороды, ни семьи. Видать, она совсем отчаялась.

– Ну, может, у него другие достоинства. Ты же ничего о нем не знаешь. Он наверняка порядочный человек – доктор все-таки.

– Порядочный! Ха! Эта женщина из всего хочет извлечь выгоду. Я лишь пытаюсь понять, что она нашла в нем. Никак не разберу…

– Очень выгодно иметь в семье доктора.

– Он не врач, – вмешалась Пьяри.

– То есть как? – Сарна в нетерпении наклонилась ближе к дочери. Даже Карам выглянул из-за газеты.

– Он профессор, преподает химию в университете, кажется. – Пьяри не отрывалась от рукоделия.

– Я так и знала! Это в ее духе – разболтать всем, что он доктор, а на самом деле…

– Он и есть доктор. У них вся семья очень образованная, – снова раздался голос из-за «Таймс».

– Но ненастоящий! Наверняка зарабатывает меньше остальных. Преподавателям много не платят. Учитель и врач – не одно и то же, Персини прекрасно это понимает. Вот и помалкивает.

– Ты ведь с ней не разговаривала! – Карам раздраженно зашуршал газетой. – Вот увидишь, скоро все прояснится. Такое не утаишь.

– О, если постараться, скрыть можно все что угодно, Персини в этом деле мастерица, точно тебе говорю! Сукхи тоже ничего не сказал. А ты-то откуда узнала? – спросила Сарна у дочери.

– От Рупии. – Пьяри едва удержалась, чтобы не вгрызться в ногти. Она пыталась отрастить их с тех пор, как увидела аккуратные матовые овалы на пальчиках Найны.

– О-ох! Когда?

– В воскресенье, в гурудваре.

– Хаи Руба! Вот тебе на! То есть ты узнала о помолвке раньше питхаджи? И ничего мне не сказала?!

– Она попросила никому не говорить, пока родители не объявят о свадьбе, – Пьяри заправила прядь волос за ухо. Бордовая подкладка выглянула из-под ее серого камеза.

– Чудесно. Спасибо тебе огромное. Другие девочки все рассказывают своим мамам, а эта пудрит мне мозги! Что за дочь я вырастила, хаи Руба! Бестолковщина! Если бы ты что-нибудь открыла Рупии, она бы в ту же секунду доложилась матери!

«А я бы ей ничего и не сказала», – подумала Пьяри.

– Я для тебя все делаю и что получаю взамен? Ты даже со мной не разговариваешь!

– Она попросила меня молчать. – Пьяри отложила вышивку. – Я ей пообещала.

Сарна покачала головой:

– Обещания, данные чужим людям, ничего не значат для матери и дочери. Между нами не должно быть секретов.

Пьяри изумленно уставилась на Сарну. Вот так лгунья! Между ними вечно были ужасные тайны. И все же Пьяри чувствовала за собой вину. Пусть мать сейчас не права, суть ее недовольства справедлива: у них какие-то странные отношения, чего-то не хватает. Да, они любят друг друга, хотя не могут в этом признаться, между ними нет доверия и понимания. Глаза Пьяри наполнились слезами. Она вытерла их косой.

Карам выглянул из-за газеты.

– Принеси мне чаю, – мягко произнес он, увидев, что дочь расстроена.

Пьяри с благодарностью поглядела на него и вышла из комнаты. Найна отправилась следом, оставив рукоделие на полу.

– Все нормально? – спросила она, легонько дернув сестру за косу.

Пьяри поставила на плиту чайник.

– Ты же знаешь, какая у нас матушка, – сказала Найна.

– Да, привыкла уже, – Губы Пьяри дрожали. Она бросила в чашку пакетик.

– Она просто невыносима. – Найна взяла ее руку и стиснула.

Теперь при сестре она всегда называла Сарну «матушкой» вместо «бханджи» или «бибиджи» – курсы английского придали ей уверенности, и она часто приправляла им пенджабский. К тому же слово «матушка» отражало их истинную связь, хотя звучало старомодно и даже шутливо. Недавно Найна начала говорить так при Сарне. Насмешливо-серьезное и одновременно безропотное «Да, матушка» раздавалось в ответ на любую ее просьбу. Сарна не возражала, и Найна попробовала сказать это при Пьяри и Раджане, а однажды рискнула и при Караме. Напряжение, вмиг возникшее между домашними, рассеяла Пьяри, «Да, матушка», – повторила она точно таким же голосом.