Текст книги "Имбирь и мускат"

Автор книги: Прийя Базил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

30

Чаще всего причиной разногласий между Сарной и Карамом оказывались деньги. Раджан терпеть не мог этих родительских жалоб. «Вы куда состоятельнее многих англичан, просто не привыкли тратиться», – говорил он.

Конечно, Карам был иного мнения, но предпочитал не спорить. Он знал, что у Раджана свой взгляд на мир. Зато Сарна за словом в карман не лезла и часто ссорилась с сыном. Она отводила его на кухню, где под бесконечную рекламу на радио принималась сетовать на все и вся.

– С меня довольно. Хватит! – шипела она сквозь щель между передними зубами. – Твой питхаджи мне ни пенни не дает! Он такой мелочный, скряга! Как только я выживаю, все эти годы? Думаешь, я оплачивала все с тех денег, что дает наш единственный жилец? Всю еду, одежду, свадьбы Пьяри и Найны, ваши детские прихоти – ты понятия не имеешь, на что я шла ради вас. Мне надоело! – Она ударила себя рукой по лбу. – Он еще собирается за границу! В его-то годы!

На самом деле Раджан слабо представлял, на что Сарна шла ради денег, хотя ему и не хотелось это знать.

– Хорошо, что у тебя есть пенсия. – Он взглянул на часы в форме Индии и нахмурился. – Они идут правильно?

– Нет, вот точные, – Сарна указала на микроволновку. Время показывало 9.53.

– А эти тогда зачем? – Раджан подошел к старым часам, на которых было полдевятого.

– Оставь. – Сарна потянула его за руку.

– Я только сброшу…

– Нет. Ничего не трогай, Они показывают мое время, – возразила она. – Если хочешь помочь, лучше делай, что я говорю.

«Мое время»! Раджан покачал головой. Мама действительно жила в другом часовом поясе.

– Ты знаешь, сколько нынче стоят продукты? Я покупаю все до последнего зернышка! А он такой прожорливый. Ты даже не догадываешься, как я страдаю! Никто не знает, что мне довелось пережить, на какие жертвы я пошла! – Сарна начала перекладывать остатки ужина в пакеты и пластиковые ведерки.

Раджан не горел желанием слушать ее напыщенные речи.

– Не забывай, папа оплачивает все счета. Он платит за дом, бензин, ремонт машины…

– Машины?! – Сарна со всплеском уронила ложку в дал. – А мне-то что с нее? Да пропади она пропадом! Он уделяет ей больше внимания, чем мне. Дважды в неделю моет и полирует..

– О, будь благоразумна, мама. Я…

– Ты ничего не понимаешь. Ничего! – заявила она, завязав пакет с пюре сааг в узел. Оно было похоже на водоросли, которые Раджан в детстве собирал для школьных экспериментов.

– Ты постоянно всех винишь и ругаешь. Почему бы тебе не сказать все, как есть?

– Что?! В каком смысле?

– Скажи прямо, что тебя беспокоит, – осторожно добавил Раджан.

– Ты. – Сарна подошла к холодильнику и засунула туда теплые свертки с едой. – У тебя на все есть ответ, слушать меня ты не желаешь. С твоей сестрой тоже разговаривать бесполезно, все равно что со стенкой. К кому мне обратиться? Кто поможет? – Ее голос задрожал. – Никто. Никого у меня нет. Я страдаю в одиночестве.

Раджан решил воспользоваться ее обидой, чтобы уйти.

– Хорошо, я больше не буду тебя беспокоить. Мне пора. – Он двинулся к двери.

Сарна прижала уголок чуни к глазам и горделиво вскинула голову.

– Тебе незачем так расстраиваться, мама. Нет нужды, – мягко проговорил Раджан, надеясь на перемирие.

Сарна разозлилась пуще прежнего.

– Жди здесь! – Она погрозила пальцем. – Никуда не уходи! – И пронеслась мимо сына в коридор, а оттуда в спальню. Раджан вышел в гостиную, чтобы попрощаться с остальными и уйти.

– Как ты можешь?! – почти с завистью спросила Пьяри. Она услышала громкое топанье матери и догадалась, что произошло.

– А ты не понимаешь? Оставаться нет смысла.

– Да, но разве можно бросать ее в таком состоянии?

Раджан пожал плечами:

– Слушай, ведь не я начинаю эти дурацкие ссоры. Я прихожу к родителям, чтобы повидаться, поговорить с ними как цивилизованный человек. И что в итоге? Каждый раз одно и то же. Знаешь, порой лучший способ поберечь нервы близких – просто уйти.

– Ты мог не клевать на ее наживку. Ведь знаешь, чем все закончится, – заметила Пьяри.

– Предлагаешь сидеть и помалкивать, как ты? – Он направился в сторону двери. – Ну все, мне пора. Папа, я ухожу! – повторил он громче, чтобы привлечь внимание Карама. Тот наблюдал, как его внуки играют в шахматы.

– Уже уходишь, да? Ну, надеюсь, скоро увидимся. Не пропадай больше так надолго.

– Хорошо, я скоро вам позвоню. – Раджан услышал топот на лестнице и хотел быстренько выскочить за дверь.

Было уже поздно.

Мама ворвалась в гостиную, держа в руках какие-то пакеты.

– Так значит, это я скряга?! – В каждой ее руке было по меньшей мере шесть мешков, доверху набитых чем-то.

Семья изумленно уставилась на нее. Амар и Арджун, которых привлекла шуршащая и кричащая бабушка, оторвались от игры.

– Разве скряга потратила бы на семью столько денег? – Она потрясла мешками, как будто их полнота говорила о ее собственной щедрости. – Разве жадная мать пожертвовала бы собой, чтобы обеспечить детей? Вы даже не представляете, что я ради вас сделала. Вот, смотрите теперь, кто я такая!!!

И она подбросила пакеты в воздух. Они взлетели, точно белые шары, некоторые без надписей, другие с названиями ее любимых магазинов: «Теско», «Маркс и Спенсер», «Асда». Их содержимое выплеснулось наружу: сотни и сотни чеков осыпали семью. В ужасе все молча смотрели, как свидетельства мнимой щедрости Сарны разлетаются по комнате.

– Видали?! – Сарна, пораженная зрелищем, ликовала. – Попробуйте-ка сосчитать!

Чеки все падали. Они задевали уши, щекотали кончики носов, ложились на волосы и пролетали мимо, дразня поблекшими цифрами. Амар и Арджун во все глаза глядели на шторм из бумаги, который устроила бабушка. Пьяри отвернулась, горько сожалея, что привела с собой детей. Раджан потерял дар речи. Всякий раз, когда он становился свидетелем какой-нибудь маминой выходки и уже думал, что хуже быть не может, она выкидывала очередной фокус. Дождь из чеков и сумма, которая за ними скрывалась, сперва изумили Карама, однако это чувство быстро сменилось омерзением. Он, конечно, тоже ведет счет деньгам, но чтобы так?!

– Вот это да. Такой мы тебя и в самом деле не знали, – заговорил Карам.

– Вы вообще меня не знаете! – воскликнула Сарна. – Никто! Вот, смотрите, смотрите. – Она стала показывать на горки бумажек. – Вот это – я. – Можно подумать, Сарна была суммой всех чеков, что она оплатила. – Все мои покупки здесь: еда, одежда, авиабилеты, свадьбы… И все это – на мои деньги. Он мне ни гроша не дал!

– Откуда у тебя столько? – подал голос Раджан.

– Да, откуда? – вопросил Карам.

– Откуда-откуда! Какая разница?! Я сделала это, потому что он – скряга! – Сарна ткнула пальцем в мужа. – Я знала, что однажды докажу вам, какой он скупердяй.

– Ты выбрала прекрасный способ, мама. – Раджан пнул несколько бумажек. – Забавно, что твои улики против отца говорят лишь о твоей собственной жадности.

– Не смей так говорить!!! – заорала Сарна. – Я все отдала ради вас! Я пожертвовала собой!!!

– Зачем ты это устроила? – продолжал он. – Чего ты от нас хочешь? Благодарности? Конечно, мы признательны тебе, но не нужно искать в нас то, чего нет в тебе самой. Пойми, мы – твои дети, а не решение всех проблем.

– Вы не решение. – Она заплакала. – Вы – моя проблема. Вы проблема!!!

– Прекрасно. Я уйду, и одной проблемой станет меньше.

– О Радж, останься! – взмолилась Пьяри.

– Да, сейчас тебе нельзя уходить, – согласился отец.

– Почему? Мне надоели эти истерики, – сказал Раджан. – Вам тоже лучше уйти. Я бы не потерпел такого отношения к себе.

– Уйти?! Это не фабрика, а семья! – взорвался Карам.

«Больше похоже на фабрику, – подумал Раджан. – На маленький завод по производству лжи и тайн». Он пожал плечами и вышел.

Сарна горько рыдала, пока ее дочь, муж и внуки складывали обратно в мешки разбросанную бумагу. Карам собрал только один пакет, внимательно читая все попадавшиеся чеки, словно в прежних тратах жены надеялся увидеть причину семейного разлада. Цифры лишь подтвердили то, о чем он и сам давно догадывался: их счастливое прошлое осталось далеко позади, а в настоящем приходится терпеть.

31

С тех пор как Найна и Оскар повстречались на набережной, они были неразлучны. Он с радостью подстраивался под ее расписание в больнице, и они проводили долгие часы на площади Пиккадилли Гарденс, развалившись на длинных скамейках и болтая обо всем на свете. Найне нравилось бывать там днем, смотреть на людей и босоногих детишек в фонтанах. Оскар же любил ранние вечера: гуляющих становилось меньше, и площадь купалась в розовом свете. Он ждал того мгновения, когда среди ветвей зажгутся бледно-зеленые фонари и на скамейки опустится волшебство.

Сначала они не рисковали заходить к Найне, потому что их могли увидеть знакомые.

– Люди начнут судачить, – говорила она. – Ты ведь знаешь, как это бывает. Они всегда воображают самое ужасное.

К нему она тоже не могла пойти, так было не принято.

– Прости, – извинялась Найна, когда они сидели в кафе возле городской художественной галереи. – Женщинам так делать не положено.

«Положено – не положено». Она неизменно придерживалась этих правил, всегда хотела поступать «правильно» – так, как одобрят другие. Но порой даже сто верных поступков не могут уравновесить один плохой, и Найне не удалось избавиться от чувства, что она – чья-то непоправимая ошибка.

Найна рассказала Оскару про свое прошлое. Он слушал беспристрастно и молча. Прежде она никому не могла поведать о глубоком, конфликте между ней и Сарной, даже Пьяри, ведь сестра – само участие – была признанной дочерью. Оскар неизменно вставал на сторону Найны. Ее удивило, сколько всего он знал об условиях, в которых она жила, и о местах, которые упоминала. «Я там был, – сказал он. – В Амритсаре, Лахоре, Дели, Найроби, Кампале». Он побывал во всех этих городах лишь потому, что они имели отношение к Найне. «Уехав из дома на Эльм-роуд, я отправился путешествовать. Видишь ли, я слышал столько историй о жизнях других людей, что захотел увидеть все своими глазами». Преследуя цель, он шел дорогами Найниной судьбы, неразрывно связанными с путями Сарны. Словно извилистые тропки его собственных вен, они стали частью Оскара.

– Я влюбился в тебя, пока мы были женаты.

Он понял, что сказал глупость.

На шее Найны расцвела розовая хризантема.

– Я любил твое лицо, скромную и божественную красоту, глаза. – Он замолчал, глядя, как хризантемы распускаются на ее щеках. – Наш с тобой союз помог мне зажить по-новому. – Оскар рассказал, как начал писать и почему уехал так внезапно. С тех пор он ездил по миру, сочинял книги и статьи, но все равно чувствовал внутри пустоту. – Во всех путешествиях я искал тебя, пытался лучше тебя понять – хотя и не мог быть с тобой.

Найна, сияя букетом чувств, опустила глаза. На ее руки, сложенные на коленях, упала слезинка. Никто прежде не говорил ей таких слов. Даже Притпал, который был с ней добр и ласков. Прямо под грудью, где соединяются ребра, она ощутила укол – самую острую боль в жизни.

«Я ее напугал», – подумал Оскар, увидев, как она поникла. Ему захотелось поцеловать ее шею, там, где нежно выступал позвонок. Зря он так рано признался: они повстречались лишь две недели назад.

Еще одна слеза упала на ее руки.

– Прости, Найна. Я не хотел тебя огорчить. Я…

Она потрясла головой, чтобы он перестал извиняться. Слезы брызнули из ее глаз.

– Не проси прощения.

Оскар взял ее за руку, она не сопротивлялась. Прижал мокрые пальцы к губам и попробовал ее печаль на вкус: соленый соевый соус.

– Я люблю тебя, – сказал он.

Найна не понимала почему. Что в ней можно любить? Она незаконнорожденная, ей сорок лет, и прическа у нее кошмарная. И все же его слова были для нее бесценным даром. Она стала искать в большой черной сумке носовой платок, открывая молнию за молнией, пока наконец не нашла. Вытерев глаза, Найна подумала, что гул в ее голове – звук счастья. Ей тоже было что сказать Оскару. Это слово жило в ней долгие годы, словно бриллиант в оправе кольца.

– Спасибо. – Она и вообразить не могла, что когда-нибудь выразит признательность своему благодетелю. – За то, что женился на мне и подарил надежду на хорошую жизнь.

Оскар сунул руку в карман шорт. Найна посмотрела на его голые ноги. Она не знала ни одного мужчины, который ходил бы в коротких штанах. Вместе с тонкой футболкой они создавали впечатление, будто Оскар сидит рядом с ней голый. Поблекшие цветы на ее лице вспыхнули алым, и она отодвинулась. На дюйм.

– Смотри. – Он раскрыл ладонь и показал ей малахитовый шарик. Найна сразу поняла, что он значит. – Я купил его двадцать лет назад и везде ношу с собой.

Оскар выбрал именно этот шарик из семисот шестидесяти представленных. Найна взяла его и погладила. Да, он действительно был цвета ее глаз… и чего-то еще.

– У мамы такие же сережки, в Кении купила. Она говорит, что это ее любимые, хотя никогда не носит, только держит на своем столике и каждый день рассматривает.

– Значит, мы оба хотим, чтобы частичка тебя всегда была с нами.

– Сарне я не нужна. – Найна постучала шариком по своему аккуратному острому носу, – И никогда не была нужна.

– Нет, была, просто она тоже не могла тебя получить. – Оскар погладил ее по щеке. – И мне ты нужна. Будешь со мной?

– Трехглазое чудище! – Найна скорчила рожицу и прижала малахитовый шарик ко лбу. В больнице она часто смешила детей, когда те плакали. Теперь она сама пыталась отвлечься, чтобы не думать о плохом.

Оскар удивленно рассмеялся. Найна улыбнулась и вернула ему малахит.

– Я холодная, – произнесла она, вместо того чтобы сказать «голодная». – Давай что-нибудь поедим.

Они пошли в пиццерию. Найна попросила добавить в свою пиццу побольше перца и в придачу заказала табаско.

– Найна, ты знаешь, что красный перец вызывает привыкание? Чем больше ты его ешь, тем больше хочешь. Пора уменьшать дозу. – Оскар был поражен, сколько острого она может съесть. Они уже несколько раз обедали вместе, и Найна все время просила добавить чили.

– Даже Притпал так говорил, – захихикала она. Ей нравилась только та еда, от которой жгло язык, а из ушей валил дым. Оскар изумленно наблюдал, как она поедает щедро сдобренную табаско пиццу и при этом спокойно сидит на месте.

Позже, когда они поцеловались, у него во рту все горело. Он сморгнул слезы.

– Я ничего не имею против обжигающей страсти, Найна, но если так будет продолжаться и дальше, скоро от меня останется горстка пепла.

Она спрятала лицо в ладонях и рассмеялась.

32

– Хаи… хаи. Найна… Найна?

Голос матери пробился сквозь ее сон. Пошатываясь, она добрела до выключателя и еще до того, как загорелся свет, догадалась, почему Сарна ее разбудила: тяжелый железистый Мускат ударил в ноздри. У мамы опять случилась катастрофа.

Найна быстро и незаметно, как заправская медсестра, вытащила из-под Сарны грязную простыню и наполовину застелила свежую. Она не могла не отметить, какое дома старое и застиранное белье по сравнению с хрустящим больничным. Ветхое тряпье отказывалось загибаться под матрас. Пытаясь его разгладить, Найна подумала, что простыни своенравны – как их хозяйка.

– Мама, тебе придется ненадолго сесть, пока я не застелю постель, – прошептала она.

– А-а-а-х… – слабо застонала Сарна.

– Всего на одну секундочку. Давай я тебе помогу. – Найна подхватила сбоку, чтобы той было проще подняться.

– Я не могу сидеть. Не могу. – Даже мысль о том, чтобы нагрузить нижнюю часть своего тела, приводила Сарну в ужас. Неделю назад она перенесла очередную операцию.

– Хорошо, хорошо! Просто приподнимись, чтобы я могла подстелить под тебя.

Найна бережно перевернула маму на бок, и уже через несколько секунд та снова легла на место.

Сарна закрыла глаза и облегченно выдохнула. На Найну навалилась смертельная усталость. Вся процедура не заняла у нее и десяти минут, но забрала последние силы. Упав на груду покрывал и одеял на полу, служившую ей постелью, она вновь спросила себя, зачем приехала к Сарне. После смерти Притпала она навешала маму чаще, чем обычно. И хотя каждый раз Найна чувствовала, что нужна ей, уезжала она в расстроенных чувствах: Сарна так ни разу и не произнесла заветных слов «Спасибо, доченька». Нет, она принимала заботу Найны как должное. Даже думала, что та рада подсобить: «Бедная Найна, детей у тебя нет, мужа нет – ты, наверное, чувствуешь себя бесполезной. Хорошо, что ты можешь иногда помогать мне, да? Бывать с семьей?»

Сарне только что сделали операцию от ее «повышенной чувствительности». Она мучилась этим уже много лет – «с тех пор как родила первого ребенка». Неясно, кто считался ее первым ребенком: Найна, Пхулвати или Пьяри, но Найна всегда чувствовала за собой вину. Найна знала, к чему могут привести неправильно принятые роды, и ей было больно при мысли о том, что Сарна разрешалась от бремени в отвратительных условиях. Она часто представляла себе, как ее грубо и торопливо выдирают из материнского чрева, и догадывалась, что мама никому не рассказала о тех родах – ей было стыдно.

Найна имела слабое представление о причинах Сарниного недуга, хотя о его симптомах знала все. Сарна делилась кошмарными подробностями своей болезни только с ней. Это были не только случайные пуки в общественном месте – Сарна давным-давно научилась не стыдясь портить воздух. Бесшумные атаки обонятельного характера позволяли ей сохранять спокойствие где угодно. Все вокруг задерживали дыхание или убегали из комнаты, а Сарна была невозмутима и словно не замечала Муската, ибо «газовый» закон гласит: «Кто ухнул, тот и бухнул». Прочие унижения, которые ей приходилось сносить из-за своей «чувствительности», не замечать было сложно.

– Ты не виновата, мама. Такое бывает и у других женщин, у многих еще хуже, – часто успокаивала ее Найна. Сарна предпочитала мнить себя единственной, на чью долю выпало столь тяжкое испытание.

– Никому не может быть хуже, чем мне! У меня скоро все органы откажут. Сердце, легкие, почки… Только Вахегуру знает, что будет дальше.

Найне так и хотелось спросить: а как же правда? Ей не пришло в голову, что Сарнина хворь и была выражением этой правды. Тело – самая явная улика. Оно выдаст все, чем терзается разум.

Сидя на полу в ту ночь, Найна никак не могла пробудить в себе добрые чувства к Сарне. Она злилась и все равно хотела заслужить любовь собственной матери. Зачем? Всю жизнь она обходилась без нее, так почему сейчас ей понадобилось признание больной женщины?

Сарна издала стон, и глубокая морщина прорезала ее лоб. Было почти пять утра, уже вставало раннее летнее солнце. Оно прокрадывалось в комнату сквозь щель в шторах и дразнило стены желтым шепотом.

– Болеутоляющее можно будет принять через час, – сказала Найна.

– Не строй из себя врача! – отмахнулась Сарна. – От одного часа ничего не изменится.

– Изменится.

– Ох, ты, видно, хочешь, чтоб я страдала!

Найна уже привыкла к шантажу. Обычно она не обращала внимания на подобные слова, но сегодня они привели ее в ярость. Она вскочила и закричала:

– Как ты можешь так говорить? Неужели ты думаешь, что я хочу причинить тебе боль? Для этого ты каждый раз умоляешь меня приехать – чтобы от моей заботы тебе стало хуже?!

Удивленная смелым выпадом, Сарна предостерегающе подняла руку.

– По-твоему, я неделями сплю на жестком полу, подтираю за тобой кровь и дерьмо, купаю, одеваю, кормлю, чтобы ты страдала?

– Ах, помолчи! – Громкий голос Найны бередил ее рану: каждое слово точно кинжал.

– Я за тобой ухаживаю, как мать за больным ребенком!

Сарна поморщилась. Она не знала, чего ей больше хочется: закричать или расплакаться.

– Хватит. Негоже так разговаривать, – проговорила она.

Найна упала на колени и закрыла лицо руками, словно молящийся в церкви, который пытается заключить со Всевышним последнюю сделку.

– Значит, я только на это и гожусь? Подтирать за тобой? Всю жизнь мне доставались жалкие обрезки, остатки тебя! Неужели я и дальше буду заботиться о твоем больном дряхлом теле? Любить сухое затвердевшее сердце? Выслушивать жестокие слова?

Лицо Сарны по-прежнему искажала гримаса боли.

– Мама, почему ты не скажешь, что я твоя дочь? Прошу! Пожалуйста, скажи, скажи!

Сарна закрыла глаза, слезы заструились по ее щекам.

– Я всегда мечтала услышать от тебя только эти слова, больше ничего! Пожалуйста, произнеси их хотя бы раз!!! Позволь мне одну секунду побыть твоей дочерью. Понять, каково это. Я больше ни о чем не прошу!

Сарна посмотрела прямо на Найну. Сквозь боль, усталость и печаль она прошептала:

– Да, бети. Да, ты моя дочь.

Мир не переменился от этих слов. Сердце Найны не взорвалось радостью, у нее не выросли крылья. Казалось, все замерло: шторы, только что трепетавшие на легком сквозняке, застыли в воздухе. И две женщины, которые всю жизнь томились от любви друг к другу, тоже оцепенели. Ни одна из них не протянула руку для объятия. Мать и дочь лишь склонили головы и молча проливали слезы – каждая оплакивала свое горе. Слова правды, каких бы титанических усилий они ни стоили, не всегда могут исправить положение. Перемена случится тогда, когда истиной начнут жить.

Утром Сарна стала жаловаться на усиливающуюся боль. Не ясно, что причиняло ей больше мук: последствия операции или ночного разговора. Наконец позвали врача, и тот сделал ей укол морфина.

– Не знаю, что это был за укол. Он не только избавил матушку от боли, но и стер ей память, – скажет Найна Оскару, когда вернется в Манчестер. Оскар предположит, что доктор вколол Сарне мементофин.

Пока Сарна поправлялась, они с Найной ни разу не заговаривали о случившемся. Однажды вечером, перед отъездом из Лондона, Найна снова подняла эту тему. Ей было неловко, но уж очень хотелось, чтобы кто-то еще стал свидетелем маминого признания. Та ночная беседа слишком походила на сон. Найна считала: если Сарна подтвердит свои слова перед Пьяри, то истина обретет более четкую форму. Однако даже исповедь перед всем миром не сделает из женщины мать. Отношения между людьми определяются лишь смыслом, который в них вкладывается, а отнюдь не словами.

– Мама, я… я хочу, чтобы ты рассказала Пьяри про меня, – попросила Найна. – Только ей, больше никому. Пожалуйста.

Сарна, полулежа на подушках в пестрых наволочках, непонимающе поглядела на Найну.

– Про то, что я твоя дочь.

– О чем это ты?!

Найна попятилась:

– Что?.. Мы же разговаривали с тобой, помнишь?

– Хаи! Да ты из ума выжила?! – Сарна положила руку на голову. – Какая чепуха! Не смей болтать такое на людях!

– Ты… ты же сама сказала. Призналась… – Найна умолкла, увидев гнев в ее глазах.

– Не могла я такого сказать! Это ложь. С чего ты взяла? Попридержи язык, не то опозоришь всю семью. – Сарна попыталась сесть, сморщилась от боли и осталась в прежнем положении.

– Не понимаю… – снова заговорила Найна. – Ты ведь прекрасно знаешь и сама сказала…

– Ты не понимаешь?! Ха! – перебила ее мать. – О Руба! Это я ничего не понимаю! Ты всегда была моей сестрой, а теперь вдруг захотела стать дочерью? Конечно, я обращалась с тобой по-матерински, ты хорошая и добрая. Вахегуру видит, ты зовешь меня мамой, но не могу же я от этого ею сделаться!

Найна пошатнулась и прислонилась к стене.

– Нельзя выбирать родителей. И прыгать с ветки на ветку по семейному древу тоже не годится, – продолжала Сарна.

– Матушка, – хрипло проговорила Найна. Ее словно резали на части, на дольки, как мандарин.

– Хватит мечтать! – Сарна отвернулась от плачущей Найны. – Не хочу больше это слышать! Я больна и не в состоянии понять твои странные выдумки. Мне очень плохо, Найна. Просто прекрати, хорошо?

Найна уехала наутро, поклявшись, что больше никогда не вернется. Поведение матери в последующие месяцы только укрепило ее решимость. Выздоровев, Сарна захотела восстановить и моральные позиции, ослабшие в ночь признания. Перемены заметила вся семья. Сарна стала самодовольнее и хвастливее, чем когда-либо, и при малейшем удобном случае нагло нахваливала себя.

Перед Найной она играла роль женщины, которая никогда не бросила бы свое дитя. Однажды она прочитала в газете историю о подкидыше и тут же позвонила Найне:

– Ты слышала? Какой ужас! Просто кошмар. Разве может мать сотворить такое с ребенком? Разве способна бросить его умирать? Это бесчеловечно. Хаи Руба, у меня сердце кровью обливается!

Так она говорила всякий раз, когда слышала истории о детях, осиротевших из-за войны, СПИДа или еще какой-нибудь катастрофы, которую можно было предотвратить.

– Хаи, Найна, хаи! – рыдала она в трубку. – Как это несправедливо, как нечестно! Бедные детки теперь остались совсем одни! Хаи Руба, где ты? Где Бог, я спрашиваю? Наш мир слишком жесток.

Сарна сообщила, что посылает деньги в детский фонд ЮНИСЕФ и в Африку, какому-то сироте.

– Я должна сделать все, что от меня зависит. Долг любой матери – помогать детям, собственным и чужим.

Найну глубоко ранило ее лицемерие. Впервые она не питала к Сарне никаких теплых чувств.

– Я не желаю быть ее сиделкой! – часто повторяла она Оскару, будто слова придавали ей смелости.

Четыре месяца спустя, когда Сарна слегла с отравлением, Найна впервые испытала свою волю.

– Бог знает чем она отравилась! Ела только свою стряпню, и вдруг такое. Не могла бы ты приехать на несколько дней? – спросил Карам по телефону.

Промучившись несколько часов, Найна перезвонила и сказала, что ей нужно было заранее предупредить на работе, и теперь ничего не получится. Потом две недели она страдала от чувства вины и почти не спала. Сарна, видимо, почувствовала, что ею пренебрегли, и в бесконечных телефонных тирадах сетовала на равнодушие близких.

Найна знала, что если не будет навешать Сарну, это не решит дело. Однако она была вынуждена заявить о своих переживаниях единственным известным ей способом – утаив чувства. Семейная любовь – даже когда ее испытывают на прочность, предают или отвечают на нее безразличием, – вероятно, самая постоянная и крепкая, ибо она неразрывно связана с обязательствами и тоской по ушедшему. Это вовсе не значит, что такую любовь легко выразить. Очень часто происходит наоборот, и лишь время показывает, сколь она долговечна.