Текст книги "На берегу Днепра"

Автор книги: Порфирий Гаврутто

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Сидоров был не в духе. В ночь, когда он был в Сахновке, в бригаду прилетали самолеты. Аня была на борту самолета и, так и не повидавшись с ним, улетела. Улетела и даже не передала привета. Все это взволновало Алексея, и он не находил себе места.

Товарищи, разумеется, сейчас же разгадали его состояние. Правда, они, как, впрочем, и сам Сидоров, не знали того, что Аня искала Сидорова, спрашивала о нем и что один солдат взялся привести ее к нему, но, как выяснилось, то был другой Сидоров. После этого Аня узнала у Черноусова, что Сидоров отсутствует, и попросила майора передать ему письмо.

После возвращения Сидорова из Сахновки майор видел его и уже полез в планшет, чтобы достать письмо и передать его проходившему стороной солдату, но в это время его окликнул Захарчук. Полковник отдал ему какое-то распоряжение, и майору стало не до письма. Да и Сидоров скрылся из виду.

И теперь Сидоров бродил среди землянок партизанского лагеря хмурый и потерянный. Но вот его внимание привлек разговор возле землянки командира отряда Колодченко. По голосу он узнал белоголового партизана Степана, который громко и сердито кричал на воспитанника Колодченко Сеньку, маленького и шустрого подростка.

– Ты мне брось эти штучки!..

– Приказано не пускать. Командиры что-то плануют, – отвечал Сенька.

– Да подь ты к черту со своими планами! Сказано пускай, значит, пускай. По срочному делу я.

– Не пущу! – упрямился Сенька.

– От окаянная твоя душа! А ну, отойди от двери.

– Не толкайтесь, я на посту, – сурово проговорил высоким ломким голосом подросток.

– Сеня! – приоткрыв дверь, крикнул Колодченко. – Кто там? Пусть зайдет.

– Ну вот, теперь можно, – очень серьезно объявил Сенька.

– Ух, окаянный, и упрям же! – переступив порог землянки, сердито проворчал Степан. – Говорю, по срочному делу, а он – не пущу да не пущу.

– И правильно делает. Так ему приказано. Ну что? – низким простуженным голосом проговорил Колодченко, бросая на партизана усталый, недовольный взгляд.

– Я только что из Сахновки.

– Ну?

– Немцы схватили Савелия и Антона Каурова.

– Да как же так? – удивился Колодченко.

– Подробностей пока не знаю, но боюсь…

– Подожди, не каркай, – с ноткой недовольства в голосе оборвал его командир отряда. – Савелий ничего не скажет. Я ручаюсь за него.

Дверь землянки была прикрыта неплотно, и услышавший о происшедшем в Сахновке Сидоров заторопился к себе в землянку.

Здесь солдаты писали коллективное письмо матери погибшего в бою Лорина. Увидев расстроенного Сидорова, все насторожились, устремили на него вопрошающие взгляды.

– Ты что такой кислый? – спросил Кухтин. – Что-нибудь случилось?

– Горе, Митя! Большое горе! Нашего Антона схватили фашисты.

В землянке стало тихо.

2

Арест Антона Каурова больше всех подействовал на Кухтина. Эту ночь он не смыкал глаз и все время думал, как бы спасти товарища. Но спасти Антона было невозможно. Его держали под хорошим замком.

Утром следующего дня из Сахновки в лес пришел еще один партизан и всем стало ясно, при каких обстоятельствах был взят Кауров. Все понимали, что и Савелия и Антона кто-то выдал. Но кто именно – никто не знал. Это так и осталось невыясненным. И только Ленька Кабанов, один может быть, правильно предполагал, что виновник этого, видимо, он. Ему почему-то казалось, что кто-то из его друзей кому-то еще сказал по секрету, что Савелию носят листовки обитатели соседнего леса, а тот в свою очередь другому, и так это стало достоянием одноглазого предателя. Ленька думал об этом, сомневался и мучился. Он опросил своих ребят, но все они в один голос отвечали, что никому ничего не говорили.

Никто никому ничего не говорил, а Тришка все знал. Он ждал Антона, и когда его рослая фигура, облаченная в немецкий мундир, показалась на улице села, Тришка проследил за ним. Потом он привел вооруженных немцев.

Кауров в это время сидел за столом и пил молоко. Он видел, как немцы окружили дом, смутился очень, но уже в следующее мгновение взял себя в руки.

Дверь с шумом распахнулась, и на ее пороге, с пистолетом в руке, появился высокий, с пожелтевшим сухощавым лицом обер-лейтенант.

Кауров торопливо вскочил, стал по команде «Смирно» и, вскинув кверху руку, крикнул:

– Хайль Гитлер!

Офицер недоумевающе посмотрел на Каурова, потом на своих солдат и, торопливо спрятав в кобуру пистолет, спросил:

– Кто вы такой и ваши документы?

Кауров вышел из-за стола, расстегнул китель, достал из него документы, подал офицеру.

Обер-лейтенант долго перелистывал странички солдатской книжки, затем спросил:

– Где ваша часть?

Кауров уверенно назвал номер батальона и село, расположенное по соседству с Яблоновским лесом. Он заметил, что офицер одобрительно кивнул головой. Видимо, он знал этот батальон.

– Куда идете?

– В Черкассы… – не задумываясь, начал Кауров. – По пути нас обстреляли партизаны. Машина загорелась. Я убежал. Что стало с другими, не знаю. Сейчас возвращаюсь к себе в часть.

– Врет он, врет он! Я его уже здесь второй раз вижу, – на ломаном немецком языке торопливо заговорил Тришка Наливайко.

От этих слов у Каурова потемнело в глазах. Перед ним стоял человек, опаснее и страшнее любого гитлеровца. В груди у него заколотило, и он, уже не в силах совладать с собой, сквозь зубы процедил:

– Ах ты, гадина! На, получай, предательская твоя морда! – и ударил Тришку под подбородок.

Полицай упал, потерял сознание.

Солдаты растерянно переглянулись и уже в следующее мгновение по сигналу своего офицера набросились на Каурова, скрутили ему руки.

Кауров рванулся, сбил с ног офицера, выхватил пистолет. Сзади успели выстрелить. Пуля перебила партизану правую руку, и она, как плеть, упала вниз. Пистолет выпал из ослабевших пальцев.

…Каурова и Савелия Лукича привели в штаб, допрашивали, били, потом зачем-то возили в город Канев, а на третий день, еле живых, снова привезли в Сахновку.

В полдень следующего дня их повели на виселицу. Сюда, на площадь, согнали все село. Склонив головы, люди молча плотной толпой стояли в ожидании казни. Но вот толпа заходила, закачалась. По ней пробежал говор:

– Ведут!

– Ведут!

Крестьяне увидели Савелия Лукича. Его товарища никто не узнал. Лицо Каурова было так изуродовано, что признать в нем учителя районной школы было трудно. Каурова вели в одном белье, покрытом во многих местах пятнами крови.

– Господи! За что их так-то! – сквозь слезы выкрикнула какая-то женщина.

Все зашевелились. Но это было мгновение. Сразу же воцарилась тишина.

Прихрамывая, Савелий Лукич медленно прошел сквозь расступившуюся толпу и остановился. Солдат прикладом подтолкнул его, указывая на стоявшие на земле табуретки. Савелия Лукича заставили влезть на одну из них. Только тут увидел он свисающую с перекладины веревку и взглядом стал отыскивать в толпе дочь. Но ее здесь не было.

– Граждане! – выйдя вперед, обратился к односельчанам Тришка Наливайко. – Сейчас комендант нашего гарнизона прочтет вам доклад.

– Не доклад, а пояснение! – поправил его майор.

– Слухайте пояснение, – поправился Тришка.

Майор вышел на середину, заложил руки назад и, быстро пробежав глазами по молчаливой толпе крестьян, заговорил на плохом русском языке. Он в мрачных красках обрисовал положение Советской Армии, заявил, что она полностью разбита, а ее разрозненные остатки, разбежавшиеся по лесам, успешно уничтожаются. Фашист врал как только мог.

– Поэтому, – призывал майор, – всем вам необходимо подумать о своей судьбе. И особенно тем, кто еще продолжает косо смотреть на нас и своим подстрекательством смущает других. Таких людей надо выдавать и изолировать. Они мешают вам и нам. Это ваши и наши враги. Людей, именующих себя партизанами, мы будем жестоко наказывать. И для того чтобы это было более убедительно, мы сегодня в присутствии вас повесим вот этих двух бандитов, осмелившихся поднять руку на германскую армию. Я считаю нужным напомнить вам, что так будет со всяким, кто хотя чем-нибудь будет мешать осуществлению наших планов.

Майор кончил говорить, отошел в сторону и кивком головы приказал начинать.

Толстый солдат торопливо вскочил на табуретку, надел намыленные петли на шеи Савелия и Антона Каурова.

– Селяне! – торопливо закричал изменившимся голосом Савелий Лукич. – Передайте дочке, нехай отомстит за меня. Нехай…

Но больше он так и не успел ничего сказать. Солдат торопливо выбил из-под него табуретку.

– Товарищи! – заторопился Кауров. – Передайте нашим, что я ничего не сказал. Ни одного слова! – и сам спрыгнул с табуретки.

– Ах вы, изверги! Бей их! – кто-то громко закричал в задних рядах.

Крестьяне зашевелились, зашумели.

– Стоять! – пригрозив выхваченным из кобуры пистолетом, прикрикнул комендант.

Все умолкли.

– Ну!.. – грозно добавил он. – Кто здесь собирался бить нас? Пусть выходит!

Народ молчал.

– Пусть выходит! – повысив голос, снова повторил майор. – Иначе мы повесим каждого десятого.

Крестьяне продолжали молчать, хотя все знали, что кричал младший сын Кабанихи Ленька.

– А ну-ка, иди сюда! – подозвал комендант впереди стоявшего старика со слезящимися глазами, в белой, без пояса, рубахе.

Старик оглянулся по сторонам, потом нерешительно подошел.

– Кто кричал?

– Та хиба я знаю.

Майор злобно отвернулся от него и, остановив свой взгляд на одной из женщин, угрожающе процедил:

– А ну-ка, матка, и ты иди сюда, и ты тоже, – ткнув дулом пистолета в грудь десятилетнего подростка, торопливо приказал майор.

Старушка и побледневший мальчик молча вышли из толпы.

– Кто кричал? – играя в руках пистолетом, грозно сказал комендант и, подождав немного, выстрелил в старика.

Старик упал. Вороненое дуло пистолета направилось на подростка.

– Дяденька, не стреляй! Не надо!.. Не надо!.. – взмолился мальчик, закрывая грязными ручонками застывшие в ужасе глаза.

– Не трожь мальца! Слышишь! Не трожь! – кто-то смело крикнул в задних рядах.

– За что дите-то!

– Он не виноват!

– Отпусти его, душегуб окаянный!

– Не трожь ребенка!

Комендант обвел глазами толпу и выстрелил в воздух. Все умолкли, но в задних рядах кто-то возился и кричал.

– Пусти, Архип Иваныч! – кричал коренастый парень, вырываясь из крепких объятий чернобородого мужика.

– Не пущу, дурья твоя голова!

– Пусти, тебе говорят, – и парень, вырвавшись из его рук, расталкивая людей, выскочил из толпы.

Это был Ленька, младший сын вдовы Кабанихи. Он подскочил к коменданту и, не обращая внимания на наставленный на него пистолет, тяжело дыша, произнес:

– За что стреляешь невинных? Стреляй меня! Я кричал! Я хотел бить тебя, паразита! – и Ленька, распахнув ватный пиджак, вызывающе уставился на майора.

Майор выстрелил. Ленька покачнулся, но не упал. Искаженными от боли глазами, он смотрел на майора и что-то быстро говорил.

– Стрелять-то не умеешь… – донеслись его слова.

Комендант разрядил в Леньку всю обойму пистолета.

На какое-то время стало очень тихо. Затем раздался душераздирающий крик матери Леньки…

3

Кабаниху домой принес на руках колхозный кузнец, тот самый Архип Иванович, который во время казни Савелия Лукича и Антона Каурова пытался удержать Леньку. Он уложил ее в постель и не уходил из дому, пока не вернулся ее средний сын Федор. Кузнец рассказал ему обо всем и посоветовал быстрее покинуть село.

– Поторопись, а то поздно будет, – сказал он на прощанье и ушел.

Все еще крепившийся Федя нервно прошелся по хате, затем сел за стол, опустил на руки голову и заплакал.

Кабаниха застонала.

Федор встал, подошел к кровати, посмотрел в лицо матери и невольно отшатнулся, столько муки было в старческом лице матери, в ее потемневших, с сузившимися зрачками глазах.

– Мама! – тихо прошептал он. – Мама! Надо нам уходить отсюда.

– Куда? – так же тихо одними губами спросила старая женщина и, с усилием подняв руку с синими вздувшимися жилками, погладила кудрявую голову сына.

– Куда-нибудь… В лес пойдемте, мама.

В дверь постучали.

Федя смахнул ладонью с лица слезы, повернулся к входу.

– Ты пришел уже? – просунув в приоткрытую дверь голову, осторожно спросил Леша Куценко.

– Пришел.

– Выдь на минутку.

– Иди сюда!

Леша вошел и, остановившись посреди комнаты, несмело начал:

– Больше нельзя… терпеть нельзя… Все идем сегодня в лес. Все ребята уходят. С Колодченко партизанить будем.

Федор молчал.

– И тебе нельзя оставаться, – снова заговорил Леша, – как узнают, что ты Ленькин брат, пропал ты. И потом еще сюда их новая часть пришла. Уж по домам на постой разводят, так что нам теперь совсем плохо будет.

Федор вывел товарища в сенцы, о чем-то поговорил с ним, а когда вернулся обратно в хату, то застал мать стоявшей на коленях перед Иконой. Отвешивая низкие поклоны, она усердно молилась богу. Она вслух просила Иисуса Христа покарать виновников смерти ее сына, помочь русским людям изгнать с родной земли этих жестоких иностранцев.

Федор с тоскою посмотрел на мать и в раздумье зашагал по хате. Ему стало очень жаль ее, а потому и захотелось быстрее уйти из этого ада, начать мстить немцам за Леньку, Савелия Лукича и других невинно погибших людей. Он уже решил, что будет партизанить, обязательно поймает коменданта и лично с ним расправится.

Так рассуждал Федор, нервно расхаживая по своей маленькой хате, и вдруг, посмотрев на окно, испуганно остановился.

На мокром стекле он увидел чей-то расплюснутый нос и высокую немецкую фуражку со свастикой.

– Мама, фашисты!

Кабаниха торопливо встала и округленными глазами молча уставилась на дверь. Лицо ее стало бледным, в глазах застыли испуг и тревога.

В сенцах зашаркали ногами. Дверь без стука распахнулась, и в избу вошли три невысоких, тщедушных солдата.

– Вот, хозяйка, привел тебе людей на постой, – сказал ей Тришка Наливайко. – Так что шевелись. Люди с дороги, умыться им надо, ну и покушать чего-нибудь приготовь… За делами-то и забудешь свое горе. Кабаниха молчала.

– Пожалуйста, господа, располагайтесь! – раскланивался перед солдатами Тришка Наливайко.

Один из солдат одобрительно кивнул головой, стал раздеваться. Два других, поставив к стене автоматы, стали снимать свои длинные, забрызганные грязью шинели.

– Дров принеси, воды нагреть надо, – распоряжался Тришка Наливайко.

Кабаниха принесла дров, развела огонь. Федор куда-то вышел. Вернулся он поздно. В доме все уже спали. На кровати, застланной белым одеялом, прямо в сапогах лежал солдат. На полу, также не раздеваясь, спали его два товарища.

Увидев сына, Кабаниха поманила его к себе, шепнула на ухо:

– Где был?

– Так, у соседей задержался.

– А про Леньку не узнал? Куда они дели его?

– В овраге всех их зарыли.

– Ах ты ж, господи боже мой! Надо же было этому случиться! – снова заплакала старая женщина.

– Не надо, мама. Успокойся. За Леньку я отомщу. Это им так не пройдет.

– Тише, сыночек, тише! – настороженно зашептала мать сыну. Не ровен час – услышат нас, да с пьяных глаз-то и прибьют.

– Не прибьют.

– А ты не храбрись. Ложись да спи. Так лучше будет.

– А где ложиться-то? – спросил Федор, с сожалением посматривая на запачканное белое одеяло.

– Да вот здесь, возле печи, на лавке ложись. На твоей-то вишь кто спит?

Федор, не раздеваясь, прилег. Однако уснуть он не мог. Мысли, словно рой пчел, опережая одна другую, будоражили голову, мешали забыться. Не спала и мать. Изредка она всхлипывала. Потом ей показалось, что кто-то из спящих в избе встал.

– Кто это? – дрогнувшим голосом тихо спросила она.

– Я, – нехотя отозвался Федор.

– Чего не спишь-то? Ложись.

– Сейчас, – досадуя на некстати проснувшуюся мать, ответил он.

– А это зачем? – встревоженно зашептала Кабаниха, увидев блеснувший в темноте топор.

– Так надо! Вы спите, мама!

– Не надо, сынок! Не надо! – умоляюще прошептала она.

– Молчите, мама! – только и смог ответить ей Федор, еще крепче сжимая в руке дубовое топорище.

– Не надо!.. Вон их сколько!

– Молчите, мать! – прошептал Федор, решительно шагнув к спящим солдатам. Последовал один, затем другой и третий глухие удары топора.

– Что ты наделал?! – в ужасе вскрикнула Кабаниха.

– То же, что делают они с нами, – срывающимся голосом ответил Федор.

Он подобрал с пола три немецких автомата, повесил их себе на плечо и, обняв мать, сказал:

– Пойдемте, мама, нас ждут! Хорошие люди ждут!

…В эту ночь все, кто был способен носить оружие, ушли в лес, к партизанам. А несколько дней спустя после казни Каурова и Савелия Лукича по приказанию Захарчука батальоны Черноусова и Михайлова совместно с отрядом Колодченко окружили Сахновку и полностью уничтожили стоящий там гарнизон гитлеровцев. Сам комендант был взят в плен и по настоянию крестьян предан военно-полевому суду. Очень хотелось Кухтину и его друзьям то же сделать и с полицаем Тришкой Наливайко, но он успел скрыться.

4

Кухтин долго не мог забыть гибели Антона Каурова, с которым он крепко сдружился. Участие в операции по разгрому гарнизона в Сахновке и то, что комендант – главный виновник смерти Каурова – был взят в плен, помогли ему пережить свое горе. Он стал более разговорчив и даже поделился своими сокровенными мыслями с Сидоровым. Кухтин рассказал другу, что если останется жив, то после войны обязательно женится на партизанке Насте.

– Только, – шептал он ему на ухо, – она не хочет ехать в Москву. Говорит, не любит шумных городов. К себе в село зовет. А в селе-то что же я делать буду? Я же верхолаз.

– Ничего, в колхозе для тебя работа найдется, – успокоил его Сидоров.

– Это так, – согласился Кухтин, – вот только жаль профессию менять.

В землянку вошел Василий Будрин, а вместе с ним рыжеволосый солдат, которого Сидоров до сих пор не знал.

– Вот этот товарищ, – Будрин ткнул пальцем в грудь Алексея, – и есть наш Сидоров.

– Наконец-то! – заулыбался рыжеволосый. – Ну-те-ко, получите письмецо.

– Мне? – удивился Алексей. – От кого же это?

– От летчицы. А устно привет просила передать. Очень сожалела, что не застала вас.

Глаза Сидорова радостно заискрились. Он вырвал из рук рыжеволосого письмо и, пулей выскочив на улицу, торопливо надорвал конверт.

– Слушай, Будрин, что ты наделал? – сразу же после ухода Сидорова сказал помрачневший Кухтин.

– А что особенного? Ты ведь сам предложил.

– Предложил. Это давно было. И вообще надо было только привет передать, а ты и письмо еще выдумал. Кто писал-то?

– Я.

– Ой! – скривился Кухтин.

– Зря паникуешь.

– А что хоть написал-то?

– Так, ничего особенного. Дескать, люблю, жди и прочее.

– Ну, смотри! Узнает, не поздоровится нам.

– Не узнает. Видал, как он сразу оживился? Видно, здорово она ему голову вскружила.

– Это нас не касается. Только зря ты с письмом. Необдуманно все.

Письмо, адресованное Алексею Сидорову, было небольшим, но по обилию ошибок в нем нетрудно было догадаться, что написано оно кем угодно, но только не Листопадовой.

И действительно, Сидоров с первых же строк понял, что его разыгрывают. Вернувшись в землянку, он строго спросил рыжеволосого солдата:

– Ты где взял это письмо?

– Летчица дала, – не моргнув, ответил солдат.

– Врешь!

– Ну коль не веришь – дело твое. Только это письмо она мне самолично передала… Пойду-ка я лучше… Обидно даже. Искал тебя, думал – отблагодаришь, а ты…

– И не стыдно?

Солдат опустил глаза.

– Пойми, дорогой, эта девушка имеет среднее образование и такого безграмотного письма написать не могла.

– Ну и дела! – искусственно улыбнулся Будрин и подальше от греха незаметно выскользнул из землянки.

– Да отвечай же ты, не мямли! – повысил голос Сидоров. – Кто подослал тебя? Будрин?

– Он, – тихо выдавил из себя солдат.

– Зачем? Посмеяться хотели?

– Да нет же! Просто из-за жалости к тебе так сделали. Говорят, у тебя никого родных нет, а эта летчица тоже тебя забыла.

– Эх, вы! – добродушно пробурчал Сидоров и вышел из землянки.

Солдат пошел следом за ним.

– Ты не обижайся, – виновато начал он. – Ребята хотели лучше сделать, а вышло недоразумение.

– Ладно, ладно! Ступай себе своей дорогой.

Сидоров в раздумье долго бродил по лесу.

Обернувшись, он увидел, что Будрин в отдалении следует за ним. Он сделал ему знак подойти, но пулеметчик вместо этого нырнул в кусты.

За деревьями показалась рослая фигура комбата. Сидоров вытянулся, отдал честь.

– Здравствуй, Сидоров! – весело поздоровался с ним майор и прошел было дальше. Но тут же вернулся, подошел к солдату и смущенно заговорил: – Вот оказия! Целую неделю ношу в планшете письмо и все никак не могу передать. Вот получи. Просили лично вручить.

– Не надо, не надо, товарищ майор! – замахал руками Сидоров. – Я уже знаю, кто писал.

– Вот и прекрасно. Получи-ка, – и он протянул солдату голубой конверт.

– Не возьму! – наотрез отказался Сидоров.

– Это почему же? – спросил майор. – Поссорились?

– Ни с кем я не ссорился, товарищ майор, только смеяться надо мною тоже нехорошо. Не заслужил я этого.

– Позвольте! Я ничего не понимаю! Кто над вами смеется?

– Я знаю кто, потому и не хочу брать.

Командир батальона непонимающе пожал плечами и снова спросил:

– Вы знаете, от кого это письмо?

– Знаю.

– Ну и что же?

– А то, что это письмо не настоящее, а поддельное.

– То есть как это поддельное?

– Опять, наверное, Будрин написал, а вас попросил мне передать.

Майор нахмурился.

– Ну знаете что, Сидоров! Это уж слишком. Разве я когда-нибудь вас обманывал?

– Нет, товарищ майор.

– Так в чем же дело?

– А дело вот в чем, товарищ майор, – заговорил выросший словно из-под земли Будрин. – Здесь во всем виноват я. – И пулеметчик коротко рассказал комбату, что солдаты написали от имени летчицы письмо, чтобы утешить товарища.

Майор засмеялся.

– Ну ничего! – сказал он. – Зато это, – он потряс голубым конвертом, – настоящее, да, кажется, еще и с фотографией.

Сидоров взял у майора письмо, распечатал его и, обнаружив фотокарточку, расплылся в радостной улыбке.

– А ну-ка, покажи! – попросил майор.

Сидоров подал ему открытку.

– Хорошая девушка! – от души сказал майор. – А еще не хотел брать. Эх ты, Сидоров! Ну ладно! Не буду тебе мешать.

Сидоров примостился под деревом и стал читать дорогое для него послание.