Текст книги "На берегу Днепра"

Автор книги: Порфирий Гаврутто

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Три ночи подряд с Большой земли в Яблоновский лес прилетали самолеты. Они сбросили десантникам запакованные в специальных мешках боеприпасы, продовольствие и снова улетели. Жить в лесу стало немного веселей. Появились патроны, появился и табачок.

Но не могут разделить этой радости раненые солдаты. Их набралось уже порядком.

Самолет за ранеными мог прилететь в любую ночь, но у десантников не было подходящей посадочной площадки. Посланные на розыски площадки несколько групп солдат ничего утешительного Захарчуку не принесли. Правда, в одном километре от них была очень большая и ровная поляна, зажатая со всех сторон высоким лесом, но она была слишком мала. Захарчук, сначала отказавшийся от этой площадки, снова решил ее осмотреть. Вместе с начальником штаба они промерили ее, сделали расчет и пришли к выводу, что опытный летчик на такой площадке самолет посадит.

– Рискнем, что ли? – спросил комбриг у начальника политотдела подполковника Рыбина.

– Другого выхода нет, – отозвался Рыбин. – Надо приступать к работе.

И на другой день еще до рассвета батальон Черноусова был уже на этой поляне. Гремя оружием и лопатами, солдаты стали располагаться вдоль опушки леса, задымили цигарками. Поеживаясь от утренней прохлады, они молча прислушивались к шуму листопада, недовольно посматривая на затянутое сплошными серыми тучами небо.

Было ветрено, холодно и неуютно. Лес, все обильнее роняя багряную листву, гудел и шумел. Но вот застучали топоры, зазвенели пилы – и лес отступил. Поляна раздалась, стала просторней. Однако для посадки пассажирского самолета она все еще была маловата, и полковник приказал солдатам продолжать наступление на лес. Еще ожесточенней застучали топоры, зазвенели пилы, залязгали маленькие, отшлифованные землей солдатские лопаты.

Никита Назаренко и Алексей Сидоров работали вместе. Привстав на колени, они под самый корень пилили высокую красноголовую осину. Осина волновалась, шумела на ветру, потом покачнулась и медленно поползла в сторону. Ломая на своем пути сучья соседних деревьев, осина в последний раз прошумела хрупкими ветками и упала на разукрашенную багряной листвой землю. На какое-то мгновение в лесу воцарилась тишина. Примолкли и солдаты, услышав, как от падения этого дерева тяжко ахнула и содрогнулась упругая земля. Затем опять зашумел листопад, застучали топоры.

Только что сваленное дерево распилили на части, обрубили его ветки и все это унесли в глубь леса. Уносили в глубь леса и выкорчеванные пни, а ямы тут же засыпали землей, утрамбовывая ее наскоро напиленными сосновыми кругляками.

Земли пришлось носить много. Ее таскали также издалека, и с этой целью было сделано из плащ-палаток около сотни примитивных носилок, – единственное строительное приспособление, в котором не испытывали недостатка десантники.

Работа измотала солдат, и многие уже подумывали об отдыхе, но команды до самого вечера не последовало. Зато когда, наконец, наступил отдых, все заснули крепким, непробудным сном. А на следующее утро, отдохнувшие и посвежевшие, солдаты снова принялись за работу, оглашая лес повизгиванием пил, стуком топоров и лязгом лопат. Как и в минувший день, они работали споро, будто настоящие лесорубы.

Размеры лесного аэродрома с каждым часом становились все больше и больше.

Три дня и три ночи трудились десантники, а на четвертую к ним прилетел самолет. Он долго кружился над кострами, почти касаясь своим выпущенным шасси крон высоких елей, потом пошел на посадку.

Все затаили дыхание.

– Хотя бы сел! Не разбился бы только! – нервно теребя пилотку, тихо произнес Сидоров.

Самолет включил фары, коснулся земли и побежал по площадке. Он осветил огнями черную и плотную стену опушки леса и мчался прямо на нее.

– Разобьется! – крикнул Сидоров и отвернулся, чтобы не видеть аварии.

– Ур-ра! – загремело на противоположном конце площадки.

– Сел, товарищи, сел! – обрадованно закричал Сидоров и побежал к самолету.

Большекрылый серебристый самолет стоял в нескольких метрах от толстых стволов деревьев и почти касался своим правым винтом зеленых веток елей.

Сильно волнуясь, тяжело дыша, Сидоров подбежал к самолету. Солдаты на радостях стали качать на руках летчиков. Сидоров тоже подскочил к ним и начал помогать.

– Хватит, товарищи, хватит! – просила подбрасываемая в воздух женщина в комбинезоне. В ее голосе Сидоров почувствовал что-то знакомое, родное.

– Аня!

– Алеша! – обрадованно вскрикнула Листопадова.

– Аня! Родная моя! – растерянно протянул Алексей, и на его крупном грубоватом лице заиграл румянец.

– Ой! Да какой же ты молодец!

От счастья у Алексея закружилась голова. Та, о которой он так много думал все это время, стояла здесь, с ним рядом. Он снова увидел ровный ряд ее белых зубов. Она нервно теребила своими маленькими пальчиками пуговицу его гимнастерки, и он не мог даже собраться с мыслями, сказать ей что-нибудь нежное, теплое.

– Сродственники, что ли? – спросил кто-то из темноты.

– Ну да, родственники! – ответила девушка и, взяв Сидорова под руку, добавила: – Отойдем, Алеша… Я так волновалась…

– Аня! – окликнула ее пилот Ирина Барышева. – Вот командиры. Пожури их за площадку.

– Подожди! – отозвалась Аня. – Я сейчас приду.

– А за что журить-то! Сели ведь. И хорошо сели, – гремел в стороне оживленный голос полковника. – Другой, лучшей площадки, чем эта, здесь на тысячу километров не найдешь.

– Ну да, вы скажете! – возразила Барышева. – Можете разгружать машину. Привезли вам медикаменты, продукты, а от вас захватим раненых. Врач на путь следования у нас свой. Познакомьтесь, пожалуйста! – и Барышева представила комбригу женщину-капитана.

– Тоже женщина! – удивился полковник, пожимая протянутую руку.

– Да! – не без гордости ответила пилот. – У нас весь экипаж женский. И врач женщина, и санитарки тоже.

– Ну, вы просто молодцы, товарищи!. – похвалил их комбриг и, повернувшись к стоящему здесь же комбату, приказал: – Организуйте-ка, товарищ Черноусов, разгрузку самолета и погрузку в него раненых.

– Слушаюсь! – ответил майор и скрылся в темноте.

– А много у вас раненых?

– Не очень! Но в качестве нагрузки мы посадим к вам пять немцев. Пять немецких офицеров. Да еще каких! Эсэсовцев. Двух лейтенантов и трех майоров.

– Давайте! Мы и такой груз доставим! – засмеялась Барышева.

– Ну что же, товарищи! Пойдем ко мне в землянку. Угощу горячим чаем, – предложил Захарчук.

– Горячим чаем?

– Горячим, – подтвердил комбриг.

– Тогда пойдем, – согласилась капитан.

– Постойте! – воскликнула Барышева. – А куда же делась наша Листопадова?

– Родственника она встретила. Вон там они сидят, – ответил рядом стоявший солдат.

Пилот вскинула на солдата глаза, но ничего не сказала. Она сразу же догадалась, кого встретила Аня.

Офицеры пришли в землянку, разделись, сели за стол, стали ужинать. Пилот, радистка и врач рассказали Захарчуку и Рыбину о новостях по ту сторону фронта, о том, что в Москве внешне все выглядит почти совсем по-мирному, что люди не только много трудятся, но и ходят иногда друг к другу в гости, что работают кино и театры, правда залы кино не отапливаются и виден пар от дыхания, а в театры теперь многие не стесняются приходить в валенках. И это считается вполне приличным.

А штурман в это время сидела на стволе сваленного у опушки леса дерева и тихо разговаривала с Алексеем Сидоровым. Она заставила его подробно рассказать, как он летел с нераскрытым парашютом, что чувствовал и как приземлился.

Алексей рассказал.

– Горячий ты очень! Мог разбиться. Больше так не делай!

– Слушаюсь, – засмеялся Алексей.

– Нет! Я серьезно говорю.

– И я серьезно.

– Экий ты, право!

Помолчали. Потом Сидоров вздохнул и сказал:

– Тебе отдохнуть надо. Может быть, пойдем?

– Нет, нет! Я не устала. Посидим еще немного, а потом пойдем. Хорошо здесь, тихо. – И, повременив немного, почти прошептала: – Вот встретила тебя, узнала, что ты благополучно приземлился, и так легко и радостно стало на сердце, что даже петь хочется. И лес здесь очень хороший. Так бы вот всю ночь и просидела на этом дереве.

Сидоров в ответ погладил ее руку.

После этого сидели молча, счастливые, довольные этой встречей и друг другом. Обоим хотелось сказать что-то особенно значительное, но ни у нее, ни у него не находилось нужных слов.

– Аня! Где ты? – окликнули из чащи.

– Здесь я. Иди сюда! – отозвалась Листопадова.

К ним подошла высокая, стройная девушка в хорошо подогнанной военной форме.

– Знакомьтесь! – сказала Аня. – Это тот самый товарищ, о котором я тебе рассказывала.

– Очень приятно! Ирина Барышева, – отрекомендовалась она.

– Алексей Сидоров! – ответил солдат.

– Это у вас в самолете распустился парашют?

– Да, у меня.

– И вы прыгнули.

– А что мне оставалось делать?

– Ну, допустим, вернулись бы обратно на аэродром…

Они долго еще оживленно разговаривали, шутили, смеялись, потом встали и пошли к самолету. В нем уже разместили раненых и отдельно, в углу, по просьбе врача связанных по рукам и ногам пленных офицеров.

Самолет на руках развернули, и после тщательного осмотра взлетной площадки экипаж занял свои места. Аня стояла у двери, а Сидоров тут же, возле самолета. Они глазами прощались друг с другом. Надолго ли? Оба, разумеется, не знали этого.

– Послушайте, товарищ! Возьмите вот это, – торопливо обратился к штурману подбежавший пулеметчик Шахудинов.

– Что это? – спросила Аня.

– Письма, солдатские письма. Пусть наши жены получат их и знают, что мы живы, здоровы.

– Ну, давайте, давайте! – ответила Листопадова, протянув руку. Но маленький Шахудинов никак не мог дотянуться до ее руки. Тогда Сидоров молча взял у него толстую пачку солдатских писем и подал Листопадовой.

– Спасибо, – сказала она и тут же спросила: – И твое здесь?

– Нет, – угрюмо ответил Алексей, поглаживая рукой свои смоляные кудри.

– Почему?

– Некому писать.

– А матери?

– Нет ее больше в живых. Умерла, – ответил Сидоров и, немного помолчав, тихо спросил: – Ну, а ваши как? Что поделывают Архип Петрович и Надежда Константиновна?

– Ничего, спасибо? Живы-здоровы пока. Трудятся. Они теперь под Москвой живут.

– Привет им сердечный.

– Передам. Рады будут за тебя.

Листопадова что-то еще сказала, но в это время заработали моторы, и Сидоров не расслышал ее последних слов.

Самолет включил фары, вздрогнул и стремительно покатился по поляне. Он отделился от земли и через мгновение растворился в беззвездном, темно-сером небе.

2

Новая встреча с Листопадовой снова взволновала майора Черноусова. Да, она определенно чем-то напоминала Полину. Но чем именно, Черноусов так и не уловил. И вот теперь, когда ночная мгла поглотила самолет, он, вернувшись в землянку, достал из планшета фотографию, пододвинул тусклый светильник.

Майор долго молча рассматривал карточку, потом спрятал ее в карман, стал готовиться ко сну. Он разделся, погасил светильник и улегся спать. Однако заснуть долго не мог. Перед глазами все время маячил Василий Мешков.

Когда-то этот человек был для майора Черноусова близким и дорогим. Вместе учились в институте, в одной части стали служить. Еще раньше оба они были влюблены в одну девушку. Но замуж Полина вышла за Василия. И хотя Черноусову было очень тяжело тогда, но он честно пожелал им счастья и удачи в жизни. И Полина всегда была бы для него женой друга, он навсегда подавил бы чувство к ней, если бы Мешков оказался настоящим человеком!.. Часть, в которой они служили, отступала. Это были трудные, предельно трудные дни. Оба они крепились, держались бодро. Но когда часть попала в окружение, Мешков струсил.

Кольцо окружения все сжималось. Вышел из строя почти весь командный состав дивизии. Положение становилось критическим. Еще день-другой – и от дивизии ничего не останется. И вот тогда тяжелораненый генерал вызвал в штаб майора Черноусова.

В землянке комдива стоял полумрак. Пахло хвоей и сырой землей. У стола сидел и что-то торопливо писал штабной офицер, а рядом с ним, по-владимирски окая, кричал что-то в телефонную трубку рослый солдат-связист. Здесь же, на низком, прикрытом ковром топчане, лежал генерал.

– Подойдите ближе, – каким-то чужим, хриплым голосом проговорил генерал, и Черноусов только тут заметил, как сильно изменился и постарел их комдив.

– Если до вечера дотяну – хорошо! Но думаю, что не дотяну…

Генерал умолк, закрыл глаза. Ему трудно было говорить – в груди что-то хрипело, клокотало, и майору до слез стало жаль умирающего генерала. Генерал вдруг тряхнул седеющей головой, снова открыл глаза.

– Принимайте, майор, дивизию.

– Мне?.. А если…

– Справитесь, товарищ майор! Постарайтесь выйти из окружения. На Уваровское урочище курс держите… – И генерал потерял сознание.

На исходе были продукты, боеприпасы. А враг все наседал и наседал.

– Что будем делать, командир? – спросил Черноусова капитан Мешков.

– Надо держаться.

– Как держаться? Как?

Черноусов промолчал.

– А может быть… – вдруг начал Мешков.

Он произнес эти слова таким тоном, что Черноусов побагровел.

– Да ты с ума сошел!

– Завтра будет поздно. Перебьют нас, как куропаток.

Черноусов широко открытыми воспаленными глазами смотрел на Мешкова.

– Ну что ты на меня уставился? Мы же старые друзья.

– Ну, ну?

– Сопротивление бесполезно. Надо подумать и о себе.

– Ах-х, какой же ты негодяй! – перебил его Черноусов.

– Что же делать?

– Замолчи! – лицо Черноусова стало страшным. – Под суд тебя надо отдать.

– Саша! Дружок!

– Здесь нет дружков! И это вам следует крепко запомнить. Ступайте вон.

Мешков, понурив голову, направился к выходу.

– Постойте! – остановил его майор. – Человек с таким настроением, как у вас, возглавлять строевой отдел штаба не может. Освобождаю вас от этой должности. Идите в третий батальон, в роту младшего лейтенанта Фирсова. Назначаю вас командиром взвода.

– Меня!.. На взвод?

– Да, вас, капитан. Я полагаю, что вы еще не совсем испорченный человек и там, на переднем крае, научитесь мыслить по-иному. Иногда посвистывание пуль отрезвляюще действует на человека.

Ночью майора разбудили. Его срочно просил к телефону командир одного из батальонов.

– Слушаю! – взяв трубку, простуженным голосом заговорил Черноусов.

– Товарищ тридцать первый! – послышалось в трубке. – Докладывает двадцать третий. Прошу указаний, что делать с Мешковым?

– То есть как это что делать? – недовольно буркнул Черноусов. – Изменять свое решение не намерен.

– Мешков два часа назад дезертировал из части.

– Как?

– Мои разведчики задержали его. Мешков оказал сопротивление, даже ранил одного старшину.

– Немедленно доставьте ко мне.

Черноусов зло бросил трубку и нервно зашагал по блиндажу. Он уже ругал себя за малодушие. Пожалел негодяя, только в должности понизил. Ошибся!.. Подлый трус!

Майор вышел из землянки, чтобы немного подышать свежим воздухом.

Ночь была темная, шел мокрый снег. Где-то стрекотал пулемет, время от времени вдали ухали пушки. Из темноты вынырнул санитар, тащивший на волокуше раненого. «Не тот ли это старшина, которого ранил Мешков? – подумал майор. – Из-за меня, из-за моей излишней доверчивости».

Майор передернул плечами, поежился и вернулся к себе в землянку. Вскоре ему доложили о Мешкове.

– Введите!

Сгорбившийся, в вымокшем полушубке Мешков вошел в землянку, посмотрел на майора и заплакал.

Черноусов брезгливо поморщился, молча осмотрел его с ног до головы и сказал:

– Десять лет тебя знал. Думал, что лучше друга, чем ты, на свете не сыщу. Но ошибся. И не я один. Все, кто знал тебя, ошиблись!

…На рассвете Мешкова по приговору военного трибунала расстреляли. А к вечеру этого же дня соединения Советской Армии, перейдя в контрнаступление, потеснили гитлеровцев, и майор Черноусов, наконец, смог вывести части дивизии из вражеского окружения.

С тех пор прошло два года. За это время Черноусов много раз был в тылу, но с Полиной не встречался. Он догадывался, что она знала о судьбе мужа и искала встречи с ним, Черноусовым, но сам для этой встречи ничего не предпринимал.

Еще перед вылетом в тыл противника он написал письмо Полине, но отправить его не решился. Так оно и лежало в кармане гимнастерки, уже довольно сильно обтрепанное, с загнутыми углами.

3

С каждым днем все больше давали знать о себе парашютисты. Они уходили за десятки километров от своего расположения, подрывали мосты, рвали связь, устраивали засады на шоссейных дорогах, минировали их, нападали на неприятельские обозы и автоколонны.

Гитлеровцы стянули в населенные пункты, прилегающие к Яблоновскому и Каневскому лесам, большие силы. Одновременно с этим они спешно возводили оборонительные сооружения по всему правому берегу Днепра.

На окраинах сел Бобрица, Селище, Студенец, Трошин, Глинича, Пшеничники и Черныши заканчивались работы по отрытию окопов и устройству блиндажей с двумя – тремя накатами из толстых бревен, устанавливались зенитные батареи, крупнокалиберные пулеметы и артиллерия.

Гитлеровцы готовились задержать наступление Советской Армии. Но высаженный в этом районе десант советских парашютистов расстраивал все их планы. Вот почему гитлеровское командование в спешном порядке приказало находящимся в этом районе войскам покончить с советскими парашютистами.

Фашисты подвезли к Яблоновскому лесу пехотную часть, которая почти сразу же после высадки из автомашин, развернувшись в цепь, пошла в наступление.

Вооруженные автоматами и пулеметами, гитлеровцы ринулись на боевые порядки батальона майора Черноусова. Они пошли своим излюбленным приемом – тремя рядами. Первая цепь, пройдя сто метров, залегла и открыла огонь. Вслед за ней поднялась и побежала вторая цепь.

Рота лейтенанта Куско была далеко не в полном составе. Один взвод еще с утра по приказанию Черноусова отправился на боевое задание. Поэтому фашисты смогли быстро нащупать слабое место в обороне парашютистов. Они обрушили сильный огонь на солдат Куско и приблизились к их окопам. В нескольких метрах от окопов роты в небольшой ложбине они залегли и начали накапливаться для своего последнего и решительного броска.

В роте Куско создалось тяжелое положение. У гитлеровцев был большой перевес в численности и вооружении. Единственная надежда на комбата. Он обещал прислать подкрепление, но оно не прибывало.

Куско не знал, что комбат уже послал ему в помощь два взвода из третьей роты, которые гитлеровцы также прижали к земле, не давая солдатам возможности передвигаться ни вперед, ни назад.

С каждой минутой положение становилось все напряженней. Это понимал командир, понимали и солдаты. Но все держались. И даже пулеметчик Василий Будрин, всегда в таких случаях преувеличивающий опасность, на этот раз стрелял молча, расчетливо, не проронив ни одного слова.

А между тем гитлеровцы все накапливались и накапливались в лощине.

– Товарищ лейтенант! – подбежав по траншее к Куско, торопливо окликнул Сидоров.

– Ну что тебе? – почему-то сердито отозвался Куско.

– Надо бы пулеметный огонь перенести левее, чтобы помешать им накапливаться.

– Куда? – переспросил лейтенант.

– А вон по тому бугорку, из-за которого они переползают в лощину.

– Верно! – согласился лейтенант. – Передай от моего имени Шахудинову, чтобы держал под огнем бугорок.

– Слушаюсь!

– Давай быстрей! – поторопил его Куско. Сидоров побежал.

То, что упустил в горячке боя командир, заметил опытный солдат. Приток фашистов в лощину прекратился. Однако появились новые неприятности. Патроны были на исходе. Правда, за ними послали людей, но патроны все еще не приносили.

– Эй, рус, сдавайся! – кричали гитлеровцы.

– Капут, рус, капут!

– А ну, заткни глотку, заткни! – сердито отозвался Куско.

В окопы парашютистов полетели гранаты, а вслед за ними гитлеровцы бросились в атаку.

Осколком мины насмерть сразило сержанта Мордасова. Его грузное тело скатилось к ногам командира.

– Мордасов, что же ты?.. – вскрикнул лейтенант и пустил в ход автомат. Он не видел, что делается слева и справа. Он только видел бегущих на него фашистов и стрелял по ним. Они падали, вскакивали и снова бежали. Их было много. Но до его окопа добежали только четверо.

Командир роты привстал, дал длинную очередь. Низенький, коренастый гитлеровец ткнулся в бруствер его окопа, но другой прыгнул ему прямо на голову. Он сбил Куско с ног, подмял под себя и начал душить. Гитлеровец что-то кричал, и лейтенант совсем рядом увидел его налитые кровью глаза. Куско пытался приподняться, сбросить его и дотянуться рукою до ножа. Но в окопе было тесно. Гитлеровец плотно сидел на нем и все сильней и сильней давил ему горло.

В глазах у лейтенанта потемнело. Он задыхался, терял сознание. Еще какие-то доли секунды, и лейтенант погиб бы. Но вовремя подоспевший Кухтин застрелил гитлеровца.

Лейтенант Куско вскочил и тут же увидел новую группу поднявшихся в атаку гитлеровцев. Он торопливо схватил с земли автомат, дал очередь. В это время на бруствере окопа показался маленький Кухтин.

– За Родину! Ура-а-а! – во весь голос закричал он и рванулся вперед. Все, кто не был ранен, последовали за товарищем.

Вражеская атака была отбита…

– Да, момент напряженный! – сказал комиссару Рыбину полковник Захарчук, наблюдавший за ходом боя. – Надо что-то предпринимать, иначе рота Куско будет полностью уничтожена…

– Выход один, – отозвался Рыбин. – Поднять солдат третьей роты и бросить их на поддержку Куско. И пока не поздно, сделаю это я.

– А доберешься? – спросил Захарчук.

– Попытаюсь, – тихо ответил Рыбин и, не медля ни минуты, ушел с командного пункта.

Гитлеровцы заметили перебегавшего между деревьями офицера и открыли по нему огонь. Рыбин приник к земле. Когда огонь затих, он поднялся на ноги и, скрываясь за деревьями, начал перебегать к третьей роте.

– Что же это вы, хлопцы, лежите и спокойно наблюдаете, как умирают ваши товарищи? – тяжело дыша, спросил он, прыгнув в первый оказавшийся на его пути окоп.

– А что делать? Головы поднять нельзя, – несмело ответил ему кто-то из солдат.

– Где командир роты?

– Убит! – коротко сообщили комиссару.

– Значит, командир погиб, а вы решили отлежаться? Так, что ли?

Солдаты молчали.

– Спасовали, значит, заробели?

– Нет, не заробели! – наконец отозвался один из солдат – рядовой Лорин. – Да что ж делать-то? Командир роты убит, командиры взводов тоже.

– Понятно! Коммунисты есть? – громко крикнул Рыбин, высовываясь из окопа.

– Есть! – отозвалось несколько голосов.

– А комсомольцы?

– Есть!

– А ну-ка, давайте поближе ко мне!

Коммунисты и комсомольцы задвигались, подползли к комиссару.

– Вот что, товарищи! – начал Рыбин. – Положение в роте Куско очень тяжелое. И жизнь его людей и его самого всецело зависит от нас с вами. От этого зависит судьба целой роты и даже всей бригады. – Он помолчал немного, потом негромко добавил: – Прежде всего надо преодолеть эту полосу. – И он указал на простреливаемую поляну.

Первым поднялся сержант Иванов. Невысокий, мускулистый, он легко вскочил на ноги, добежал до края поляны и сразу же, сраженный пулей, упал на пожелтевшую траву. Вслед за ним еще кто-то попытался перебежать поляну, но и его постигла такая же участь. Тогда побежал Рыбин. Он достиг тела убитого сержанта и зашатался.

«Ранен», – мелькнуло в голове подполковника, и он, пробежав еще несколько метров, припал к земле.

Над его головой просвистел целый рой пуль. «Надо переждать немного», – решил Рыбин. И тут же почувствовал, как теплая кровь залила ему грудь.

«Это ничего!» – ощупав простреленное плечо, сам себя успокоил подполковник.

– Убили, комиссара-то убили! – встревоженно крикнул кто-то. Вслед за тем послышался все нарастающий топот.

Рыбин приподнялся.

– Нет, я жив! – закричал он и, пересиливая нестерпимую боль в простреленном плече, вскочил и побежал вместе с солдатами в окопы роты Куско.

– Ну что же вы там так долго загорали? – с упреком встретил автоматчика Лорина Никита Назаренко.

– Потом поговорим об этом. Перевяжи руку, – и Лорин показал Никите окровавленную левую кисть.

Никита Назаренко наскоро наложил повязку.

И почти в это же время, сделав свою последнюю перебежку, гитлеровцы снова пошли в атаку на позиции десантников.

Лорин положил на бруствер окопа свой автомат и, слегка придерживая его раненой рукой, открыл огонь.

– Да ты уж, ладно, не мучь себя, – сказал ему Назаренко. – Мы и без тебя теперь справимся. Давай отдохни лучше.

Лорин усмехнулся.

– Отдыхать, Никита, будем потом.

Гитлеровцы подбегали все ближе.

– Ур-р-р-а-а!

Подполковник Рыбин снова поднял людей в контратаку. В порванной гимнастерке, с наскоро перевязанным плечом и пистолетом волевой руке, стиснув зубы и закинув назад голову, он, не сгибаясь, побежал через редкий кустарник.

Назаренко выскочил из окопа и, стреляя на ходу, устремился вслед за ним. Возле его головы свистели вражеские пули. Но он ни на что не обращал внимания. Он видел перед собой только неприятельских солдат, которых надо обязательно убить, иначе они убьют его, убьют товарищей, убьют родных, знакомых, вытопчут ногами всю страну. Он бежал до тех пор, пока не споткнулся о труп гитлеровца и не упал. Мимо него пробежал Лорин. Поддерживая окровавленной левой рукой автомат, он стрелял в гитлеровцев и что-то кричал. Назаренко бросился следом за ним. Но Лорин вдруг приостановился, выпустил из рук автомат, а вслед за этим и сам упал на землю.

Назаренко склонился над ним.

– Все теперь, Никита, все! – тихо прошептал Лорин.

– Ну, ну, крепись! Мы с тобой еще… – начал было Назаренко.

– Горит все в груди, огнем горит.

– Сейчас санитара пришлю. Перевяжут тебя, и легче станет.

– Не надо… Если жив останешься…

Никита ниже наклонился к нему.

– Если жив останешься, напиши батьке письмо. Все напиши.

Назаренко молча кивнул.

– А теперь иди. Как там? – Лорин, привстав на локти, посмотрел вперед. – Потеснили гада! – В его затухающих глазах сверкнул огонек радости. – Ну иди и ты туда, иди, Никита. Ты ведь ловкий, сильный. Давай хоть одного за меня…

Назаренко не слышал его последних слов. Он вскочил и побежал вперед.

…Через час на опушке леса все затихло. Гитлеровцы снова были отброшены.

Никита подошел к тому месту, где упал Лорин, нашел его, присел на землю и долго смотрел в его уже посиневшее лицо. Потом встал, взял тело товарища на руки и понес в лес. Там, под высокой ветвистой сосной, Сидоров, Кухтин и другие солдаты уже готовили братскую могилу.

4

После боя солдаты долго не могли прийти в себя. У всех были суровые, изменившиеся лица. Люди много курили и пили воду. Пили много, с жадностью, но никто не притрагивался к еде.

Солдатам выдали водку. Но даже те, кто любил в обыкновенное время выпить чарку, отнеслись к водке безразлично. Кухтину, Назаренко, Сидорову и пулеметчику Будрину досталась двойная порция. Они сели на траве в кружок, достали из мешков жестяные кружки, хлеб, консервы.

– Такой бой, ребята, вовек не забудешь! Умирать будешь, а вспомнишь. Вспомнишь, и страшно станет. Вот какой, ребята, мы сегодня бой вынесли, – наливая в кружку водку, тихо проговорил Кухтин. Он подал кружку Сидорову. – На, выпей! Пей до дна. Пей за то, чтобы ты целым и невредимым вернулся домой и чтобы, когда тебе снова придется выпить, вспомнил сегодняшний день, людей, которые погибли, и тех, которые живы и вот сейчас с тобою выпивают…

Сидоров молча взял кружку, поднес ее к губам, запрокинул голову и выпил. Потом вытер рукавом губы, понюхал кусочек хлеба, закурил и задумчиво уставился куда-то вдаль.

– Ты что? Летчицу вспомнил? – спросил его Кухтин.

Сидоров сначала отрицательно покачал головой, но потом вдруг сознался:

– Ее. И не хочу будто о ней думать, а она все стоит и стоит перед глазами.

– А ты не думай. Не надо, – посоветовал Кухтин.

В небе между вершинами деревьев показался немецкий самолет-разведчик «фокке-вульф».

– «Рама», ребята, «рама», – тревожно проговорил Назаренко.

– Эх, долбануть бы его, да нечем! – с сожалением протянул Будрин.

– Так и знай – скоро бомбить будут, – с тревогой следя глазами за самолетом, сказал Кухтин.

– Да уж не без этого, – согласился Сидоров.

Самолет покружился над лесом и исчез.

…Вечерело. Лес притих. Притихли и солдаты, наблюдая, как высокие красноголовые осины роняли последнюю багрово-красную листву.