Текст книги "Рисунки На Крови"
Автор книги: Поппи Брайт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)
…прекрасно же ему удается сублимировать влечение, а?
Он потрясенно отстранился. Стоило ему решить, что кто-то его не заводит, и его просто больше не заводило. Во всяком случае, так это всегда было раньше. Он позволял себе иметь кого захочет, если у него не было веской причины их не хотеть, и либидо всегда отплачивало ему тем, что давало полный контроль
над собой.
До этого момента.
Откинувшись на влажную траву, Тревор закинул на лоб локоть. Зах увидел сосновые иголки, запутавшиеся в его длинных волосах, свежую грязь под ногтями, мельчайшие капельки воды, пойманные в тоненьких волосках вокруг сосков.
– Итак, – сказал Тревор, выдувая свой “паровоз”, – твои родители пытались тебя убить?
– Мой папа четырнадцать лет тузил меня почем зря. Мама в основном обходилась языком.
– Почему ты оставался? Зах пожал плечами.
– А куда мне было податься? – Углом глаза он увидел, как Тревор кивнул. – Конечно, я все равно мог сбежать, когда мне было лет девять-десять. Но тогда меня бы всю жизнь ждали сплошь члены на кладбищах автомашин. Я дождался, когда сам смогу о себе позаботиться – помимо того, чтобы отсасывать кому ни попадя. Потом сбежал. Просто исчез в другой части города. Они никогда не пытались меня разыскать.
– Что это был за город?
Зах помедлил. Ему все еще не хотелось лгать Тревору, но он не мог начать рассказывать разные истории разным людям.
– Можешь не говорить, если не хочешь.
– Новый Орлеан, – сам не зная почему ответил Зах. – Но ты никому не говори.
– Ты в бегах или что?
Молчание Заха говорило само за себя.
– Я понимаю. Ты не думай, – продолжал Тревор, – я бежал от этого места семь лет. Но знаешь, со временем начинает тошнить от этого.
– Ага, поэтому ты возвращаешься, и это место пытается заставить тебя вышибить чужие мозги.
Тревор пожал плечами.
– Да я вроде никого не ждал.
Зах расхохотался. Он просто не мог ничего с собой поделать. У этого парня такой бардак в голове… но он умен и, несмотря на странную свою асексуальность, слишком уж красив. С мгновение Тревор смотрел на него, потом осторожно присоединился к смеху.
Они уже дружески ухмылялись друг другу, покачиваясь на облаках ганджи. Зах вдруг подумал о том, что, быть может, все-таки можно любить кого-то и заниматься любовью с ним же. Что-то в этой спонтанной улыбке на лице, которое не привыкло улыбаться, заставило его спросить себя, почему он всегда отказывал себе в удовольствии физически наслаждаться человеком, который ему небезразличен. Разве не чудесно было бы увидеть, как кто-то – ну ладно, кто-то вроде Тревора, – вот так улыбается только потому, что Зах знает, как сделать так, чтобы ему было хорошо? Возможно, это даже лучше, чем когда тебе отсасывает хорошенький, почти что анонимный незнакомец в задней комнате универмага в штате, который ты никогда больше и не увидишь.
Вероятно, нет. Вероятно, это закончится жестокими словами и слезами, болью, обвинениями и сожалениями, быть может, даже кровью. Таков почти гарантированный риск подобных отношений.
Но где и когда он решил, что именно на этот риск он не пойдет, если он с такой радостью шел – более того, искал, – другие?
Тревор пристально смотрел на него. Смотрел так, как будто собирался спросить “О чем ты думаешь?”, но не спросил, что обрадовало Заха. Он всегда ненавидел этот вопрос. Похоже, люди задают его только тогда, когда ты думаешь о чем-то, чем не намерен делиться.
Вместо этого Тревор как будто через силу спросил:
– Мы раньше встречались? Я тебя знаю? Он нахмурился, словно хотел задать совсем не этот вопрос, но не мог найти слов для нужного. Зах покачал головой:
– Не думаю. Но…
– Такое впечатление, что встречались, – закончил за него Тревор.
Загасив полусгоревший косяк, Зах убрал его в карман. Несколько минут они сидели в полном молчании. Ни один из них не хотел первым сказать слишком многое, слишком далеко завести словами эту странную идею. Зах размышлял о необратимости слов в реальном мире. Во многом он предпочитал простоту компьютерной вселенной, где по желанию все можно исправить и стереть, где на все твои действия система реагирует определенным, заранее известным образом.
Но там ты со временем натыкаешься на стену предсказуемости. Здесь же малейшее смещение семантики может превратить ситуацию в непредсказуемую, и это тоже манило его.
Дождь, почти было прекратившийся, вдруг снова пошел сильнее, хотя их все еще защищало переплетение ветвей ивы и винограда. Небо зарокотало нарождающимся громом, потом разверзлось. Внезапно хлынуло как из ведра.
Зах увидел свой шанс разрядить напряжение. Схватив Тревора за руку, он заставил его встать, заметив, как плоть Тревора одновременно тянется и съеживается от его прикосновения.
– Давай же! – подстегнул он.
– Куда?
– Разве ты не хочешь под душ? Вот он – наш шанс!
– Здесь?
– Конечно, почему нет? С дороги нас никто не увидит.
Зах вынырнул из-под занавеси ивовых ветвей, чтобы выбежать на пустой пятачок посреди заросшего двора. Он скинул кроссовки, стянул через голову рубашку и, убрав очки в карман, начал расстегивать штаны. Тревор выбрался следом.
– Ты что, собираешься раздеваться? – с сомнением спросил он.
Зах расстегнул последнюю пуговицу и дал упасть обрезанным под шорты штанам. Белья на нем не было. Тревор поднял брови, потом, пожав плечами, расстегнул джинсы и стянул их с узких бедер. Если он вырос в приюте, мужская нагота едва ли его испугает.
Дождь хлестал по их телам, смывая дорожную грязь и пыль ветшающего дома. Тревор казался всего лишь расплывчатым пятном, Зах едва различал, как он размахивает руками, будто танцует или совершает какие-то буйные взывания духам.
Зах подставил лицо дождю, давая ему заполнить усталые глазницы, смыть с губ привкус дыма. Он даже не сознавал, что улыбается как дурак, пока не почувствовал, как вода струится по его зубам и языку, сбегает вниз по горлу яркой серебряной рекой.
11
Кинси подтирал остатки воды, когда стали собираться ранние пташки. Терри закрывал “Вертящийся диск”, жалея, что в городе нет Стиви Финна. Новый парень напутал с инвойсом и заказал двадцать копий “Лимбо Лаундж” “Элоиз” – никому не известного альбома на редкость плохой музыки для стрип-клубов вместо двух, которые Терри собирался взять под спецзаказ. Теперь они сколько душе угодно могут слушать такую классику, как “Торчер Рок Бивер Шот” и потрясающий “Хути Сэппертикер” “Барбара & Бойз”.
Терри начал звонить в музыкальный магазин Пойнтдекстсра в Дерхеме, чтобы узнать, не нужна ли эта классика там, но потом решил “а пошло оно” и пошел покупать своей девушке пиво. Безвкусно раскрашенный закат залил центр городка пурпурным и алым светом, медленно темнеющие улицы блестели от дождя, прошедшего после обеда.
Один за другим вспыхивали уличные фонари. Терри вспомнилось лето два или три года назад, когда на город обрушилось нашествие сатурний. Огромные насекомые бились в окна и роились у фонарей, свет, отражавшийся от широких хрупких крыльев отбрасывал странные тени. Цвет их не походил ни на что еще существующее в природе– нежнейший серебристо-зеленый, будто звук эктоплазма или свечения радиации. Сломанные, порванные крылья. Высохшие до пустых оболочек мохнатые тела сугробами лежали на тротуарах и забивали водостоки.
Вскоре на Потерянную Милю опустились стаи летучих мышей, днем устраивавшихся на ночлег в кронах деревьев и в колокольне церкви, а ночью устремлявшихся на охоту – ловить крохотными острыми как бритва зубами лунных красавиц. Если шоу в “Священном тисе” было скучным, ребята собирались на улице поглядеть на игру теней, отбрасываемых кожистыми и радужно-переливчатыми крыльями, прислушиваясь к тончайшему пронзительному писку летучих мышей на фоне перебора гитар и грома ударника из клуба. Однажды вечером Призрак заметил вслух, что на вкус летучих мышей кровь мотыльков, наверное, – амброзия или тончайший ликер.
Интересно, что сталось с новыми ребятами. Зах вполне мог просто проехать город до конца и продолжать путь; вид у парнишки был такой, как будто ему есть куда спешить. А Тревор, наверное, все еще в доме убийцы. Ну надо же, сын Бобби Мак-Ги вернулся после стольких лет.
Ну, Кинси-то знает, как обстоят дела. Терри ускорил шаги в сторону “Тиса”, в сторону друзей, и музыки, и глотка холодного пива в своем любимом баре летним вечером.
К девяти часам Терри выпил уже пару холодного пива и совершенно забыл о Захе. Но Зах не помахал городу рукой, даже не вернулся к машине, если не считать того, что вышел проверить замки и отогнать “мустанг” поближе к дому. Он нашел место по душе и был настроен перекантоваться здесь пару дней, если Тревор не будет возражать. Но он решил, что Тревор будет не против.
Когда они вернулись в дом после купания под ливнем, Тревор, извинившись, что пойдет переоденется в сухое, исчез в конце коридора. Несколько минут спустя Зах последовал за ним – и нашел его растянувшимся на голом матраце в одной из задних Дальних комнат спален. Обнаженный и почти болезненно худой, с длинными волосами, рассыпавшимися вокруг головы словно корона, Тревор глубоко спал.
Зах поглядел на него пару минут, но не стал тревожить. Последние три ночи Тревор провел в “Грейхаунде”, на кушетке и за чертежным столом; он заслуживает пару часов нормального сна. Откопав одно из данных Кинси одеял, Зах накрыл его. И наклонившись, увидел мурашки, побежавшие по груди Тревора, капельки воды, сбежавшие в наперсток пупка и запутавшиеся во влажной путанице лобковых волос. Он вообразил солоноватый вкус этих капель, если наклониться и слизать их.
Ну вот, теперь ты собираешься приставать к нему, пока он спит. Это был голос Эдди, возникший из ниоткуда. Господи, Зах, почему бы тебе не купить себе на улице Бурбон надувную куклу и покончить с этим? А пошла ты, Эдди.
Отворачиваясь от кровати, он заметил рисунки, кнопками пришпиленные по стенам. Монстры и фантастические дома, невиданные ландшафты. И лица, всевозможные лица. Рисунки ребенка – но ребенка, обладающего явным талантом, чувством пропорции и линии и безудержным воображением. Это была комната Тревора.
Оставив Тревора спать, Зах взялся обследовать дом. В конце коридора помещалась ванная, где умер Бобби. Окна в этой комнатке не было, и Заху и в голову не пришло щелкнуть выключателем. Он остановился на пороге, вглядываясь в неосвещенное помещение, увидел унитаз, тускло поблескивающий под наслоениями грязи и паутины. Карниз для занавески душа был погнут, почти свернут в дугу. Зах задумался, видел ли это уже Тревор.
Что-то в геометрии ванной казалось не так, как будто стены сходились к потолку под слегка скошенным углом. От этого у Заха закружилась голова, начало чуть подташнивать. Отвернувшись, он вошел в комнату прямо напротив, которая оказалась студией. Увидев на чертежном столе открытый блокнот Тревора, он неспешно полистал страницы. Рисунки были на диво хороши. Зах читал один выпуск “Птичьей страны” и теперь думал, что стиль Тревора по технике уже сейчас лучше, чем стиль Бобби. Линии более уверенны, лучше прорисованы лица, и нюансы – слой за слоем – таятся в пойманных им выражениях.
Но в рисунках Бобби всегда было некое, пусть пошедшее трещинами, тепло. Какими бы гнусными и отталкивающими ни были его персонажи – наркота, и болтливые битники, и разговаривающие саксофоны, которых трахали чаще, чем их владельцев-людей, – всегда чувствовалось, что они лишь пешки в безразличной Вселенной, мишень экзистенциальной шутки, анекдота без кульминационной фразы. Работа Тревора была жестче, холоднее. Его Вселенная была не безразличной, а жестокой. Он знал свою кульминационную фразу: сломанная окровавленная женщина в дверном проеме, изувеченные тела музыкантов, полицейские в огне. И другие, как понял Зах, листая блокнот. Десятки других. Столько мастерски нарисованных мертвых тел.
Он проверил хозяйскую спальню, где не увидел ничего интересного: родители не привезли почти ничего из своих вещей: вероятно, после того, как в “рэмблер” загрузили принадлежности для рисования Бобби и детские вещи, в машине осталось не так много места.
Он прошел коридором в комнату Диди, остановился как вкопанный на пороге, уставившись на гигантскую темную массу, рвущуюся в окно, потом сообразил, что это кудзу. Зах лениво поразмышлял, сколько понадобится времени, чтобы виноград занял всю комнату от пола до потолка. Он рассмотрел кровавые пятна на матрасе, коричневые брызги высоко на стене. Тревор сказал, что молоток возник в противоположном от матраса углу, у встроенного шкафчика. Зах поглядел на это место, даже потыкал в кудзу носком кроссовки, но не нашел ничего необычного. Он слышал о предметах, мгновенно переносившихся с одного места на другое; они называются “аппорт” и, считается, должны быть теплыми на ощупь, каким и был, по словам Тревора, молоток. Зах не стал бы утверждать, что верит в аппорты, но не мог придумать, как еще мог попасть сюда молоток. Если это был тот самый молоток.
Но если не тот самый, то откуда взялась засохшая кровь? Заху не хотелось даже задаваться этим вопросом. Молоток, вероятно, все же тот. Это было разумнее, чем думать, что Тревор купил еще один и обмазал его мозгом овцы или еще чьим-то. Зах был не из тех, кто безоговорочно верит в сверхъестественное, но он и не верил в выискивание невероятных естественных объяснений только для того, чтобы исключить все необычное. Природа – система сложная; в ней не может не быть большего, чем видно и понятно на первый, поверхностный, взгляд.
Кухня была большой и старомодной, с отдельно стоящими мойкой и газовой плитой. Настоящая деревенская кухня – или так воображал ее себе Зах. Открыв холодильник, он был немало удивлен, когда внутри зажегся свет. Тут он сообразил, что не попытался проверить, есть ли в доме электричество. До этого момента он просто позабыл об этом.
В холодильнике стояла бутылка сока, в которой на дне собралось с полдюйма черного осадка, какая-то овощная субстанция, мумифицированная до неузнаваемости, и герметичный контейнер для хранения продуктов, содержимым которого он даже не решился поинтересоваться: он слышал, в таких гермогробиках человеческие останки могут храниться лет двадцать и даже больше, так что кто знает, что они могли сотворить с остатками еды? Зах принес из гостиной кока-колу и бутылки с питьевой водой и расставил их на полке возле сока.
Снова заглянув к Тревору, он обнаружил, что тот все еще спит. Зах заскучал. Он прошелся по гостиной, вышел к машине, чтобы забрать оттуда сумку с лэптопом и сотовым телефоном. Он подумал, что, возможно, останется здесь на пару дней, и ему хотелось передать для Эдди более конкретное сообщение, чем то, что он оставил прошлой ночью. Если подключиться сейчас, решил он, то как раз можно успеть вписаться перед крайним сроком.
Войдя в компьютер “Таймс-Пикайюн”, несколько минут Зах стремительно стучал по клавишам, затем набрал комбинацию, чтобы отослать свою статью. Проделав это, он все еще не угомонился. Порывшись в сумке, он откопал блок желтых бумажек “лост-ит”; нацарапал пару телефонных кодов и приклеил к краю стола. Эти номера могут понадобиться ему в спешке; Тревор, вероятно, не станет возражать.
Потом, просто так, удовольствия ради, он зашел на “Мутанет”. Разумеется, входил он не с собственного пароля, поскольку Они, возможно, отслеживают эху. Но Зах давно уже приобрел полные привилегии системного оператора “Мутанет”, хотя и благоразумно не стал сообщать этот факт сисопу. Сисоп видел себя дискордианцем, иными словами, поклонником богини хаоса Эрис, и пароль его был РОЕЕ5.
Сперва Зах прочел сообщения на обшей доске, выискивая там свой ник.
СООБЩЕНИЕ: 65
ОТ: K0DEz KID
ДЛЯ: ВСЕМ В МУТАНЕТ
“Луцио” сегодня забрали!!! Хахахахахахаха!!!
СООБЩЕНИЕ: 73
ОТ: ЗОМБИ 'ДЛЯ: K0DEz KID
Будь у тебя хоть кроха хакерской сноровки Луцио, ты бы не радовался его несчастью, как последний кретин. Ошибаешься, дружок, – кое-кто, предупредит его в суб., и его давно уже нет.
СООБЩЕНИЕ: 76. ОТ: AKKER.: ДЛЯ: МУТАНТОВ
Зомби прав! Я, Аккер, Х-аккер, основатель
Системы Приобретения и Извлечения Данных (СПИД), крякнул систему спецслужб и нашел ордер на обыск дома Луцио. Это я предупредил его вовремя!!! Вся власть СПИД!!!
СООБЩЕНИЕ: 80
ОТ: СВ. ГУЛИКА*, ВАШЕГО ПОКОРНОГО СЛУГИ СИСОПА ДЛЯ: ВСЕМ, КТО ЭТО ЧИТАЕТ
Луцио не может больше зайти на эту доску. Я блокировал его логин. Если он попытается связаться с вами, не говорите с ним. Насколько известно, его вполне могли забрать и он мог стать стукачом. Всякий, кто будет замечен в контактах с ним, будет выгнан с Мутанет! Параноидальный хакер – свободный хакер!
Это заинтересовало Заха, так что он проверил личную почту сисопа. Там нашлось только одно сообщение.
ОТ: ЗОМБИ
ДЛЯ: СВ. ФАЛЬШИВКИ
ПЛЕВАЛ Я НА ТВОЮ ФАШИСТСКУЮ ДОСКУ, ПРИДУРОК! ТЫ САМ ПЕРВЫМ СТАНЕШЬ КРЫСОЙ, ЕСЛИ ККККОМПЬЮТЕРНЫЕ КККОПЫ СХВАТЯТ ТВОЮ БЕЛУЮ ЗАДНИЦУ!!! ТВОЙ АДРЕСС – 622 ФРАЗЬЕ СТ. В МЕТЭРИ, И ЕСЛИ ТЫ НЕ ПЕРЕСТАНЕШЬ ГОВОРИТЬ МУТАНТАМ, С КЕМ ИМ ОБЩАТЬСЯ, А С КЕМ НЕТ, Я ПЕРВЫМ ВЫВЕШУ ЕГО НА ДОСКАХ ПО ВСЕЙ СТРАНЕ, А ПОТОМ ПРИЕДУ И ЛИЧНО ПОЗНАКОМЛЮ ТВОИ ЗУБЫ ХОТЯ БЫ С ЧАСТЬЮ ХАОСА, КАКОМУ ТЫ, ПО-ТВОЕМУ, ПОКЛОНЯЕШЬСЯ (НО ЭТО, ПОХОЖЕ, НЕ ТАК)! И КСТАТИ, НЕ АККЕР ПРЕДУПРЕДИЛ ЛУЦИО. ЭТО СДЕЛАЛ Я!!!
Зах едва со стула не упал от смеха. Он знал, что может рассчитывать на Зомби. Он оставил два сообщения: первое – на общей доске, где прочесть его могли все и каждый, второе —
личное.
ОТ: ЛУЦИО
ДЛЯ: СВ. ПАРАНОИДУ
– П'жалста, не выкидывай меня с доски, братец Сисоп! П'жалста! П'жалста! П’жжжжжжалста!
ОТ: ЛУЦИО
ДЛЯ: ЗОМБИ
Спасибо, до лучших времен.
На том Зах вышел из “Мутанет” – возможно, в последний раз.
Выключив компьютер, он почувствовал себя так, как будто потерял ориентацию в пространстве. Он привык ежедневно часами сидеть перед экраном. Несколько минут только разожгли в пальцах зуд, но не дали им того сверхгудения, какое бывает от марафон-сессии стучания по клавишам. Но прямо сейчас деньги ему были не нужны, а, наоборот, хотелось залечь на дно на пару дней.
Он заметил примостившийся на кухонном столе рюкзак Тревора. Молния была до половины расстегнута, и из недр рюкзака выглядывал уголок книги комиксов. Бросив взгляд на дверь, Зах подошел к сумке, осторожно потянул застежку к самому низу, а затем принялся рыться в содержимом.
Для Заха это ничем не отличалось от данных о кредитоспособности Тревора или дела на него в полицейском участке: и то, и другое, будь у него причина, он перерыл бы безо всякого укола вины и без малейшего промедления. Но это его мало интересовало. Ему хотелось знать, что носит с собой Тревор, что он держит при себе.
Здесь были все три выпуска “Птичьей страны”, потрепанные экземпляры в пластиковых пакетах. Вот тут никаких сюрпризов. Плейер и несколько кассет… Чарли Паркер, Чарли Паркер и – кто бы мог подумать? – Чарли Паркер… черная футболка, нижнее белье, зубная щетка и прочие разрозненные туалетные принадлежности. Довольно скучно. Зах копнул поглубже. И его пальцы коснулись потертой бумаги. Конверт.
Вытянув малиновый конверт, он осторожно развернул его содержимое. Три листа бумаги были склеены и переклеены скотчем по каждому сгибу, измяты до текстуры тончайшего шелка. Большая часть текста не поддавалась прочтению, но из того, что сумел разобрать Зах, он предположил, что Тревор и так помнит все наизусть.
Многочисленные раны, полученные при самозащите… удар в область груди пробил грудину и разорвал сердце, сам по себе он мог быть смертельным…
Вследствие тяжелой травмы мозг жертвы не мог быть извлечен единым целым…
Роберт Ф. Мак-Ги… Род занятий: Художник…
Каждый протокол был подписан коронером округа и имел дату 16 июня 1972 года. Вчера была двадцатая годовщина смерти семьи Мак-Ги; завтра будет двадцатая годовщина вскрытия.
Зах представил себе три обнаженных тела, выложенных на стальных столах с черными от запекшейся крови сливными желобками. Он вообразил их себе гораздо ярче, чем ему того хотелось: кожа шокирующе сине-серая, раны черные и пурпурные, торсы прочерчены У-образными надрезами вскрытия, которые надвое разрезали грудину и спустились до самой лобковой кости. Груди женщины – обвислые и прочерченные темными венами, будто загнивший на дереве плод, темные волосы – жесткие от крови. Голова маленького мальчика повернута под кошмарным углом, поскольку затылка у него нет, мягкие розовые губки запечатаны коркой спекшейся крови, пальчики раз и навсегда скрючены, будто у куклы. Мужчина с глазами, наполовину выдавленными из глазниц, так и будет пучеглазо пялиться в небеса, пока глазные яблоки не западут в полость черепа.
Свернув протоколы вскрытия, Зах затолкал их назад в конверт. Тревор представлял себе всю сцену столько раз, что она, похоже, отпечаталась на этих листах бумаги словно какой-нибудь моментальный психический снимок. Зах снова оглянулся через плечо. Но дверной проем был по-прежнему пуст, он не был уверен, боится он увидеть Тревора или что похуже.
Пока хватит вынюхивать. Это начало действовать ему на нервы. Убирая конверт, он нашел на дне рюкзака увесистый том в бумажной обложке. Книга “Не убий” была правдивой историей человека по имени Джон Лист, который спокойно и методично убил пятерых членов своей семьи – жену, мать, двух сыновей и дочь, – а потом исчез на восемнадцать лет. На четвертой стороне обложки говорилось, что поймали его с помощью телешоу “Разыскивается в Америке”.
Книга в руках у Заха раскрылась на странице 281-й, где треснул переплет. Лист убивал своего старшего сына, пятнадцатилетнего Джонни. Он боролся с мальчиком в кухне, потом выстрелил ему в спину, когда тот побежал по коридору, настиг его и выпустил в сына еще девять пуль, когда тот пытался уползти от своего отца в сторону какого-то воображаемого укрытия.
Зах заглянул во вкладку с фотографиями в середине книги в поисках фотографии Джонни. Худой ухмыляющийся парнишка с плохо подстриженными темными волосами, в ужасных очках и с ушами, которые торчали как-то слишком уж по-дурацки. В общем, выглядит, как сотни знакомых Заху компьютерщиков, и не так уж отличается от того, как сам он выглядел в пятнадцать лет. Такое дерьмо может случиться с кем угодно.
Присев к столу, Зах принялся читать о семье Листов. Обычно он не читал таких вещей, но история оказалась довольно любопытной. Семью Листов нашли ни много ни мало через месяц: все они были выложены рядком в спальных мешках в гигантском бальном зале, тела уже почернели и раздулись.
Когда стемнело настолько, что не стало видно страницу, Зах встал и машинально включил верхний свет. Он читал еще часа два, пока не услышал шевеление и зевки из спальни.
Протирал со сна глаза, в дверном проеме возник встрепанный Тревор. Он натянул мешковатые черные тренировочные штаны, но так и остался без рубашки.
– Я надолго вырубился?
– На пару часов. Я подумал, тебе это не помешает.
– Почему ты это читаешь?
Зах положил книгу на стол.
– А почему это читаешь ты? Я хочу сказать, это, конечно, не мое дело, но по-моему, это довольно депрессивно для человека в твоем положении.
Подтянув второй стул, Тревор сел к столу.
– Я всегда читаю такие книги. Надеюсь, что одна из них поможет мне понять, почему герой это сделал.
– И как успехи?
– Никаких. – Внезапно Тревор поднял голову, пригвоздив его взглядом стальных глаз. – Вообще-то я хотел спросить, почему ты читаешь книгу, которая была у меня в рюкзаке? Я не говорил, что ты можешь рыться в моих вещах.
– Извини. – Зах поднял руки. – Мне просто хотелось что-нибудь почитать, а ты спал. Я ничего больше не трогал.
Великолепно. Прекрасная из них пара: профессиональный ищейка и помешанный на неприкосновенности личной жизни. Зах решил, что сейчас, пожалуй, не самое лучшее время говорить Тревору, как ему понравились рисунки в блокноте, а о протоколах вскрытия лучше вообще не упоминать.
Тревора это объяснение, похоже, не удовлетворило, но он. Решил сменить тему. Заметив Заховы записки, он отодрал одну от стола. Прочел.
– Что это?
– Номер телефонной карты.
– Для чего?
– Звонить по телефону.
Тревор мрачно глянул на Заха, но решил и это пропустить.
– Есть хочешь?
– Умираю с голоду.
Они извлекли из-под дивана присланную Кинси банку равиоли и съели их холодными, с помощью добытых из кухонного ящика вилок. На вкус было ужасающе, но, давясь проглотив еду, Зах почувствовал себя лучше. Он наблюдал за тем, как Тревор вливает в себя одну за другой две подряд колы – так, бывает, пьют пиво, заглатывая его ради быстрого химического действия, а не чтобы утолить жажду или из-за вкуса. Зах начинал думать, что способен наблюдать за Тревором всю ночь напролет.
– Хочешь еще чего-нибудь? – спросил он, думая, что они, может, поедут и поедят в городе.
Тревор поглядел на него несколько сконфуженно.
– Можно…
Все что угодно, хотел сказать Зах, но спросил только:
– Что?
– Можно мне еще травы?
Рассмеявшись, Зах выудил из кармана наполовину скуренный косяк. Косяк был слегка влажным, но запалился вполне сносно.
– Я думал, ты к траве не привык, – сказал он.
– Не привык. Мне она никогда раньше не нравилась. Но мой папа обычно много курил. В тс времена, когда еще рисовал, и я просто подумал…
– Что? – мягко спросил Зах. – Что ты мог бы сообразить, почему он перестал?
Тревор пожал плечами.
– Если бы я вправду хотел понять именно это, я бы начал пить виски. Бобби обычно говорил, что трава подстегивает его воображение, а когда оно иссякло, он отказывался курить, даже когда мама пыталась его заставить. Как будто он даже не хотел больше пытаться.
– Может, он знал, что все прошло, что теперь ни делай.
– Может.
Так они сидели у стола, курили и разговаривали. Когда Тревор передавал ему косяк, Зах заметил узор выпуклых белых шрамов у него на левой руке. Ему надо было нанести шрамы и вовне, подумал Зах, чтобы они соответствовали тем, что внутри. Но он еше не знал Тревора настолько хорошо, чтобы сказать это вслух. Вместо этого они говорили о Новом Орлеане, бурлении и суете французского рынка, о том, как мощенные булыжником улицы в свете газовых фонарей выглядят по ночам сплошь золотом и чернью, о неоновом мазке улицы Бурбон, о реке, что пульсирует по городу точно грязная коричневая вена.
Наконец оба они начали зевать. Тревор встал и потянулся всем телом. Зах глядел, как свободные тренировочные съезжают на самые тазобедренные кости, а потом спросил себя, почему он пялится – он же уже все видел сегодня.
– Хочешь упасть здесь?
Наконец-то.
– Это было бы прекрасно.
– Можешь ложиться в большой спальне. Там есть матрас и… э…м… – Тревор глядел в пол. – Там никто не умер или еще что. Зах, который не ожидал приглашения отправиться в постель с Тревором, тем не менее попытался убедить себя, что он этого и не хочет. Но выходя из кухни, он пожелал Тревору спокойной ночи – и все же не мог не испытывать разочарования.
Он развязал кроссовки, снял очки и собрался лечь на проседающий двойной топчан, когда осознал, что его голова и спина на пару пульсируют острой болью. Больше суток он держался на чистом адреналине; теперь трава и долгая дорога наконец взяли свое, чтобы наградить его самой что ни на есть адской болью во всем теле, а ему и в голову не пришло взять с собой каких-либо лекарств.
Прошлепав босиком к комнате Тревора, Зах увидел, что свет у него еще горит, и осторожно постучал в дверь.
– У тебя есть аспирин?
Тревор валялся на кровати, читая книгу о Джоне Листе.
– Кажется, есть.
Сев, он порылся в рюкзаке, где нашел одинокую белую таблетку.
– Вот тебе. Похоже, это у меня последняя.
– Спасибо. Еще раз спокойной ночи.
На кухне Зах напился воды из крана, положил таблетку в рот и запил ее. Когда он, возвращаясь к себе, миновал дверной проем в коридор, по спине его пробежал холодок. Комната была сырой и серой. И пустой, если не считать матрасов и заплесневелых картонных коробок в скрытых углами закоулках стенного шкафа, окно – чернильный квадрат в каплях дождя.
Впервые за все эти часы Зах обнаружил, что в этом доме ему не по себе. Сидеть в ярко освещенной кухне, болтая с Тревором, – это одно. Спать одному в спальне самоубийцы и жертвы убийства, следы крови которых остались по всему дому… – это совсем другое.
Но он же не боится призраков, напомнил Зах самому себе, потом прилег на пыльный матрас и, натянув на себя одно из одеял Кинси, закрыл глаза.
Несколько минут спустя сердце тошнотворно екнуло и зачастило так, что казалось, будто гневный кулак мышц и крови вот-вот вырвется прямо через грудную клетку. Потом всю грудь стянуло: он был уверен, что измученный орган вообще перестал биться и что через пару секунд он осознает, что мертв.
Зах почувствовал, как дом надвигается на него – гниющие доски живы и выжидают, тьма готова заключить его в бархатистые объятия, чтобы никогда больше не выпустить на свет.
Погасив свет, Тревор снова улегся на свой матрас, прислушиваясь к протяжному скрипу и капели дома. Он думал, что, может быть, где-то в глубине сотен крохотных шумов найдется бормочущий голос, и спрашивал себя, что изменит Зах в тончайшей биохимии этого места. И еще он спрашивал себя, почему он позволил Заху остаться.
Это только на одну ночь, пообещал Тревор самому себе. Зах тоже здесь чужой, и, уж конечно, завтра ему захочется двинуться дальше.
Но это не объясняло странного ощущения, посетившего их обоих под дождем, – ощущения узнавания. Это не объясняло напряжения, которое Тревор чувствовал, когда смотрел, на Заха, или неуютного тепла в глубине желудка, когда он о Захе думал. Он так умен… так странен… и у него невероятно гладкая кожа, точно матовая мелованная бумага…
Наверное, все дело в траве. Тревор слишком много выкурил. Глупо было думать, что она может рассказать ему что-нибудь об отце; это всего лишь наркотик, и действие его столь же субъективно, сколь и воздействие сна или горя. Даже алкоголь – все тот же наркотик. Сердцем Тревор знал, что алкоголь не более, чем молоток, повинен в том, что Бобби убил свою семью.
И все же сама мысль о том, чтобы напиться, вызывала у Тревора тошноту. Все, что он мог вспомнить, – это жгучий специфический запах виски, облаком окутавший Бобби, когда тот смотрел, как его пятилетний сын пьет секонал, потом наклонялся, чтобы в последний раз пожелать ему доброй ночи.
Тревор услышал, как в коридоре скрипнула половица, потом новый скрип раздался ближе. Дверь в его комнату, которую он прикрыл, медленно распахивается. Его тело застыло. Слух напрягся, он почувствовал, как его зрачки невероятно расширяются, до боли всматриваясь во тьму.
– Тревор? Ты еще не спишь?
Это был Зах.
Он решил было не отвечать, прикинуться спящим. Он представить себе не мог, что теперь понадобилось Заху. Но ведь Зах выслушал его сегодня.
