Текст книги "Рисунки На Крови"
Автор книги: Поппи Брайт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)
– Я не сплю, – сказал Тревор, садясь на матрасе.
– Что это было за лекарство, что ты мне дал?
– Аспирин, как ты и просил.
– Ты уверен, что это был аспирин?
– Ну, экседрин. Это то, что я всегда пью.
– О Боже мой. – Зах слабо рассмеялся. – В этом дерьме шестьдесят пять миллиграммов кофеина в каждой таблетке. Я не переношу кофеин.
– А в чем дело?
– Он по мне шибает, как кислота. Дурная кислота.
– Что я могу сделать?
– Ничего.
Он почувствовал, как вес Заха опускается на край матраса.
– Правда, я какое-то время не смогу спать. Я подумал, может, мы сможем еще поговорить.
– Почему?
– Почему что?
– Почему ты хочешь со мной разговаривать?
– А почему бы и нет?
– Не понимаю, чем я тебе нравлюсь. Впервые тебя увидев, я попытался вышибить тебе мозги. Теперь вот я тебя отравил. Почему ты еще здесь?
Ом услышал, как Зах попытался рассмеяться. Но получился скорее стон.
– Наверное, я просто настойчив.
– Нет. Правда.
– Ну… – Крупная дрожь прокатилась по телу Заха, отдалась в матрас. – Ты не против, если я здесь растянусь?
– Нет, наверное.
Тревор отодвинулся к краю кровати. Он чувствовал, как Зах устраивается на другой стороне, даже подумал, что чувствует, как по коже Заха щелкают электрические разряды. Когда локоть Заха задел его руку, ощущение было такое же, как если пройтись по ковру, а потом коснуться металла.
– Во-первых, – сказал Зах, – ты не пытался вышибить мне мозги. Ты остановился. Во-вторых, ты не знал, что мне станет плохо от кофеина.
– И все равно…
– И все равно. Похоже, мне бы следовало сообразить, что ты не слишком-то полезен для моего здоровья?
– Что-то вроде того.
– Может, я здесь не здоровья ради.
– Где?
– В жизни.
– Тогда чего ради ты здесь?
– М-.м… – Он почувствовал, как Зах дрожит. – Чтобы развлекать себя, думаю. Нет, не развлекать. Чтобы было интересно. Я хочу проделать все.
– Правда?
– Конечно. А ты разве нет? Тревор подумал над этим вопросом.
– Наверное, я хочу просто все видеть, – наконец сказал он. – А иногда я даже не уверен, что хочу. Мне просто кажется, что я должен.
– Это потому, что ты художник. Художники напоминают мне перегонный куб.
– Что напоминают?
– Перегонный куб; его используют при возгонке самогона. Ты берешь информацию и дистиллируешь ее в искусство. – Зах помолчал. – Думаю, на твой взгляд – не слишком удачная аналогия.
– Сойдет. Перегонный куб не выбирает, гнать самогон или нет. Выбор за человеком, который его пьет.
– Тогда я выпью твой самогон в любое время, когда ты захочешь мне его предложить, – отозвался Зах. – Я тобой восхищаюсь. Вот почему я не уехал еще днем. Ты, может, и сумасшедший, но еще я думаю, ты очень смелый.
Внезапно Тревору снова захотелось плакать. Вот он, парнишка в бегах от чего-то зловещего и неизвестного, эта любопытная, щедрая душа с ее огромным запасом жизненных сил, которая может дать отпор чужаку с молотком, а потом подружиться с ним, – и он еще считает Тревора смелым. Никакого смысла в этом не было, но, что ни говори, заставило его почувствовать себя лучше. Он не помнил, когда кто-нибудь говорил ему, что он хоть что-то делает правильно.
– Спасибо, – произнес он, когда вновь смог доверять своему голосу. – Хотя я и не чувствую себя особенно смелым. Я все время напуган.
– Ага. Я тоже.
Что-то прошлось по ребру ладони Тревора, потом тепло заползло в саму ладонь. Палец Заха, еще немного дрожащий. Тревор едва не отдернул руку, в самом деле почувствовал, как напрягаются и тянут мускулы. Но в последнюю секунду его собственные пальцы свернулись вокруг Захова, поймав его, как в
ловушку.
Если он слетит с катушек, он никого не потянет за собой – это было единственное, что пообещал себе Тревор.
Но, может, если у него будет кто-то, за кого можно будет уцепиться, может, ему не придется проваливаться. Во всяком случае, не до самого дна.
От пальца Заха по его руке прямо в кровь бежала тоненькая ниточка электричества. Старые шрамы на локте пульсировали в такт сердцебиению. В темноте он едва-едва различал сияющие глаза Заха.
– Чего ты хочешь? – прошептал он.
– Ты не мог бы.. – Зах сжал его руку, потом отпустил, – Ты не мог бы обнять меня? Этот чертов экседрин.
– Да, – отозвался Тревор, – наверное могу. Я попытаюсь Несмело потянувшись, он нашел голое плечо Заха, спустил руку по его груди, придвинулся ближе, так что их тела прильнули друг к другу, будто ложки в ящике. Сердце Заха лихорадочно стучало. Мускулы его были напряжены так, что казалось, будто обнимаешь готовую взорваться электрическую катушку. Его тело казалось на ощупь меньшим и более хрупким, чем ожидал Тревор. Ему вспомнилось, как они спали с Диди: они часто устраивались спать именно таким образом.
– А самое ужасное то, – сказал Зах в подушку, – что голова у меня все так же болит.
Тревор рассмеялся. Ему с трудом верилось, что все это происходит взаправду. Утром он проснется и увидит, что снова провел ночь за чертежным столом. Что он только вообразил себе этого мальчика, эту невероятную ситуацию. Ему не следовало чувствовать себя так. Он никогда себя так не чувствовал. Ему следовало выяснять, почему он жив.
Он более чем осознавал прикосновение кожи Заха к собственной коже, в точности такой гладкой, какой он ее себе представлял, и ему не хотелось отстраняться. Если чего и хотелось, так это придвинуться ближе.
Интересно, имеет ли это какое-то отношение к тому, почему он остался в живых?
Тревор прижался лицом к мягким волосам на шее Заха.
– Ты должен был здесь очутиться? – едва слышно спросил он, почти надеясь, что Зах его не услышит. – Это все – часть того, что должно было произойти?
– К черту “должно”! – отозвался Зах. – Жизнь придумываешь по ходу.
Свернувшись, будто пара близнецов во чреве, они смогли наконец заснуть.
Незадолго до рассвета под потолком над самой кроватью в воздухе заколебалось слабое мерцание. Мерцание сконцентрировалось в приблизительно круглый водоворот – вроде волн жара, испускаемых асфальтом в зените южного лета. Потом из него начали падать крохотные клочки белой бумаги: возникая В воздухе они, кружа, опускались вниз. Вскоре облако-воронка вертелось в жаркой немой комнате, будто загулявший буран.
Тревор и Зах спали, не зная, не чувствуя. Клочки бумаги собирались на полу, на кровати, на потных спящих телах.
Рассвет застал их все так же крепко обнявшимися: лицо Тревора зарылось в ямку на плече Заха, руки сжимали его грудь, а руки Заха цеплялись за Тревора так крепко, что Тревор позднее обнаружит у себя на ладонях отметины от Заховых ногтей.
Наяву они боялись коснуться друг друга.
Во сне они выглядели так, будто им было страшно расстаться.
12
Так уж ей повезло, но когда спецслужбы вышибли дверь, в квартире Эдди оказался хакер.
Звали его Стефан, более известный на любимых Заховых пиратских эхах как “ЭмбриОн”; он также был одним из немногих представителей местного компьютерного подполья, кто знал настоящее имя Заха и его местожительство. Даже если бы Зах захотел скрыть от него эту информацию, ЭмбриОн без труда выковырял бы ее из бесконечной матрицы данных, хранимых под электронным замком телефонной компании. Зах говорил, что он мастак.
Стефан состоял в местной банде хакеров, называвших себя “Орден Дагона” (хакеры, как объяснил ей Зах, часто пользуются уникальной системой написания, в которой “ф” заменяются на “пф”, множественное число “s” на “z”, а обычные “о” на “О”). Эдди немало позабавилась, воображая себе кощунственных рыбо-лягушек Лавкрафта безымянного производства, бултыхающихся, прыгающих, скрипящих, квакающих и мечущихся с нечеловеческой скоростью в спектральном лунном свете на всем пространстве от Иннсмута до Нового Орлеана и по прилегающим болотам, где они, очевидно, поставили себе самые крутые новейшие технологии и начали подрубаться к телефонным линиям и ломать базы данных.
Стефан постучал ей в дверь рано утром во вторник – около одиннадцати. Все воскресенье и большую часть понедельника Эдди занималась перетаскиванием пожиток со старой квартиры на Мэдисон-стрит в красном пикапе, в котором обычно ездила за покупками и возила белье в прачечную. До самой предпоследней поездки ей так и не пришло в голову, что она могла бы нанять фургон для перевозки мебели. Трудно было привыкнуть к тысячам долларов в банке. Она все ждала, что вот-вот кто-нибудь остановит ее посреди улицы и скажет, что произошла ошибка.
Что на самом деле и произошло – но если повезет, они об этом никогда не узнают.
К вечеру понедельника она выдохлась, и все тело у нее болело. Она рухнула на постель Заха, думая, что даст глазам пару минут отдохнуть, а потом встанет и пойдет в винный магазин на углу за бутылкой дешевого виски. Она может напиться, если пожелает. Ей не придется вставать и тащиться завтра в “Розовый алмаз”; она может позвонить этой волосатой неудавшейся рок-звезде Лаупу и послать его… ну ко всем.
Разумеется, ничего подобного она не сделает. Она вежливо сообщит ему, что хочет отдохнуть и надеется, что это не причинит ему особых неудобств, и что он может ей как-нибудь позвонить, если ему срочно понадобится танцовщица на подмену. Потом, если он позвонит, ей придется отчаянно выдумывать предлог, чтобы не явиться.
Иногда остатки ее воспитания действительно доставляли массу хлопот. В корейском этикете такой вещи, как простое “нет”, не существовало. Оставляй все возможности открытыми, не важно, насколько они двусмысленны. Никогда не позволяй собеседнику потерять лицо. Даже если он самая что ни на есть шовинистическая нюхающая кокс задница.
Она бросила последний взгляд на плоды двадцати пяти поездок туда-обратно: вещи были разбросаны посреди всего, что оставил Зах. Ну и бардак. Эдди решила дать пару минут отдохнуть глазам.
Когда она открыла их снова, в открытое окно лился солнечный свет, на потолке над ней позировала зеленая ящерица, пригвоздив ее немигающим взглядом блестящих, как драгоценности, глаз, и кто-то выстукивал по двери негромкое стаккато.
Стоило ей открыть дверь – в щель проскользнул ЭмбриОн. Лет ему было, наверное, семнадцать, он был очень худой, высокий и гибкий. Что-то в его походке и осанке напомнило Эдди о плакатах эволюции человека. ЭмбриОн был в этой схеме где-то посередине – где голова и мышечный корсет уже скорее человеческие, чем обезьяньи, но руки еще болтаются слишком низко. Его курчавые русые волосы, возможно, посветлели бы на пару тонов, если их помыть, а глаза почти прятались за стеклами – настолько толстыми, что казались радужными – как дно бутылки из-под кока-колы.
– Ты не Зах, – ЭмбриОн тупо поглядел на нее.
– Нет, Стефан. Я Эдди, помнишь меня? Мы встречались в “Кафе дю Монд”.
Она тогда пила кофе с крекерами, а Зах грыз тайские перцы, которые только что купил на рынке, заливая их холодным молоком. Сидели они у перил, и Зах окликнул нервного, с нездоровой кожей мальчишку, который бочком, избегая взглядов туристов, пробирался вдоль домов.
Будучи представлен, парень уставился на Эдди, словно парализованный одним ее видом, наклонился через перила, чтобы пробормотать что-то Заху – звучало это вроде как “дыры евнухов открыты настежь”, – и все так же бочком покрался поскорее дальше в сторону реки.
– Кто это был? – поинтересовалась Эдди.
– Один из самых крутых спецов по телефонным системам на планете. А еще он сисоп пиратской эхи под названием “Притаившийся страх” и член “Ордена ДагОна”. Глухое подполье. Общительный парень, а?
Как всегда, когда Зах говорил о своих приятелях-хакерах, Эдди поняла этак с половину сказанного, но с тех пор всегда поглядывала на свой телефон с опаской. Кто знает, какие невыразимые существа присутствия поджидают в проводах, будто распухшие серебряные пауки, прилепившиеся к оптоволоконной сети.
Стефан стоял у двери, ломая руки и глядя на нее в потеющей панике. С чем-то сродни благоговению Эдди вдруг сообразила, что, возможно, он никогда раньше не был наедине с девушкой. Сама эта мысль была странно трогательной. Придется помнить, что не надо делать резких движений, в противном случае она может спугнуть его раз и навсегда.
– Заха тут пет. Если на то пошло, он вообще больше не живет в Новом Орлеане.
– Я слышал, его вроде как забрали.
– Кто это сказал?
– Я всякое слышу
В этом она ни на секунду не усомнилась.
– Его не забрали. Он сбежал. Но с ним все в порядке – я. получила от него весточку.
Хакер воззрился на нее с ужасом.
– Он что, тебе сюда звонил?
– Нет. Он поместил объявление в газете, тайным кодом. – Она показала ему свернутую страницу вчерашней “Таймс-Пикай-юн”. Богиня в тарелке гамбоу, да уж. – Видишь, я думаю, это означает, что он в Северной Каролине, может, собирается в Ныо-Йорк.
Стефан нахмурился на газету.
– Тайный код? Это же детские игры!!!
– Ну, я полагаю, вырубить систему 911 – очень взрослое дело, – холодно отозвалась Эдди. Зах ей рассказывал, как ЭмбриОн похвалялся в эхах, что, если захочет, может перегрузить все аварийные телефонные линии в городе.
Словно не заметив оскорбления – или, может, вовсе не сочтя это оскорблением, – Стефан протиснулся мимо нее в комнату:
– Где телефон?
Эдди указала на стол Заха, который все еще был завален книгами и бумагами, но выглядел опустевшим без компьютера и коробок с дискетами. Принтер Зах, однако, оставил; Эдди решила, что в скором времени надо будет загнать его кому-нибудь.
Стефан снял телефонную трубку и прежде, чем Эдди успела запротестовать, содрал пластмассовую мембрану. Выудив из кармана черную коробочку, он подсоединил тянущиеся из нее проводки к чему-то в телефоне. и принялся по-совиному всматриваться в эту непонятную штуку.
– Ладно, никто больше к этой линии не подключен, разве что, возможно, правительство. Если у них есть ордер, они могут подключаться напрямую с телефонной компании. Считай, что ее прослушивают.
– Что ты с ней сделал?
Стефан показал ей черную коробочку.
– Это называется мультитестер. Он считывает стандартное напряжение снятой трубки. Если оно слишком низкое, велика вероятность, что есть еще одно устройство, отсасывающее вольты с твой линии.
– Ох.
Стефан ненадолго лихорадочно оживился. Теперь он вновь погрузился в свою шмыгающую носом нервную фугу.
– Слушай, мне тоже сели на хвост. Если Они только узнают, что я тут был…
Эдди закрыла дверь, когда вошел Стефан, но не потрудилась запереть ее. На дверной решетке с улицы внизу лестницы, которая вела к квартире, имелся электронный замок, и, хотя обитатели Французского квартала обычно тщательно запирали все свои двери, решетка давала какое-то подобие неприкосновенности жилища, хоть какую-то иллюзию безопасности.
Эта иллюзия рассыпалась в прах, когда дверь, распахнувшись, с грохотом ударила в стену, оставив ручкой вмятину в мягкой штукатурке. Будто вся полиция мира ворвалась в ее крохотную квартиру. Эдди понятия не имела, сколько их тут было па самом деле. Все что она видела, были пушки – огромные намасленные насекомоподобные чудовища наголо, сочащиеся смертью и устремленные прямо на нее.
Скорчившись на полу, Эдди закрыла руками голову, и изо рта у нее вырвалось:
– НЕТ! НЕТ!
Она просто ничего не могла с собой поделать. В ней всегда жил инстинктивный страх перед огнестрельным оружием; может, в прошлой жизни она была революционером, приговоренным к расстрелу, или гангстером, которого прикончили в уличной перестрелке.
У нее за спиной один из самых крутых спецов по телефонным системам па планете залился слезами
В общем и целом облава состояла из пятнадцати человек: агенты спецслужб, эксперты по безопасности из “Сауферн Белл” и увязавшиеся за компанию любопытные новоорлеанские полицейские. При виде двух напуганных детишек большинство новоприбывших застыли в нерешительности. Несколько пушек вернулись в наплечные кобуры.
Автоматический немецкого производства пистолет агента Абесалома Ковера к ним не относился. Агент продолжал целиться в подозреваемых, глядя, как они извиваются от страха. Ни один из них не мог быть Захарией Босхом или лицом, скрывающимся за этим именем.
Агент Ковер давно гонялся за Босхом. Остальные хакеры безжалостно его дразнили, угрожали его кредиту и портили ему телефон, оставляли колкие послания в электронной почте, делали все что угодно, разве что не хватали за бороду и не лезли в его местный офис в Новом Орлеане. Но Босх был умнее большинства мошенников и намного опаснее. Он не особо хвастал, но и не оставлял за собой полезных забавных зацепок. Он просто прокатывался по системам, в которые теоретически никто не мог попасть, выкрадывая информацию и внося хаос, и заметал следы, как индеец.
Наконец пятнадцатилетний пират софта дал ему на допросе ключи, необходимые для того, чтобы выследить Босха. Потри хакера – и найдешь крысу; задай ему верные вопросы, повосхищайся немного его поразительными техническими достижениями – и превратишь его в дрессированную крысу. Некоторые из этих детишек были действительно до ужаса умны, но при всем этом оставались детьми. А агент Ковер полагал, что все дети в основе своей аморальны.
Заполучив ордер, он сразу рванул на дело. У Босха просто не могло быть времени проскользнуть у него между пальцев.
И тем не менее, когда начал спадать первый прилив адреналина, Ковер обнаружил, что с сомнением глядит на двух голосящих подростков. Он не думал, что Босх так легко сломается. Большинство подростков-техномагов при виде пары пушек и блях, превращались в желе, но опять же большинство из них вломились лишь в одну-две системы, где прошлись по щекотливым файлам, может, пользовались пару раз украденным телефонным кодом или сгрузили программы, какие им не полагалось иметь. Как правило, они не были столь нахальны, чтобы грабить с размахом Захарии Босха.
Бросив последний любовный взгляд на свой “хеклер & кох>>, Ковер убрал его назад в наплечную кобуру под пиджаком. До сих пор в облавах на хакеров ему не требовалась пушка. Эти детишки любили хвалиться в эхах, как они, дескать, будут отстреливаться, но самое смертельное оружие, какое нашел у хакера агент Ковер, был зубоврачебный зонд, которым мальчишка расковыривал штепсельные гнезда.
Когда он подошел к подозреваемым, припанкованная азиатка вызывающе поглядела на него сквозь слезы, будто подстреленный олень, видящий, как по окровавленному снегу к нему надвигается охотник. В ушах ее болталось достаточно побрякушек, чтоб взвыл металлодетектор, а волосы выглядели так, как будто она в темноте подрезала их машинкой для стрижки газона. Ковер всегда недоумевал, что сделали с этими детьми в раннем детстве, чтобы заставить их стремиться хотеть ходить так, как они ходят. Он брал однажды хакера, у которого был синий ирокез и скорпионы, вытатуированные на бритой части черепа. Скорпионы!
Высокий болезненного вида мальчишка метнулся в ванную. За ним рванули два копа. Ковер услышал сперва шум поднимаемой крышки унитаза и глухой желчный звук блевоты.
– Эй! – Один из копов высунул голову назад в комнату, на его широком лоснящемся лице налипло выражение тревоги. – Он только что швырнул свой бумажник и ключи в очко.
– Так выловите.
– Они ж в луже блевотины плавают.
– Выловите, – повторил Ковер.
Девчонка глядела на него со смесью ужаса и отвращения. Лихорадка внезапного вторжения в квартиру оставила его, и внезапно навалилась усталость. Из ванной донеслось:
– Ну ладно, придурок, вылавливай. – А затем последовал еще один раунд блевания.
Тайные агенты США несут множество важнейших обязанностей и выполняют всевозможные важные миссии: по окончании Федерального Правоохранительного Центров Глинко, штат Джорджия, агент Эб Ковер мог получить любую из них. Он мог бы защищать президента от маньяков, коммуняк или наемных убийц. Он мог бы охранять драгметаллы в подземельях казначейства или сражаться в честной и открытой войне с подделкой американской валюты.
Вместо этого он стал частью нескончаемых “усиленных мер” по борьбе с компьютерной преступностью, начавшейся с операции “Солнечный дьявол” в 1990 году. Базирующийся в Аризоне “Солнечный дьявол” был нацелен на хакеров, злоупотребляющих номерами кредитных карточек и телефонными кодами. По всей стране у частных лиц было конфисковано более сорока компьютеров и двадцать три тысячи дискет. С тех пор спецслужбы вошли во вкус, вылавливая этих скользких анархистиков, которые так любят прятаться за своими клавиатурами в темных логовах беззакония, но приносят такое удовлетворение (и награды), стоит их вытащить на солнышко.
Так что вместо того, чтобы охранять президента, Ковер арестовывал припанкованных гениев-изгоев, которые обычно были слишком юны, чтобы отправить их в тюрьму за преступления, которых вообще не понимало девять десятых американского общества.
В Вашингтоне ему объявили, что это большая честь. Как бы то ни было, на жизнь хватало. Но иногда Ковер спрашивал себя, что это за жизнь.
Сжимая свою копию ордера на обыск, Эдди глядела, как копы шуруют по квартире. Теперь, когда пушки убраны – хотя она прекрасно сознавала, что эти грязные штуки никуда не делись, вон они, оттопыривают пиджаки и свисают из небрежно застегнутой кобуры, и вид у них такой, что они вот-вот вывалятся на пол и выстрелят, – она смогла рассмотреть людей по ту сторону прицела.
Трутни из спецслужбы были холеные, широкоплечие, хорошо одетые, с подбритыми висками и волосами, зачесанными назад с погребально-мрачных лиц, с чисто выбритыми квадратными челюстями и жесткими поблескивающими глазами. Все они, похоже, носили дорогие кожаные ботинки-мокасины. Эдди даже не удивилась, заметив па двух агентах зеркальные солнечные очки. Она решила, что мужики в пиджаках поплоше и в обычных туфлях – это агенты нижнего звена, хотя на деле это были люди телефонной компании.
И, разумеется, она распознала новоорлеанских копов. С этими у нее было долгое и горькое знакомство: начиная с того, как в шестнадцать ее забрали за марихуану, которой и было-то на косяк (что Зах давно уже стер из ее досье в компьютере), до топорных провокаций на уголовку, каким она подвергалась в “Розовом алмазе” (“Сколько возьмешь, чтобы показать еще немного?” Они похотливо скалились, дергали за ширинки своих жалких штатских штанов).
После того, как агент, руководивший всем этим, изучил ее водительские права и понял, что здесь не осталось никакого компьютерного оборудования, если не считать принтера, к Эдди он стал относиться в лучшем случае как к мелкой помехе. Она следила за выражением красивого злобного лица копа, когда он бросал в ее сторону сердитые взгляды, чеканя приказы, но по большей части о ней забыли. Принтер быстро исчез за дверью в руках еще одного модно одетого и до безумия компетентного человека спецслужб.
– Зах уже несколько месяцев, как съехал отсюда, – сказала Эдди. – Я думаю, он уехал за границу.
Никто не обратил на нее внимания. Пиджак с камерой общелкивал стол, книжные полки, высоченные громоздкие стопки бумаг. Двое других деловито сортировали и упаковывали компьютерные распечатки, слепые фэнзины, кассеты и СD-диски. Сердце у нее упало, когда она увидела, что сложенная страница “Таймс-Пикайюн” отправилась в одну из коробок “хороших дядь” вместе с научно-фантастическим романом “Нейромант”. Это была одна из любимых книг Заха. Главный герой там подключал свой компьютер напрямую в мозг и входил в матрицу, где крал информацию у огромных безликих корпораций. Зах в изнаночном теневом мире Уильяма Гибсона видел рай своей самой сумасшедшей мечты. А для этих ребят роман был лишь еще одним доказательством бунта.
Они отключили телефон и автоответчик и забрали их с собой. Они забрали бедного Стефана; Эдди видела, как его уводят за дверь – из-за двух широких синих спин виднелось бледное лицо с тонкой нитью блевотины, прилипшей к подбородку. Интересно, за что его взяли? “Искажение улик”, наверное. За то, что? кинул в туалет бумажник. Эдди сочла, что это неплохой трюк. Жаль, что ему не удалось спустить воду, тогда агентам пришлось бы выуживать его из канализации.
Лучшие силы Нового Орлеана арестовывают жалких подростков-технарей, в то время как старые леди, отправившиеся к могилам мужей, вполне могут стать жертвой ограбления или изнасилования на кладбище. Настоящие герои. Ограбленная и изнасилованная – вот как она себя чувствовала в данный момент, глядя, как эти штампованные роботы роются в ее доме и просеивают ее вещи, а она, черт побери, ничегошеньки не в силах поделать.
Как только с этим кошмаром будет покончено, решила Эдди, надо будет пойти в банк и снять со счета часть тех десяти тысяч. Не все – это может показаться подозрительным, – но достаточно на случай, если… если что? На случай, если ей придется в спешке уехать?
Черт побери, думала Эдди, я ведь еще даже закона не нарушила, а у меня уже такая же паранойя, как у Заха. Ну разве это жизнь? Стоит она сосания под ложечкой, постоянного желания обернуться? Для Заха, наверное, оно того стоило. Он, как к наркотику, пристрастился к риску, к нервному возбуждению. Но ей в такой ситуации долго не продержаться.
Она не знала, стоит ли ей вообще касаться этих денег, и жалела, что не смогла спросить Стефана, безопасно ли это. Но Эдди решила, что будет чувствовать себя более надежно с пачками твердых наличных, зашитых в матрац, чем с незаконными капиталами, притаившимися в электронно доступной части ее жизни. Вот бы никогда в жизни не видеть компьютера.
В данный момент, если быть уж совершенно честной, ей хотелось бы, чтобы она никогда не встречала Заха. Он был лучшим другом, какой у нее когда-либо был. Он был щедрый и талантливый, он познакомил ее со всевозможными экзотическими штуками, на которые она, возможно, сама никогда бы не наткнулась. Но он был источником растерянности, неприятностей и разбитого сердца.
И сверх всего этого ей так его не хватало, что казалось, это ее просто прикончит.
13
Тревор проснулся в квадратной комнатке с высоким потолком, теряющимся в рассветных тенях, в комнате, стены которой были выкрашены убого-серым, чтобы соответствовать городу за ними. Он слышал, как дождь ударяется о дребезжащие стекла в расшатанных оконных рамах. Вскоре последует звук открывающихся дверей, шаги мальчишек по коридору, мальчишеские голоса в тишине раннего утра, и настанет время вставать, время завтрака и школы – повторяемость нового дня.
Ему часто снилось, что он вновь очутился в интернате для мальчиков, что все эти годы ему выдали в наказание, и теперь он переживает их вновь и вновь, пока он не сделает этого правильно… – каким бы ни было это “правильно”.
Открыв глаза, Тревор обнаружил, что смотрит в основание шеи, которая находится почти у самых его глаз. Темные волоски были недавно сбриты и теперь топорщились по-детски тонкой щетинкой. Кожа была до прозрачности белой, почти без пор. Шея изгибалась к костлявому плечу; Тревор увидел, что его собственная рука лежит на этом плече, охватывая острый выступ кости. Остальное тело уютно угнездилось в изгиб его собственного.
Он был потрясен, что ощущение другого в его кровати – медленный подъем и опадание тела при дыхании, вибрация чужого сердца – не помешало ему заснуть. Он привык спать в незнакомых кроватях, но всегда один. Что бывает, когда просыпаешься в кровати с кем-то? Что полагается делать?
Плечо у него под рукой шевельнулось, и Тревор почувствовал, как влажно перемещаются мышцы, поворачиваются в своих гнездах кости, ощутил гладкую текстуру кожи у себя под ладонью. Он чувствовал, как выгибается и прокатывается у его груди позвоночник. Он даже не сознавал, насколько хорошо можно изучить анатомию, просто касаясь чьего-то тела.
Тут Зах перекатился на спину, чтобы уставиться на него миндалевидными темно-зелеными глазами, глазами в точности оттенка цветного карандаша, который Тревор когда-то срисовал до огрызка. Это был карандаш, которым он затушевывал глубокую воду или странные тени, и значилось на нем просто – “НЕФРИТ”.
Зах глядел на него и, не говоря ни слова, улыбался. Еще вчера, еще до разговора под дождем, Тревору казалось, что Зах видит слишком многое, может, даже отчасти слышит его мысли. Я не против быть с тобой в постели, думал Тревор, не слишком-то желая, чтобы Зах это услышал, но при этом извращенно надеясь, что он все же услышит. Я не против быть к тебе так близко. Я, похоже, совсем не против.
И будто темный пульсар из недр подсознания, наступая на пятки этой мысли, поднялась другая: да, можно научиться анатомии, прикасаясь к ближнему, но ведь Бобби развил этот метод до предела, не так ли?
И только тут он заметил крохотные клочки бумаги, рассыпанные по одеялу, по подушке, застрявшие в спутанных темных волосах Заха.
Медленно протянув руку, он взял один. Зах повернул голову посмотреть, его щека слегка прошлась по тыльной стороне ладони Тревора. Тревор поднес клочок поближе к глазам, пытаясь разглядеть его в неверном утреннем свете. Клочок был размером не больше полудюйма, но его тяжелая текстура была до ужаса знакомой. Он перебрал еще несколько клочков. Отметки карандашом, по большей части не поддающиеся определению линии и растушевка. Но местами сохранилась случайная деталь. Поспешно выведенные буквы. Губы, обхватившие мундштук альт-саксофона. Темный, наливающийся кровью глаз.
Приподнявшись на локте, Зах вытряс конфетти из волос.
– Что это?
Но Тревор уже вскочил с матраса, даже в комнате его уже не было – пробежав коридор, он ворвался в студию. Блокнот он вчера оставил точно в центре чертежного стола. Теперь он лежал открытым под чудовищным безумным углом на полу: его спиральный хребет перекосило той силой, что вырвала пять страниц его рассказа, какова бы она ни была. От этого зрелища на дне желудка у Тревора зародилась тошнотворная тяжесть.
Тревор подобрал блокнот, Он казался грязным, как будто страницы были покрыты тонкой пленкой слизи. Тревор решил, что так оно, возможно, и есть. Он заставил себя зажать блокнот между большим и указательным пальцами левой руки, заставил себя медленно пройти назад по коридору – не метаться по стенам и не биться головой о дверные косяки или просто не броситься на пол и заплакать.
Зах успел собрать несколько горстей обрывков и пытался рассматривать их в водянистом свете от окна. Тревор протянул ему блокнот. По мере того как Зах догадывался, что это, на лице его медленно – о как медленно – проступало потрясение.
– Это ведь не рассказ о Птице?
Так, значит, он его прочел, маленький ищейка. Тревор не мог даже заставить себя как-то к этому отнестись.
– Да, его-то ты и держишь.
Зах развел руки, давая клочкам упорхнуть на пол. Он потер ладони, чтобы стряхнуть налипшие обрывки, потом начал вытирать их о подушку и одеяла…
– Ты… разве ты…
Он прочел на лице Заха вопрос. Зах спрашивал, не мог ли Тревор сам разорвать рассказ. Эта мысль даже не разозлила Тревора – напротив, он решил, что сомнение здесь вполне уместно.
