Текст книги "Идти на ощупь (СИ)"

Автор книги: Полина Бурцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Бурцева Полина Евгеньевна
Идти на ощупь

Идти на ощупь

Хвост очень смутно помнил свое детство. Образы родителей, бабушки, города, в котором они жили, были настолько размытыми, будто он смотрел на них сквозь толщу грязноватой холодной воды. Единственное, что он помнил совершенно ясно и отчетливо – то, как получил свое прозвище.

Утро выходного дня. Хвост точно знал, что это был выходной, так как и мама, и папа были дома и никак не хотели просыпаться. Ему было скучно, он ворочался в своей кровати, потом перебрался в постель к родителям и все спрашивал: "А мы уже скоро будем вставать? Скоро?".

Залитая солнцем кухня обыкновенной советской квартиры. Мама в длинном шелковом халате на завязках пыталась готовить завтрак, а он баловался, хватал ее сзади за подол, не давал ступить шагу и хохотал. И мама тоже хохотала. А потом кинула в мойку половник, которым разливала блинное тесто в две маленькие чугунные сковородочки, села рядом с ним на пол и крепко прижала к груди его коротко стриженную голову: "Хвостик ты мой, мой маленький хвостик".

Почему эти обрывочные воспоминания возникли в его памяти именно сейчас, когда он сидит на лестничной клетке совершенно чужого ему дома и вытирает о черную футболку окровавленный нож, Хвост не знал.

СЕМЬ ЧАСОВ ТРИДЦАТЬ МИНУТ

СЕМЬ ЧАСОВ ТРИДЦАТЬ МИНУТ

СЕМЬ Ч...

Знакомым движением Влад выключил будильник. Полежав еще пару секунд, он открыл глаза, хотя в этом не было нужды уже шесть лет, и встал с кровати. Пол был теплым от утреннего солнца. Окна выходили на восток, и яркий свет раньше всегда будил его. Тогда Влада это ужасно раздражало. Дорого бы он сейчас отдал, чтобы снова проснуться от падающих на лицо солнечных лучей. Ручка балконной двери, холодная, железная, с облезающей краской. Влад давно бросил курить, это мешает обонянию, нужно беречь хотя бы то, что есть. Но привычка выходить на балкон спросонья осталась. Теперь вместо сигаретного дыма его встречало множество разных запахов. О многих из них он раньше даже не подозревал. Южное утро пало сухой землей, календулой и морем... А еще хлоркой, стиральным порошком, кондиционером для белья и еще какой-то жутко химической дрянью.

* Доброе утро, теть Том.

* Здравствуй, Владик, здравствуй, мой золотой.

Соседка развешивала белье у себя на балконе, который вплотную примыкал к балкону Влада. Вчера принесли пенсию, а с пенсии тетя Тома всегда покупала что-нибудь "побаловать себя", что-то чистящее, дезинфецирующее и отбеливающее. Возможно, так она пыталась отмыть всю ту грязь, которой стало слишком много в ее жизни в последние годы. Не только ему, Владу, пришлось приспосабливаться к новым обстоятельствам.

– Владь, а что это я тебя в последнее время не вижу совсем? Хоть бы зашел, поздоровался.

– Да некогда, теть Том, работа.

– Ой, прям, работа! У всех работа! Что, нет минуты в соседнюю дверь постучать?

Влад ничего не ответил. Он не любил заходить к тете Томе после того... после того, что произошло в ту ночь и после нее. И вовсе не потому, что резкие ароматы моющих средств в ее квартире на несколько часов отбивали у него способность правильно распознавать запахи. Хотя, и поэтому тоже.

– Так, знаешь что, давай-ка проходи ко мне на кухню, позавтракаем с тобой. Я тебе блинчиков сейчас пожарю. Ты ж блинчики, наверно, уже сто лет не ел, небось, на одной яичнице живешь?

– Нет, нет, теть Том, спасибо, но не могу, я на работу опаздываю.

– Ничего, не опоздаешь, тебе тут идти три минуты. Верки нет, не бойся. Она сегодня ночевать не приходила, а значит, теперь не раньше обеда заявится.

– Да я и не боюсь.

– Ну раз не боишься, и хорошо, проходи давай на кухню.

Сопротивление бесполезно. Влад подошел к фанерной перегородке, разделявшей балконы, провел по ней рукой, оценивая высоту, и в два движения перемахнул на ту сторону.

– Ну что ты делаешь?! Неужели нельзя потратить пол минуты и пройти через дверь, как все нормальные люди?! – тетя Тома старалась казаться недовольной, но Влад чувствовал по голосу, что она улыбается. В детстве они с Верой постоянно лазили друг к другу через эту балконную перегородку, а мама и тетя Тома на них ругались.

***

Теперь Влад и правда опаздывал. Ключ, кошелек, телефон, темные очки и трость – все строго на своих местах. Идеальный порядок был вынужденной мерой, иначе как быстро найти нужную вещь, не шарить же руками по всей квартире. Запирая дверь, Влад вдруг почувствовал: на лестничной клетке кто-то есть, кто-то чужой, знакомый бы поздоровался. Он стал подниматься навстречу Владу. Частое дыхание и стук сердца, как у пробежавшего длинную дистанцию, хотя, судя по походке, человек молодой и не полный. Поравнявшись с Владом, незнакомец вдруг споткнулся, начал падать и чуть не сбил его с ног. Трость выскочила из рук и загрохотала по ступенькам. Незнакомец не извинившись взбежал вверх по лестнице. Влад стал в панике искать трость, до начала работы оставалось всего-ничего. Он был массажистом в санатории, и минута опоздания грозила создать проблемы на целый день. Сеансы были плотно расписаны, а многие отдыхающие, вынужденные ждать, оставались крайне недовольны и обещали жаловаться главврачу.

Влад торопливо водил рукой по полу. Пальцы коснулись чего-то липкого, полужидкого. Неприятный сладковатый запах. После ядовитой атмосферы квартиры тети Томы он не мог точно определить, что это. Может быть, мороженое. "Какие же люди свиньи?! – Влад мысленно выругался в адрес убежавшего незнакомца. – Нагадил в подъезде, чуть не сбил с ног и смылся. Хоть бы помог, подал трость, что-ли". Носового платка не было, возвращаться в квартиру мыть руки было некогда. "Ладно, – подумал Влад, – на работе вымою". Нащупав, наконец, свою трость, он поспешил к выходу, навстречу своей ежедневной пытке.

Прошло уже шесть лет с тех пор, как он потерял зрение, но каждый раз, когда он выходил из дома один, его охватывала паника как в первый день. С этим страхом не помогали справиться ни обоняние осязание и слух, которые Влад так старательно развивал, ни осознание того факта, что короткую дорогу от дома до санатория "Приморский", где он работал, он знал до последней трещинки в асфальте. Влад сделал глубокий вдох, открыл дверь и вышел на шумную, полную праздных туристов и суетливых торговцев улицу.

***

В небольшом курортном городе в разгар сезона по центральному проспекту шел человек, от которого шарахались все прохожие, толкая друг друга локтями и указывая на него взглядом. Это был высокий сутулый молодой мужчина. Он был слепой, а его руки и рукава рубашки были перепачканы свежей кровью.

***

Родители развелись, когда ему было четыре года. Тогда Хвост не совсем понимал, что происходит, но слышал, как соседки во дворе говорили: "Теща развела". Бабушка Хвостика действительно могла развести кого угодно. Деспотичная и стервозная, она никак не могла простить дочери ее семейного счастья. Ее собственный муж умер от инфаркта, не дотянув до сорока пяти лет, и изводить мужа своей дочери ей казалось чем-то совершенно естественным и само собой разумеющимся. "Выгони этого человека из-за моего стола, – кричала она, застав родителей Хвостика ужинающими на кухне. – Неблагодарная тварь! Я тебя рожала не для того, чтобы ты замуж бегала. Дочь должна посвящать свою жизнь матери!". И хотя на людях бабушка мгновенно делалась очень милой, вежливой, а в глазах появлялось заискивающее выражение, окружающие ее недолюбливали и сторонились. То ли ее постоянные крики были слышны соседям через тонкие стены, то ли милая улыбка выходила у нее не слишком убедительно ввиду полного отсутствия актерских способностей.

Потерпев пять лет жизни с тещей, отец Хвостика понял, что сил больше нет и необходимо срочно что-то менять. Он уговаривал жену уехать с ним, но та была полностью подчинена своей матери. Она любила и боялась ее одновременно, как старая верная собака, преданная своему хозяину, несмотря на то, что ей частенько достается от него сапогом по хребту. И отец уехал один. В тот вечер, когда он уходил, бабушка кричала и сыпала проклятиями громче обычного, мать как всегда тихо сидела в своем кресле, уставившись в телевизор невидящим взглядом, а отец, уже в пальто и обутый, подошел к Хвостику, крепко обнял и прижался лицом к его фланелевой рубашечке с синими и красными собачками. Потом резко развернулся и вышел за дверь. На рубашке остались два мокрых пятна. Взрослый Хвост никак не мог простить отцу этого предательства. Как он мог уйти без него, как он мог бросить его, оставить его в этой квартире с этой женщиной.

Мать умерла через год. Умерла так же тихо, как и жила всю жизнь. Вскрытие показало разрыв аппендикса, перитонит, хотя до этого она ни разу ни на что не пожаловалась. Через месяц после смерти матери к ним домой пришла женщина из органов опеки. Это была полноватая дама неопределенного возраста в больших роговых очках, вязаной кофте на пуговицах и с проседью в куцей крысиной косичке. Хвостик сидел в своей комнате и изо всех сил прислушивался, прижимаясь ухом к двери. В дверь были вставлены матовые стекла, через которые он мог видеть силуэты бабушки и этой незнакомой тети. Ему было невдомек, что они тоже могли его видеть.

Бабушка немедленно надела свое любимое выражение лица, как бы говорившее: "Я милая пожилая женщина, попавшая в трудную жизненную ситуацию", предложила гостье чаю и стала усиленно суетиться, накрывая стол в большой комнате лучшей белоснежной скатертью. Хвостик мало что услышал из их разговора, и еще меньше понял. Дама сочувственно говорила ей, что та уже в очень "почтенном" возрасте, и ей будет трудно заботиться о бедном мальчике, а бабушка кивала головой и соглашалась.

После гнетущей атмосферы, царившей в бабушкиной квартире, интернат показался Хвостику не таким уж плохим местом, и он довольно легко там прижился. В самый первый день в детском доме, когда мальчишки в спальне окружили новенького и спросили, как его зовут, он, забыв, что у него есть настоящее имя, написанное в бумагах, которые бабушка отдала женщине из опеки, сказал: "Хвостик". Мальчишки загоготали, и с того дня его звали Хвост и никак иначе. В будущем подросший Хвостик сто раз поблагодарил судьбу за эту детскую ошибку. Ведь чем старше они становились, тем все более жуткими, похабными и унизительными становились прозвища, которыми мальчишки награждали друг друга. А он уже был Хвостом, и никому не приходило в голову придумать ему что-то более ужасное.

В первые два года в интернате Хвостик все ждал, что за ним приедет отец, ведь должны же были ему сообщить о смерти матери. Но отец не приезжал и постепенно он перестал надеяться.

Хвост старался держаться большинства и не высовываться, благо, этому он научился чуть ли не с пеленок. Но все же, его тянуло хоть немного приблизиться к компании заводил, самых сильных и популярных ребят, добиться их дружбы и уважения. И иногда ему это даже удавалось. Когда Сашка Михалев, один из пяти самых крутых парней в параллели, попал в изолятор с ветрянкой на десять дней, Хвост занял его место, и целых полторы недели входил в пятерку лучших. Целых полторы недели он был абсолютно счастлив. Он ловил на себе завистливые взгляды мальчишек и заинтересованные взгляды девчонок. Даже девочки постарше, увидев его в компании его новых друзей, смотрели на него оценивающе, и оценка эта была, по всей видимости, положительная.

Но с возвращением Михалева из изолятора, Хвосту дали понять, что он больше не нужен. Утром Сашки еще не было, и они пришли на занятия впятером. В середине первого урока из лазарета вернулся Михалев, и после звонка пятерка заводил в своем первоначальном составе умчалась на перемену, совершенно забыв про его, Хвоста, существование. Его выкинули, попользовались и выкинули как ненужный хлам, и самое страшное – это видели все одноклассники и смотрели на него с насмешкой и жалостью. Однако, немного успокоившись, Хвост решил, что не все так плохо, ведь все-таки выбрали именно его, пусть пока что в качестве замены. А это значит, что ему нужно совсем немного, и он встанет со скамейки запасных.

В третьем классе он прочитал "Черный корсар" Эмилио Сальгари и просто заболел морем. Он читал все, где есть хотя бы упоминание о морских путешествиях, мечтал стать матросом и дослужиться до капитана корабля. Уже в старших классах Хвост узнал, что в его медицинской карте стоит непонятно откуда взявшийся диагноз: грубая задержка психо-речевого развития, и во флот ему уже никак не попасть.

По окончании интерната всем выпускникам предоставляется жилье. Хвост получил комнату в деревенском доме в шестидесяти километрах от Норильска. Он думал, что ему достанется в наследство бабушкина квартира (Хвост знал, что бабушка умерла лет шесть назад), но оказалось, что наследником той квартиры он не является. Почему – неизвестно.

Он решил съездить и поговорить с новыми хозяевами, узнать, когда и у кого они ее купили, но дома никого не оказалось. Затея изначально казалась ему бессмысленной, столько лет прошло, концов не найдешь, а на адвоката у него денег нет. Он вышел из подъезда и сел на скамейку. Обыкновенная пятиэтажка. За тринадцать лет здесь почти ничего не изменилось, только прибавилось припаркованных машин, да на детской площадке рядом с ржавыми сломанными качелями появилась яркая пластиковая горка.

На противоположной скамейке все так же сидели бдительные старушки. Он решил расспросить их о той квартире, но соседки ничего не знали: семья как семья, молодые. Зато Хвосту пришлось рассказать, кто он такой и почему, собственно, тут ходит. Известие о том, что он тот самый мальчик, которого отправили в детдом, вызвало бурю эмоций. Тогда-то он и узнал, что, по слухам, его отец после развода уехал к родне в Дивноморск. Море. Хвост решил, что это судьба.

2

У подполковника Видного был мандраж. Самый настоящий мандраж. Дело в том, что в их тихом Дивноморске давно не было убийств. Ну как давно... никогда. По крайней мере, на его памяти. В таких городах бывают пьяные драки, потерявшиеся дети, мошенничество самых разных форм и мастей, но убийство... Что с ним делать? Как разговаривать с родственниками? За всю свою жизнь подполковник МВД Семен Сергеевич Видный видел покойника один раз: тесть умер в прошлом году. На похоронах и во время подготовки к ним Семену Сергеевичу было очень неловко. Он не знал, что говорить, а молчать тоже было как-то нехорошо, не знал как смотреть в глаза жене и теще, как будто был в чем-то виноват.

Полицейский уазик остановился во дворе старой пятиэтажки. Дверь подъезда была распахнута настежь, возле нее толпились люди. Половина двенадцатого – самый зной. После слепящего солнца в подъезде, казалось, было очень темно. Видный немного постоял, чтобы дать глазам привыкнуть, вытер платком влажное лицо и стал подниматься по лестнице. На ступеньках между первым и вторым этажами лежала женщина двадцати двух лет. Хотя он едва ли смог бы определить ее возраст, подобные люди как правило выглядят старше своих лет, если бы очень хорошо не знал ее. Вера Войнич была частой гостьей в районном отделении полиции: проституция, наркотики, мелкое воровство. Глаза открыты, на лице застыла жуткая гримаса, но не страха или боли, а скорее удивления и растерянности. Из-под ее яркого леопардового платья стекала тонкая струйка темной крови и капала на кафельный пол подъезда.

– Что? – Видный хотел спросить "Что тут у нас", но осекся. Очень уж эта фраза отдавала дешевым детективным сериалом.

– Вот, товарищ капитан, зарезали ножом девушку, и, видимо, недавно совсем. – Леша Залицкий тоже был явно не в своей тарелке. – Ждем эксперта из центра.

Дверь одной из квартир на втором этаже была приоткрыта, оттуда доносился какой-то шум: голоса и звон посуды.

– Проживала там?

– Да, – ответил Залицкий и добавил шепотом – там ее мать.

Семен Сергеевич поднялся по ступенькам и, пытаясь собраться с духом, тихо вошел в квартиру. В воздухе ощущался стойкий запах бытовой химии и лекарств. На маленькой кухне находились две женщины. Одна суетилась, вытряхивая какие-то капли в стакан с водой. Вторая, очевидно, мать погибшей, сидела за столом. Вопреки опасениям Видного она не рыдала и не билась в истерике, а просто сидела, подперев голову рукой и прикрыв ладонью глаза, как пассажирка, задремавшая на вокзале в ожидании поезда. Дверь в кухню была открыта, и Семен Сергеевич постучал об дверной косяк:

– Подполковник Видный, добр..., э-э-э, здравствуйте. Вы мать девушки?

Она открыла глаза, часто закивала и стала вставать.

– Да вы сидите, сидите, – остановил ее Видный, – я тоже присяду, если можно. Скажите, это вы обнаружили... тело?

– Нет, это я обнаружила, я – встряла вторая женщина и стала совать приготовленную микстуру в руки потерпевшей. – Пей, Тома, давай, залпом. Я соседка с пятого этажа, Фролова Ольга Игоревна.

– Ольга Игоревна, а еще что-нибудь вы заметили, посторонних, может быть кто-то выходил из подъезда?

– Ничего не видела, Верка только лежала также, как и сейчас, и все. Я сначала подумала, что пьяная, с ней такое бывало, а потом гляжу – кровь. – Соседка посмотрела на свою подругу и смутилась.

– Скажите, – Видный вновь обратился к хозяйке квартиры, – ваша дочь во сколько из дома вышла?

– Вчера, часов в пять вечера.

– То есть она возвращалась домой, а не уходила... А конфликты у нее были с кем-то в последнее время, проблемы какие-нибудь?

– Проблем у нее хватало, конфликтов тоже, но я ее уже давно ни о чем не спрашивала.

"Ну еще бы," – подумал Семен Сергеевич.

– Тамара, можно вас так называть? Расскажите, пожалуйста, как вы провели сегодняшнее утро, как можно подробнее. Может быть, что-то слышали?

– Ничего я не слышала. Ко мне Владик заходил, ну сосед, мы с ним завтракали, разговаривали, еще радио на кухне работало.

– Сосед, это, случайно, не тот ли, ее бывший жених? – Видный сразу вспомнил ту историю, лет пять назад. О ней еще потом долго говорили в Дивноморске. Неприятная, конечно, история, если не сказать – трагическая.

Тамара тоже вспомнила. Все последние годы она гнала от себя эти мысли: о той страшной ночи, которая перевернула всю их жизнь, о несбывшихся надеждах. Но сейчас сопротивляться воспоминаниям просто не было сил. Да и, в конце концов, теперь это все, что у нее осталось. События тех дней пронеслись у нее перед глазами, и на мгновение ей показалось, что она умирает.

***

Тамара Войнич приехала в Дивноморск вслед за мужем, получившим сюда распределение после ленинградской "корабелки". Но семейная жизнь оказалась недолгой, и вскоре муж уехал жить в Израиль, а Тамара с маленькой Верой остались здесь. В соседней квартире жила Анфиса Алексеевна, которая тоже одна воспитывала ребенка. Ее сын Влад был старше Веры на три года. Он был поздним ребенком. Анфиса Алексеевна преподавала русский язык и литературу в школе. Личная жизнь у нее не сложилась. Как и многие студентки пединститута, она не смогла выйти замуж в молодости: на филологическом факультете были одни девушки, а на танцы она не ходила. После выпуска Анфиса Алексеевна устроилась работать в школу. Шли годы, шансы создать семью становились все меньше. В тридцать восемь лет она поехала в отпуск в Москву, а через девять месяцев родился Влад. Нравы в то время были гораздо строже нынешних, но никто из родственников и знакомых не взялся ее осуждать.

Влада в школе дразнили "паинькой": он хорошо учился, очень любил свою маму, мечтал стать врачом. Они с Верой дружили, проводили вместе все время после школы и все каникулы. Их мамы шутили: "Вот вырастите – поженим вас!". Но чем старше они становились, тем меньше это было похоже на шутку. Когда Вере было пятнадцать, а Владу восемнадцать, они начали встречаться. Влад тогда учился на втором курсе медицинского колледжа. Через год он устроился водителем на скорую помощь и начал откладывать деньги на свадьбу. Он всегда был очень спокойным и рассудительным, и женитьба на соседской девочке, которую он знает с рождения, вполне его устраивала.

В отличие от Влада, Вера не знала, как к этому относиться. С одной стороны, она понимала, что он в качестве жениха гораздо лучше, чем любой из парней ее подруг: высокий, симпатичный, учится и работает, собирается на ней жениться, а других еще попробуй затащи в ЗАГС. С другой – как любой семнадцатилетней девчонке, ей хотелось страстной любви, романтики, острых ощущений. Влад же никогда напрямую не говорил, что любит ее и даже не сделал ей предложение, а заговорил о свадьбе между делом, как будто это вопрос уже решенный. Ей было скучно. Поэтому, когда однажды одноклассница Лизка Аресьева попросила ее пойти вместе с ней в гости к очень "клевым" парням, потому что ей одной "стремно", Вера не раздумывая согласилась.

В десять вечера Тамара начала нервничать, в одиннадцать – уже пила корвалол на кухне у Анфисы Алексеевны, вцепившись в стакан трясущимися от волнения руками, в час ночи Тамара, Анфиса Алексеевна и Влад обзвонили всех своих друзей, попросили помочь с поисками и пошли искать Веру по городу.

Был май, ночи были теплыми и короткими. В начале четвертого, когда небо начало потихоньку сереть, Влад увидел на окраине города, за лодочной станцией кучку парней примерно его возраста. Они сосали пиво из больших пластиковых бутылок и над чем-то тупо гоготали. Подойдя ближе, он увидел Веру. Она лежала на земле между ними, один из парней как раз отходил от нее, застегивая штаны, и он явно был не первым. В этот момент всегда сдержанный Влад озверел и бросился в драку.

Он очнулся в больнице, половину лица закрывала повязка, нестерпимо болела голова, грудь, а левую ногу он наоборот, почти не чувствовал. События той ночи он помнил плохо, а рядом не было никого, кого можно было бы расспросить. Вечером пришла Тамара. Она рассказала, что после того, что случилось с "детьми", у Анфисы Алексеевны случился инсульт, и она тоже здесь, в больнице, только в другом отделении. "Вся семья здесь, не знаю к кому и идти", – сказала тетя Тома и заплакала, тихо и горько. Влад взял ее за руку и начал бормотать что-то, чтобы утешить, но мысли путались, а лицо так распухло, что он сам себя не понимал. Когда он спросил про Веру, Тома закрыла лицо руками и прошептала "Врачи обещали вылечить".

К Вере в больницу приходила женщина из милиции, но Тамара отговорила дочь писать заявление. Они и так наделали много шума в их маленьком городке. "Вер, ну что тебе, позора мало, что ли?! В конце концов, тебя туда за уши никто не тянул". Вера восприняла такое отношение матери, как предательство. С того дня она все делала как будто назло Тамаре, стала надолго пропадать из дома, и ее жизнь пошла под откос. Она часто возвращалась домой пьяной, а на все упреки и просьбы матери остановиться, отвечала отборной матерной бранью.

Влада и его маму выписали одновременно. Анфису Алексеевну после инсульта парализовало, но как только появился человек, способный за ней ухаживать, место в больнице попросили срочно освободить. Дома Влад как мог старался взбодрить мать: травил анекдоты, пересказывал все фильмы, какие смог вспомнить, строил планы на отпуск в следующем году. И она, кажется, начала потихоньку приходить в себя, поэтому, когда Влад почувствовал, что начал резко терять зрение, он ни словом не обмолвился. Но шила в мешке не утаишь, и со временем Анфиса Алексеевна заметила, что сын передвигается как будто на ощупь и смотрит так странно, в никуда. Она потребовала, чтобы он обратился к врачу. К тому времени речь к ней почти вернулась, но диагноз Влада, атрофия зрительного нерва, поставил крест на ее выздоровлении.

Пока Влад лежал в больнице, за его матерью ухаживала тетя Тома. Вера к ним ни разу не заходила с того самого дня, а Тамара почти ничего про нее не рассказывала, и, как могла, избегала разговоров о дочери. Лечение результата не дало, и очень скоро Влад окончательно ослеп.

– В каких отношениях была ваша дочь с ее бывшим молодым человеком?

Голос следователя вернул Тамару в реальность.

– Ни в каких, – ответила она.

– Ни в каких – это значит в плохих? В котором часу он ушел от вас?

Тамара не сразу поняла, что он имеет ввиду.

– Да вы что, товарищ следователь! Владик никак не мог! Он уже все и забыл давно, это ж когда было-то! Нашли на кого подумать, на слепого!

– Ну, он же слепой, а не безрукий, да и такое разве забудешь.

Конечно, Видный не подозревал несчастного инвалида. У такой, как Вера Войнич, и без него, наверняка, хватало недоброжелателей, причем, гораздо более опасных. Но нужно же с чего-то начать, поэтому он решил сразу исключить причастность соседа.

– У вас есть ключи от квартиры Владислава? – спросил Семен Сергеевич.

Тамара подскочила и стала рыться в ящике буфета. "Надо же, – подумал он, – не потребовала ордер. А то насмотрятся телевизора, а нам потом работать невозможно".

– И вы тоже идите с нами, – сказал Видный соседке Ольге Игоревне, которая все это время стояла рядом и наблюдала с нескрываемым интересом, – будете понятой.

В квартире Владислава Лопатина царил идеальный порядок.

– Вот, смотрите, – со вздохом произнесла Тамара, – только не разбрасывайте, пожалуйста, ничего, а то как он потом убирать все это будет.

Видный окинул взглядом прихожую, заглянул в спальню. Эта квартира скорее подходила бы пожилой женщине, чем молодому человеку: старые обои, вязаные крючком салфетки на тумбочках и телевизоре, в серванте – хрусталь и фарфоровые статуэтки. Старлей Залицкий, вошедший следом, приоткрыл дверь на кухню. Тамара заглянула через его плечо и вдруг начала истошно кричать. На полу под окном лежал нож в кровавых разводах.

***

– Куда, товарищ подполковник? – спросил Залицкий, садясь за руль.

– В "Приморский", поедем, поговорим с этим парнем. Он там массажистом работает, – ответил Видный.

– Да что с ним говорить, брать его надо, Семен Сергеевич.

– Да погоди ты, "брать". Успеем, не убежит, даже если это он.

– Что значит "если это он"? А как же нож? Не по воздуху же он туда прилетел? – удивился Залицкий.

– Может, и по воздуху, – Видный хмурился, глядя в окно. – Просто непохоже как-то...

– Почему непохоже? Парень из-за этой девицы здоровья лишился, зрение потерял, а она, вишь как, по рукам пошла. Он с мамашей своей "суженой" сегодня с утра поговорил, разбередил старые раны, а тут она как раз на лестнице ему встретилась. Ну и зарезал ее сгоряча.

– А нож он откуда взял? Или он его с собой все время носит? Вряд ли. Да и стены...

– Что, стены? – не понял Залицкий.

– Стены в квартире чистые, вот что. Ты видел когда-нибудь, как слепой человек по квартире ходит? Держась за стену. И он так ходит – там на обоях потертости, где он их касается. Потертости есть, а вот крови нет.

– Как же тогда нож на кухне у него оказался? Ведь это же точно орудие убийства, и лаборатория это подтвердит, вот увидите.

– Да в том, что это орудие убийства, я не сомневаюсь. Форточка там была открыта, через нее убийца нож и закинул. И, что самое главное, знал, зараза, кому подкидывать.

– Ну знаете, Семен Сергеевич, это, скорее, домыслы. Мотив у этого массажиста был, нож тоже в его квартире нашли, не можем же мы это проигнорировать.

– Не можем, – согласился Видный. – Бедный парень, мало, что ли, настрадался.

3

Еще по дороге на работу Влад почувствовал неладное. Люди, мимо которых он проходил, вдруг замолкали, и он ощущал на себе их удивленные взгляды. В санатории же случился настоящий переполох. Вахтерша вызвала дежурного врача. Пока разобрались, что Влад не ранен, прошло около четверти часа. В итоге, его отправили в процедурную отмывать руки и переодеваться. Вопросом, откуда на полу в подъезде, где он живет, взялась кровь, никто особенно не задавался. Дивноморск был курортом эконом-класса, и в разгар сезона драки там были делом обыкновенным. К работе Влад приступил с большим опозданием, и в суматохе события этого утра быстро ушли на второй план и забылись. Поэтому, когда незадолго до обеда в кабинет массажа, который он делил еще с одной массажисткой, Дилорой Айдамовой, зашла главврач и дрожащим голосом произнесла: "Владислав Михайлович, пройдите, пожалуйста, со мной в мой кабинет", – он долго не мог понять, по какому же поводу его вызывают. Но в том, что повод серьезный, сомнений не было. Во-первых, главврач зашла лично, а во-вторых, он слышал, как забилось сердце у Дилоры, видимо, вид у большой начальницы был еще тот, и, пока Влад не притворил за собой дверь, она так и не вернулась к работе.

В кабинете главврача он до этого никогда не был, и ему оставалось только следовать за звуком ее шагов и шлейфом дорогого парфюма, кажется, "Шанель Чанс". Наконец, вытоптанная ковровая дорожка сменилась новомодным мягким покрытием. Начальница пропустила Влада вперед и, сказав: "Ну, не буду вам мешать", вышла из кабинета.

Кресло было старое, с деревянными ручками и продавленным до каркаса сидением. Наверно, оно стояло здесь с семидесятых годов, с самого открытия санатория. Помимо Влада в кабинете находились еще двое мужчин, он слышал их напряженное дыхание. На протяжении нескольких секунд после того, как за главврачом закрылась дверь, стояла тишина. Затем один из незнакомцев тяжело поднялся со своего места где-то в дальней части комнаты, подошел ближе и сел справа от Влада.

– Здравствуйте, подполковник МВД Видный, – наконец заговорил он и снова замолчал, явно не зная с чего начать.

– Если вы по поводу вашей стопы, то массаж тут не поможет. Здесь необходима ортопедическая обувь, ну и похудеть желательно, килограммов на двадцать пять, я думаю, чтобы нагрузку уменьшить, – Влад решил сам приступить к делу. Все эти церемонии его раздражали. Ну пришел человек со связями подлечиться, к чему такая таинственность? В конце концов, он массажист, а не венеролог.

– По поводу моей стопы? С чего вдруг? – собеседник, явно, был в замешательстве.

– Вы, когда встали на ноги, первые несколько шагов хромали, а потом пошли ровно. У вас ведь так всегда, верно? Это подошвенный фасциит, – пояснил Влад. – Он бывает при большой нагрузке на ноги. А лишний вес у вас, судя по тому, как долго вы вставали и усаживались, приличный.

– И что же еще вы можете обо мне сказать?

Очевидно, товарищу подполковнику стало интересно. Жаль, Влад надеялся разозлить ВИП-клиента. Немного подумав, он ответил:

– Ваша жена лежит в ожоговом отделении.

– Как догадались?! – Такого Видный, явно, не ожидал.

– Часто лежал в больницах, – Влад показал пальцем на свои прикрытые темными очками глаза и длинный тонкий шрам, тянущийся от брови через всю щеку, – и, поверьте, запах ожогового отделения невозможно спутать ни с чем. А в вашу одежду он въелся накрепко. Значит, визит туда был не разовым, видимо, навещаете кого-то близкого. Вы не похожи на холостяка: лишний вес, хороший одеколон, скорее всего, подарок любимой женщины. Но вот рубашка ваша, уж извините, не стирана несколько дней, жена бы такого не допустила. Надеюсь ничего серьезного?