Текст книги "Миры Пола Андерсона. Том 22. Сломанный клинок. Дети морского царя"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 38 страниц)

6

Ингеборг Хьялмарсдаттер было около тридцати лет. Жила она в Альсе.

Рано потеряв родителей, Ингеборг поспешила выйти замуж за первого же парня, которому приглянулась. Но, как оказалось, Ингеборг была бесплодна, муж ее бросил и уходя забрал лодку, на которой рыбачил, а ей не оставил ничего. Другие парни не торопились засылать сватов.

Церковная община заботилась о бедняках по-своему: их отдавали в услужение более или менее зажиточным хозяевам. А уж те отлично умели выжимать из батраков все соки и не слишком утруждали себя заботой о пропитании и одежде своих подопечных. Ингеборг не пошла в батрачки.

Она упросила Рыжего Йенса одолжить ей свою лодку на время, когда проходили косяки сельди. Йенс хоть и неохотно, в конце концов уступил, и Ингеборг обошла на лодке все побережье, торгуя тем, что у нее было – собой. В Альс она вернулась с пригоршней шиллингов. С тех пор она каждый год совершала такое путешествие. В остальное время Ингеборг сидела дома, а по базарным дням ходила на рынок в Хадсунн, пешком, по лесной дороге.

Отец Кнуд пытался увещеваниями наставить Ингеборг на праведный путь, призывал грешницу изменить свою жизнь и привычки.

– А вы можете найти мне работу лучше этой? – смеялась в ответ Ингеборг.

По долгу службы отцу Кнуду пришлось отлучить ее от церковной общины, и хорошо еще, что Ингеборг не запретили посещать богослужения в церкви.

Но она появлялась там лишь изредка. Женщины поселка, встретив Ингеборг на улице, злобно шипели ей вслед ругательства и швыряли в нее рыбьими головами и костями. Мужчины смотрели на вещи более снисходительно, но все же смалодушничали перед злобой законных супруг и не возражали, когда было решено изгнать блудницу из поселка.

Ингеборг поселилась в убогой лачуге на морском берегу, примерно в миле к северу от Альса. Почти все холостые парни наведывались сюда, и многие рыбачьи лодки приставали к берегу неподалеку от ее хижины, бывали здесь и пришлые случайные люди, и кое-кто из женатых рыбаков, отцов семейств. Если у них не находилось медяков, Ингеборг не отказывалась брать плату рыбой, и потому скоро ее прозвали Ингеборг-Треска. По временам она оставалась одна и тогда подолгу гуляла вдоль берега или в лесах. Разбойников она не боялась: убить ее не убьют, что с нее возьмешь? А никакого другого зла ей уже невозможно причинить. Лесных троллей Ингеборг тоже не боялась.

С той поры как Тоно впервые постучался в дверь хижины Ингеборг, минуло пять лет. В то время он как раз заинтересовался жизнью людей на ближайших от Лири берегах. Стоял холодный зимний вечер. Ингеборг отворила дверь, впустила юношу в дом, В тот вечер он рассказал ей о себе. Перед тем как прийти к ней, Тоно издали не раз видел, что в хижину тайком и крадучись заходили мужчины, и через некоторое время так же воровато покидали одинокий дом на берегу моря. Тоно хотелось узнать о жизни людей как можно больше, ведь они были его сородичами по материнской линии. Он без обиняков спросил Ингеборг, с какой целью приходят в ее дом мужчины. Кончилось все тем, что Тоно провел с нею ночь. С тех пор он часто приходил к Ингеборг. Она была совеем не такая, как его подружки и возлюбленные в подводном городе, от нее исходило тепло – и тело и сердце у Ингеборг были горячие. Ее ремесло ничуть не смущало Тоно, ведь в его племени парни знают о браке не больше, чем о всех прочих таинствах церкви. Он многому научился у Ингеборг и многое рассказал ей о себе, своем народе и волшебном мире, когда, тесно прижавшись друг к другу, они лежали под ветхим одеялом на ее кровати.

Тоно нравилось нежное и сильное тело Ингеборг, полюбил он и ее кривоватую невеселую усмешку.

Ингеборг никогда не требовала с него платы и почти всегда отказывалась от подарков, которые он ей приносил.

– Я не держу зла на мужчин, – заметила она однажды. – Конечно, кое-кто мне противен, хотя бы этот злыдень, старый скупердяй Кристофер. Не пошла бы я по этой дорожке, так попалась бы в его лапы. Как увижу его поганую ухмылку, так прямо мурашки по коже. – Ингеборг с досадой плюнула на глиняный пол и вздохнула. – Хотя, с другой стороны…

Деньжонки-то у него водятся… Нет, мужчины в общем редко меня обижали, особенно те, что постарше, а иной раз с каким-нибудь молодым парнем так и вовсе приятно было время провести. – Она потрепала Тоно по волосам. – Но ты для меня значишь больше, Тоно, уж поверь. Неужели ты не понимаешь, почему я не хочу брать с тебя плату?

– Не понимаю, – честно ответил Тоно. – У меня же полно драгоценностей, за которые люди готовы щедро платить, ты сама говорила. Янтарь, жемчуг, золотые слитки. Ведь я просто хочу как-то помочь тебе, почему же ты отвергаешь помощь?

– Ах, да потому что слухи пойдут – если уж не говорить о других вещах… Прознают обо всем господа в Хадсунне, услышат, что Ингеборг-Треска продает драгоценности, и пожелают узнать, откуда это у нее такой товар взялся. А я не хочу, чтобы ты, мой последний возлюбленный, попался в их сети. – Она поцеловала Тоно. – Давай лучше о другом поговорим, чем-нибудь хорошем. Расскажи еще что-нибудь про чудесную страну на дне моря. Для меня твои рассказы дороже любых сокровищ, которые можно потрогать руками и купить за деньги.

Ингеборг уже не раз осторожно намекала Тоно о своем сокровенном желании: чтобы он увел ее с собой в море, как когда-то отец Тоно увел прекрасную Агнету. Но юноша не понял намеков, и Ингеборг оставила эту мысль. Да и с какой стати он должен брать на себя такую обузу – бесплодную Ингеборг-Треску?

После того дня, когда архидьякон Магнус предал проклятию водяных и подводный город, Ингеборг заперла дверь хижины и целую неделю никого не принимала. Глаза у нее еще долгое время спустя были красными.

Но прежде чем покинуть воды Ютландии, Тоно снова увиделся с Ингеборг.

Он вышел из моря без единой нитки на теле, лишь волосы на лбу были схвачены ремешком и на поясе был подвешен острый кремневый нож. В руках он держал копье. Вечер выдался холодный, уже спустились сумерки и над морем курился туман, волны тихо плескались у берега и невнятно о чем-то шептали, звезды на небе, казалось, застыли. Пахло рыбой и водорослями, с берега тянуло сырой землей. Песок скрипел под босыми ногами, острая трава, росшая на дюнах, царапала лодыжки.

В это время к хижине приблизились двое молодых парней. Они ехали на лошадях и факелами освещали себе дорогу. Тоно, видя в темноте гораздо лучше, чем самый зоркий смертный человек, разглядев шерстяные плащи с капюшонами, штаны и сборчатые рубахи, понял, что парни – местные рыбаки. Он вышел из темноты на свет факелов и загородил всадникам путь.

– Нет, – сказал он. – Сегодня ночью – нет.

– Почему же, Тоно? – с глупой ухмылкой спросил один из парней. – Ты ведь не будешь против, если мы, твои приятели, тоже получим свою долю удовольствия. Да и ей-то, Ингеборг, не понравится, если уйдет от нее такая жирная добыча. Мы быстренько, раз уж тебе невтерпеж.

– Езжайте домой. Здесь останусь я.

– Тоно, ты же меня знаешь. Мы с тобой и разговоры разговаривали, и в мяч играли, забыл, что ли? А помнишь, ты еще в лодку ко мне забрался, в море-то? Стиг меня зовут.

– Ты хочешь, чтобы я тебя убил? – спокойно спросил Тоно.

Оба парня поглядели на него, повыше подняв факелы. В мерцающем неверном свете он казался еще выше ростом, еще сильнее и крепче. Нож, копье… Мокрые, словно морские водоросли, белокурые волосы с тусклым зеленоватым отливом, янтарные глаза, сверкавшие, как огни северного сияния. Парни повернули коней и быстро поскакали назад. Из тумана долетел злобный голос Стига:

– Правду про вас говорят – нет у вас души, проклятые твари!

Тоно постучался в дверь хижины. Домик Ингеборг был старой покосившейся бревенчатой лачугой, стены его от времени стали серыми, окон в хижине не было, чтобы не уходило тепло очага, щели были законопачены мхом.

Ингеборг отворила и, впустив Тоно, плотно закрыла дверь. В доме горел масляный светильник, а еще Ингеборг развела огонь в очаге. Огромные тени метались по стенам, широкой кровати, перед которой стояли стол и табурет, по кухонной утвари на низкой плите и сундуку для одежды. Над очагом висели на крюках вяленая треска, круг колбасы.

Из-за сырости и тумана дым плохо поднимался в дымоход, которым служило отверстие в крыше. У Тоно в легких уже давно покалывало, с той самой минуты, когда он поднялся на поверхность моря и начал дышать воздухом.

Для этого нужно было просто резко выдохнуть воду, полностью очистив от нее легкие. Воздух был сухим и колким, дышать им было труднее, чем водой, кроме того, на земле слух Тоно был вдвое слабее, потому что в воздухе все звуки были глуше, чем в воде. Зато видел он на суше гораздо лучше и дальше.

Дым от очага раздражал легкие. Тоно закашлялся и некоторое время не мог начать говорить. Ингеборг обняла его без слов.

Ингеборг была небольшого роста, с ладной, чуть полноватой фигурой. У нее были каштановые волосы и блестящие темно-карие глаза, слегка вздернутый нос, мягко очерченный нежный и пухлый рот и множество веснушек на щеках. Голос у Ингеборг был высокий, но не резкий, напротив, в нем звучали мягкие бархатные нотки. Очарованием женственности Ингеборг-Треска далеко превосходила многих знатных дам и особ королевской крови. Тоно был неприятен шедший от ее рубашки запах пота, он раздражал его гораздо сильнее, чем вся та гнусная вонь, которая, вызывая глубокое отвращение, преследовала его в мире людей, но за резким запахом пота его тонкое обоняние улавливало сочный и свежий аромат цветущего женского тела.

– Я ждала, – пробормотала Ингеборг, – надеялась…

Тоно освободился от ее объятий, отступил на шаг и, пристально глядя ей в глаза, крепче сжал в руке копье.

– Где моя сестра? – выкрикнул он гневно.

– Ах… Она… Не беспокойся, Тоно, у нее все хорошо. Никто ее не обидит. Никто не посмеет обидеть. – Ингеборг пыталась увести его от дверей. – Входи же, бедный мой, любимый мой Тоно. Что ж ты стоишь?

Входи же, садись, сейчас я налью тебе вина, сейчас все будет хорошо…

– Они отняли у нее все, что было ее жизнью! – Тоно снова закашлялся и долго не мог отдышаться.

– Так надо, Тоно. Христиане не позволили бы ей жить среди людей, если бы она не приняла христианскую веру. Ты не должен их осуждать, особенно священников, они ведь люди подневольные, исполняют повеления высшей власти. – Тут Ингеборг вдруг усмехнулась своей обычной кривой усмешкой, скорее горько, а не весело. – Нельзя их осуждать. Твоя сестра заплатила высокую цену – отдала память о прошлой жизни, приобрела же старость, болезни и смерть, которые настанут через какие-то несколько десятков лет… Но за эту цену она купила себе будущее райское блаженство. Ты, может быть, проживешь долгую-долгую жизнь, но после смерти тебя не станет, ты исчезнешь без следа, Тоно, будто задули свечку – и все, нет тебя. Я же… конечно, я хотела бы жить, после того как тело мое умрет. Уж если на то пошло, то пускай хоть в аду… Кому же из нас троих выпала лучшая доля?

Тоно немного успокоился, но лицо его по-прежнему было мрачным. Он поставил копье в угол у двери и сел на кровать с жестким соломенным тюфяком. Над масляной лампой плясал слабый сине-желтый язычок пламени.

Запах копоти и дыма был, пожалуй, даже приятным, если бы только он не был таким густым… Тени больше не метались по комнате: забившись в углы и под крышу, они лишь выглядывали из своих укрытей и кое-где свешивались вниз, словно черные рваные лохмотья. Тоно не чувствовал ни холода, ни сырости, несмотря на то что был голым. Ингеборг дрожала и зябко куталась в платок. Она не села, а осталась стоять посреди комнаты.

– Мне все прекрасно известно, – сказал Тоно, пристально глядя на Ингеборг, которую он видел в тусклом свете очага так же ясно, как при свете дня. – Тут в поселке есть один парень. Он избрал для себя путь священнослужителя. Так вот, он рассказал обо всем моей сестре Эяне. У них было свидание. – Тоно негромко засмеялся. – Эяна говорит, удалец он хоть куда, силы не занимать, только вот в лесу на холоде напал на него чих, так и чихал все время, пока они с ним миловались.

Тоно помолчал. Когда он снова заговорил, его голос зазвучал сурово и резко:

– Ладно, если в вашем мире иначе нельзя, значит, делать нечего, придется уступить. Хотя… Вчера мы с Кеннином разыскивали Ирию. Мы хотели убедиться, что у нее все в порядке и что никто ее не обижает.

Какая вонь, какой смрад стоит в этих тесных каналах, которые вы называете улицами! Мы прошли их все, из конца в конец, не пропустили ни одного дома. Мы были даже в церкви и на кладбище. И нигде ни разу мы не увидели Ирию, даже издали. Понимаешь, ни единого раза за все эти дни. Мы давни не видели Ирию и мы непременно должны отыскать ее, найти, куда бы они ее ни спрятали. Где бы она ни была, в доме или в гробу, мы должны ее увидеть! Даже если она теперь смертная, наша маленькая Ирия, все равно, половина ее крови и плоти унаследованы от отца. И тогда, в тот последний вечер на берегу, от нее пахло так же, как раньше, так пахнет морская вода, согретая лучами солнца… – Тоно ударил себя кулаком по колену. – Мы до сих пор не нашли ее. Кеннин и Эяна были вне себя от ярости, они едва не бросились в поселок, чтобы перебить гарпунами тех, кто отнял у нас сестру. Я убедил их не рисковать жизнью понапрасну, потому что наша гибель ничем не поможет Ирии. И все же я насилу дождался заката, чтобы прийти сюда и застать тебя дома, Ингеборг.

Она села рядом е Тоно и, обняв за плечи, прижалась щекой к его груди.

– Я все знаю, – мягко сказала Ингеборг.

– Знаешь? Говори же, что с моей сестрой?

– Дело в том, что Магнус Грегерсен увез ее с собой в город Вибор…

Погоди! Ничего плохого с ней не случилось! Подумай сам: кто посмеет обидеть – да какое там обидеть! – даже помыслить о том, чтобы обидеть дитя, которое является живым доказательством милосердия Божьего?

Ингеборг произнесла эти слова спокойным и деловитым тоном, но в следующую минуту силы ей изменили и голос задрожал:

– Ты правильно сделал, Тоно, что пришел ко мне. Вместе с Магнусом Грегерсеном приезжал писец. Он был здесь, и я выведала у него, как они думают устроить дальнейшую жизнь девочки, осененной Господней милостью. Я сказала этому парню, дескать, люди у нас в Альсе не злые, но все очень бедные. Раньше девочка развлекала их своими удивительными рассказами о городе на морском дне, но теперь-то она ничего не помнит.

Теперь ее нужно учить всему заново, будто она лишь вчера на свет родилась. А кто же захочет взвалить на себя такую обузу? Кто пожелает взять в свою семью приемыша, да еще девочку, ведь она вырастет, значит, надо будет дать за ней приданое. Ox, да ведь и несчастье какое-нибудь может с ней стрястись, в жизни бедняков чего не бывает.

Вдруг она оступится? Тогда придется ей выходить замуж за первого встречного, чтобы покрыть грех, а то и на ту дорожку встать, по какай я пошла… Так как же они решили устроить ее жизнь? Грамотей из епархии сказал, что ничего плохого с девочкой не случится. Они, мол, увезут ее в Вибор и отдадут в монастырь святой Асмильды.

– Монастырь? Что это такое? – спросил Тоно.

Ингеборг как могла объяснила и в заключение добавила:

– В монастыре Маргрете предоставят кров, монахини будут ее учить.

Когда достигнет надлежащего возраста, она даст обет и станет монахиней. И будет жить безгрешной чистой жизнью, и люди будут ее глубоко чтить. А потом она умрет, как святая, и будет источать благоухание. Или ты думаешь, что плоть непорочной святой после смерти будет так же гнить и вонять, как твое или мое тело?

Тоно было ошеломлен.

– Но ведь это ужасно! – воскликнул он.

– Да? А многие люди считают такой удел завидным.

Тоно обернулся и испытующе поглядел ей в глаза.

– И ты? Ты тоже?..

– Я-то? Нет.

– Сидеть взаперти, в четырех стенах всю жизнь до самой смерти, остричь волосы, носить длинную тяжелую рясу, питаться какой-то дрянью и целый день бормотать под нос молитвы богу, пока не иссохнет лоно, которое сам бог и дал женщине, никогда не узнать любви, не родить детей, чтобы продолжить свой род… И не иметь права даже просто выйти погулять весной под цветущими яблонями…

– Это путь к вечному блаженству, Тоно.

– О, я предпочитаю блаженство сейчас, в этой жизни. А потом пусть настанет тьма. Да ведь и ты тоже так думаешь, ведь правда, если начистоту? Но что бы ты ни говорила, ты надеешься получить на смертном одре отпущение грехов. Нет, по-моему, не стоят ваши христианские Небеса того, чтобы стремиться жить на них вечно.

– Но может быть, Маргрета считает по-другому.

– Маргре… Ах, Ирия.

Тоно глубоко задумался, опершись подбородком на руку, крепко сжав губы. Слышно было, как тяжело он дышит в душном и дымном воздухе.

– Ладно, – сказал он после долгого молчания. Если она действительно сама выбрала такую жизнь, пусть все будет по ее воле. Но как нам узнать, правда ли, что Ирия искренне желает такой жизни? И разве сама она отдает себе в этом отчет? Они ведь могут сделать так, что она поверит, будто там, в этих, как их? – монастырях и в самом деле все есть истина и добро. Ингеборг, я не потерплю, чтобы моя сестренка оказалась обманутой.

– Да вы же сами привели ее на берег, потому что не хотели, чтобы она погибла и была съедена морскими угрями. Какая разница?

– По твоему, никакой?

Отчаяние Тоно, обычно сильного и мужественного, для Ингеборг было точно острый нож в сердце. Она крепче обняла его.

– Милый мой, любимый…

Но Ингеборг не расплакалась – в ней вдруг проснулось упорство, недаром она была дочерью рыбака.

– У нас, людей, есть средство, которое открывает все двери, кроме, разве что райских врат, – сказала она. – И средство это вполне законное. Это деньги.

У Тоно вырвалось какое-то слово, которого Ингеборг не поняла, должно быть, то был его родной язык.

– Говори, – попросил он, снова переходя на датский язык, и до боли сжал ее руку.

– Возьмем самое простое – золото. – Ингеборг принялась объяснять свою мысль, даже не пытаясь освободить руку. – Золото, или то, что можно получить в обмен на золото. Хотя само по себе золото ценится намного дороже. Понимаешь, если у твоей сестры будет золото, она сможет жить там, где пожелает. Если бы у нее было очень много золота, она могла бы жить и при дворе самого короля или за пределами Дании, в какой-нибудь богатой стране. Она повелевала бы слугами, воинами и стражей, имела бы поместья, покупала бы все, что угодно. Среди ухажеров и женихов она выбрала бы того, кто ей по сердцу. А если бы предпочла иную жизнь и захотела вернуться в монастырь, то никто не помешал бы ей это сделать.

– У моего народа много золота! Мы можем поднять золото со дна моря, оно там, под развалинами Лири.

– Много? Сколько?

Разговор длился долго. Никому в народе лири никогда и в голову не приходило, что золото нужно взвешивать или пересчитывать. Для подданных Ванимена золото было обыкновенным металлом, нержавеющим, желтого цвета, но слишком мягким и непрочным, так что для изготовления оружия или ремесленных орудий оно не годилось. В конце концов Ингеборг с сомнением покачала головой.

– Боюсь, этого будет мало. Конечно, по обычным меркам, золота у вас огромное количество. Но дело-то непростое. Речь идет о том, чтобы монастырь расстался с живым чудом, с доказательством всемогущества Бога. Маргрета для них просто находка. Чтобы поглядеть на нее, в монастырь поедут паломники из разных стран, богатые люди. Церковь как законный опекун девочки не захочет упустить такую лакомую приманку.

Священники не отдадут вам сестру за какой-то десяток золотых блюд и кубков.

– Сколько надо?

– Много, очень много. Тысячи марок. Понимаешь, придется давать взятки, подкупать людей. Тех же, кого подкупить не удастся, нужно будет склонить на нашу сторону по-другому – сделать щедрые, невиданно крупные пожертвования на богоугодные дела. А кроме того, надо ведь и Маргрете оставить немалую сумму, чтобы обеспечить ей безбедную жизнь… Тысячи марок.

Вдруг Тоно радостно воскликнул что-то на своем языке.

– Сколько же нужно золота? Какой должен быть вес? – спросил он.

– Откуда мне знать. Я дочь простого рыбака, одиночка. Я и одной-то марки в глаза не видела. Трудно сказать, сколько нужно. Полная лодка золота? Да, наверное, этого хватит. Полная лодка золотых слитков.

– Полная лодка золота… А у нас и пустой-то лодки нет… – Тоно откинулся и прислонился к стене.

Ингеборг печально усмехнулась и погладила его по плечу.

– В жизни не всегда все идет так, как нам хочется, – вздохнула она. – Ты сделал все, что мог. Пусть твоя сестра проживет лет шестьдесят в монастыре, умерщвляя плоть, зато потом ее душа будет жить вечно и не узнает адских мучений. Она будет помнить нас даже тогда, когда ты обратишься в прах, а я буду гореть на вечном огне…

Тоно нахмурился и упрямо тряхнул головой.

– Нет. В ее жилах течет та же кровь, что и в моих… Но не только в этом дело. Она нежная, робкая, но она рождена, чтобы быть свободной и жить в морских просторах всей Земли… Что, если однажды она вдруг увидит, что благочестие, или как его там, святость выеденного яйца не стоит? Что ждет ее тогда после смерти?

– Не знаю…

– У нее должен быть свободный выбор. Нужен подкуп. Полная лодка золота. Ничтожная цена за счастливую жизнь.

– Лодка… Ах, да нет же, я ведь думала… Нет, конечно; меньше.

Несколько сот фунтов. Этого вполне хватит. – Ингеборг охватило нетерпение. – Как ты думаешь, сможете вы раздобыть несколько сот фунтов?

– Погоди, дай подумать. Дай вспомнить… Есть! Вспомнил! – воскликнул Тоно и резко выпрямился.

– Что? Где?

С быстротой и легкостью, свойственной лишь тем, кто живет в Волшебном мире, Тоно принялся строить планы, одновременно рассказывая:

– Когда-то в глубокой древности на одном острове посреди океана стоял город, который назывался Аверорн..

Тоно говорил негромко, голос его дрожал от волнения, взгляд был неподвижно устремлен на черные тени, нависавшие над бревенчатой стеной, – Город был большой и многолюдный, во всем мире он славился своими невиданными богатствами. Жители Аверорна поклонялись морскому Кракену – это огромный черный кальмар с длинными щупальцами – и приносили в жертву божеству сокровища и драгоценности, которые бросали в море.

Золото и драгоценные камни Кракену были не нужны, но вместе с ним он принимал другие жертвоприношениж в море бросали детей, жертвенных животных и приговоренных к смертной казни преступников. Кракен их пожирал. Жертвоприношения были столь обильными, что ему почти не приходилось утруждать себя охотой. Когда же Кракен охотился, его добычей становились киты и кашалоты. Случалось, он топил корабли и пожирал матросов. За долгие годы, вернее, столетия, Кракен и его жрецы научились по некоторым признакам безошибочно узнавать, чток Аверорну приближается какой-нибудь корабль… Со временем Кракен стал ленивым и вялым, перестал подниматься на поверхность моря. Шли годы, поколения людей сменяли друг друга, никто из жителей Аверорна уже не помнил, каков Кракен с виду. Ему незачем было подниматься из глубин, потому что ни один корабль уже не осмеливался приблизиться к острову.

Постепенно островитяне уверовали в то, что Кракен существует лишь в легендах и преданиях старины. Спустя несколько столетий на остров прибыли люди из далекой страны. С ними явились и торговцы, которые привезли в Аверорн не товары, а новых богов. Этим богам не нужно было приносить жертвы. Народ Аверорна потянулся к новой вере. Храм, воздвигнутый для вознесения молитв Кракену, опустел, светильники в нем погасли, старые жрецы один за другим умерли, новые не пришли к ним на смену. И наконец, правитель города повелел покончить с жертвоприношениями Кракену. Чудовище осталось без пищи. Прошел год.

Разъяренный от голода, Кракен поднялся со дна. Он потопил все корабли, что стояли в аверорнской гавани, и сокрушил город своими гигантскими щупальцами. Все жители погибли. Вероятно, Кракен имел власть над землетрясениями и извержениями вулканов, потому что остров вместе с разрушенным городом опустился на дно моря. Вскоре он был забыт людьми.

– Ах, да ведь это просто замечательно! – Ингеборг даже захлопала в ладоши, сразу вдруг забыв о несчастных невинных младенцах, погибших вместе со всеми жителями города. – Это же чудо!

– Никакого чуда тут нет, – сказал Тоно. – Наш народ помнит об Аверорне, потому что Кракен и по сей день живет в своем логове на развалинах города. Мы никогда не заплываем в те воды.

– Понимаю… Но… Скажи, может быть, ты… Что, если бы…

– Надо попытаться. Есть смысл. Послушай, женщина. Люди не могут опуститься на дно моря. У моего же народа нет ни кораблей, ни оружия из металла, который не ржавеет в воде. Еще никогда твой род, род человеческий, и мой род, род лири, не объединялись ради общего дела.

Но если бы мы попробовали соединить наши силы и возможности, то, может быть…

Тоно умолк. Ингеборг долгое время не отвечала, затем тихо сказала, не глядя на него, словно говорила сама с собой:

– Он может тебя убить…

– Да, конечно. Ну и что? Ведь и рождаются на свете лишь по воле случая. Мои соплеменники помогают друг другу, иначе нам не выжить, однако чья-то отдельная жизнь ценится у нас не слишком высоко. Мне предстоит далекое плавание, возможно, придется плыть на другой конец света. Я не смогу отправиться на розыски моего народа, если не буду уверен, что сделал все, что в моих силах, для спасения Ирии, моей младшей сестренки, которая так похожа на нашу мать. Но корабль… – Тоно прикусил губу. – Как раздобыть корабль с командой?

Ингеборг и Тоно долго говорили и спорили. Она пыталась убедить его, что этот путь не годится. Однако Тоно лишь упорней отстаивал свой план. Наконец Ингеборг сдалась.

– Может быть, мне удастся кое-что сделать для тебя и получить то, что тебе нужно.

– Правда? Но каким образом?

– Как ты понимаешь, наши рыбаки, здесь, в Альсе, сразу подожмут хвосты и не пойдут на такой отчаянный риск. Да в Альсе и невозможно нанять корабль, у нас тут нет богатых судовладельцев, а если б даже и были, то наверняка не захотели бы иметь дело с тем, у кого нет души, и пуститься вместе с ним в безумно рискованное предприятие. Но в Хадсунне – это город, который находится к западу от Альса, в нескольких милях от моря на берегу Мариагер-фьорда – так вот, в Хадсунне, как я слышала, есть подходящее судно. Когг, не очень большой, но все же настоящий когг, а не какая-нибудь лодчонка. В ближайший базарный день я поеду в Хадсунн и постараюсь познакомиться с матросами из его команды. Это торговое судно, оно уже совершало дальние плавания к берегам Финляндии и на восток, к вендам. Ходили они и на запад, в Исландию. В таких дальних плаваниях моряки обычно не упускают случая напасть на какое-нибудь судно, когда знают, что пиратство останется безнаказанным. Эти матросы – настоящая банда головорезов, а уж капитан – владелец судна, тот просто отпетый негодяй. Он вообще-то родом из хорошей семьи, вырос в окрестностях Хернинга. Но его отец однажды дал промах – не на тех поставил в борьбе между сыновьями короля. Вот и вышло, что он проиграл и не оставил после смерти своему сыну Ранильду Грибу ничего, кроме корабля. Сейчас Ранильд жестоко враждует с Ганзой. Дело в том, что флотилии Ганзейского союза прямо из-под носа у него выхватывают лакомые куски, и Ранильд из-за этого не имеет выгодных торговых сделок. Может быть, этот отчаянный малый рискнет с тобой связаться.

Тоно задумался.

– Может быть… Да… Знаешь ли, мы, народ лири, стремимся к тому, чтобы нам никогда не приходилось убивать или предавать своих собратьев. Согласись, о людях этого не скажешь, хоть они и наделены бессмертной душой и веруют во Христа. Я умею воевать и не струшу перед врагом, кем бы он ни был. Не отступлю, даже если буду безоружным. И все-таки мне не хотелось бы, чтобы у нас с капитаном и его командой началась вражда. Если это случится, а это вполне может случиться, то дело плохо кончится для нас троих – Эяны, Кеннина и меня.

– Понимаю, – ответила Ингеборг. – Наверное, лучше всего будет, если и я тоже отправлюсь с вами. Я буду все время начеку и постараюсь позаботиться о вашей безопасности.

Тоно вздрогнул от неожиданности.

– Ты правда хочешь быть вместе с нами? Подруга моя, ты получишь щедрую награду из нашей добычи. Ты тоже станешь свободной.

– Если останусь в живых. А если нет – невелика потеря. Да ведь… Ах, Тоно, только не думай, что я еду с вами ради золота и сокровищ…

– Я должен обсудить все с Эяной и Кеннином. Надо все очень хорошо продумать. Потом мы обсудим все вместе с тобой.

– Конечно, Тоно, конечно. Завтра, послезавтра, в любой день, пока я жива, я готова сделать для тебя все, что угодно. Но сегодня я прошу тебя лишь об одном: чтобы ты перестал терзаться. Отбрось тревогу, которая омрачает твой взгляд, пусть он снова станет ясным, как всегда.

Пусть нынче все у нас с тобой будет, как прежде. Погляди, вот, я снимаю платье…