Текст книги "Десять сигм и другие невероятные истории"

Автор книги: Пол Мелкоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Курт промолчал.

– Привет, дружище! – с порога крикнул Йо-хо-хо Кид. – Как поживает наша маленькая леди, док?

Он стиснул руку Курта, и тот ответил крепким рукопожатием.

– Ого! Ну и хватка у тебя, дружище. Послушай, а мы раньше не встречались?

Курт пожал плечами и посмотрел на Гвен.

– Это мой старый знакомый, – с улыбкой сказала Гвен. – Ты ведь тут интерном, так?

– Да.

– Доучился, наконец?

– От тебя ничего не скроешь.

– Ты умеешь найти подход к пациенту.

– Думаю, здесь от меня будет больше пользы.

– Ты счастлив?

– Я… ну… – Он не знал, как ответить на вопрос, потому что не задумывался об этом. – Не счастливее, чем прежде, зато мудрее. Мне так кажется.

Она улыбнулась, потом крепко зажмурилась. Курт посмотрел на часы.

– Шесть минут. Пора тебя готовить.

Он подождал прихода акушера-гинеколога и вернулся к своим обязанностям. Никто заранее не знает, сможет ли он заботиться о таком беззащитном и беспомощном существе, как ребенок, но обычно все утрясается. Курт подумал, что супругам Йо-хо выпал хороший шанс это проверить. И мысленно пожелал им удачи.

– Доктор Курт! Там мальчик просунул голову между прутьев лестничных перил. Пожарные привезли целый пролет!

– Иду!

Он больше не Доктор Силач. Но стальные бицепсы могут пригодиться и врачу.

Инопланетянин моей мечты[4]4
  Alien Fantasies, 2000


[Закрыть]

Я все время мысленно повторяю слова, которые скажу инопланетянину, когда он будет забирать меня с собой. Именно «когда», я не оговорилась. Понимаете, у меня было озарение. Рано или поздно это обязательно произойдет: я поднимаю голову от бумаг, разложенных на моем столе в офисе банка, и вижу серебристую гриву наподобие львиной, которая колыхается над перегородками. У меня нет никаких сомнений.

Думаю, я сумею сохранить хладнокровие – как будто инопланетяне каждый день подходят к моему письменному столу и предлагают межгалактический флирт. Я поправляю очки на носу и спрашиваю самым что ни есть официальным тоном: «Чем могу вам помочь?» Он отдает должное моей, скромности, хотя мы оба знаем, зачем он здесь. Инопланетянин улыбается, обнажая крупные клыки, откидывает гриву влево и спрашивает: «Не хотите ли присоединиться ко мне на борту корабля-матки, Дженнифер?» «Не сегодня, – отвечаю я. – Мне нужно забрать Габриэллу из балетной школы».

Нет, не так.

Я всегда собиралась взять Габриэллу с собой. У инопланетян должны быть какие-то условия для детей: игровые площадки, школы и все такое. Подросткам нелегко приспосабливаться к смене обстановки – новые друзья, отсутствие солнца. Впрочем, дети никогда не унывают. Пока я училась в школе, мои родители переезжали семь раз.

Или я могу оставить ее с Ником. Но привыкать к жизни на корабле-матке лучше, чем жить с отцом. В последний раз, к примеру, Ник швырнул мне в лицо стакан с кока-колой. Что он будет делать с Габби? И вообще – он нас бросил. Ему нельзя доверять.

Я собрала две сумки: маленькую все время носила с собой, а большую оставила дома, в шкафу в коридоре. Меня устроила бы любая, но в той, что хранилась дома, лежали два комплекта одежды, зимний и летний. Пришельцы удивительно немногословны, когда речь заходит об их родной планете, и я понятия не имела, как одеваться.

В каждую сумку я упаковала несколько старых книг, подростковую фантастику Хайнлайна. Не знаю зачем – ведь больше всего времени, если не считать ток-шоу, инопланетяне проводили в библиотеках, копируя все книги для архивов корабля-матки. Наверное, мне эти книги не понадобятся – у них в заархивированном виде имеются все библиотеки Земли. Но я буду скучать по запаху переплетов и пожелтевшим страницам. Габриэлла это оценит.

Не подумайте, что я могу заставить ее хоть что-нибудь прочесть. У современных детей другие интересы. Хотя я сама до встречи с Ником могла весь день просидеть в кресле, уткнувшись носом в книгу.

День закончился без происшествий, то есть Сильвия не требовала от меня отчета за время, проведенное в мире грез.

Я умею работать – просто не люблю. Больше всего мне нравится дорога домой на автобусе из центра города. Ни обязанностей, ни клиентов, ни начальника, ни воплей дочери-подростка, которая не может найти трико.

Когда мы проезжали по мосту над Мононгахилой, я увидела экскурсионный корабль, зависший над Инклайном. Не самый большой – меньше, чем тот, в Вашингтоне, – но все же размером с небоскреб.

Может, сдержанность не лучшая тактика? А если так: сначала с трудом скрываемое удивление, потом нерешительность, затем полное согласие. «Корабль-матка? Ну, не знаю. Я достойна быть представителем своей расы? Неужели? Тогда, конечно, берите меня с собой! Я ваша!»

– Извините. – Я невинно улыбаюсь мужчине, которого случайно толкнула.

Черт. Кажется, путь между нерешительностью и полным согласием должен быть чуть длиннее.

Дома собака жует балетное трико Габриэллы и только после пинка понимает, что я не играю с ней в перетягивание каната.

– Габби! Габби! Спустись сюда! – кричу я наверх.

Она появляется на лестнице, уперев руки в бока и изобразив на лице презрение. Так и хочется съездить ей по физиономии, чтобы стереть эту самодовольную ухмылку. Я размахиваю трико.

– Смотри, что жует Космо. – Ну?

– Оно дорогое. Разоришься каждый раз покупать новое.

– Я не хочу заниматься балетом, мать, – говорит Габриэлла. – Сэкономлю тебе кучу денег, если не буду туда ходить.

– Габби!

– Мама!

Я вздыхаю, и злость внезапно проходит, уступая место усталости.

– В твоем возрасте я была точно такой же.

– Только я не беременна, – отвечает она, и у меня вытягивается лицо.

– Марш к себе! – ору я.

Габриэлла исчезает за дверью своей комнаты. Остаток вечера мы не разговариваем.

Сегодня вечером на ток-шоу Л еттермана приглашен командир планетолета лабинтинян Ос-Морр-Шор. Многие утверждают, что для них все пришельцы на одно лицо. Я умею их различать. И все благодаря озарению, которое меня посетило. У лабинтинян еще более величественный вид, чем у других пришельцев – серебристые пряди в гриве, угадывающаяся под одеждой мощная мускулатура. Для расы, средний рост которой не превышает четырех футов, они выглядят весьма внушительно.

– Итак, до меня дошли слухи о возможности скрещивания людей и инопланетян.

Леттерман поворачивается к пришельцу, обнажив в улыбке редкие зубы; в его тоне сквозит намек. На мгновение мне становится неловко за лабинтинянин.

– Да. Наши расы могут скрещиваться.

– Тогда расскажите, откуда вы это знаете. Лабинтинянин наклоняет голову и невозмутимо произносит, глядя прямо в камеру:

– Знаю, можете мне поверить.

В студии повисает тишина, потом слышится женское хихиканье, за которым следуют раскаты смеха.

Леттерман вновь улыбается и взмахивает рукой, успокаивая зрителей.

– Подозреваю, что рост не имеет значения, а?

– Рост? Нет, – отвечает лабинтянин, и на его лице мелькает слабая улыбка. Или это не улыбка? Не знаю. – Значение имеет размер гривы. А такой нет ни у одного мужчины на вашей планете. – Он встает и поворачивается. Камера следует за ним, сначала нерешительно, затем быстрее. Инопланетянин демонстрирует гриву во всей ее красе – она закрывает спину и вьется кольцами у самых лодыжек. Зрители восхищенно аплодируют.

– Минуточку, лабби. Даже мне известно, что у инопланетян и людей не может быть общего потомства.

– Неверная постановка вопроса, – отвечает тот. – Ошибка кроется в термине «инопланетянин». Ваши писатели-фантасты давно догадались, что у нас общий предок.

– Должно быть, моя тетушка Виолетта.

– Это случилось чуть раньше: приблизительно семьсот тысяч лет назад. Исходным материалом служил генофонд другой пролетавшей мимо расы, тоже наших родственников, более дальних. С тех пор мы подверглись модификации и приобрели некоторые новые генетические признаки.

– А вы обсуждали это с Ватиканом?

– Ватикан представляет собой геополитическую организацию, которая, по всей видимости, не поймет, о чем я говорю.

Леттерман криво улыбается в камеру.

– Ха-ха. Дай инопланетянину волю… – встревает Пол.

– Итак, – продолжает Леттерман, – у представителя вашей расы и землянина могут быть дети. На кого они будут похожи?

– Женщина моего вида не сможет родить такого ребенка естественным образом. Голова не пройдет через родовые пути. Если ребенка извлечь хирургическим путем, трудностей не возникнет. Все особи женского пола, родившиеся в результате такого союза, будут бесплодными. Сперма метисов мужского пола жизнеспособна в отношении обеих рас.

– Это даже лучше, чем бисексуальность: целых две расы женщин.

Лабинтянин слабо улыбается, и тут звучит звуковой сигнал рекламной паузы. Достоинство пришельца непоколебимо. Зря я волновалась.

– Когда мы вернемся, вас ждет сюрприз – горячая десятка! «Десять заповедей: что делать утром после того, как вы вернулись из ночного клуба вместе с инопланетянином».

Я засылаю, не дождавшись окончания рекламы.

Утром я чувствую себя разбитой и очень надеюсь, что через несколько минут появится инопланетянин. Его нет, и я вынуждена как-то справляться с неприятностями – Габби поднимает крик, отыскивая чистые джинсы, а я опаздываю на автобус, поэтому в следующем приходится стоять.

Мужчины моей расы тупы, неразговорчивы и невнимательны. Я сверлю взглядом каждого, кто не догадывается уступить мне место, потом вдруг замечаю корабль, висящий над Инклайном. Вокруг него снуют маленькие реактивные скутеры, словно мошки вокруг гнилого яблока; в каждом скутере инопланетянин.

Стоящая рядом женщина тоже смотрит на них.

– Ужасная суета – готовятся к отлету. Выражение моего лица красноречивее всяких слов.

– Вы не слышали новости? Пришельцы улетают и обещают вернуться через тысячу лет. Ну и скатертью дорога! Забирают все наши знания, ничего не дают взамен, «чтобы не нарушать традиции высокоразвитых гуманоидов» – знать бы, что это такое! – и опять исчезают. Настоящие родственники могли бы погостить подольше и вести себя повежливее. А то вроде моей золовки…

– Когда они улетают?

– Сегодня вечером. Вот моя золовка, к примеру…

По дороге на работу я успеваю перебрать тысячу вариантов, но никак не хочу признавать очевидного. Женщина что-то напутала. Наверное, инопланетяне просто улетают из Питтсбурга, хотя это тоже плохо. Как же они заберут меня с собой, если собираются покинуть город, где я живу? Однако мой «Уокмен» подтверждает новость об отлете инопланетян, и к горлу подступает тошнота – совсем как тогда, в семнадцать лет, когда я узнала, что беременна Габби.

Потрясение оказалось слишком сильным – я замечаю Сильвию только после того, как она возникает перед моим столом и спрашивает, почему я бессмысленно пялюсь в пространство, а не ввожу в базу данных сведения о клиенте.

– Мне… нехорошо, – бормочу я, надеясь, что растерянный взгляд придаст убедительности моим словам.

– Ты позволила Нику вернуться? – спрашивает Сильвия. – Он опять присосется к тебе, и тогда…

– Нет, нет. – Я перебиваю ее, смущенная сочувствием начальницы. – Просто что-то с желудком.

Сильвия кивает и берет с моего стола пачку анкет.

– У меня сегодня мало работы. Можешь идти домой, а я все тут закончу.

Я киваю, пытаясь изобразить ответственного сотрудника, который был готов рискнуть жизнью ради работы, а теперь смирился, что придется весь день проваляться в постели.

– Да, Сильвия. Спасибо. – Я хватаю пальто. У дверей мои ноги сами переходят на бег.

* * *

Совершенно очевидно, что пришло время решительных действий. Нельзя больше ждать, когда инопланетяне придут за мной. Я появлюсь там сама. «Наконец-то», – скажет пришелец, прислоняясь к стальному люку своего корабля.

– Не стойте столбом, дамочка!

Меня толкает бегущий по улице парень. Он исчезает в дверях банка, а я спотыкаюсь и теряю туфлю. Каблук сломан.

– Проклятие! – Я прислоняюсь к прохладному камню здания. Утренняя толпа начинает редеть.

Туфле конец, и я снимаю другую. Осторожно переступая ногами, подхожу к газетному киоску на углу.

– Скажите, где останавливается автобус до Саут-Сайда? Морщинистый старик отрывает взгляд от «Эсквайра».

– Вон там. Тридцать седьмой номер.

– Спасибо.

Смотрю на часы. Опоздала.

– Черт!

Внезапно у меня кончаются силы, и я сажусь на бордюр. Время старта – десять часов. Лабинтиняне объявили, что челнок причалит к материнскому кораблю над Вашингтоном, а затем они покинут Солнечную систему. Исчезнут на тысячу лет.

Волна отчаяния прокатывается по телу и концентрируется где-то в животе. Дура. Я пребывала в выдуманном мире. Нужно быть полной идиоткой, чтобы мечтать об инопланетянах и о том, как они возьмут меня с собой. Жаль, что нельзя заново прожить эти шесть недель. Жаль, что нельзя заново прожить жизнь.

Эти невеселые размышления прерывает нарастающий звук, похожий на чириканье, и до меня наконец доходит, что ко мне приближается одноместный скутер пришельцев. Я поднимаю голову и вижу висящий в воздухе аппарат с маленьким серым инопланетянином. Он пристально разглядывает противоположную сторону улицы, и я вскакиваю, чтобы махнуть рукой и крикнуть ему, что я здесь.

Потом спохватываюсь, поворачиваюсь и бреду к остановке автобуса, который увезет меня домой.

Можно быть дурой, но лицемерие – это уж слишком.

– Эй! Женщина-человек!

Обернувшись, я вижу, что инопланетянин бежит ко мне, и во мне вспыхивает радость.

– Я готова. Только захвачу сумку. Я оставила ее у стола. Нужно пойти и забрать ее. И потом я пойду с вами. Дайте мне минутку. Подождите, ладно?

Инопланетянин – невысокий, но симпатичный – морщит лоб и качает головой.

– Вы не должны ни к чему готовиться. Мне требуется только образец.

– Что?

– Образец от желтоволосой женщины человеческой расы.

– А-а. Значит, живая женщина вам не нужна?

– Нет. Я не уполномочен брать живой экземпляр. Только жидкость. – Он запускает руку в рюкзак и достает маленький прозрачный цилиндр.

Наконец я замечаю потрепанную одежду инопланетянина, его неухоженный вид и желтый символ на рукаве, указывающий на ранг стажера. Какой-то ботаник. Вот уж повезло. Пришельцы улетают, и это его последний шанс выполнить домашнее задание.

– Пошел ты!

Я отворачиваюсь. По щекам текут слезы, внутри все кипит от ярости. Я злюсь на весь мир. Потом бегу прочь.

Впрочем, в чулках далеко не убежишь – через квартал он догоняет меня и одним прыжком перегораживает дорогу.

– Остановитесь!

– Что? Мне нужно на работу! – рявкаю я.

– У вас синдром расставания, как на других планетах. Обычное дело. На каждой планете.

– Синдром расставания? Пришелец пожимает плечами.

– Синдром беглеца. Страсть к путешествиям. – Он слабо улыбается и похлопывает меня по руке. – Там ничуть не лучше. Не больше надежды, чем здесь. Даже меньше.

Теперь уже я пожимаю плечами и поворачиваюсь, чтобы уйти.

– А образец? – окликает меня пришелец. – Мне нужно возвращаться.

Я задумываюсь на мгновение, затем киваю.

– Ладно. Вот моя рука.

Инопланетянин прижимает пластиковый цилиндр к моей коже. Я чувствую тепло, и цилиндр начинает наполняться красной, пузырящейся кровью.

– Хотя бы часть меня попадет в космос. – Другой рукой я вытираю слезы.

– Небольшая часть.

– Может, вы меня клонируете. Тогда я как будто побываю у вас. Я вырасту в вашем обществе, и…

– Нет. – Он медленно качает головой. Его глаза печальны. – Вы не понимаете. Ваше место на этой планете, и больше нигде.

– Понятное дело, – вздыхаю я.

Инопланетянин сует руку в рюкзак и вытаскивает маленькие ножницы.

– Я взял кое-что у вас, а взамен оставлю часть себя. – Он отрезает прядь от своей серо-голубой гривы и протягивает мне.

Волоски грубые и жесткие. Я счастлива и порывисто обнимаю пришельца; застигнутый врасплох, он не успевает отстраниться.

– Спасибо.

Я вынуждена нагнуться, но мне все же удается ткнуться лбом в его плечо. Откуда-то из глубины его тела доносится тихое мурлыканье. Он гладит меня по голове.

– Мне пора, женщина-человек. – Инопланетянин отстраняется, поворачивается и бежит по улице к своему скутеру. – Удачи!

Ошеломленная, я бреду к автобусной остановке; в руке зажата маленькая прядь волос. Я провожу кончиком пряди по щеке, чувствуя приятное покалывание жестких волосков. Их хватит, чтобы сплести ожерелье, а может, и два, и я решаю, что сделаю одно для Габриэллы, а другое для себя.

Лето с семеркой[5]5
  The Summer of Seven, 2005


[Закрыть]

Летом того года, когда нам исполнилось четырнадцать, мы провели не одни. На ферму Матушки Рэдд в Уортингтоне приехала погостить семерка.

– После ленча приведите в порядок дальнюю спальню, – распорядилась в то утро за завтраком Матушка Рэдд.

Одна из них жарила яичницу у плиты, вторая выжимала апельсиновый сок. Третья накрывала на стол. Мы только что вошли, закончив с повседневными обязанностями – нарвали алмазных цветов, нащипали овечьей шерсти, а также втихаря надоили несколько унций светлого пива с пивного куста, – и теперь праздно сидели за кухонным столом.

Меда, моя настоящая сестра и интерфейс нашего кластера, вслух выразила общие мысли:

– Кто у нас будет жить?

Гости не просто останутся на ночь. В таких случаях мы не прибираемся в спальне, а вытаскиваем постели из дивана в кабинете и предоставляем в распоряжение гостя весь первый этаж. А если гостей несколько, раскладываем подушки и одеяла в зале.

Матушка Рэдд бросила на нас недовольный взгляд, и мы поняли, что задаем слишком много вопросов.

– Гость.

Мы пожали плечами.

Утро было посвящено занятиям физикой. Мы решали мировые проблемы: если выстрелить ядром из пушки, установленной на неподвижном вагоне, и ядро попадет в другой неподвижный вагон, то с какой скоростью вагоны будут удаляться друг от друга через пять секунд после выстрела? Вот такие задачи.

И кому это придет в голову затаскивать пушку в вагон? – передала я.

Стром рассмеялся. Бола, интуитивно чувствовавший силу и движение, мгновенно передал нам изображение пушечного ядра и элегантной траектории его полета. Потом учел воздушные потоки, гравитационные возмущения и другие силы второго порядка. Как только он добавил влияние приливного эффекта и притяжения Юпитера, Кванта выдала результат: семь с половиной сантиметров в секунду.

– Подожди с ответом, дай мне хотя бы записать решение. – В руке Меды был карандаш, а Кванта производила все вычисления в уме.

– Зачем?

– Ради тренировки!

– Зачем?

Меда застонала. Моя сестра всегда отличалась эмоциональностью; все ее – то есть наши – чувства тут же выплескивались наружу. Именно поэтому она была нашим интерфейсом.

– На экзаменах придется сдавать письменные работы! Нельзя просто записать ответ.

Кванта пожала плечами.

Кванта не всегда будет с нами, передала я.

Мойра!

Я почувствовала удивление и мгновенный испуг Кванты. Мы были вместе почти четырнадцать лет и только в страшном сне могли представить себя отделенными от остальных. И если этот ночной кошмар посещал одного из нас, его переживали все.

– Ладно тебе.

Я послала Кванте ободряющий сигнал и улыбку. Успокоившись, она сосредоточилась на следующей задаче. Мы записали остальные решения на бумаге. Кванта вела нас от уравнения к ответу, который ей был уже известен.

После ленча мы потащились наверх, в гостевую спальню и принялись разбирать коробки. Очень хотелось просто выбросить весь хлам в окно, а потом отнести на помойку, но мы не решились. Мануэль нашел набор лабораторных пипеток, а в некоторых коробках попадались фотографии, в рамках и без.

– Что это? – спросила Меда, доставая снимок в старой пластмассовой рамке.

Мы видели изображение ее глазами, однако я сразу узнала Матушку Рэдд, более молодую, чем теперь, и вчетвером. Ее каштановые волосы были коротко пострижены, а теперь она их отрастила. И на снимке она гораздо стройнее – совсем не похожа на ту дородную, пухлую женщину, которую мы знали.

– Это было до того… – произнесла Меда. Да.

Хотя теперь Матушки Рэдд состоит из трех индивидуумов, когда-то, очень давно, ее кластер создавался как квартет. Она была врачом, причем очень известным. Мы прочли несколько ее статей и почти ничего не поняли, несмотря на порядковое превосходство – секстет – и специализацию на математике и естественных науках. Потом одна из ее составляющих умерла, и от прежней Матушки Рэдд осталось три четверти.

И вновь нас охватил страх разделения, чувство, которое мы обязаны сдерживать. Стром задрожал, и я коснулась его руки. Потерять одного из нас, стать квинтетом…

Меда пристально вглядывалась в фотографию. Я знала, о чем она думает, хотя улавливала лишь ее любопытство. Какая из составляющих Матушки Рэдд погибла? Вряд ли нам удастся ответить на этот вопрос: квартет Матушки Рэдд состоял из однояйцовых близнецов. Меда отложила фотографию.

– Смотрите. – Кванта держала в руке старый, потрепанный учебник биологии. Внутри мы прочли год издания – 2020.

– Вот это древность! – воскликнула Меда. – Старше, чем кластеры. И какой от него толк?

Кванта провела большим пальцем по срезу страниц, и книга раскрылась на цветной вкладке с изображением женского тела в разрезе.

– Очень сексуально, – прокомментировал Мануэль. Я уловила смесь возбуждения и смущения. У мужских компонентов нашего кластера всякие глупости вызывают физическое желание. Иногда я жалею, что нас создали не однополым женским кластером, как Матушка Рэдд, а поровну поделенным секстетом.

Мануэль перевернул страницу, и мы увидели лягушку в разрезе, с наложенными друг на друга слоями-страницами, так что, листая их, видишь сначала кожу, потом мускулатуру, потом внутренние органы.

– Селезенка не на месте, – заметил Бола.

В прошлом году на уроках биологии мы создавали лягушек. Наши прыгали лучше всех.

Складывая последние коробки на чердаке сарая, мы услышали завывание реактивного двигателя.

– «Фолсом-5Х», – на слух определил Бола. – Шесть стоек, водородный двигатель.

На самом деле это оказался «Фолсом-ЗМ», модифицированный старый скайбус, но мы не успели подразнить Болу за его ошибку. Скайбус приземлился на посадочной площадке за домом, и мы побежали к нему.

Матушка Рэдд замахала руками, останавливая нас, и мы увидели, в чем дело. Скайбус уже высадил пассажира и с ревом взмыл в небо. Рядом с Матушкой Рэдд стоял еще один кластер, и их интерфейсы обменивались рукопожатием.

– Привет, я Аполло Пападопулос, – представилась Меда. – Добро пожаловать в…

Гость повернулся к нам, и мы посчитали: кластер из семи человек, септет. Слова приветствия застряли в горле у Меды. Мы таращили глаза, пораженные этим зрелищем. Ведь нас было всего лишь шестеро – кластер шестого порядка.

Всем известно, что чем выше порядок, тем сильнее кластер, заявила Кванта.

Неправда, возразила Меда.

Нам все же удалось обрести дар речи и вежливо поздороваться с Кэндис Тергуд. Меда пожала руку лидеру септета, одной из шести девочек-близнецов – тощих зеленоглазых блондинок. Седьмым был мальчик, ростом повыше, но такой же худой, белокожий и светловолосый. Наш кластер состоял из трех мальчиков и трех девочек; мы с Медой были двойняшками, а остальные создавались из другого генетического материала.

Затем Стром вдруг вспомнил о неоконченных делах в сарае, и мы поспешно ретировались, а семеро Кэндис и три Матушки Рэдд направились к дому.

Нет, правда!

Нет, неправда!

Я заставила их замолчать детским феромоном, который напомнил о несерьезности их поведения.

Мы знали историю своего появления. Первые кластеры, созданные почти пятьдесят лет назад, были дуэтами, и цель их создания – использование химической памяти и феромонов для передачи эмоций между двумя отдельными человеческими существами. С тех пор порядок кластеров увеличился, а химические сигналы стали гораздо сложнее. Мы были секстетом – самый высокий порядок, с которым когда-либо приходилось встречаться. Все наши одноклассники тоже. Участников космической программы отбирали среди секстетов.

– Потому что секстет – наивысший порядок. Они лучшие, – заявил Стром.

Уже нет! Кластер Кэндис состоит из семерых – они септет!

В этом есть резон. Специалисты по генной инженерии все время пытаются расширить возможности человека. Почему бы не попытаться создать септет? Или октет?

– В конце концов у них получилось.

– Сколько ей лет?

– Меньше, чем нам. Может, двенадцать. Надеюсь, она не останется на все лето.

Мы прекрасно понимали, что останется. В противном случае не пришлось бы приводить в порядок гостевую спальню.

Может, мы вынудим ее уехать.

– Мы должны соблюдать приличия. И подружиться, – возразила я.

Соблюдать приличия – да, но дружить мы не обязаны.

А зачем соблюдать приличия?

Я удивленно посмотрела на Меду.

– Ладно, – согласилась она. – Будем с ней милы. По крайней мере их не восемь.

Похоже, и это уже не за горами.

Мы старались изо всех сил. Хотя манеры заносчивой семерки раздражали даже меня.

– Пятнадцать, запятая, семь, пять, три, – объявила Кэндис, пока мы еще записывали условия задачи. Мы сидели за столом в зале, и одна из них заглядывала через плечо Кванты.

Я знала, передала Кванта.

Меда все равно записала условия задачи; мы искали решение, а Кэндис ждала, притопывая ногой – вся семерка.

– Пятнадцать, запятая, семь, пять, три, три, – сообщила Меда.

– Я округлила, – ответила Кэндис. – Одна из нас, – она кивнула в сторону близняшки слева, – специализируется на математике. Понимаешь, семеро могут себе это позволить. Специализацию.

У каждого из нас тоже своя специализация, хотели ответить мы, но я призвала всех к скромности. Она специализируется на стервозности.

– Ты очень умная, – дипломатично сказала Меда. Даже без напоминания.

– Да, – согласилась Кэндис. Она стояла так близко, что резкий запах ее химических мыслей щекотал ноздри и отвлекал. Это почти неприлично – подходить вплотную, чтобы наши мысли смешивались. Разумеется, мы не понимали ее – феромоны лишь выдавали самодовольство. У каждого кластера индивидуальная химическая память, передающаяся через руки и отчасти по воздуху. Легче всего обмениваться мыслями, когда соприкасаешься запястьями, где расположены сенсорные подушечки. Феромоны, транслирующие настроение и эмоции, имеют более общий характер. Очень часто они совпадают у разных кластеров, особенно из одних яслей. Так что подходить вплотную – хамство с ее стороны, хотя наши мысли и не смешивались.

Она не понимает, передала я, коснувшись подушечки на левом запястье Мануэля. Маленькая еще.

В этом возрасте мы были умнее.

Мы обязаны проявлять дружелюбие.

– Хочешь искупаться после обеда? – спросила Меда.

Кэндис поспешно замотала головой, и все семеро взялись за руки в поисках консенсуса. Мы почувствовали распространившийся в воздухе резкий сладковатый запах химических мыслей и недоумевали, почему такая ерунда, как купание, требует консенсуса.

– Мы не купаемся, – наконец объявила она.

– Никто?

Еще одна пауза. Снова замелькали, сцепляясь, руки.

– Никто.

– Ладно. А мы все равно поплаваем в пруду.

Запах усилился. Головы семерки склонились друг к другу, подушечки соединились на долгие десять секунд. Интересно, что тут такого сложного?

– Мы пойдем с вами. – Решение наконец было принято. – Только в грязную воду не полезем.

– Как хочешь, – ответила Меда, и мы пожали плечами. После физики пришел черед биологии, и тут Матушка

Рэдд проинструктировала нас подробнейшим образом. Ее ферма не совсем обычная; при ней имеются теплицы и лаборатория с генными анализаторами и сплайсерами. Сотня гектаров лесов, прудов и полей – все это эксперимент Матушки Рэдд, в котором часть работы доверили нам. Мы воссоздавали местную природу, восстанавливая флору и фауну такой, какой она была до Исхода и Генетических войн. Матушка Рэдд конструировала кластеры бобров. Нам позволялось экспериментировать с утиными кластерами.

Кэндис пошла вместе с нами, чтобы понаблюдать за последним вариантом утки – выводком утят. Используя методы генной инженерии, мы пытались наделить их особым свойством, способностью обмениваться химической памятью – естественно, своей, утиной. Ученым удалось подобным образом модифицировать некоторые виды млекопитающих, но с другими классами хордовых пока ничего не выходило. Хотелось закончить работу над утиным кластером до начала Научной ярмарки, которая обычно устраивается в конце лета.

Мы выпустили утят – два разных модифицированных выводка – у пруда на ферме и каждое утро наблюдали за их поведением.

Бола скрылся в камышах, а остальные притаились, вслушиваясь в его мысли, которые доносил ветер. Химическая память – вещь очень хрупкая, на большом расстоянии ее трудно улавливать, однако, сосредоточившись, мы могли понять, что он видит и думает.

– Где же утки? – спросила Кэндис. – Ш-ш!

– Я их не вижу.

– Вспугнешь!

– Отлично. – Вся семерка одинаковым жестом скрестила руки на груди.

От Болы приходило изображение утят, которые тыкались друг в друга клювами у самой кромки воды. Они были покрыты желтым пухом, на месте которого еще не выросли перья.

– Видишь? Один из них заметил кусочек мха, и остальные тут же прибежали!

Может, он позвал их писком. А может, это случайность.

Вокруг пруда мы установили датчики феромонов, чтобы регистрировать обмен химической памятью внутри утиного кластера. До сих пор нам не удалось ничего обнаружить, и теперь мы пытались с помощью наблюдений доказать, что утята мыслят как единое существо.

– Ути-ути, иди сюда!

– Кэндис! – завопила Меда.

Утенок, собиравшийся забраться на ладонь Кэндис, убежал вместе остальными. – Что?

– Может, ты не будешь вмешиваться в наш эксперимент?

– Я просто хотела его подержать.

– А нам нужно, чтобы он оставался диким и не привязывался к человеку.

– Отлично. – Она повернулась и пошла прочь. Все правильно – ведь это мы проводим тут каждое лето. Это наша ферма.

Да, лето будет долгим, передал Стром.

В тот день мы отправились купаться одни, а вернувшись, нашли Кэндис в лаборатории, где она создавала собственную утку.

Замечательно.

– Смотри! У меня тоже будет утка!

Смотреть не хотелось, но я предложила хотя бы притвориться, что нам интересно.

Кэндис показала последовательность генов, которой она воспользовалась – модифицированную цепочку, применявшуюся при работе с бобрами.

– Мы уже это пробовали, – заметила Меда.

– Знаю. Видела ваши записи. Я встраиваю другую обонятельную цепочку.

Она смотрела наши записи!

В защищенном паролем компьютере.

Я призывала к спокойствию, но лицо Меды исказилось от ярости.

– Удачи, – сквозь зубы процедила она, и мы ретировались.

В сарае Меда дала волю чувствам, слишком сильным для химических мыслей. Ее эмоции заполнили чердак, и, свиньи, которых создавала Матушка Рэдд, взволнованно захрюкали.

– Она крадет наш проект! Она крадет наши записи! Пусть катится отсюда!

– Просто она хочет поучаствовать. Никто в это не поверил.

– Мы не должны подозревать ее в дурных намерениях, – настаивала я.

Мануэль зарычал, и его ярость оставила в воздухе извилистый след.

– Никому не запрещено участвовать в конкурсе по генной инженерии на Научной ярмарке.

Мы должны что-то предпринять. Но что?