Текст книги "Знакомьтесь — Вернер Херцог"

Автор книги: Пол Кронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Когда вы впервые услышали об императоре Жане-Беделе Бокасса, которому посвящено «Эхо темной империи»?

Впервые я побывал в Центральноафриканской Республике[88]88
  См.: Brian Titley, Dark Age, The Political Odyssey of Emperor Bokassa (McGill-Queen's University Press, 1997).


[Закрыть] в период работы над «Фата-морганой». Мы оказались там после того как нас выпустили из тюрьмы в Камеруне. Бокасса был тогда у власти, и я немного знал о нем из газет. Меня сразу заинтересовала зловещая аура, окутывающая этого невероятного человека, поистине дикую личность. И сам Бокасса, и его правление были окружены множеством безумных историй. Кино, как мне кажется, призвано проливать свет на наименее доступные пониманию свойства человеческой природы, являя либо грезы, либо кошмары – в данном случае, безусловно, кошмары. Подобно Нерону или Калигуле, Гитлеру или Саддаму Хусейну, Бокасса был человеком с темной душой, и фильм, который я снял о нем, стал попыткой исследования этих черных внутренних ландшафтов.

О Бокасса известны сотни запредельных историй, большинство из которых подтверждены документальными свидетельствами. Например, как он велел казнить детей, которые не носили школьную форму, или как он потратил треть государственного бюджета на коронацию. Он без разбора бросал людей на съедение крокодилам и, по всей видимости, был отцом сорока четырех детей. Чем глубже мы копали, тем больше неописуемых трагедий, достойных Шекспира, представало перед нами. Вот история о двух Мартинах, она вполне могла бы стать сюжетом для фильма. Когда Бокасса воевал в Индокитае, он встретил там женщину, и у них родилась дочь по имени Мартина. Придя к власти, он решил разыскать ее и привезти в Африку. Но сначала ему по ошибке доставили девушку, которая оказалась ненастоящей Мартиной. Когда Бокасса наконец нашел свою дочь, он великодушно позволил «фальшивой» Мартине остаться. Девушкам в один день устроили пышные свадьбы, но вскоре обоих мужей казнили. Один из них был замешан в убийстве новорожденного ребенка другого. Бокасса решил отослать «фальшивую» Мартину обратно во Вьетнам. Ее посадили на самолет, который вернулся через полчаса. Стало ясно, что ее выкинули над джунглями.

Вы не хотели взять интервью у самого Бокасса?

Бокасса еще был жив в то время, но, к сожалению, нам не удалось поговорить с ним в тюрьме. После свержения с престола он бежал во Францию и был заочно приговорен к смертной казни, но через несколько лет, устав от французской зимы, замерзший и тоскующий по дому, он купил билет на самолет, полагая, что его будут встречать как Наполеона, вернувшегося из ссылки, и весь народ падет ниц перед ним. Разумеется, его сразу арестовали, судили и снова приговорили к смертной казни. Затем приговор заменили на пожизненное заключение, потом на двенадцать лет тюрьмы, потом на домашний арест. Мы получили разрешение президента Колингбы на интервью с Бокасса, и он сам хотел встретиться с нами. Но перед самой поездкой в тюрьму, нас арестовали и выслали из страны по приказу министра внутренних дел. Я так понял, что министр был замешан в каких-то преступлениях во времена правления Бокасса и не хотел, чтобы мы совались, куда не следует. Но я видел съемку Бокасса в камере: французы засняли его в качестве доказательства, что они его не казнили – на тот случай, если с Бокасса что-нибудь случится.

Он действительно ел человечину?

Посол Германии в Центральноафриканской Республике рассказал мне, что однажды после казни, на которой присутствовала пресса и дипломатический корпус, солдаты бросились к телу, вырвали печень и съели. Так они демонстрировали, что к ним перешла сила убитого. Работая над фильмом, я разговаривал с огромным числом людей, которым было что рассказать о Бокасса, и понял: когда об одном человеке гуляет столько слухов, когда слышишь одни и те же легенды снова и снова от самых разных людей – происходит качественное изменение, и домыслы становятся фактами. Приходится верить.

Истина не доступна нам, но факты – вполне. Вы хотите факты? Пожалуйста. Да, Бокасса был каннибалом. Заключения суда и ложь уцелевших свидетелей мало что значат. Факт, конечно, есть факт, но мне нравится, что тайна все же остается, и до конца это дело не будет раскрыто никогда, хотя на суде повар Бокасса дал подробные показания о пристрастиях императора в еде. Когда французские десантники, участвовавшие в перевороте, открыли огромные холодильники в императорском дворце, они нашли там замороженную половину тела министра внутренних дел. Другую половину съели на государственном банкете.

Мы разговаривали с представителями властей, и даже те, кто был в оппозиции режиму Бокасса, категорически отрицали, что он ел людей. Признать, что в их стране происходило подобное, значило бы бросить тень на всю Африку. Так в Мексике продолжают утверждать, что ацтеки не приносили человеческих жертв и не занимались каннибализмом, – потому что это постыдно. Они выдвинули дурацкую теорию: это испанцы все выдумали, желая очернить ацтеков. Но каннибализм, определенно, присутствует в человеческой природе. Меня всегда интересовал этот феномен, потому что он напрямую связан с очень древней, затаенной частью нашего подсознания. Да, мы переросли каннибализм, но такие люди, как Бокасса, – пример того, что он может снова проявиться. Взять, например, нацистов. Немцы были достойным народом – величайшие философы, композиторы, писатели и математики. И всего за десять лет они учинили варварство, чудовищнее которого не знала история.

Как вы познакомились с Майклом Голдсмитом, который рассказывает зрителю историю режима Бокасса?

Я встретил Майкла Голдсмита уже после того, как решил снимать этот фильм. Не помню точно, где мы познакомились. Понимаете, те, кто побывал в Центральноафриканской Республике в период правления Бокасса или в Конго во время хаоса, как-то находят друг друга – так же как те, кто когда-то пересек Сахару. Не то, чтобы существовало какое-то «сообщество», нет. Я не могу объяснить, что конкретно связывает этих людей, они просто узнают друг друга. Как это случилось со мной и с польским писателем и философом Рышардом Капущинским, который много лет прожил в Африке[89]89
  Рышард Капущинский (1932–2007, Польша) написал множество книг о своих путешествиях по Африке, Латинской Америке и Ближнему Востоку. Сам он называл жанр, в котором работал, «пешая литература», что очень перекликается со словами Херцога (см. гл. 9). На вопрос, что помогло ему найти свое призвание, он ответил: «Даже не знаю. Отец? Детские годы? Может быть, я ощутил его, когда увидел людей, которым нечего ждать от жизни. Но главное, я понял: чтобы хоть что-то узнать об этих культурах – Руанды или, скажем, Эфиопии – и суметь рассказать о них, надо в какой-то мере обладать пылом, смирением и юродством миссионера. Если останавливаешься в „Хилтоне“ и „Шератоне“, никогда ничего не узнаешь и никогда ничего не напишешь». См. автобиографию «Черное дерево», перевод с польского С. Ларина. М.: МИК, 2002.


[Закрыть]. Капущинский был одним из немногих, кто выжил в кошмаре Восточного Конго начала шестидесятых. За полтора года его сорок раз арестовывали и четырежды приговаривали к смертной казни. Это очень сильная личность, воплощенное спокойствие и проницательность. Однажды я спросил у него, какое испытание из всех, что ему пришлось пережить, было самым ужасным. Он спокойным тоном ответил, что однажды в его крошечную камеру бросили полсотни ядовитых змей. «Это было не очень приятно. Я поседел за пять дней», – вот и весь его комментарий.

Майкл Голдсмит – журналист, которого в семидесятые годы Бокасса отправил в тюрьму по обвинению в шпионаже и приговорил к смертной казни. Более того, он собственноручно избил Голдсмита до полусмерти императорским скипетром. Майкл очень хотел вернуться и посмотреть, что стало со страной после свержения Бокасса. Когда съемки окончились, Голдсмит уехал в Либерию и пропал. Стало известно, что его захватила в плен группа повстанцев, состоящая из детей. Восьмилетние мальчики в лохмотьях, вооруженные автоматами Калашникова и винтовками М-16, стреляли по всему, что движется. Голдсмит рассказывал, что часто они были пьяны или находились под действием наркотиков. Однажды они совершили налет на магазин свадебных товаров и нарядились, как жених и невеста. «Невеста» – восьмилетний мальчик в подвенечном платье с фатой и туфлях на шпильке на пять размеров больше – бешено строчила из автомата. А на «женихе» из одежды был только фрак, фалды которого волочились по земле. Очень странная картина. Голдсмита держали в каком-то здании, и у самых дверей дети застрелили прохожего. Майкл говорил, что ужасно было наблюдать, как медленно, день за днем, разлагается труп. Когда собаки растащили последние куски плоти, на дороге осталось лишь гадкое темное пятно. Голдсмит нередко попадал в подобные передряги. Он был настоящим храбрецом с наружностью библиотекаря и, конечно, глубоко чувствовал Африку. Ему удалось сбежать, и он даже был на Венецианском кинофестивале, где показывали наш фильм. Три недели спустя он умер.

Какова предыстория фильма «Эксцентрический театр махараджи из Удайпура»?

Все началось с того, что австрийский режиссер, певец и постановщик шоу Андре Хеллер пригласил меня снять грандиозное мероприятие, которое он проводил в городском дворце Удайпура, на озере Пичола, в Индии. Хеллер, в свое время организовал, думаю, крупнейшее пиротехническое шоу в Европе, и получил разрешение от махараджи устроить во дворце всего одно представление – которое вы и видите в фильме. По всей Индии для него искали фокусников, певцов, танцоров, заклинателей змей, пожирателей огня и актеров – в итоге собралось больше тысячи артистов, говоривших в общей сложности на двадцати трех языках. Мне присылают массу сценариев, но предложения такого масштаба я получаю не часто. Я согласился, потому что был знаком с работой Хеллера и знал, что у него совершенно уникальное виденье. Мероприятие проходило всего один день, но я хотел поместить его в какой-то контекст и придумал простенькую историю о дворце, который рушится в озеро, и несколько дней снимал репетиции. Для Хеллера это было, главным образом, эстрадное шоу, фестиваль жонглеров, комедиантов и пожирателей огня. Какой-то посторонний смысл он в свой проект не вкладывал. Я помог другу, получил огромное удовольствие от работы и, кроме того, впервые побывал в Индии.

Вы ходите в театр?

Я крайне не люблю театр. Те несколько театральных постановок, что я видел, были просто оскорблением человеческого достоинства. Театр стал для меня большим разочарованием и внушил такое отвращение, что я уже много лет туда не хожу. Я считаю, игра на сцене омерзительна как таковая и абсолютно неубедительна, она не живая. Псевдодраматизм, крики, фальшивые страсти – смотреть противно. И я не понимаю, чем отличаются профессиональные актеры от непрофессиональных. Важно, хорош актер на экране или нет, – и все.

Скажу даже жестче: я скорее пойду на рестлинг, чем в театр. Липовые постановочные бои, накачанные парни, объявляющие, что сегодня всех порвут, – эта поддельная драма для меня все равно лучше театра. Кроме того, я крайне неуютно себя чувствую среди театральной публики. Эти люди не такие, как я, они другие, они по-другому чувствуют и думают, живут по-другому. Я, честное слово, куда лучше бы себя чувствовал в толпе оголтелых фанатов боев без правил.

Как получилось, что вы перевели на немецкий пьесу Майкла Ондатже «Избранные сочинения Малыша Билли»?

Моя сестра – театральный режиссер. Она видела в Канаде спектакль по этой пьесе и захотела поставить ее в Германии. И попросила меня перевести. Текст практически не поддается переводу, он кишит искаженными грамматическими формами и выдуманными словами. Сестра спектакль так и не поставила, но через какое-то время издатель Карл Хансер Ферлаг, узнав, что я перевел «Малыша Билли», поинтересовался, не хочу ли я перевести одноименный роман Ондатже, потому как роман и пьеса в большой степени пересекаются. Я согласился: мне кажется, это сильная книга. О значении отдельных слов приходилось спрашивать у самого Ондатже, но порой он тоже терялся, и тогда я просто выдумывал слово на немецком, как он – на английском.

При всей моей нелюбви к театру я иногда читаю пьесы, особенно мне нравится Брендан Биэн[90]90
  Брендан Биэн (1923–1964, Ирландия) – драматург, автор пьес «Странный тип» (1956) и «Заложник» (1958).


[Закрыть]. Куда лучше читать книгу, чем смотреть постановку, потому что можно представлять себе героев, их голоса и лица. Оперу я обожаю, но не люблю ходить на чужие постановки, за очень редким исключением. Когда я слушаю оперу, я рисую в воображении целый мир – а чужое виденье меня неизменно разочаровывает. Даже вот как: образы в чужих постановках прямо противоположны тем, что у меня в голове. В итоге – сплошное расстройство.

Как насчет балета или танца?

Это мне вообще чуждо. И концерты я тоже не люблю, потому что, когда вижу оркестр, я перестаю слушать. Я слежу, как пальцы басиста бегают по грифу, и вся музыка проходит мимо меня. Я слишком увлекаюсь тем, что происходит на сцене. Поэтому предпочитаю записи, так я куда лучше слышу музыку. Да, и на выставки я не хожу. Мне не нравится мир вернисажа. Вот уж где собирается самая мерзкая публика.

А музеи?

Я почти и не бывал в музеях. Для меня поход в музей – настоящая проблема. Можете мне не верить, но, начиная с ранней юности, я четырнадцать раз был в Афинах и только в последний свой приезд набрался мужества и поднялся на Акрополь. Окружающим это недоступно: «О, вы были в Афинах! Ну и как вам Акрополь?». В Лондоне я раз пошел в Британский музей посмотреть на Розеттский камень. Расшифровка древнеегипетских иероглифов – поистине колоссальное достижение. Сколько понадобилось знаний и труда, просто в голове не укладывается! Но, как правило, музеи меня пугают. И еще рестораны с вышколенными официантами. Сама мысль о том, что меня будет обслуживать официант, приводит меня в ужас, а если еще и обстановка чересчур формальная, – это для меня настоящая пытка. В таких заведениях я близок к панике. Я скорее буду есть чипсы, сидя на тротуаре, чем пойду в шикарный ресторан. То же самое с отелями. Часто я вынужден останавливаться в отелях, но если есть хоть малейший шанс там не показываться – я всегда им воспользуюсь. Когда я приезжаю в Берлин, то лучше посплю дома у сына на полу, чем на кровати в гостинице. Я прекрасно приспособился жить на плоту, когда мы снимали «Агирре». Дело не в деньгах и не в физическом комфорте – просто я не переношу отели.

Мы говорили о том, как для вас были важны «Загадка Каспара Хаузера» и «Носферату», потому что эти фильмы, по выражению Лотты Айснер, помогли создать атмосферу «возрожденной подлинности» немецкой культуры. Вы однажды сказали, что помимо «Heimaifilm» немецкий кинематограф породил только один еще жанр – довоенный «Bergfilm», или «горный фильм». Является ли картина «Крик камня» попыткой установить связь с этими жанрами немецкого кино?

В двадцатые годы немецкие режиссеры, такие, как Луис Тренкер[91]91
  Луис Тренкер (1882–1980, Италия) – прежде чем стать крупным писателем и режиссером, работал проводником в Альпах. Также снимался в паре с Лени Рифеншталь в «горных фильмах» Арнольда Фанка.


[Закрыть] и Арнольд Фанк[92]92
  Арнольд Фанк (1889–1974, Германия) – писатель, продюсер и режиссер. В детстве Фанк много бывал в швейцарских Альпах, впоследствии увлекся геологией, что помогло ему стать, возможно, ярчайшим режиссером, работавшим в жанре «горного кино». См.: Thomas Elsaesser, Weimar Cinema and After (Routledge, 2000), pp. 391– 4.


[Закрыть], снимали много «горного кино». Впоследствии этот жанр, увы, подстроился под нацистскую идеологию, и потому, вероятно, сегодня эти фильмы несколько забыты. Мне импонировала идея создания современного «горного фильма»[93]93
  «Bergfilm» [горный фильм] – жанр, крайне популярный в Германии в 1920-е и 1930-е. Отличительные черты: чрезмерная мелодраматичность, патриотизм, герои, бросающие вызов смерти на горных вершинах и документальный стиль съемки (большинство фильмов снималось на натуре). Типичный пример «горного фильма» – «Das Blauche Licht» [ «Голубой свет»] (1932) Белы Балаш и Лени Рифеншталь с Рифеншталь в главной роли.


[Закрыть], как, например, «Охотничьи сцены в Нижней Баварии» Петера Фляйшмана, который, использовав элементы традиции «Heimatfilm»[94]94
  «Heimatfilm» – невероятно популярный жанр послевоенного немецкого кинематографа. «В Heimatfilm изображен мир, в котором торжествуют традиционные ценности: любовь побеждает социальные и экономические преграды. Действие обычно происходит на фоне идиллических сельских пейзажей Германии с непременным украшением „майского дерева“ и прочими фольклорными традициями» (Elsaesser and Wedel, p. 133).


[Закрыть], наполнил жанр новым содержанием. Но я бы не стал проводить аналогий между «Криком камня» и мелодрамами двадцатых годов с Лени Рифеншталь[95]95
  Лени Рифеншталь (1902–2003, Германия) – популярная актриса 1930-х, режиссер и фотограф. После войны репутация Рифеншталь вызывала массу споров в связи с пропагандистским фильмом «Триумф воли», который она сняла по заказу нацистской партии в 1934 г. См. фильм Рэя Мюллера «Прекрасная и ужасная жизнь Лени Рифеншталь» (1993).


[Закрыть], тем более что я их и не смотрел. Рифеншталь и ее работа как режиссера в эпоху Третьего Рейха – очень скользкая тема. У меня нет осмысленной позиции на этот счет, и я не рискнул бы делать выводы.

Должен сказать, «Крик камня» рождался в муках. У Райнхольда Месснера, вместе с которым мы работали над «Гашербрум – сияющая гора», была интересная задумка: снять фильм, основанный на реальной истории о предположительно первом успешном восхождении на Серро-Торре, трехкилометровый остроконечный пик. Маэстри, тот самый итальянский альпинист с дрелями утверждал, что добрался до вершины, однако сей факт был поставлен под сомнение – главным образом потому, что напарник Маэстри не вернулся из экспедиции, и тело его так и не было обнаружено. Вальтер Заксер, директор многих моих картин, ухватился за этот сюжет, и вместе со своим коллегой написал сценарий. С самого начала Вальтер был главной движущей силой фильма. Их идеи мне сразу понравились, однако в работе было много слабых мест, особенно диалоги. Я не знал, смогу ли подать сценарий так, чтобы это не вызывало у меня внутреннего протеста, поэтому сомневался, браться ли вообще за дело. Но в конце концов мы пришли к соглашению, я согласился участвовать и перво-наперво взялся за сценарий. К сожалению, пытаться внести какие-то существенные изменения было все равно, что биться лбом о стену. Слава богу, хоть подбор актеров остался за мной. Единственный персонаж, в котором мне позволили что-то изменить, – это Беспалый, сыгранный Брэдом Дурифом скалолаз, оставляющий на вершине фотографию Мэй Уэст. Сценарий нуждался в переработке, но, поскольку мне вмешаться не позволили, я даже не могу назвать «Крик камня» своим фильмом.

Опыт, полученный при работе с Месснером над фильмом «Гашербрум – сияющая гора», пригодился вам на съемках «Крика камня»?

Да, в определенной степени. Серро-Торре – самая опасная, самая труднодоступная и самая экстатическая гора на планете. Нигде в мире нет ничего подобного. Это скорее символ смертельного страха, нежели просто вершина. Остроконечный базальтовый пик высотой три тысячи триста метров, уходящий прямо в небо, много лет считался недоступным для скалолазов. Первое успешное восхождение на Серро-Торре было зафиксировано только в середине семидесятых. На Эверест альпинисты поднимались, наверное, раз в двести чаще. Понять, почему эта гора внушает такой страх, можно, лишь увидев ее своими глазами. Дело не в высоте, главную трудность представляют отвесные скалы и погодные условия. Почти круглый год там бушуют бури, и вершина скрыта от глаз. Я говорю «бури», потому что в нашем языке просто нет слова для этого явления. Скорость ветра на вершине достигает двухсот километров в час, и тебя обстреливает градинами размером с кулак. Как бы вы ни цеплялись, даже в кошках вас все равно снесет. На соседней с Серро-Торре горе я наблюдал незабываемое зрелище: под ударами ветра водопад, словно фонтан, забил вертикально. Мощная струя воды взметнулась в воздух и растаяла туманом.

А вы сами были на вершине Серро-Торре?

Я дважды поднимался на вершину – оба раза, естественно, на вертолете. Я должен был представлять себе площадку, чтобы мы могли снять конкретные сцены. Несколько раз я висел на склоне рядом с актерами, контролируя съемочный процесс. Помню, во второй раз я был на вершине с актером Витторио Меццоджорно. Мы вышли из вертолета, я оборачиваюсь и вижу, что он распластался на земле и отчаянно цепляется за лед. Он посмотрел на меня, и я спросил, что случилось. А он отвечает робко: «Хочу встать, но тело не слушается. Подождешь пару минут?» Витторио был очень напуган, и, странным образом, это укрепило нашу дружбу.

Возможно, на Витторио произвел сильное впечатление наш разговор с альпинистом Хансом Каммерландером, который был напарником Месснера в «Гашербруме», а также сыграл небольшую роль в «Крике камня». Мы осматривали вырубленную во льду пещеру на горе, где хранился запас провизии на восемь дней на тот случай, если нам придется укрываться от непогоды. Трос, державший все это хозяйство, отвязался, и мы с Хансом попытались закрепить его. Увидев, что я тянусь за болтающимся тросом, он схватил меня за плечо: «Не наклоняйся вперед, шагай только прямо, иначе начнешь скользить. А если начнешь скользить – считай, все. Поедешь вниз все быстрее и быстрее, а потом – два километра полета». Он посмотрел мне в глаза и добавил: «Обещай мне одну вещь. Если сорвешься – насладись видом».

Вы говорили, что взялись за проект «Гашербрум – сияющая гора», чтобы понять, возможно ли в принципе снять такой фильм, как «Крик камня». И в итоге вроде бы решили, что невозможно. Какие трудности возникали в работе?

Один раз мы с актером и чемпионом мира по свободному восхождению Стефаном Гловачем и одним из операторов – тоже альпинистом – отправились на вертолете на горный хребет неподалеку от Серро Торре, чтобы снять эпизод. Обычно перед съемками команда альпинистов проводила серьезные подготовительные работы: они строили укрытие, доставляли наверх провизию и оборудование – и только потом поднимались актеры и съемочная группа. Но мы десять дней не могли работать из-за бури, и вдруг – тихая, ясная ночь и чудесное безветренное утро. Ничто не предвещало беды, и мы опрометчиво решили лететь немедленно, не выслав вперед бригаду. Нас высадили на хребте, мы двинулись к площадке, и тут краем глаза я вижу то, что можно увидеть только раз в жизни. Вопиющий кошмар. Со всех сторон на нас стремительно наступают огромные тучи. Я бросился к рации – вертолет еще не скрылся из виду. Машина развернулась, но когда нас разделяло каких-то пятьдесят метров, ударила буря. Нас накрыли облака, поднялся ветер под двести километров в час, температура упала на тридцать градусов. За двадцать секунд мои усы превратились в ледышку. Вертолет буквально отшвырнуло от нас, и мы остались одни – без спальников, без палаток, без еды и тросов. Из снаряжения только два ледоруба. Мы должны были как можно скорее зарыться в снег, иначе через несколько часов замерзли бы насмерть.

Мы провели в этой снежной пещере чуть больше двух суток. Обойтись без еды пятьдесят часов можно, но вода – другое дело. Надо выпивать минимум галлон воды в день, иначе легко обморозить пальцы на руках и ногах. Обезвоживание – причина девяносто пяти процентов ампутаций пальцев. Спустя двадцать часов оператору, парню очень крепкому, стало худо. У него поднялась температура, начались судороги, и он передал по рации на базу, что эту ночь не переживет. У нас была рация, которую мы включали только раз в два часа, чтобы экономить заряд. Недвусмысленное сообщение встревожило нашу команду в долине, и они выслали две спасательные группы по четыре человека. Самый сильный из них по пути начал бредить, сбросил перчатки на ледяном ветру и принялся щелкать пальцами. Требовал официанта, чтобы рассчитаться за капучино. Остальные решили отвести его вниз на ледник, но сошла лавина, и их утащило на двести футов в сторону. Один из спасателей потерял темные очки, и ему грозила снежная слепота. Им ничего не оставалось, как тоже вырыть пещеру в снегу. Буря не утихала пятьдесят часов, затем облака на десять минут разошлись, и за нами прилетел вертолет. Пилот был в панике и не мог ждать, пока все заберутся в кабину, так что последнему, то есть мне, пришлось втиснуться в металлическую корзину за бортом и держаться за алюминиевую перекладину. Когда мы приземлились, оказалось, что моя рука намертво примерзла к поручню. Мы не могли ее отодрать. Тогда один из аргентинских скалолазов помочился на нее, и я был спасен.

В начале девяностых вы возглавляли Венский кинофестиваль и сняли в Вене цикл из восьми получасовых фильмов «Урок кино». Гости ваших лекций – прямое подтверждение тому, что кино – воистину искусство невежд и истоки кинематографа, вне всяких сомнений, – «сельские ярмарки и цирк».

«Урок кино» продемонстрировал широкой публике, как, по моему мнению, должна быть устроена киношкола. Каждый день в цирковой шатер на фестивале приходили разные гости. Например, нью-йоркский иллюзионист Джефф Шеридан. Как и мой сын Рудольф (он тоже иллюзионист и учился у Джеффа), – я безмерно восхищаюсь тем, как этот человек творит перед публикой волшебство, не произнося за все представление ни слова. Иногда я жалею, что я режиссер, а не иллюзионист. Я бы работал на улице, в непосредственном контакте с людьми, устраивал бы маленькие спектакли с помощью одних только рук, как Джефф Шеридан. Мастерство иллюзиониста в том, что он может направить наше внимание туда, куда ему нужно, – и это, безусловно, один из секретов и кинематографа тоже. Режиссер должен завладевать вниманием зрителей настолько, чтобы они следовали за каждым поворотом сюжета. Недаром великий первопроходец кинематографа Жорж Мельес[96]96
  Жорж Мельес (1861–1938, Франция) считается одним из основоположников мирового кинематографа. Иллюзионист по профессии, в 1897 г. он построил в Париже первую в Европе киностудию, а в 1902-м снял свой самый знаменитый фильм «Путешествие на Луну».


[Закрыть] до того как начал снимать кино, работал иллюзионистом. Как сказал Джефф, главная задача иллюзиониста – сокрушить логику и рациональность. Кино похоже на реальность, но на самом деле это лишь сложная иллюзия.

Другим моим гостем был Филипп Пети[97]97
  Филипп Пети (р. 1949, Франция) – иллюзионист и канатоходец. Шестого августа 1974-го стал первым (и в конечном итоге единственным) человеком, прошедшим по канату, натянутому между башнями-близнецами Центра мировой торговли в Нью-Йорке. См.: Philippe Petit, On the High Wire (Random House, 1985) и To Reach the Clouds: My High Wire Walk Between the Twin Towers (North Point Press, 2002). В 2008 г. режиссер Джеймс Марш снял о Пети картину «Человек на проволоке», получившую «Оскар» как «Лучший документальный фильм» (прим. переводчика).


[Закрыть], канатоходец и по совместительству эксперт по вскрытию замков – вот навык, необходимый каждому режиссеру. Представьте: нужно снять эпизод на улице, а поперек кадра стоит грузовик, и его необходимо убрать. Когда я оказался в такой ситуации и хозяин не согласился переставить машину, я вскрыл ее, откатил на сотню ярдов, а через пару часов вернул на место.

Герой серии «Фантастические пейзажи и алгебраизация немыслимых пространств» – Камаль Сайфул Ислам, специалист по космологии из Бангладеш, работавший в свое время в мюнхенском Институте Макса Планка. Я показывал на экране детали фантастических пейзажей Альтдорфера, Геркулеса Сегерса, Грюневальда и Леонардо да Винчи и рассказывал о внутренних пейзажах в кинематографе. Камаль Сайфул Ислам говорил, что существуют пространства, недоступные человеческому разуму, однако подтвержденные алгебраическими методами. Например, бутылка, у которой есть внутренняя поверхность, но нет внешней. Он говорил о кино будущего, доказывая существование объектов и образов, которые мы на сегодняшний день не можем представить. Я тогда подумал о временах Колумба, когда люди не решались плыть на Запад, потому что боялись упасть с края Земли. Сегодня любой школьник объяснит, почему это невозможно, и почему сила тяжести удерживает нас на поверхности, как далеко бы мы ни отправились. Как знать, может быть, когда-нибудь появится кино, которое сегодня так же непостижимо для нас, как понятие гравитации – для современников Колумба.

Ничего, что ни одна живая душа в шатре не понимала эту экзотическую абстрактную математику. С неистовым увлечением мы обсуждали темы, которые давно меня занимают, например, неподвижное положение во вселенной. Это легко объяснить на примере трехмерного пространства: если вы повеситесь на чердаке и кто-нибудь найдет ваше болтающееся тело – что должен сделать этот человек, чтобы зафиксировать труп в неподвижном положении? Ответ прост – одной веревкой привязать вас за лодыжки к полу, чтобы вы не раскачивались, а другой – за пояс к стене, чтобы не крутились вокруг своей оси. Но сколько веревок потребуется, чтобы зафиксироваться во вселенной в абсолютно неподвижном положении?

Надеюсь, те, кто приходили на наши лекции, поняли главное: чтобы стать режиссером, нужна не учеба в классической киношколе, а неуемное воображение и ум, смятенный самыми неожиданными вопросами. «Фицкарральдо», как вы знаете, возник из тайны доисторических людей и гигантских валунов.

Но вы ведь наверняка применяете в работе аналитический подход. Ну, хотя бы в какой-то мере. Вы же говорили, что поняли, из чего складывается кино, когда шла речь о «Зорро» и «Докторе Фу Манчу».

Я бы не стал называть это «аналитическим» подходом, я вообще не очень склонен к анализу. Тогда, в детстве, я просто неожиданно стал смотреть кино по-другому, спрашивать себя: почему в фильмах о Зорро на ранчо никогда не бывает кур? Почему герой вестерна никогда не ест лапшу? Почему у Зорро черный костюм, хотя обычно в черном Плохой? В финальной перестрелке Хороший стреляет слева направо или справа налево? Это, конечно, не анализ в традиционном смысле.

Я очень быстро понял, что большинство режиссеров придерживаются определенных правил. Представьте себе героя вестерна в кровати под уютным пуховым одеялом. Это же в принципе невозможно! Если ковбой устал, он ложится прямо у костра, положив под голову седло и накрывшись грубым одеялом. Единственное исключение – когда он поднимается на второй этаж салуна, в комнату хорошенькой певички и ложится на идеально заправленную постель. Но обязательно на покрывало – не под него, – скрестив ноги и закинув сапоги со шпорами на медную решетку кровати. О том, чтобы накрыться одеялом, и речи быть не может! Хороший всегда появляется из ниоткуда, верхом на лошади, а уходя, скачет вдаль, исчезая за горизонтом. Всегда остается загадкой, откуда прибыл герой, и куда направляется. Кроме того, как мне кажется, существуют очень строгие, непреложные, как и другие законы этого жанра, правила относительно главной перестрелки. Подобные прочно укоренившиеся вещи указывают на противопоставление кочевого и оседлого образа жизни.

По той же причине в вестернах не найти ни одной курицы. Понятно, на настоящих ранчо кур было полно, но домашняя птица – признак оседлости, а оседлость в мире вестернов неприемлема. Еще можно спросить себя, чем же питается ковбой? Разумеется, он никогда не ест в помещении, хотя выпить может. Но непременно виски, и чтобы стакан проехался по барной стойке. Ни при каких обстоятельствах ковбой не может пить апельсиновый сок! Сок такое же табу, как спагетти. Чтобы герой ел лапшу или картошку? Никогда. Только фасоль и бекон, поджаренные на сковороде на костре. Ни при каких обстоятельствах он не может приготовить себе яичницу, это было бы нарушением железных законов вестерна. А кофе обязательно черный, без сахара, обязательно крепкий и обязательно из жестяной кружки. В общем, не то чтобы это имело непосредственное отношению к анализу, но и не настолько глупо, как может показаться на первый взгляд. Задавайте себе вопросы, ищите скрытые механизмы – и вы найдете великое множество других правил вестерна или любого другого жанра.

Расскажите о вашей лекции «Чувство направления в кино».

Я люблю путешествовать пешком, при этом очень важно правильно ориентироваться – меня пугает возможность сбиться с пути. Обратите внимание, когда вы садитесь за стол с братом, или сестрой, или с любым другим членом семьи – все, не задумываясь, занимают строго определенные места. У меня то же самое происходит, когда я иду в кино. Я обязательно должен сидеть слева от центра экрана, а если я пришел с компанией, важно, чтобы мой спутник или спутница сидели от меня справа – только так мне будет комфортно. Понятное дело, сесть так получается не всегда, но если я не сижу в соответствии со своей внутренней ориентацией, то чувствую себя неуютно.

Лекция посвящена не только моей потребности в четком направлении, но и невысказанным потребностям зрителей. Классический случай – воображаемая оптическая ось между двумя актерами, которую не должна пересекать камера, иначе герои будут смотреть в одну сторону, а не друг на друга. Если актеров трое, тут уже немного сложнее. Если бармен наливает выпить двум посетителям – все просто, осью может служить барная стойка, но что если стойки нет? Я очень не люблю, когда в кино «сбито направление». И учиться надо на таких фильмах, как «Ватерлоо»: три армии движутся с трех сторон, встречаются на поле битвы, и абсолютно ясно – кто, куда и откуда наступает. «Агирре» во многом завязан на чувстве направления: отряд идет вперед с конкретной целью, но в какой-то момент сбивается с курса и к концу фильма начинает ходить кругами. Вопросы направления и ритма не решаются при монтаже, все определяется непосредственно на съемочной площадке.

В этом отношении я очень люблю один из фильмов Жан-Пьера Мельвиля. Цыгану-гангстеру назначают встречу другие бандиты, и он заранее тайком осматривает чердак, где должен состояться разговор. Он прикидывает, как все будут сидеть и куда он будет пятиться, когда на него наставят пистолет. По логике получается, что его оттеснят к шкафу. Он репетирует, как будет стоять с поднятыми руками и прячет на шкафу пистолет, чтобы в решающий момент дотянуться до него правой рукой. Но один из соперников видит, как цыган выходит из здания, и решает проверить, что он там делал. Он тоже разыгрывает по ролям предстоящую встречу и находит пистолет. Неожиданно главными героями фильма становятся пространство и ориентация в нем. Это очень характерно для фильмов Мельвиля, за что я их и люблю.