Текст книги "Двойное преступление на линии Мажино. Французский шпионский роман"

Автор книги: Поль Кенни

Соавторы: Пьер Немур,Пьер Нор
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)

В комнату входит Кунц, он не в себе. «Господин капитан еще не умер»,– говорит он вполголоса.

Следом за ним входят Капель и Легэн. Они ступают на цыпочках с видом заговорщиков. Оба одинаково держат на губах палец и шепчут: «Т-ссс!»

Звук этот растет, ширится, становится невыносимым пронзительным шипением. К ним присоединяется Кунц, он громко свистит ключом от склада. Барабанные перепонки Ардана не выдерживают и громко лопаются, как от взрыва мины. Но хохот молодых людей перекрывает этот ужасный грохот.

Те трое начинают скакать вокруг постели в каком-то диком танце. «Держись, это пляска смертельных ядов,– говорит себе Ардан.– Однако они не все злодеи!» Вдруг Анна Брюшо обвила вокруг его шеи телефонный провод и стала затягивать его все туже. Сейчас он потеряет сознание.

Ардан потом рассказывал, что именно от ужаса, испытанного им во сне, он рванулся, и это разбудило его в тот момент, когда он уже начал задыхаться, и заставило броситься к балконной двери. Он споткнулся и упал, не достигнув ее, но, падая, успел выбросить вперед сжатые в кулаки руки и разбил ими стекло. По инерции он пролетел дальше и рухнул головой в пустой проем, как приговоренный к казни, над затылком которого каким-то чудом остановился нож гильотины.

Ему еще долго пришлось бороться с ленивой расслабленностью, которая бывает у угоревших людей. С того момента, как он перестал грезить, он больше не испытывал страдания. Наоборот, у него было только одно желание – безумное желание вытянуться и не шевелиться.

Но защитный рефлекс заставил его на четвереньках выползти через раму с остатками разбитого стекла на балкон, где он понемногу пришел в себя от прохладного ночного воздуха.

Шипение доносилось из туалетной комнаты. Ардан наконец понял. Этот человек не удовольствовался тем, что приготовил для него яд. Он зашел в ванную и повернул там кран газовой колонки. К окну он подходил для того, чтобы убедиться, плотно ли закрыта дверь на балкон. Потом на кухне он отвернул кран у газового счетчика. Это просто чудо, что второе покушение не удалось.

Вдруг Ардан насторожился от внезапной мысли. Он ведь не сразу заснул после ухода убийцы. Он вспомнил, что сначала подумал о преследовании и отогнал от себя эту мысль, потом осмотрел столик у изголовья, затем размышлял о завтрашнем дне, прежде чем его одолели накопившаяся усталость и пережитое волнение. Этот человек почему-то не сразу повернул ручку крана у счетчика. Уж если капитан различил едва уловимый запах яда, a fortiori[31]31
  Тем более, и подавно (лат.).


[Закрыть] он почувствовал бы утечку газа. Он решил, что враг уже удалился, а тот затаился на кухне. Возможно, он и сейчас еще находится там, и тогда звон разбитого стекла предупредил его о провале… В таком случае он может вернуться с минуты на минуту.

На какое-то мгновение Ардан растерялся. Он посмотрел на ручные часы. Десять минут четвертого. Долго раздумывать было некогда. Сделав глубокий вдох, он зажал нос и ринулся в комнату… Быстро схватил револьвер, оставшийся лежать на постели, одним прыжком оказался у двери, безо всяких предосторожностей спустился по лестнице вниз, бегом пересек гостиную.

Лишь посреди столовой он вдруг остановился. В темной кухне кто-то задел стул. Этот звук и последовавший за ним тихий металлический щелчок дали ему понять, что враг близко и он только что взвел курок пистолета.

Ручка двери, ведущей из столовой в кухню, повернулась в одну сторону, потом в другую и замерла. Больше ничего.

Теперь двух противников, неистово стремившихся расправиться друг с другом, разделяла лишь тонкая деревянная перегородка, и каждый из них совсем рядом слышал прерывистое дыхание другого. В тот момент, когда им достаточно было проявить еще немного самообладания, слишком сильно натянутые нервы обоих одновременно сдали, подведя в самый решающий момент.

Находившийся в столовой Ардан облокотился левой рукой о стол: у него еще хватило силы на то, чтобы поднять руку и в темноте наугад выпустить всю обойму в дверь, которая находилась на расстоянии пяти-шести метров от него.

Но было поздно. Хлопнула дверь, ведущая из кухни в сад. Противник бежал, признав свое поражение. А Ардан начал медленно оседать на пол, его вырвало.

Глава IV
Ночь в форте

Когда трое явно обеспокоенных лейтенантов подошли на следующее утро к дому Ардана, они, к своему большому удивлению, увидели его на крыльце, уже одетого как на службу и если не пышущего здоровьем, то по крайней мере бодрого. Все вместе вчетвером они позавтракали в офицерской столовой.

– Я рад, что жена уехала вчера,– сказал Ардан.– Она у меня никак не может привыкнуть к такому, надо признаться, впечатляющему зрелищу, как мои приступы малярии. Сегодня ночью, например, я совершенно расклеился, да еще эта духота перед грозой. У меня была температура сорок, всю ночь мне мерещились кошмары… просто какой-то сумасшедший дом… вы не представляете, какого вздору я могу наговорить в бреду.

Он иронически улыбался, всем видом давая понять, что он не стремится, чтобы ему поверили. Впрочем, теперь, когда карты были раскрыты, не обязательно было казаться другим убедительным.

Капель поздравил его с чудесным выздоровлением. Но между ними чувствовалась теперь какая-то напряженность.

Назначенный на это утро смотр, которым Ардан руководил, как всегда, с увлечением, переключил их внимание. К одиннадцати часам рота вернулась в лагерь. Была суббота. Как только раздалась команда «разойдись!», все отправлявшиеся в увольнение поспешили в казармы. Кунц собирался провести уик-энд в семье, Легэн думал съездить в Париж, а Капелю предстояло обеспечивать дежурство на случай отсутствия Ардана, который никого не посвящал в свои планы. Но только военнослужащие, оживленно переговариваясь, разошлись, как горнист на контрольно-пропускном пункте, поочередно поворачиваясь во все четыре стороны, протрубил «офицерский сбор»:

 
«Лейтенант, капитан и майор -
У полковника сбор, у полковника сбор!»
 

Финал прозвучал совсем скорбно. Эта мелодия никогда не предвещает ничего хорошего, тем более в субботнее утро. Но то, что за ней последовало на этот раз, превзошло самые пессимистические ожидания.

Когда весь офицерский состав собрался в актовом зале, самый старший по возрасту капитан, временно командовавший батальоном, без всякого вступления сказал:

– Я только что получил приказ начать в полдень учения по боевой тревоге с занятием объекта. Нет, продолжительность учений не определена. Мне приказано: «Впредь до нового распоряжения». Очень оригинально! Тем не менее есть одна тревожная деталь: нам приказано действовать в максимально приближенной к боевой обстановке, оставить лошадей в лагере, увезти с собой кухни, снабдив их продовольствием согласно уставу, и т. д. Судя по всему, нелишне будет думать, что учения продлятся дольше, чем обычно.

Поскольку со всех сторон посыпались вопросы, командир добавил: – Вопросы мне задавать бесполезно. Я знаю не более того, что сообщил вам. Подождем прибытия нового командира. Да, он будет здесь сегодня вечером. Нет, я не знаю, кто это.

В спешке был поглощен дневной солдатский обед, и менее чем через полчаса батальон уже углубился в лес. Состояние духа его воинов было вполне в традициях французской армии, которая всегда ворчит, но шагает – этакая удивительная смесь хорошего настроения и «бузотерства», уверенности в себе и упования на Бога, метких суждений о скотстве своего ремесла и глупости начальства и плохо скрываемой гордости за приложенные усилия и исполненный долг.

Офицеры же демонстрировали перед солдатами невозмутимость либо веселость и не позволяли себе думать о горечи такого испытания и вслух сомневаться в его полезности, особенно в необходимости устраивать все это во второй половине дня в субботу. Ардан и сам пребывал в мрачном настроении. Перед этим он молча выслушал сетования окружавших его во главе ротной команды лейтенантов. В конечном счете он с ними был согласен.

– В самом деле,– сказал он,– если бы это была война. Тогда допустимо все что угодно, даже глупость. Но сейчас еще мирное время, а нам не дают хоть немного пожить по-человечески.

– По крайней мере ясно,– подал реплику Легэн,– что положение серьезнее, чем мы думаем, чем пишут об этом в газетах.

Все замолчали, задумались.

И действительно, даже официально подтверждалось, что дипломатическая атмосфера насыщена угрозами и готовыми разыграться бурями. В то время как, по последним данным, половина Австрии находилась в руках мятежников и сражения шли в предместьях Вены, фронт бывших союзников представал совершенно разобщенным и непрочным перед лицом грозной и таинственной, как сфинкс, Германии.

Италия все еще сражалась с кавалерией Святого Георгия в Абиссинии[32]32
  В результате итало-эфиопской (Абиссинской) войны 1935 1936 гг. Эфиопия была захвачена Италией.


[Закрыть], а такие войны всегда бывают затяжными и кровопролитными. Победа лейбористов в Великобритании, не изменив ни на йоту имперскую политику страны, уменьшила надежды на ее твердую дипломатическую поддержку и автоматическое военное сотрудничество на континенте… Советы, пребывая то во власти панического ужаса перед военным поражением, то в надежде ускорить взаимоуничтожение так называемых капиталистических государств, кричали «караул!», хотя на них еще никто не нападал.

А Германия, наоборот, молчала. Даже Геббельс уже в течение недели не произнес ни одной речи. Ее пресса, явно выполняя указание блюсти осторожность, ограничивалась объективными сообщениями об австрийской гражданской войне. Жестокие полицейские меры, беспощадная цензура нависли над этой большой страной как непроницаемая маскировочная сеть. Однако в последовавших один за другим трех серьезных инцидентах на чешской границе пролилась кровь. Пражские газеты обвинили Германию в проведении мобилизации.

Невозмутимая французская пресса каждый день предрекала неизбежную победу австрийского правительства. Никто даже не пытался поднять по тревоге Лигу наций, ежегодное заседание которой должно было состояться через несколько дней при всеобщем безразличии.

Что это, беспечность? Или смирение перед неизбежной судьбой?

– В конце концов,– сказал Кунц,– мировой конфликт не вырастает вот так, за несколько дней, как сюрприз.

– Сюрприз лишь для вас и для меня,– возразил Ардан.– Думаете, в июле четырнадцатого мы знали, что будет война… А на этот раз, я уже говорил вам, все будет гораздо грубее, без объявления, можете мне поверить.

– Таким образом, то, что мы делаем, быть может, не так уж и бесполезно,– подал голос Легэн.

– Помолчи ты! – воскликнул Капель.– Я вот в спешке забыл зубную щетку. Вот это ужасно.

– Придется телеграфировать о вашей оплошности во все министерства иностранных дел, быть может, это заставит их повременить с принятием решения.

Они уже приближались к объекту. На фоне входа в главный туннель четко выделялся неподвижный приземистый силуэт. Передние шеренги первыми узнали своего прежнего командира – майора Малатра и автоматически, не дожидаясь команды офицеров, начали печатать шаг. Батальон перестроился в колонну и скрылся в чреве холма, держа на марше равнение на вновь вернувшегося командира. Тот был серьезен, даже важен. Он жестом подозвал к себе командиров рот и, когда скрылся последний человек, повернулся к ним и сказал:

– Подойдите ближе, я не собираюсь разглашать конфиденциальных и секретных сведений, но кое-что я вам должен сообщить. Германия скрытно проводит мобилизацию. Война возможна, если не вполне вероятна. То, что она начнется внезапным нападением, несомненно. То, что произойдет на нашем укрепленном участке границы, сомнительно, но возможно. Надо предвидеть все. С этого момента я снова беру на себя командование объектом. Немедленно приступайте к выполнению плана по его занятию под предлогом учебной тревоги. Доклад о выполнении на моем КП в восемнадцать часов. Благодарю вас.

Он отдал честь и ушел. И все.

Когда Ардан присоединился к своей четвертой роте, она уже сложила оружие и мешки с песком в ротонде Б. Кунц выстроил солдат по стойке «смирно». Капитан подошел к ним, улыбаясь но своему обыкновению: это было его отличительной чертой – он всегда улыбался на службе. Изменилось в его поведении сегодня лишь то, что он немного дольше обычного молча стоял под устремленными на него, застывшими взглядами трехсот пар глаз, что он гораздо внимательнее вгляделся в некоторых из них, прежде чем, удовлетворенно кивнув головой, скомандовать «вольно». Он заговорил в своей обычной манере:

– Да, тяжелая работа, парни, да еще увольнение сорвалось. Но это для нашей же пользы. Теперь, когда бетон просох, мы можем пожить несколько дней на нашем объекте, акклиматизироваться здесь, отработать мельчайшие детали службы и произвести последнюю «доводку», чтобы быть в полной готовности, когда мы придем сюда по-настоящему. Ведь в один из таких дней мы закроемся здесь, внутри, чтобы остановить немцев или умереть. Но мы остановим немцев. Впрочем, сегодня рано об этом говорить. Сегодня – за работу.

На лицах людей отражалось напряженное внимание. Когда Ардан умолк, рота, вместо того чтобы встрепенуться и загудеть, как обычно, чего-то выжидала, и молчание ее было многозначительным.

– Хм! – произнес Ардан.– Всем взводам – в распоряжение своих командиров!

Шум, поднявшийся в конце одной из шеренг, заставил его повысить голос. Там уже бушевал разозленный аджюдан:

– Флоре, четыре наряда, чтобы ты научился закрывать пасть, когда ее открывает… я хотел сказать – когда говорит капитан.

Ардан вздохнул. Он питал слабость к этому Флоре, имевшему решительно все недостатки: лодырь, бузотер, спорщик и нарушитель дисциплины. Но однажды, когда измученная за день рота брала приступом машину буфетчика и один только этот парень, сидя в кювете, делал вид, что его нисколько не мучит жажда, он понял истинную причину его постоянной озлобленности. Флоре был беден, несчастлив и крайне обидчив. А вот каким образом за несколько дней Ардану удалось, как он убедился, сделать из Флоре хорошего и преданного солдата – это уже другая история.

Во всяком случае, у него он ходил «по струнке». Ардан вздохнул и решил вмешаться:

– Если ты, Флоре, можешь добавить что-то умное, скажи это громко. Чтобы все мы попользовались, так будет честнее.

Послышались смешки. Здоровенный негр-аджюдан осекся и обиженно замолк.

– Ну? – настаивал Ардан.

– Я сказал… я сказал, что происходит что-то не совсем обычное и что если это война, то мы – мужчины, и не стоит от нас этого скрывать. И еще я сказал, что если это война, что ж! Я сказал, что мы им покажем, что такое смелые ребята.

Поднялся гул голосов. Активный борец-коммунист Флоре затеял провести патриотическую манифестацию, которую службист Ардан должен был пресечь.

– Хорошо,– оборвал он.– Но до этого еще не дошло. Когда это произойдет, я вам скажу. А пока повзводно шагом марш на свои посты!

Однако он был взволнован больше, чем хотел казаться.

Взвод Легэна уходил последним, и Ардан ненадолго задержал молодого офицера.

– Vox populi[33]33
  Глас народа (лат.).


[Закрыть],– сказал он.– Какой безошибочный инстинкт! Не стоит зря стараться, их не изменить. Тем паче не отбить у них охоту понять, что происходит. Император, понимавший солдат лучше, чем кто бы то ни было, накануне сражения при Аустерлице подсаживался к ним у бивуачных костров и разъяснял свой план баталии. Теперь с ними уже никто так не разговаривает… А жаль! Однако он прав, этот Флоре, и если бы это зависело только от меня, я сказал бы им правду.

– Так это действительно серьезно, господин капитан?

– Я думаю, дело принимает плохой оборот. Сегодня вечером мы об этом поговорим.

В огромном подземном городе закипела упорядоченная, методичная, тщательно регламентированная работа, производимая без лишних усилий и ненужной спешки.

В ротонде, где они теперь все находились, Ардан, с головой ушел в выполнение своих прямых обязанностей и, слившись в одно целое с командой, начал жить жизнью форта.

У него из головы не выходило одно сравнение: объект весь в совокупности – это огромный военный завод, завод, в котором его этаж является лишь одним из цехов – современным, с усовершенствованными станками и механизмами, разделением труда, необычайно умным и гибким, способным обеспечить максимум отдачи при минимуме людей и затрат труда. Схема весьма проста: вокруг ротонды Б располагаются приводимые в действие капитаном рычаги управления частью общего целого, а в концах коридоров – то, ради чего все это существует,– машины, машины, чтобы стрелять по прямому приказу лейтенантов.

Этаж находился на уровне нескольких сот метров под землей, но здесь было светло, как днем. На КП уже наладили сеть радиотелеграфа, но аппараты молчали: телефонисты, проверив свои линии, ждали, сидя с наушниками на голове. Чуть дальше смены, которым предстояло заступать на пост только через восемь или шестнадцать часов, расположились на отдых в дортуарах. Истопники заполняли котлы центрального отопления и открывали радиаторы. Грузовики с опрокидывающимся кузовом опорожняли содержимое в угольный бункер. Маленький электропоезд не спеша отцепил и оставил на запасном пути галереи А две закрытые вагонетки, предназначенные для вывоза кухонных отбросов, и две плоские платформы, загруженные суточным запасом продовольствия для роты. Повара уже по-хозяйски распоряжались им, готовя ужин на огромных газовых плитах. Оружейный мастер проверял работу механизмов. Работающие по разнарядке бригады деловито брали на складе оружие, хрупкие детали и комплекты оборудования, которые монтируются лишь в последний момент, складывали все это на тележки, быстро и бесшумно скользившие по рельсам, и везли к казематам.

По приказу Ардана были включены сирены тревоги, они сипло завыли, но лишь на мгновение прервали работу. Получив сигнал, солдат повернул какую-то ручку, и по коридору пошла струя воздуха, плотная и ровная: это заработала компрессорная установка для подачи свежего воздуха, а главное – для вывода отравляющих газов противника.

В хозяйстве Ардана все шло хорошо, и он приступил к инспектированию хозяйства своих лейтенантов.

Отведенный каждому из них коридор кончался маленькой площадкой – уменьшенной копией ротонды А, общей для трех-четырех казематов, чистых и опрятных, как корабельные орудийные башни; через бойницы сюда проникал дневной свет. Дежурные расчеты, прильнув к оптическим приборам, через которые можно было обозревать всю равнину, опершись плечом о ствол орудия, торчащий между ящиками с боеприпасами, приступили там к своему требующему терпения ремеслу наблюдателей. Унтер-офицеры проверяли орудия, боеприпасы, механизмы, приборы. Стоило каждому из этих людей, получив приказ, выполнить несколько простых, хорошо заученных движений, и весь этот район в одну секунду мог превратиться в кромешный ад.

Ардан завершил обход на собственном наблюдательном пункте, на своем боевом посту, который он уже не покинет с самого первого момента страшной угрозы и где уже теперь, как на капитанском мостике, каждую ночь будет бодрствовать дежурный офицер.

Он настолько погрузился в атмосферу военных приготовлений, что чуть было не опоздал на доклад к майору Малатру. Вернувшись от него, он нашел своих офицеров в столовой. Они очень проголодались. Аппетит у них явно одержал верх над любопытством, и, едва дождавшись того, чтобы командир сел за стол, они буквально налетели на закуску. Какое-то время в зале стояла тишина, наконец Капель сказал:

– Вот теперь можно и поговорить. Вы узнали что-нибудь новенькое, господин капитан?

– Ну слава Богу,– ответил тот,– а то я уже думал, что вы только после бифштекса будете в состоянии интересоваться судьбами Европы, вашей страны и вашей собственной. Честное слово… как какие-то зверьки! Что-нибудь новенькое! Нет, вы просто великолепны! А ведь это, мои дорогие, просто-напросто война.

За прошедший день все уже успели привыкнуть к этой мысли. Поэтому новость была воспринята спокойно, без удивления и без эмоций.

– Строго говоря – почти война,– поправился Ардан, улыбаясь,– поскольку, согласно знаменитому выражению 1914 года, мобилизация – это еще не война. Совершенно очевидно, что немцы начали ее тайно, дня три или четыре назад, хотя они объявили Kriegsgefahrzustand только сегодня после полудня. Сосредоточение их сил, должно быть, порядком продвинулось. Следует подготовиться к контакту с их авангардом в самое ближайшее время. Ибо не забывайте, что со своими моторизованными соединениями они в первый день могут быть уже в Брюсселе, а на второй… я предпочитаю не думать об этом. Согласно предписанию, требуется хранить все в тайне от людей, пока не будет отдан приказ о мобилизации во Франции, который не заставит себя ждать.

– Как? – прошептал один из лейтенантов.– Они объявили Kriegsgefahrzustand?

– Да,– сказал Ардан.

Теперь он окончательно утвердился в своих подозрениях. Этот человек, который так настойчиво переспрашивал, как раз и был шпионом. Ведь именно начиная с Kriegsgefahrzustand он должен был каждую ночь ровно в час выходить на связь со своими немецкими шефами в пункте, расположенном где-то за пределами объекта.

Все четверо погрузились каждый в свои мысли. Когда Легэн прервал эту долгую паузу, он заговорил как будто против воли, словно что-то заставляло его, а наивная откровенность его слов всех поразила и тронула до глубины души.

– Надо признаться, я совсем не так представлял свое участие в войне. Когда я мальчишкой думал об этом, то представлял ее себе всегда как атаку, наступление с открытой грудью. Шанс остаться в живых на такой войне был мал, я знал это, но зато сколько славы! Я шел вперед, я видел врагов, которых бил, я имел под своим началом двадцать решительных парней -моих людей, мою ватагу. И если мне суждено было пасть на поле битвы, то я воображал себя обязательно у подножия дерева, лицом к солнцу и к противнику, обращенному в бегство. А теперь оказывается, что мы будем жить здесь как какие-то «технари», и если придется здесь околеть, krepieren, как говорят в Германии, то сдохнем, как крысы в норе.

– Это верно,– сказал Кунц.– Эпоха открытых и веселых войн давно прошла.

Прекратите! Вы – не какие-то «технари»,– воскликнул Ардан с внезапной горячностью.– Как только будут заряжены винтовки, вы сразу поймете, что ваша техническая профессия – ничто, а ваша роль командира – все. Вспомните аксиому: «Надежность фортификаций зависит от крепости духа военачальника, ее защищающего». Нам дали замечательную технику. Но если мы будем всего лишь «технарями», о, тогда она нам не поможет. А вот если мы будем военачальниками, немцы никогда не пройдут… Здесь нужен непоколебимый моральный дух, каменная стойкость. Речь идет о том, чтобы глазом не моргнув вынести месяцы осады, даже если половина форта будет уничтожена. Наш авторитет, наше поведение, наша решимость должны быть таковы, чтобы все знали: роль «Старого Фрица» нельзя сбрасывать со счетов, пока остается в живых хотя бы один человек и хотя бы одна палка на расстоянии вытянутой руки от него. Он перевел дух и улыбнулся:

– Я, конечно, драматизирую и прошу прощения за это. Но если вы мечтали о подвигах в труднейших условиях, то нельзя сказать, что вам не повезло.

– Вот это верно сказано, господин капитан! – воскликнул Капель. – Хватит похоронных физиономий. Здесь, кстати, очень даже неплохо. Только если нам придется оставаться здесь очень долго, я чувствую, что скоро буду весьма озабочен… В конце концов, даже пещерный человек не жил без женщины. Двадцать веков цивилизации – чтобы докатиться до такого! Вам придется поручить мне организовать…

Предложение Капеля было подробно обсуждено со всех сторон.

– А пока,– сказал Кунц, как было бы хорошо время от времени выбраться наружу, подышать воздухом, поваляться на травке, под солнышком, выкурить сигаретку…

– Такой табачок дорого тебе обойдется. Уйди-ка с поста, и часовой прихлопнет тебя без предупреждения. Спасибо. Уж лучше я потерплю.

– А все же можно доставить себе такое удовольствие и гораздо дешевле ценой небольшого восхождения по вентиляционной трубе,– мечтательно сказал Кунц.

– Ты с ума сошел,– возразил Легэн,– это невозможно.

– Нет ничего проще. Ты знаешь, они были пробиты во время выемки грунта. И служили тогда еще и в качестве аварийного выхода для рабочих на случай обвала. Для этого в стенки были вмонтированы железные скобы. Эти трубы существуют до сих пор.

– Вот это новости! – воскликнул Ардан.– Я ни о чем подобном не слыхал. Почему их потом не засыпали?

– Потому что они абсолютно никому не мешают.

– Странно, я никогда не обращал внимания на них.

И тем не менее одна из них находится буквально у вас под носом. В глубине малой галереи, возле вашего наблюдательного пункта. У нас у каждого имеется по такой трубе – над площадкой перед казематами. Но вам не повезло, господин капитан. В то время как наши пожарные лестницы в трубах имеют высоту не более пятидесяти шестидесяти метров, ваша, находящаяся в тыловой части,– гораздо выше; счастье еще, что она кончается на уровне перевала, тем не менее ее высота – в пределах двухсот метров. Думаю, вам лучше воспользоваться одной из наших, если вы захотите, выражаясь фигурально, рвануть на волю.

Чтобы никаких штучек с этими трубами,– посоветовал Ардан.– И я не хочу, чтобы солдаты узнали об этом и начали прыгать там, как попугаи.

Будьте спокойны, сказал Легэн,– игра не стоит свеч.

Пробило без четверти восемь. Офицеры одновременно бросили взгляд на служебную доску, где был вывешен график дежурств:

1-2 сентября 193… года

8-10 ч. Л-т Легэн 10-12 ч. Л-т Кунц

0-2 ч. Л-т Капель 2-4 ч. К-н Ардан

Легэн не спеша отправился на командный наблюдательный пост, а его товарищи разошлись по офицерским помещениям – кроме Ардана, который велел поставить себе раскладушку на своем тыловом КП, чтобы находиться поближе к телефону.

Ардан без труда проснулся за несколько минут до полуночи. Первым делом он нажал на кнопку звонка будильника, заведенного на двенадцать ночи. Через оставленную открытой дверь, ведущую в залитое ярким светом помещение телефонной станции, он увидел внушающую спокойствие спину начальника почтового подразделения, его телохранителя; тот молча курил. Ардан встал, закрыл туда дверь, оделся и бесшумно снарядился в темноте. Потом открыл запертую на ключ дверь в коридор, петли которой были смазаны накануне. Оставив ее приоткрытой, он сел на табурет прямо напротив щели и, невидимый в темноте, стал терпеливо наблюдать. Он хорошо различал достаточно освещенный коридор, по которому обязательно должен был пройти каждый, кто направлялся с командного наблюдательного пункта или из офицерских помещений к ротонде.

Едва он устроился таким образом, послышались вкрадчивые шаги, заставившие его насторожиться. Из коридора, заслонив собою свет, человек вышел и открыто направился прямо к двери Ардана, который растерянно отступил в глубь комнаты. В створку двери постучали.

– Войдите,– рявкнул капитан, повернув выключатель.

В дверной проем просунулось черное улыбающееся лицо Пи-шона, помощника по кухне.

– Какого черта тебе здесь надо, Пишон?

– Я сварил кофе господину капитану; я подумал, ему, наверное, будет приятно выпить горяченького, когда он встанет.

– Но я заступаю на дежурство только в два часа. Почему ты явился в двенадцать?

У солдата на лице появилось хитровато-торжествующее выражение.

– Я спросил вашего денщика – моего соседа по койке. Он мне и сказал – завел, говорит, будильник ровно на двенадцать… Вот я и…

Это была правда. Ардан уже меньше надеялся на себя после событий накануне и решил, что не следует рассчитывать лишь на внутренний хронометр и на псевдоначальника почты, чтобы встать в нужное время. Он выругался.

Все словно сговорились против него. В этот самый момент ему отчетливо показалось, что в ротонду бесшумно проскользнул человек. Он кинулся к двери, но увидел только пустой экран тусклых стен. И ничего не услышал. В приступе ярости капитан накинулся на Пишона, добрейшего человека, который услужил ему, как медведь из басни. С трудом поборов в себе желание тряхнуть его как следует, он заорал:

– Я запрещаю тебе, слышишь, запрещаю беспокоить меня ночью!

Бац! Чашка выпала из задрожавших рук бедолаги и вдребезги разбилась о бетон.

Ардан взял себя в руки.

– Это очень любезно с твоей стороны,– уже миролюбиво сказал он.– Благодарю тебя за благие намерения. Но когда устав говорит – спат ь, все должны спать. Ты прекрасно понимаешь, что если каждый начнет здесь вставать и ложиться когда ему вздумается, то… это будет не форт, а гостиница. Иди ложись. Спасибо.

Солдат, немного успокоенный, ретировался. Ардан с минуту стоял в растерянности. Все его планы были разрушены. Он машинально взял кофейник, забытый Пишоном при бегстве, и выпил его содержимое, уже совсем перестав злиться. Напиток показался ему горьким в прямом и переносном смысле.

Потом Ардан зашел на центральную станцию, снял трубку и, услышав торопливое «да», объявил безразличным тоном: «Все идет хорошо».

Это означало: «Объект вышел из форта». Поскольку никакого другого сообщения, кроме этого, не было предусмотрено, ему, чтобы сообщить что-то дополнительно, пришлось говорить прямым текстом. Капитан пожал плечами и добавил: «По крайней мере, я так думаю. Но я не знаю, кто это и каким путем»…На другом конце провода назревал скандал, Ардан чертыхнулся и положил трубку.

Он пошел обратно на свой КП. На миг его внимание отвлек шум маленького электропоезда, к которому только что прицепили вагонетки с кухонными отбросами, чтобы он их вывез. Ардан понемногу свыкся со своей новой неудачей. «В конце концов,– подумал он,– моя роль здесь – лишь вспомогательная, главное то, что объявлена тревога. Кто? Я им это сказал, и они убедятся, что я прав. Где он вышел? Неважно. Они знают, где его надо ждать. Теперь дело за ними».

Он подошел к пирамиде из ящиков, которую под каким-то предлогом велел соорудить под самой вентиляционной трубой, находящейся возле его наблюдательного пункта, с вполне определенным намерением – присутствовать при ловле добычи. Но испорченное настроение перебило охотничий азарт. Предчувствие подсказывало ему, что в эту ночь ничего не произойдет.

Чтобы как-то убить время, он, под видом обхода, пошел на наблюдательный пункт немного поболтать с Капелем. В час ночи он уже окончательно потерял терпение и уже не пошел, а побежал к центральной телефонной станции.

– Алло? Ну как?

– Ты один?

– Да, с моим человеком.

– Никак. Он не пришел. Ты абсолютно уверен, что он ходил? Тебе не померещилось?

– Тебе самому мерещится.

– Значит, это произойдет завтра… О, Аллах! Постарайся, по крайней мере, точно узнать, кто это. Лишь бы он вернулся!

Эта обеспокоенность передалась и Ардану. Болея за успех дела, он решил покараулить, спрятавшись в темном грузоподъемнике. Он рисковал оказаться замеченным там, но ему хотелось убедиться в своих подозрениях, и он не мог найти лучшего места для наблюдения, чем это – в самом центре ротонды Б, откуда он мог охватить взглядом все галереи, расходившиеся в разные стороны.