Текст книги "Тёмный рыцарь"

Автор книги: Пол Догерти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– И проливали в Иерусалиме кровь нашу, как воду, – произнес речитативом ведущий голос, – и не осталось из нас никого, чтобы похоронить убитых.

Де Пейну вспомнился Иерусалим, и он, раскаиваясь, ударил себя кулаком в грудь: рыцарь чувствовал себя виноватым перед Тремеле. Глуп и высокомерен был Великий магистр, однако ничто не свидетельствовало о его коварстве. Более того, если уж Тремеле доверял Парменио, почему бы и де Пейну не положиться на него? Да, еще и тот тайный шифр – почему и для чего дали его Эдмунду? Зачем Низам так настойчиво стремился сообщить ему нечто, но облек это нечто в такую форму, что Эдмунд бессилен постичь смысл? Де Пейн повертел головой, глядя по сторонам. Ему бросилась в глаза отмерявшая часы свеча, установленная на большой бронзовой подставке у входа на хоры. Рыцарь поспешно осенил себя крестным знамением и преклонил колена: свеча догорела почти до кольца, означавшего следующий час. Пора было идти.

В монастырской трапезной – длинном зале с выбеленными стенами, где надо всем царили два огромных черных распятия, закрепленные на обеих торцевых стенах, – ощущался дух праздника. Пол был устлан камышом, посыпанным свежесорванной травой. Грубо сбитые столы покрыли плотным белым полотном, а в центре каждого установили серебряную резную статую, изображающую Пресвятую Деву с младенцем Иисусом. Приор распорядился выставить лучшие приборы из запасов монастыря. От расставленных под окнами бочонков с целебными травами распространялись тепло и тонкое благоухание. Король Стефан прибыл без особой торжественности. Его бледное лицо под копной рыжих волос было изможденным, он часто моргал, посверкивая своими зелеными глазами, и теребил аккуратно подстриженные усы и бородку. Король снял свой легкий доспех, бросив его на руки улыбающемуся оруженосцу, потянулся и зевнул, потом омыл руки и лицо, шумно плескаясь в услужливо поданном тазу с розовой водой. Сын короля, Евстахий, одетый так же, как и король, был копией отца, разве что казался еще угрюмее и был более сдержан в общении. «Вот по-настоящему беспощадный человек!» – решил де Пейн, приметив надменно оттопыренную нижнюю губу и бегающий взгляд: глаза Евстахий то и дело отводил в сторону, словно взвешивая все увиденное и услышанное. Серое лицо Генриха Мюрдака, архиепископа Йоркского, высшего церковного иерарха в свите короля, было чисто выбрито, черные волосы окружали аккуратную тонзуру. Одет он был в белую рясу монаха-цистерцианца, его солидное брюшко перетягивала веревка с серебряными кистями, [83]83
  Веревочный пояс был символом бедности монахов.


[Закрыть]на ногах – черные сандалии.

Главный советник короля Симон де Санлис, граф Нортгемптон, был седовласым бородатым мужчиной с изборожденным морщинами лицом воина с грубоватыми чертами; глаза его за дни нынешней осады покраснели от дыма костров. Едва переступив порог, Нортгемптон зычным голосом потребовал вина. Поскольку вино принесли недостаточно быстро, он схватил с подноса в оконной нише высокую кружку и опорожнил ее одним духом. Желтые капли повисли на его усах, бороде и на воротнике отделанного золотом кафтана.

Королевскую свиту де Пейн уже видел раньше, у стен замка Гиффорд. Король, внимательно следя за передвижением противника на противоположном берегу, лично командовал стрельбой катапульт. Теперь же и он, и его спутники изнемогали от голода и жажды, им не терпелось приняться за еду. Приор произнес краткое благословение и удалился, притворив за собой дверь трапезной; пир начался. Блюда быстро сменяли друг друга: суп из перепелов, оленина с пряностями, молочный поросенок, запеченный с фруктами и овощами, говядина, тушенная с имбирем и тимьяном. Несмотря на голод и усталость, Стефан не забывал об учтивости, улыбался де Пейну и его спутникам, особое же внимание уделял Изабелле. По такому торжественному случаю она нарядилась в роскошное синее платье с высоким воротником и парчовым лифом; ее длинные пшеничные волосы были заплетены в косы, перевязаны зелеными лентами и украшены серебряной диадемой. Мюрдак и Нортгемптон были столь же учтивы, как и король, а вот Евстахий был зол и вспыльчив, как дикий кабан во время гона. Судя по всему, он накануне поссорился с отцом и его советниками и за столом продолжал спорить с ними. На выручку Уоллингфорду двигался Генрих Плантагенет с большим войском. Король, не уверенный, что сможет противостоять такой силе, решил снять осаду крепости и искать мира с соперником – это решение Евстахий и оспаривал столь яростно. Нортгемптон и Мюрдак пытались прервать поток его горячих упреков, заявляя, что у короля нет другого выхода, потому что его сподвижники-бароны устали от войны и хотят увести свои войска. Более того, Генрих может сейчас оказаться уступчивым в переговорах. Евстахий не желал ни с чем соглашаться, он грозил, что уведет от Уоллингфорда свое войско и станет нападать на вражеские силы в Восточной Англии.

С этим король был склонен согласиться, он поинтересовался мнением де Пейна и остальных присутствующих. Тамплиерам не хотелось ввязываться в эту дискуссию. Стефан, беспрестанно моргая, обратился к Беррингтону, де Пейну и Майелю: если Евстахий и вправду уведет своих воинов, согласятся ли рыцари хотя бы сопровождать его в восточные графства? Мюрдак и Нортгемптон уже согласились. Де Пейн смутился и не знал, что отвечать. Он взглянул было на Байосиса, чтобы узнать его мнение, но английский магистр ордена хранил молчание; его что-то беспокоило – казалось, он весь сосредоточен на какой-то тайной боли. Беррингтон осторожно заметил, что Орден рыцарей Храма неизменно соблюдал нейтралитет на протяжении всей гражданской войны. Евстахий заорал, что нейтралитета не бывает, а Стефан со всем красноречием и при поддержке Мюрдака стал убеждать: единственное, чего он желает, – это чтобы рыцари Храма служили его сыну в качестве посредников и давали здравые советы в вопросах стратегии.

Евстахию не терпелось услышать ответ тамплиеров. Он весь день спорил и ссорился с отцом, и вот теперь он понимал: если рыцари Храма согласятся на это предложение, отец даст ему свое благословение. Наконец Беррингтон уступил, и лишь когда дело было улажено, король перешел к вопросам, касающимся миссии тамплиеров в Англии. Он напомнил Байосису о многочисленных пожалованиях земельных владений ордену и в Лондоне, и в прилегающих графствах, и недоумевал: отчего же кто-то из рыцарей Храма желает причинить ему зло? Байосис, с побелевшим лицом, схватился за живот и молча указал на де Пейна и Беррингтона, прося их все объяснить. Де Пейн кивнул товарищу, поскольку сам все еще находил французский язык норманнов в Англии отличным от того, на каком говорили в Палестине. Этот был более точным и резким, не смягченным оборотами лингва-франка, распространенного на берегах Срединного моря. Парменио раньше говорил им, что это явление отражает изолированность английского двора; в ходе рассказа Парменио обнаружил также свое знакомство с разговорным саксонским – широко распространенным в Англии наречием простонародья – и развлекал товарищей, копируя этот язык. Сейчас же генуэзец сидел с каменным лицом, пока Беррингтон говорил о происшедших событиях. После рассказа в трапезной воцарилась полнейшая тишина. Даже Евстахий ненадолго оторвался от вина, которое оставило поблескивающий след на его нижней губе. Он заявил, что, по общему мнению, храмовники не уступают в свирепости ассасинам, и если по королевству блуждает отступник, жаждущий крови короля, это куда опаснее любых вражеских стрел. Нортгемптон сразу поддержал принца, отметив, что в этом окутанном туманами королевстве покушения стали самым обычным делом. Парменио уже говорил своим спутникам, что три потомка великого Завоевателя, в их числе и король, умерли при загадочных обстоятельствах в Нью-Форесте, [84]84
  В XI–XII вв. обширное королевское охотничье угодье на юго-западе Англии.


[Закрыть]а нынешняя гражданская война разразилась вследствие того, что единственный брат Матильды, принц Вильям, утонул в Узком море при покрытом тайной крушении своего «Белого корабля». Если верить генуэзцу, многие утверждали, что смерть принца, как и ряд других смертей, была делом рук Князя тьмы. Евстахий напоминал об этом собравшимся, без конца прерывая рассказ своими замечаниями. Когда Беррингтон умолк, король принялся постукивать пальцами по своему кубку.

– Мой отец, – тихо промолвил он, – участвовал в Первом крестовом походе. Он покинул крестоносцев под Антиохией и возвратился домой. Я думаю, это могло навлечь какое-то проклятие…

– Ничего подобного, ваше величество, – перебил его архиепископ. – Отец ваш искупил свою вину. Он пал, как настоящий воин Христов, в битве при Рамле. [85]85
  Граф Стефан II Блуаский и Шартрский, отец короля Стефана, был одним из вождей Первого крестового похода и сыграл в нем видную роль, руководя штурмом Никеи. Во время длительной осады Антиохии он действительно покинул крестоносное воинство, не исполнив обета отвоевать Иерусалим, однако, по настоянию своей жены Аделы вернулся в Палестину в 1 101 г. с так называемым «малым крестовым походом» и в мае следующего года погиб во Второй битве при Рамле (город между Иерусалимом и Аскалоном, стратегический пункт на пути из Каира в Дамаск).


[Закрыть]Вот кто проклят, так это Мандевиль.

Де Пейн бросил взгляд на Майеля, однако тот лишь улыбнулся и подмигнул ему.

– Мандевиль, – повторил Мюрдак, – самозваный граф Эссекс, клятвопреступник, богохульник, колдун…

– Это сказки для детей, – вмешался Майель.

– А черные жертвоприношения! – не сдавался Мюрдак. – Ты, Майель, должен знать об этом, поскольку сражался на стороне Мандевиля.

– Как сражался недолгое время и я, – вставил Беррингтон, – да и многие рыцари, которые сейчас находятся в лагере у замка Гиффорд. Ведь правда, Ваше величество?

Стефан кивком подтвердил справедливость его слов.

– Правда, правда, – пробормотал он. – Мандевиль добился того, что имя его наводило страх. Он грабил монастыри и аббатства. – Король ткнул пальцем в Беррингтона. – Значит, ты воевал какое-то время за него, а потом стал испытывать отвращение и ушел? Так?

Беррингтон улыбкой выразил свое согласие.

– Я теперь припоминаю, – продолжил Стефан. – Ты стяжал себе славу рыцаря, не изменяющего законам чести. Монахи в городе Или утверждали, что ты защитил их, пойдя наперекор графу. Однако, – король поднял кубок, – некоторые другие были самыми настоящими чудовищами.

– Половина моего войска – настоящие дети сатаны, – пошутил Евстахий. – Не боятся ни Бога, ни людей. Вам, ваше высокопреосвященство, – он сделал жест в сторону архиепископа, – это хорошо известно. А граф Мандевиль был великим воителем. Под его знамена стекались тысячи.

– И среди них множество колдунов, чародеев и ведьм!

– В свое время Мандевиль был моим самым горячим и верным сторонником, – заговорил король. – А я допустил ужасную ошибку. Я арестовал его по подозрению в заговоре против моей особы. И Мандевиль поднял восстание.

– Он грабил церкви, – архиепископ перешел на латынь. – Он оставил за собой одни голые стены в таких достославных монастырях, как Рамсей и Или на Болотах. [86]86
  Традиционное название обширных заболоченных местностей в графствах Кембриджшир, Линкольншир и Норфолк на Востоке Англии (к XIX в. подверглись осушению).


[Закрыть]Ваше величество, он же умер отлученным от Церкви, тело и душа его обречены на муки ада, потому-то гроб его до сей поры свисает на цепи с дерева на кладбище в Холборне. Ордену Храма следует проявить осмотрительность. – Серое лицо Мюрдака стало жестким, на губах появилась пена; он уже ничем не напоминал благочестивого и смиренного служителя церкви.

– Ваше высокопреосвященство, Ваше высокопреосвященство, – мягко проговорил Нортгемптон, стремясь снять возникшее напряжение, – многие сражались за Мандевиля или иного крупного вельможу. Сейчас опасность исходит от Уокина. Он лелеет злобные замыслы и против короны, и против своего ордена. Рыцари Храма считают его отступником. Наши гости прибыли в Англию для того, чтобы найти и покарать его. Да-а… – Он побарабанил пальцами по столу. – Писари в казначействе и в королевской канцелярии очень старательно искали, но мало что узнали об этом Уокине, кроме того, что ему принадлежало поместье Борли в графстве Эссекс.

– Вон отсюда! – рявкнул Евстахий на приоткрывшего было дверь слугу.

Принц вскочил на ноги, схватил блюдо, полное костей, и запустил в дверь.

Королевские псы, до той поры лежавшие свернувшись возле одной из жаровен, тут же бросились наперегонки и затеяли шумный дележ объедков. Евстахий схватил свою перевязь и накинулся на собак, хлеща налево и направо, пока Санлис не схватил его за руку, нашептывая что-то, и не проводил почтительно назад, к креслу справа от отца. Де Пейн не сводил с него глаз. Слишком буйно вел себя Евстахий! Что же он, слаб рассудком? Припомнилось, что, несмотря на всеобщее уважение, которым пользовался король Стефан, церковные деятели, в том числе архиепископ Кентерберийский и сам святейший Папа, издали строжайшие указы: Евстахий, его естественный наследник, ни в коем случае не может занять английский престол. Рим особенно твердо настаивал на этом, намереваясь положить конец гражданской войне. Если бы победил Стефан, быть может, Евстахию и удалось бы стать королем, если же он потерпит поражение (а превратности войны всем известны), то корона достанется победителю, Генриху Плантагенету. Внимательно разглядывая лицо принца, покрывшееся от гнева красными пятнами, с застывшей на губах пеной, и прикинув, с какой скоростью он опустошает один кубок вина за другим, де Пейн начал понимать, почему знатные бароны не хотят служить такому господину. Возможно, Евстахий и славится свирепостью в битвах, но…

Майель тронул Эдмунда за руку.

– Что с Байосисом? – прошептал он.

Магистр английских рыцарей Храма привстал в кресле, словно его обеспокоила выходка Евстахия. Одной рукой он вцепился в стол, другая поползла от живота к груди. Лицо посерело, лоб обильно покрылся крупными каплями пота, глаза вылезали из орбит, а широко открытый рот жадно ловил воздух. Магистр дышал с трудом, хрипло, едва не заходясь кашлем, будто никак не мог прочистить горло. Де Пейн в ужасе наблюдал за тем, как Байосис отчаянно замахал руками, задыхаясь и издавая сдавленные стоны.

– Господи помилуй! – завопил Евстахий.

Гости устремились на помощь Байосису, а тот, рухнув на пол, забился в конвульсиях, суча руками и ногами, ударяясь головой о плиты пола. Смятение охватило собравшихся, в трапезную вбежали слуги. Позвали монастырского травника, однако помочь Байосису на этом свете уже ничто не могло. Приор вошел в ту минуту, когда душа магистра расставалась с телом. Откинув капюшон и поправив на шее епитрахиль, приор торопливо совершил таинство соборования: помазал лоб умирающего елеем и громко зашептал формулу отпущения грехов в крайности. Парменио пересел в обитое кожей кресло, которое прежде занимал Байосис. Взял в руки и понюхал кубок с вином, затем чашу для воды, сморщил нос и отодвинул кубок в сторону. Генуэзец сидел, наблюдая, как Байосис умирает, а приор заканчивает святой обряд.

– С ним случился удар? – спросил Евстахий.

– Яд! – Парменио поднял кубок повыше. – В вине осадок, и пахнет оно скверно.

Подошел де Пейн, взял кубок, опустошенный лишь наполовину. На дне были заметны мелкие крупинки порошка. Понюхал. Густой аромат крепкого кларета, но к нему примешивался слабый посторонний запах, похожий на то лекарство, которое де Пейну в детстве давали от жара. Он отставил кубок. Сопровождавшие короля воины, встревоженные распространившимися по монастырю слухами, устремились в трапезную, однако Евстахий грубыми окриками выгнал их за дверь.

– И что за яд? – поинтересовался Стефан, оставшийся невозмутимым – он даже не поднялся со своего кресла.

– Что за яд? – переспросил приор, вытирая руки салфеткой, которая лежала рядом, у тазика для омовений.

Приор указал на Парменио и брата-травника, которые проверяли все кубки подряд, бутыли и кувшины на столе.

– Ваше величество, в нашем лазарете есть всевозможные травы. В саду мы выращиваем во множестве шафран, паслен, купену, наперстянку…

– А кто мог это сделать?

Приор и брат-травник одновременно пожали плечами и покачали головой. Евстахий сердито махнул им рукой: уходите! Но как только за обоими закрылась дверь, принц повторил тот же вопрос.

– Бога ради! – воскликнул Майель. – Если б мы только знали, кто…

– Я сидел слева от Байосиса, – продолжил принц, словно бы не слыша Майеля. – А вы, – он кивком указал на Изабеллу, – справа от него.

– Он ни разу не вставал из-за стола, – сказал Парменио, – и не выпускал кубок из руки. К нему никто не подходил.

– Кроме слуг, – уточнил Майель. – Я сидел напротив него. Готов поклясться, что никто не подходил к нему так близко, чтобы иметь возможность подсыпать яд в кубок.

– А подсыпали яд только в этот? – спросил Беррингтон.

– Да. – Парменио взял свой кубок, понюхал и отпил.

Евстахий бросился к двери, громко позвал приора. Парменио покачал головой.

– Кто бы это ни сделал, – прошептал он, – его, я уверен, здесь давно уж нет.

– Надо унести труп, – спохватился Беррингтон.

«Байосис ли должен был стать жертвой? – задал себе вопрос де Пейн. – Или произошла ошибка? Быть может, из этого кубка должен был пить король, быть может, принц? Или же Байосиса убили из-за поста, который он занимал?»

– Наш орден! Его английская конгрегация! Кто теперь станет магистром? – вслух высказал де Пейн свои опасения.

– Я стану, – Беррингтон пожал плечами. – Я здесь самый старший из рыцарей. Конечно, понадобится время, чтобы собрать капитул конгрегации, а еще больше времени, чтобы сообщить в Иерусалим, Великому магистру.

Он снял с крючка на стене плащ, де Пейн помог обернуть этим плащом тело магистра. Лицо Байосиса, которое и при жизни нельзя было назвать красивым, сейчас было искажено застывшей жуткой гримасой, изо рта торчали желтые пеньки зубов, глаза были полуоткрыты, по подбородку еще сбегала обильная пена.

На зов Евстахия снова явился приор. Напуганный, растерянный, он не мог толком объяснить, кто именно из слуг какие блюда подавал. Король приказал прекратить расспросы и вынести покойника. Де Пейн бросил быстрый взгляд на Изабеллу. Она сидела, крепко сжимая свой кубок; побелевшее лицо напряжено, губы шевелятся, словно творя беззвучную молитву. Эдмунд подошел и положил руку ей на плечо. Она робко улыбнулась в ответ, но Эдмунд поразился не ее испугу, а ее стойкости.

«Здесь дух, – зашептала она ему, – должен быть тверже, закаленнее, сердце отважней. Вот господин лежит сраженный, боец наш лучший пал во прах. И если кто-то робкий покинуть битву вздумал, то проклят он вовек!»

– Простите, моя госпожа?

Изабелла захлопала ресницами и уставилась на Эдмунда, будто видела его впервые в жизни.

– Приношу свои извинения, Эдмунд. Это я читала нашу старинную эссекскую балладу об одной достопамятной битве. – Она воздела руки, пальцы ее дрожали. – Что же нам делать теперь, что делать?

Де Пейн вернулся в свое кресло.

– Что делать? – воскликнул король, повторяя ее слова и жестом веля Евстахию сесть на прежнее место. – Надо разобраться, что здесь замышлялось. Беррингтон?

– Да, ваше величество, – отозвался рыцарь, пожав плечами. – Байосис преставился. Может быть, он втайне принимал какие-то снадобья, оказавшиеся губительными для него? Или он убит Уокином с сообщниками? Он ли был намеченной жертвой, или же удар должен был обрушиться на кого-то другого? Что же до исполнителя… Ваше величество, монастырь полон воинов, людей жестокосердых, привычных к убийству, запятнанных кровью…

– А равно кишит ведьмами и чародеями! – гнул своё архиепископ Мюрдак. Он торопливо осенил себя крестным знамением. – Я слушал твой рассказ о мерзостях, творившихся в Святом городе. Думаешь, здесь никто не слыхал об Эрикто? Мои хронисты ведут записи в Йорке; у Теодора, архиепископа Кентерберийского, ведутся свои записи. И там и тут ты встретишь имя Эрикто. – Он махнул рукой. – Увы, не многое нам известно. Так, россказни да сплетни.

– Так значит, это правда? – оживился де Пейн. – Эрикто родом из Англии?

– Без сомнения, она одна из сонмища gregarii. – Мюрдак употребил пренебрежительное название тех, кто таскается вслед за войском. – Должно быть, отправилась в Иерусалим вместе с прочими слугами Сатаны – поискать себе новых жертв. – Он снова перекрестился. – Все, что известно мне, – лишь досужая болтовня крестьянок и горожанок. Одни говорят, что она уродливая старая ведьма, другие утверждают, что писаная красавица, да только за грехи свои наказана уродством. Ей приписывают всякие колдовские умения. Она якобы может повелевать силами ночи, скликать птиц-стервятников, варить ядовитые зелья из слюны бешеной собаки и из барсука, которого откармливали змеями.

– Хотелось бы с ней повстречаться! – Евстахий зашелся в хохоте, так понравилась ему собственная шутка.

– Так она отравительница? – задал вопрос Парменио, не обращая внимания на выходку принца.

– Среди многих обвинений против нее было и такое.

– Детский лепет, – пробормотал Нортгемптон. Он тяжело вздохнул и с трудом встал на ноги – сказывалось изрядное возлияние. – Она якобы собирает драконьи глаза и орлиные камни. [87]87
  Орлиный камень – этит (глинистый железняк), минерал, которому в Средние века приписывали магические свойства.


[Закрыть]– Он хрипло рассмеялся. – Да таких, как она, можно отыскать целый легион – вдоль сточных канав Саутуорка [88]88
  Ныне район в южной части Лондона, в те времена – самостоятельный город, кишевший нищими, проститутками и разбойниками; в начале XII в. там был построен собор, являющийся теперь одной из главных достопримечательностей Лондона.


[Закрыть]или во владениях дьявола близ церкви Святого Павла. [89]89
  В те времена – убогая церковь на окраине Лондона. Через 450 лет на ее месте выстроят ныне знаменитый великолепный собор.


[Закрыть]Ваше величество, – обратился он к королю, который в задумчивости покусывал нижнюю губу, – рыцари Храма предупредили нас об опасности. Какой-то безумец, используя сатанинскую хитрость, придумал способ убить вас. – Граф пожал плечами. – Но ведь ту же цель преследует целое войско Генриха Плантагенета. Так о чем беспокоиться?

Король усмехнулся, соглашаясь с этой мыслью, и поднялся, а вслед за ним – сын и советники. Стефан в учтивых выражениях поблагодарил тамплиеров и вместе со своими спутниками быстро вышел из трапезной. Король крикнул Евстахию, что им необходимо перемолвиться наедине перед расставанием. Де Пейн прислушивался к тому, как затихают их шаги в коридоре.

– Незадача! – Он выдохнул и обвел взглядом товарищей. – Король ведь нам не поверил, так?

– У его величества хватает забот, – возразил Беррингтон. – Его очень беспокоит сын, да и другие знатные бароны, кои собираются покинуть его. А тут еще Генрих со своим войском! Короля буквально опутали интриги, и не известно, откуда ждать покушения. Никто не желает, чтобы следующим королем Англии стал его сын. Так почему же ему беспокоиться об одной занозе больше, нежели об остальных?

– А надо бы! – Парменио пересел в кресло, которое занимал король. – Смерть Байосиса – это предупреждение.

– Однако мы не в силах выследить Уокина, – твердо сказал Беррингтон, – потому что не ведаем, ни где он, ни под какой личиной скрывается, ни куда направляется. За обедом его величество заверил нас, что писари внимательно перечитали все записи и в казначействе, и в королевской канцелярии и не обнаружили никаких сведений об Уокине, как прежде мы не нашли никаких свидетельств того, что он въехал в королевство или же выехал из него. Теперь, – рыцарь поднялся из-за стола, – нам надлежит сопровождать королевича. Отказаться мы не можем. Предупредить его величество о готовящемся покушении, а затем отклонить его просьбу сопровождать принца – значило бы тяжко оскорбить короля. Вполне возможно, что Уокин последует туда же, куда и мы. Здесь он, во всяком случае, дал о себе знать.

– А Мандевиль был чародеем? – вдруг напрямик спросил де Пейн.

Беррингтон наклонился, облокотившись о стол, и устремил на Эдмунда тяжелый взгляд; лицо его стало суровым.

– Мандевиль воистину был всадником на бледном коне, о котором говорится в Апокалипсисе. И весь ад, несомненно, следовал за ним. [90]90
  Аллюзия на Новый Завет (Откр. 6:7–8).


[Закрыть]Это одна из причин, – добавил он резко, – по которым я оставил его и отправился за моря. А теперь вот что. – Беррингтон указал на черное деревянное распятие. – Покойного Байосиса следует перенести в монастырскую церковь. Телу его уже ничем не поможешь, но душа его нуждается в наших молитвах…