Текст книги "Тёмный рыцарь"

Автор книги: Пол Догерти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

– Но другие поступали точно так же.

– Старик Мандевиль делал и кое-что похуже, – возразил Парменио. – Он превращал церкви Христовы в разбойничьи логова, в святилищах Господа нашего устраивал сатанинские вертепы. К нему стекались самые отпетые чернокнижники и ведьмы, кровопийцы и дьяволопоклонники. Они творили такие ужасающие мерзости, что даже стены церквей начинали сочиться кровавыми слезами.

– Эти дети Сатаны совершали убийства? – спросил де Пейн.

– Еще какие! Они хватали невинных людей, и тех больше уж никто никогда не видел. А жители, прятавшиеся неподалеку, на болотах, слышали вопли, от которых кровь стыла в жилах.

– Ты, кажется, очень хорошо знаком со всеми их деяниями, – заметил де Пейн. – Но давай возвратимся к моим вопросам, на которые ты так и не ответил. Что заставляет тебя оставаться здесь, Парменио? В той триполийской церкви ты возник, как ангел мщения. И с тех пор, подобно голодному мастиффу, неизменно идешь по нашим следам. Ни битвы, ни голод, ни жажда, ни полное опасностей путешествие – ничто тебя не устрашило. Отчего бы это?

– Как и тебе, Эдмунд, – не задумываясь, ответил Парменио, – мне дали важное поручение. И я его выполню.

Де Пейну хотелось забросать его вопросами, однако он вспомнил, как генуэзец заботился о нем в Аскалоне.

– Как бы то ни было, – Парменио увлек Эдмунда дальше по дорожке, – пришел некто и желает видеть тебя. Сказал, что будет говорить лишь с рыцарем-тамплиером.

– А где Майель?

– Куда-то отправился по поручению Беррингтона, – в голосе Парменио прозвучала насмешка. – И упреждая твой вопрос, сразу скажу, что наш достойный магистр и прекрасная Изабелла снова обедают в Вестминстере. Наш король покорен ими. – Он усмехнулся. – В особенности прелестями la belle dame. [110]110
  Прекрасной дамы (фр.).


[Закрыть]Ах! – притворно вздохнул он. – На какие только печали и горести обречены вдовцы, верно, Эдмунд? – Он резко развернулся на каблуках и повёл де Пейна назад, на орденское подворье. По выложенному каменными плитами коридору они прошли мимо бесконечных келий, подошли к холлу, здесь Парменио на минуту остановился.

– Да, кстати, – прошептал он, обернувшись через плечо, – она снова здесь, твоя тайная обожательница.

Де Пейн в бессильном раздражении закрыл глаза. Последние несколько дней у главных ворот подворья постоянно видели молодую женщину. Привратники утверждали, что она куртизанка, из очень дорогих. В этот раз она подошла к Парменио и попросила свидания с де Пейном.

– Так что? – спросил генуэзец.

Де Пейн открыл глаза.

– Понимаешь, – Парменио улыбнулся, – она не хочет говорить ни с кем из тамплиеров, только с тобой!

– Придется ей обождать. А это кто такой?

Человек, ожидавший его в холле, при их появлении поднялся. Де Пейн жестом велел двум орденским сержантам отойти подальше.

– Слушаю, – сказал он.

Незнакомец был совсем молодым человеком с открытым честным лицом. Он был гладко выбрит, одет в чистую темно-зеленую рубаху до колен и коричневые штаны в обтяжку, заправленные в мягкие начищенные сапоги. На плечах – плащ с капюшоном, который был сейчас сдвинут и открывал песочного цвета волосы.

– Я говорю на норманнском французском, – голос у незнакомца был тихий, а манера речи выдавала человека образованного. – Служу писарем в лондонской ратуше, зовут меня Мартин Фицосберт. – Он облизнул пересохшие губы и показал запачканные чернилами пальцы.

– И что же нужно тебе, писарь?

– Хочу получить награду за живого Генри Уокина, хотя бы часть награды.

– Что?

– Послушай, – быстро заговорил Фицосберт, – всему городу известен королевский указ. Я служу в ратуше. Помогаю переписывать распоряжения о публичном розыске преступников, это случается довольно часто. – Он развел руками. – Мы, писари, сразу чуем, на чем можно быстро разбогатеть. У палат шерифа толпятся ловцы удачи и профессиональные охотники на воров. Они вращаются в тех же гнусных кругах, что и их добыча: среди бродяг, закоренелых попрошаек, всевозможных мошенников, разбойников, церковных татей, ночных грабителей и прочих тёмных личностей. – Он перевел дух. – Лучший в Лондоне охотник на воров – Мортеваль-валлиец. Сегодня после заутрени он пришел в канцелярию суда. Говорит, что ему что-то известно о Радиксе Маллоруме.

– О чем? – едва не рассмеялся де Пейн. – О Корне Зла?

– Так прозвали известного колдуна, продавца разных зелий и снадобий, – объяснил Фицосберт. – Тот не скрывает, что принадлежит к нескольким ковенам сразу, якшается с ведьмами и тому подобной нечистью. Мортеваль уверен, что Радикс знает, где обретается Уокин и его сообщники.

– Отчего же он так уверен? – резко спросил Парменио.

– Да потому что Радиксу все известно о такого рода делах.

– Тогда почему он не может схватить его и доставить сюда?

– Ах, господин, он так и сделает, – губы Фицосберта тронула легкая улыбка, – да только прежде он решил проследить за Радиксом. Слоняется вокруг одного трактира, «Свет во тьме», в трущобах близ Куинсхайта [111]111
  Квартал в Лондоне, к югу от собора святого Павла.


[Закрыть]– там вечно полно всяких злодеев и разбойников. Мортеваль предполагает, что сегодня, как прочитают в церквах «Богородицу», Радикс должен встретиться с каким-то важным лицом, поскольку снял себе в трактире верхнюю комнату, да и на кухне там прямо суета. Поэтому-то Мортеваль и думает, что если мы туда заявимся, то можем накрыть этого Уокина и его шайку. Сам Мортеваль хочет лишь приличную часть награды, как и я. – Фицосберт закончил, но де Пейн поднял руку, и он быстро сказал: – Нет, в одиночку я туда не сунусь.

– Конечно не сунешься, – согласился с ним Парменио.

– Разве если с вашими двумя сержантами, – Фицосберт указал на них рукой.

Де Пейн бросил взгляд на Парменио, тот утвердительно кивнул. Рыцарь поспешил в свою келью. Надел хауберк из стальных колец, сверху набросил темный плащ, который скрывал также перевязь с мечом и кинжалом.

Вскоре он, напутствуемый Парменио, вместе с двумя сержантами прошел вслед за Фицосбертом через большие двойные ворота орденского подворья и оказался в лабиринте улиц и переулков, спускающихся к реке. Де Пейну еще не доводилось прогуливаться по Лондону. Беррингтон после нападения в лесу предупредил Эдмунда, что ему следует быть осмотрительнее. Однако те узенькие улочки и щели переулков, по которым они сейчас пробирались, таили не меньше опасностей, чем любая уединенная тропинка в лесу. Под ногами были сплошные ямы и выбоины. По середине улочек тянулись узкие сточные канавы, забитые дымящимися нечистотами. Головами путники едва не задевали свисающие с фасадов домов ярко размалеванные вывески, а слева и справа беспрестанно стучали открывающиеся и закрывающиеся двери и ставни. Зловоние помоек и навозных куч напоминало Иерусалим, а шум и возгласы, раздававшиеся вокруг, не уступали гомону базаров Святого града. Что отличало Лондон от Иерусалима, так это отсутствие красок. Ветер понемногу свежел, прохожие поплотнее кутались в темные плащи, надвигали пониже капюшоны. Крыши, крытые камышом, соломой или дранкой, еще не просохли от недавнего дождя; с них на бревенчатые стены верхних этажей стекали капли, отчего набухали деревянные ставни и ржавели железные петли. Под этой капелью бесцельно бродили куры, гуси, козы и свиньи. Стаи собак в поисках скудной поживы рылись в кучах отбросов, сердито отгоняя тощих рыжих кошек с янтарными глазами и загораживая дорогу телегам, верховым лошадям и вьючным осликам.

Фицосберт вел их мимо столиков, выставленных прямо перед домами; за столиками стояли торговцы, а их подручные носились вокруг, словно легион чертей. На тех же, кому невмоготу уже было бродить в толчее грязных улочек, хорошо наживались всевозможные харчевни, лавки пирожников, трактиры, где подавали вино, и пивные. Цепочки домов то и дело прерывались то провалами пустырей, где щипали чахлую траву худые коровы, то небольшой церквушкой с грязной папертью и узкими окошками; каждая из них отчаянно пыталась зазвать к себе прохожих звоном колокола или криками попа, надрывно читающего проповедь с выносного амвона.

Наконец невеселая суета Ньюгейта осталась позади. У массивных ворот, обитых железом, возвышался позорный столб, а рядом были установлены колодки. К ним выстроилась никогда не убывающая очередь жертв: мужчины и женщины, схваченные церковной стражей и королевскими чиновниками, ожидали, когда их прикуют к столбу, где они будут стоять в собственных нечистотах под градом насмешек, пока не свершится правосудие. Фицосберт, поравнявшись с де Пейном, подробно перечислял преступления, за которые полагалось такое наказание; сержанты шагали позади. «Сурова жизнь в Лондоне», – подумал де Пейн. Чуть дальше, между замками Монфише и Бейнар, он увидел холм Ладгейт, где в ряд выстроились виселицы, и ни одна не пустовала. Большинство трупов, слегка раскачивавшихся на грязных веревках, уже давненько гнили, а под ними играли оборванные дети. Цирюльник, в тазу которого хлюпала кровавая жижа, предлагал подстричь волосы, подровнять бороду или же удалить больной зуб. Его призывные крики вплетались в пение одетых в белое цистерцианских монахов: те отпускали грехи трем злодеям, к рваным рубахам которых были приколоты листки с указанием вины. Преступники как раз сходили с тюремной телеги, чтобы через минуту заплясать на веревках, перекинутых через ветви ближайшего вяза. Мимо проезжали знатные господа и дамы на лошадях с богатыми попонами, вокруг них суетились слуги и приживалы. Этих богачей совершенно не трогало то, что творится вокруг, как будто подбитые горностаем плащи, черные камзолы и богатые меховые шапки воздвигали непреодолимый барьер между ними и всеми остальными представителями рода человеческого. Время от времени появлялись цеховые надзиратели в горчично-голубых плащах (цвета городского знамени), внимательно приглядывались к товарам на прилавках. Надзором занимались и олдермены [112]112
  Члены городской управы.


[Закрыть]в великолепных алых нарядах, со сверкающими золотом цепями на груди – знаком их высокого положения. Их лица сочились самодовольством. Этих людей почтительно окружали слуги, готовые исполнить малейший каприз своих хозяев.

– Лондон – это торговля, – шепнул Фицосберт, и де Пейн согласно кивнул.

Здесь продавалось все: от шерстяных занавесей до испанских башмаков, от тонких стальных иголок до парчи и атласа, от пирожков с морским угрем до посыпанных сахаром сдобных белых лепешек, вин из Гаскони и мехов с морозного Севера. Горе тому, кто нарушал строгие правила, о которых напоминали крики глашатаев и за соблюдением которых следили рыночные обходчики. Суд над нарушителями вершился без промедления. Пекарей, обвешивавших покупателей, привязывали к оглобле, на спину им взваливали вязанку сена, и так водили по всему городу. Хозяева пивных, разбавлявшие эль водой, сидели в корытах, из которых поили лошадей, а на шею им вешали точильный камень. Торговок рыбой, пытавшихся «подновить» залежалый товар, сажали на корточки, приковывали к шесту, а под нос подкладывали кучу гнилого товара. Шлюх, которые надоедали мужчинам назойливыми приставаниями, под завывание волынок тащили к цирюльникам, наспех брили им головы и размалевывали лицо навозом. Священника, которого ловили на прелюбодеянии, сажали задом наперед на неоседланную лошадь и возили под громкий смех прохожих: незадачливый пастырь то и дело сваливался с лошади, и его раз за разом приходилось снова водружать на «законное» место.

Де Пейн остро воспринимал суету и ожесточенность, царившие на улицах, где бурлила толпа потерявших землю крестьян, нищих, наемников, бездомных. Шагая рядом с Фицосбертом, он оказался на широкой улице, прошел мимо гордых, выкрашенных в розовый цвет особняков богачей, и снова нырнул в лабиринт переулков и проходов, где быстро мелькали неясные тени. Без конца приходилось сворачивать, лавируя между нависавшими над головой домами, пока они не добрались, наконец, до маленькой площади. Посреди площади, перед статуей какого-то святого, исступленно плясал юродивый. В одной руке сумасшедший держал горящую головню, в другой – колотушку, и, ударяя ею по головне, высекал снопы искр. На другой стороне площади стоял трактир «Свет во тьме», мрачное строение из оштукатуренных бревен на каменном фундаменте. Охранявшая вход парочка головорезов с толстыми суковатыми дубинками в руках расступилась, пропуская тамплиеров в зал, невыносимо провонявший луком и заплесневелым сыром. Свет в зале был совсем тусклый, ставни на окнах закрыты. На перевернутых бочках и бочонках, служивших здесь столами, горели толстые сальные свечи. Через зал к ним устремился карлик, закутанный в серый фартук чуть ли не с головы до ног. Лицом он напоминал горгулью, а в неверном свете казался совсем уж отвратительным. Он взглянул на де Пейна, потом на Фицосберта, и тот, наклонившись к карлику, что-то зашептал. Карлик захихикал, прикрывая рот рукой. Де Пейн подавил внезапно охвативший его страх, оба сержанта тоже встревожились: вглядываясь во мрак, они проверили, легко ли выходят из ножен мечи и кинжалы. Де Пейн не сумел бы объяснить природу своего страха, это ощущение походило скорее на то, что испытывает человек при изжоге или неотступно преследующем его зловонии. Он уж собрался было повернуть назад, как вдруг мягко, по-кошачьи ступая по устланному соломой полу, к ним приблизилась еще одна фигура.

– Приветствую вас, друзья. Меня зовут Мортеваль.

Он шагнул вперед, в круг света; на изрытом оспой лице светились умом маленькие глазки. Рукой в матерчатой перчатке он провел по прядям черных волос, блестящих от масла и сплетающихся с густой бородой.

– Здравствуй, рыцарь! – Он протянул руку, но рука де Пейна осталась лежать на рукояти меча. Мортеваль пожал плечами и ткнул пальцем в потолок. – Наши гости уже здесь. Почтенный Мартин покажет нам дорогу.

Глава 10
ВРАГИ СОБРАЛИСЬ НЕИСЧИСЛИМЫМИ ПОЛЧИЩАМИ И С НЕИСТОВОЙ ЗЛОБОЙ ГРОЗИЛИ ИМ СМЕРТЬЮ

Они вскарабкались по крутым ступеням лестницы, начинавшейся в углу близ входа. Первым поднимался Фицосберт, вслед за ним де Пейн и два сержанта, Мортеваль шел последним. Когда добрались до верхней площадки, на которую из узенького окошка, закрытого роговыми полосками, падал тусклый свет, Мортеваль протиснулся вперед и, приложив палец к губам, указал на дверь. Де Пейн прижался к ней ухом и услышал звон кубков и приглушенные голоса. Мортеваль шепотом напомнил об осторожности, но де Пейн был теперь и без того крайне бдителен.

Мортеваль и Фицосберт пристроились у него за спиной, так что отступать к лестнице было небезопасно. Без всякого предупреждения де Пейн размахнулся и сильно ударил ногой в обитую кожей дверь; она с громким треском распахнулась. Открывшаяся за ней комната была погружена во тьму, лишь в центре ярко светил фонарь. Мигом де Пейн увидел себя снова в лесу за аббатством, где сквозь листву деревьев его слепило заходящее солнце. Крикнув своим спутникам «Берегись!», он рухнул на колени, а над головой зажужжали арбалетные болты. Закричал один из сержантов: оперенный болт разнес ему череп, второй сержант, раненный в грудь, тяжело ввалился в темноту помещения. Де Пейн вытянул кинжал и, стремительно бросившись на скользнувшую к нему тень, вогнал лезвие глубоко в живот нападающего и проворно выскочил обратно на лестничную площадку. Мортеваль, не ожидавший от тамплиера такой прыти, замешкался. Вырвав из его руки нож, де Пейн одним взмахом перерезал горло незадачливому «охотнику на воров», и тот встретил свой конец в жуткой агонии. Кубарем скатившись по лестнице, Эдмунд обрушился на удирающего Фицосберта, ухватил его за волосы, повалил на спину и бил что есть силы по лицу, пока Фицосберт не затих и не обмяк. Де Пейн с трудом поднялся на ноги, выхватил из ножен меч. К нему метнулся было карлик, но рыцарь отшвырнул его ударом затянутого в кольчужную рукавицу кулака. В дверях трактира замаячили фигуры, а по лестнице за спиной Эдмунда тихонько крались тени.

Де Пейн принял решение. Держась в тени, он добежал до входных дверей и врезался в загородившую их толпу, полосуя мечом по закрытым капюшонами и масками лицам. Он ощутил, как его вновь охватила ярость боевой схватки, как пьянит радость при каждом взмахе меча. Лягаясь, изрыгая ругань, он пробился на улицу; преследователи кинулись за ним. Не дав им времени собраться вместе, де Пейн развернулся и снова вступил в схватку, а когда, судорожно хватая ртом воздух, отступил на шаг, перед ним в лужах крови валялись еще три трупа. Остальные убийцы сгрудились в дверном проеме, но там им было не развернуться. Рыцарь бросился на них, издав свой боевой клич, а они только мешали друг другу, тщетно пытаясь отразить стальной вихрь – меч вонзался то в одного, то в другого, кромсая плоть. Никаких раздумий, никаких сомнений не испытывал больше Эдмунд – одну только чистую ярость битвы, стремление поразить врага.

Теперь его противники осознали свою ошибку: они имели дело с рыцарем-тамплиером, мастером боя на мечах, и тот воспользовался узким входом в трактир, загнав их в ловушку, как фермер загоняет стаю крыс в амбаре. Они оттеснили рыцаря на грязную булыжную мостовую, пытаясь обойти его с флангов и напасть с тыла. Двоим из них это удалось. Юродивый, все еще забавлявшийся горящей головней и колотушкой, пританцовывал, приблизился к ним и направил снопы искр им в лицо, потом страшно закричал: один из убийц вонзил меч глубоко в горло несчастного полоумного. Де Пейн, не теряя времени, бросился в сторону, быстрым выпадом поразил убийцу мечом в правый глаз, затем попятился, скользя по булыжникам, пока не прижался спиной к статуе. Его противники образовав полукруг, осторожно приближались. Мостовая теперь была залита кровью, точно сама земля истекала ею. Со всех сторон раздавались стоны и хрипы. Те, кто лежал на земле, из последних сил зажимали глубокие раны в конечностях, груди и животе. Один наёмник, которому удар де Пейна выбил глаз и размозжил лицо, ползал на четвереньках, как слепая собака, и громко звал на помощь. Двери и ставни в окружавших площадь домах были теперь распахнуты настежь. Где-то затрубил рог, раздались крики: «Беда, беда!», – вслед за тем – вопли и плач.

–  Non nobis, Domine, – выкрикнул де Пейн. – Non nobis. Deus Vult! Deus Vult!

Нападающие снова сомкнули ряды, отчаянно стремясь повергнуть рыцаря наземь. Один упал на колени и чиркнул ножом де Пейна по ноге. Рыцарь обрушил ему на голову меч, расколов череп, как гнилую деревяшку, затем взмахнул мечом, будто косил траву, и отсек руку другому злодею, не успевшему отступить. Де Пейн почувствовал, что начинает задыхаться. Он истекал потом, глаза застилала пелена, наваливалась усталость: руки словно налились свинцом, болели запястья, по ноге текла кровь. Четверо убийц всё ещё наступали. Де Пейн посмотрел, что делается у них за спиной: из трактира выбегали новые разбойники, один из них нес арбалет. Рыцарь собрал все свои силы, чтобы встретить бросившуюся на него четверку; зазвенела сталь, заблестели клинки, зазмеились зигзаги кинжалов. Эдмунд пускал в ход все известные ему уловки, слегка раскачивался, уходя от ударов, умело действуя своим клинком, который превратился в сверкающую завесу из стали. Но все же силы оставляли его. Стараясь восстановить дыхание, он запел псалом, и в этот миг первый арбалетный болт, прожужжав у него над головой, поразил одного из нападавших, и тот опрокинулся на спину.

Внезапно где-то рядом громко протрубил рог и дружно грянул боевой клич тамплиеров. Рядом с Эдмундом оказался Парменио. Сержанты ордена преследовали уцелевших злодеев, которые тенями растворялись в темноте соседних проулков. Де Пейн обессилено опустился на колени, потом потерял сознание и рухнул у пьедестала статуи.

– Что ж, возблагодари Бога. Не иначе как сам Архангел Михаил, знаменосец воинства небесного, заслонил тебя от гибели.

Де Пейн смотрел в мутные, водянистые глазки Джона Гастанга, лондонского городского коронера, который явился на подворье тамплиеров завершить расследование спустя три дня после того, что он сам назвал «славным сражением при Куинсхайте». Де Пейн откинулся на толстую поперечину скромного монашеского ложа, которое находилось в самом углу лазарета.

– Как чувствует себя воитель?

– Слаб еще, но уже намного лучше. – Эдмунд бросил взгляд на собравшихся у двери Майеля, Беррингтона, Изабеллу и Парменио.

– Один порез, больше ничего, – усмехнулся Майель. – Еще одна победа доблестного рыцаря, на сей раз не придавленного телом лошади на узкой тропинке в лесу, где спасти его могли только тамошние эльфы. Нет-нет, Эдмунд, ты блестяще сражался против врагов, проявив своё боевое искусство.

– И не было рядом священника из лесной часовенки, – поддразнила его Изабелла, – не было и лесного народца, который вовремя подоспел на выручку. Всех врагов сразили твоя могучая рука и твой меч.

Майель и Изабелла продолжали дурачиться, пока Гастанг не поднял руку, призывая их к молчанию.

– Мы во владениях Ордена рыцарей Храма, – торжественно произнес он и прикоснулся к висящим на шее чёткам, а потом уже сделал добрый глоток из поднесенного ему Изабеллой кубка с вином. – Достойнейший господин де Пейн, за твое здоровье пьют во всех трактирах от Куинсхайта до Галерных ворот, до самого Тауэра и еще дальше. – Он наклонился к рыцарю, дохнув на него ароматом кларета. – Ты хотя бы знаешь, что зарубил одиннадцать человек?

– Кто они такие?

– О! Как коронер я вынес постановление о том, – Гастанг улыбнулся, – что их смерть вызвана причинами отнюдь не естественными, однако, – он довольно хмыкнул, – вполне заслуженными, вполне. Тебе, доблестный рыцарь, выражает глубочайшую признательность совет города Лондона. Тебя ввели в заблуждение и заманили в ловушку – так считали злодеи. Тот человек, который пришел сюда, назвался Мартином Фицосбертом? Враньё! Никакой он не писарь, а Питер Святоша, прирожденный мошенник, который прикидывался то сельским священником, то благочестивым монахом. Его хорошо знали и я, и здешние шерифы, и церковная стража. Врать он умел, как никто другой, такой дар у него был. – Гастанг протянул руку и ласково потрепал де Пейна по щеке. – Не стыдись, он много кого провел и сбил с толку. Служил у злодеев приманкой. Но уж больше он никого не проведет! Ты, размозжив ему голову, выколотил оттуда всю хитрость и коварство. А за Мортевалем мои люди охотились уж не первый год. Он профессиональный наемный убийца, господин мой Эдмунд, – головорез, sicarius, [113]113
  Наемный убийца (лат.), происходит от названия кинжала.


[Закрыть]«ночная птица». У него на совести больше загубленных душ, чем у меня было скоромных обедов. Ну что ж, больше он убивать не сможет. Твой клинок выпустил из него всю кровь через глотку. – Гастанг явно наслаждался своими разглагольствованиями. – А карлик, хозяин «Света во тьме»? Он был самым неутомимым поставщиком жертв для разбоя во всём нашем городе. Теперь же он, со сломанной шеей, отправился терпеть вечные муки. Да уж, – коронер недобро усмехнулся, – за многое мы должны тебя благодарить. И в то же время тебе просто неслыханно повезло.

– Меня обманули, поймали на удочку.

– Несомненно. Указ по поводу Уокина взбудоражил многих.

– Но меня-то зачем понадобилось убивать?

– А вот это мне неведомо. – Гастанг сидел спиной к остальным; неожиданно он прищурился, и де Пейн вдруг понял, что коронер вовсе не такой простак, каким старается казаться. – Одно могу сказать, доблестный рыцарь Храма; кто-то, у кого есть немалые деньги, пожелал именно твоей смерти. Другой воин их не устраивал.

– Но почему же? – не унимался де Пейн.

– Да потому что мы ведем на них охоту, – отозвался с другого конца комнаты Беррингтон. – И возглавляете её вы с Парменио, это нашему врагу известно. – Он подошёл и присел на корточки возле ложа. Его узкое лицо с широкими скулами выражало озабоченность. – Это сложная, продуманная стратегия, Эдмунд. Уокин нанял подставных лиц и профессиональных убийц, чтобы убрать с дороги тебя, потому что ты ведешь охоту на него. – Беррингтон помолчал. – На Майеля тоже напали, недалеко от Лондона. Какие-то негодяи в масках и капюшонах пытались ссадить его с коня по дороге на Вудфорд. За мной в городе кто-то следил. Должно быть, Уокин в ярости. Ведь королевский указ натравил на него всех жителей королевства. Вот он и решил нанести удар первым, в этом я уверен.

Беррингтон похлопал де Пейна по плечу и поднялся на ноги. Эдмунд взглянул на Изабеллу, сиявшую красотой; ее голову покрывал монашеский плат с газовой вуалью. Она улыбнулась ему сквозь слезы радости.

– Их затея провалилась. – Парменио, стоявший в сторонке, выступил вперед и посмотрел на де Пейна. – Тем не менее, почтенный коронер совершенно прав. Это нападение в Куинсхайте задумал и организовал некто, обладающий большим коварством и немалыми деньгами.

Коронер, снова приложившись к своему кубку, часто-часто закивал.

– Да, да, еще бы! – Он причмокнул. – Ведь надо было кого-то купить, кого-то подкупить, кому-то что-то пообещать, а кому-то и пригрозить.

– Мы не захватили пленных.

– Ни единого, – подтвердил коронер. – Ваши два сержанта убиты, царствие им небесное. Злодеи изрублены на куски. Те, кто был еще жив, вскоре скончались, стеная от боли и бормоча что-то непонятное. Так что понадобятся годы, чтобы выведать, кто устроил такую коварную ловушку, – если это вообще удастся выведать. Питер Святоша был самым талантливым притворщиком во всем Лондоне, его задешево не наймешь. А кстати, – коронер ткнул пальцем в Парменио, – как ты догадался? Если бы ты прискакал с подмогой чуть позже…

– Наблюдение и размышление… – Парменио задумчиво пожевал губами. – Питеру Святоше объяснили, что мы здесь чужаки, приехали издалека, и нас легко ввести в заблуждение его манерами писаря и невинной болтовнёй. Поначалу ему это удалось. Потом, когда ты уже ушёл, – Парменио покрутил золотое кольцо на мизинце правой руки, потрогал висевший на шее деревянный крестик, – я вспомнил, что в Англии писари непременно носят на шее крест или четки. А самое главное – они носят отличающий чиновников перстень с изображением королевского или же городского герба. Когда ты ушёл, я задумался. У Питера Святоши ничего из названного не было. Он решил, что с нами, невежественными чужеземцами, этот номер пройдет. К тому же, мы были очень осмотрительны, почти не покидали подворье ордена – понятно, что врагам было необходимо как-то выманить нас отсюда. И сделано это было мастерски. Мошеннику как следует втолковали, кого именно мы разыскиваем. – Парменио пожал плечами. – Из всего этого я заключил, что если мои подозрения ошибочны, то ничего страшного не произойдет, если же они верны… – Тут он улыбнулся. – Я позвал сержантов и, слава Богу, успел вовремя.

Гастанг встал, собираясь уходить. Изабелла проскользнула за его спиной и устроилась на освобожденном коронером табурете.

– Оставьте Эдмунда в покое, – бросила она, оборачиваясь через плечо. – Позвольте уж мне немного поговорить с ним.

Она схватила его руки, стала гладить пальцы, улыбаясь ему, ожидая, пока все остальные уйдут. Лишь только они остались вдвоем, она стала беззаботно болтать, рассказывая о том, как проводит время при дворе, о красоте аббатства Святого Петра и изысканности находящегося близ него королевского дворца. Де Пейн сообразил, что она старается развлечь его, и в ответ стал поддразнивать ее: он-де наслышан, как сильно увлечен король ее красотой и благородством манер. Рыцарь подавил вспышку ревности и внимательно слушал ее описания, любуясь в то же время волосами и прекрасным лицом Изабеллы.

– Почему? – неожиданно спросил он.

– Что – почему? – насмешливо переспросила Изабелла.

– Вы не замужем, – объяснил он. – Скитаетесь по белу свету, как паломница.

– А кто я на самом деле, Эдмунд? – Она наклонилась к рыцарю. – Когда ты отправлялся из Иерусалима в Хедад и ехал по улице Цепи, я смотрела на тебя. Ты был закутан в свой белый плащ, на голове войлочная шапочка; впереди ехал Парменио, позади тебя – Майель. Ты сидел в седле и выглядел, как настоящий мужчина: уверенный, решительный, целеустремленный. То же самое можно сказать о брате и других рыцарях Храма. – Она наклонилась ещё ближе. – Я точно такая же. Мы с братом росли в имении Брюэр в Линкольншире. Наши родители, как и твои, умерли, когда мы были еще детьми. Мы с братом воспитывались вместе. Ричард всегда мечтал стать рыцарем, паладином. Больше всего нам обоим хотелось бежать подальше от зеленых равнин Линкольншира, от утомительного однообразия поместья, графства, от ужасного города. Ты же видел эту страну, Эдмунд. Иногда она прекрасна, иногда в ней сыро и скучно, и здесь бушует гражданская война. Мы с Ричардом непоседы, и раз отправившись в дальние края, уже не можем остановиться. – Она игриво улыбнулась. – А теперь послушай. Эту песню пел менестрель при дворе, а я запомнила. – И, не тратя лишних слов, она затянула своим красивым нежным голосом песню.

Де Пейн с нетерпением ожидал ее прихода и в последующие дни, но с течением времени Изабелла появлялась все реже. Наступили зимние холода, пришло время поста – братство рыцарей Храма готовилось отметить великий праздник Рождества. На стенах и дверях появились украшения: гирлянды зелени, веточки падуба и омелы, а рядом с ними – зимние розы. [114]114
  Цветы вечнозеленого растения, произрастающего на юге Европы; ботаническое название – морозник чёрный.


[Закрыть]Каждое утро приходил священник из ближайшей церкви Святого Андрея и запевал хоралы, подхватываемые братьями-тамплиерами; наняли и труппу бродячих актеров, которые представляли сцены Благовещения и рождения младенца Христа. Нога де Пейна заживала довольно быстро, и он снова стал подолгу гулять на подворье, захаживал к кузнецам и плотникам – надо было починить и меч, и кинжал, и кольчугу, немало пострадавшие в жестокой схватке в Куинсхайте. Пришлось полностью заменить ножны, к мечу приделать новую рукоять, клинок заточить, да и многие стальные кольца хауберка выпрямить. Розыски, теперь возглавляемые Парменио и Майелем, продолжались, но Уокин оставался неуловимым. Коронер Гастанг также неутомимо разыскивал злоумышленников. Ему очень полюбился де Пейн, и коронер регулярно наведывался на орденское подворье. Как-то раз Гастанг и Парменио вместе побывали в церкви Святой Марии в Боу, близ Чипсайда. Там укрылся некий преступник, которого считали участником нападения на де Пейна. Однако злодей этот, вцепившийся от страха в алтарь, оказался обычным разбойником и ничего интересного им не сообщил.

Острый на язык и зоркий, как ястреб, Гастанг прятал свой деятельный ум под маской неуверенности. С де Пейном же они крепко подружились. Коронер открыто восхищался тем, что совершил Эдмунд и что он сам именовал «полным разгромом ядовитого гнезда исчадий ада». Не меньше радовался он и тому, что «Свет во тьме» со всеми своими доходами перешел теперь в собственность города.

– «Свет во тьме», только подумать! – говорил он с издёвкой. – Скорее уж тьма непроглядная в кромешной тьме. Поверь мне, Эдмунд, – он важно поднял палец, – из этого трактира исходила немалая часть всего того ужасного, что творится в городе. Там задумывалось больше убийств и прочих бесчинств, нежели в чертогах самого Сатаны. – Гастанг покачал головой. – Но у того, кто организовал покушение на тебя, золота было в достатке. – Он потер лицо, подмигнул тамплиеру. – Наняли-то они самых лучших! Погиб Мортеваль, а с ним вместе – наёмники, которых разыскивают не меньше чем в пятнадцати графствах, профессиональные убийцы, и за голову каждого были назначены награды. – Коронер негромко рассмеялся. – Вот что я скажу, Эдмунд: если тебе вздумается снова отправиться в Куинсхайт, там никто не посмеет к тебе и близко подойти!