Текст книги "Тёмный рыцарь"

Автор книги: Пол Догерти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Глава 8
И ТАК ЕВСТАХИЙ, ВЕСЬМА РАЗДОСАДОВАННЫЙ И СЕРДИТЫЙ, ВСТРЕТИЛ СВОЮ СМЕРТЬ

В Уоллингфордском монастыре они провели еще три дня. Евстахий собирал свое воинство из всевозможного отребья: подонков, лондонских воров, наемников из Фландрии, завсегдатаев притонов, грабителей с большой дороги. Все они не останавливались ни перед чем и все больше жирели на гражданской войне, длившейся без малого уже двадцать лет. Они щеголяли в королевских ливреях, однако, на взгляд де Пейна, как были, так и остались волками, причем в волчьей шкуре. Он начинал понимать, как удавалось Мандевилю – или кому иному из знатных баронов – собирать под свои знамена насильников, убийц, воров, чародеев и ведьм. Что ж удивительного в том, что рыцари, подобные Беррингтону, сытые по горло такой компанией, стремились очистить свою душу в рядах Ордена тамплиеров! В целом же, Эдмунду и его товарищам ничего нового узнать не удалось. Смерть Байосиса так и осталась загадкой; все, что они могли сделать, – это позаботиться о достойном погребении. Отпевание происходило в полутьме монастырской часовни, где по стенам метались казавшиеся зловещими тени. Едва мерцали свечи, плавали удушливые облачка воскуряемого ладана, тихо лились из уст монахов погребальные псалмы. Тело покойного окропили святой водой, окурили ладаном, приор произнес положенные слова, после чего самодельный гроб (слегка переделанный сундук, в котором прежде хранился запас стрел) вынесли из часовни и зарыли на «земле горшечника» [91]91
  На знаменитые 30 сребреников, возвращенные (по одной из версий) Иудой, синедрион выкупил у некоего горшечника участок земли и устроил там кладбище для чужестранцев-иноверцев (Матф. 27:7; Деян. 1:19).


[Закрыть]– в заросшем бурьяном углу кладбища, где хоронили чужеземцев.

Вскоре монастырские колокола прозвонили девятый час, [92]92
  Три часа пополудни по современному счету времени.


[Закрыть]Евстахий попрощался со своим отцом и выехал из Уоллингфорда, подняв тучу пыли; затихли звуки рогов, свернуты были трепетавшие на ветру знамена. Де Пейн со спутниками ехал в арьергарде войска принца. Изабелла восседала на смирной кобыле из королевских конюшен, пожалованной ей королем. Симон де Санлис, граф Нортгемптон, и Мюрдак, архиепископ Йоркский, теперь стали советниками принца. Он же подчеркнуто не обращал на них ни малейшего внимания. Кавалькада быстро продвигалась мимо полей, лугов и изрытых глубокими колеями проселков, затем по старым римским дорогам, иссушенным летним солнцем. Дни стояли на удивление погожие. В полях вызрело зерно, ожидая серпа. В садах ветви сгибались под тяжестью зрелых плодов. Водяные мельницы, недавно подновленные и заново покрашенные, готовились принять урожай. Евстахий преобразил окружающий пейзаж: под колышущимися боевыми знаменами воинство испепеляющим вихрем пронеслось по графствам, лежащим на пути в Кембридж, сжигая, грабя, превращая в развалины усадьбы и поместья врагов короля Стефана. Вспыхивали амбары, оставались груды дымящихся головешек на месте ферм, вытаптывались хлеба на полях, вырубались фруктовые сады, заваливались трупами и нечистотами ручьи и рыбные пруды. Всякого, кто пытался помешать воинам, убивали на месте ударом меча либо вздергивали на ближайшем дубе, клене, вязе. Заслышав о надвигающейся буре, крепостные крестьяне, свободные земледельцы, торговцы бежали, ища спасения в церквях, монастырях, замках, в крайнем случае – в укрепленных поместьях.

После шести дней непрекращающихся бесчинств воинство Евстахия добралось до Бэри-Сент-Эдмундса – величественного аббатства, все строения которого были сооружены из светло-серого камня. За его высокими стенами расположилось немало амбаров, рыбных садков, фруктовых деревьев, загонов для скота и птицы, всевозможных надворных построек. Утопавший в зелени залитого солнечным светом огромного сада, среди роскошных розовых кустов в полном цвету, наполнявших окрестности пьянящим ароматом, монастырь являл собою средоточие мира и благолепия. У аббата хватило здравого смысла встретить Евстахия на дороге, перед главными воротами. Окруженный пономарями и братией в белых одеждах, высоко поднявших кресты и кадила, аббат прочел краткую приветственную проповедь на латыни и пригласил молодого принца проехать в монастырь, осторожно предупредив, что свита принца должна расположиться на окрестных полях и лугах. Покачивавшийся в седле от неумеренных возлияний Евстахий согласился. Его вместе с главными лицами свиты (включая и рыцарей Храма) с почетом провели в аббатство, в отведенные им покои в гостевом доме из того же серого камня Де Пейну досталась узенькая комнатушка. Он снял доспехи, разложил небогатые пожитки и сразу же вышел, потому как раньше сам настоял на том, чтобы они с товарищами встретились внизу, в небольшом розарии близ гостевого дома. У Эдмунда все болело от многодневного пребывания в седле, он устал и был в ярости; очень скоро он и Парменио ожесточенно заспорили с Беррингтоном о том, что происходит вокруг.

– Бандиты! – кричал де Пейн, давая волю накопившемуся гневу. – Мы всего лишь бандиты, мы сжигаем фермы и мельницы во славу Божию!

Парменио усердно закивал, поддерживая его. С тех пор как они выехали из Уоллингфорда, генуэзец стал еще более скрытным и замкнутым.

– Так что скажете? – требовательно спросил де Пейн.

Майель вместо ответа улыбнулся, словно смаковал какую-то невысказанную шутку. Изабелла сидела на скамеечке из дерна, разглядывая браслеты, украшавшие ее запястья.

– Ради чего? – крикнул де Пейн Беррингтону. – Ради чего мы здесь? Чтобы грабить? Мы же рыцари Храма, а не gregarii, не разбойники с большой дороги.

И снова Парменио поддержал его. Майель отвернулся. Изабелла закрыла лицо руками.

– У нас нет выбора, Эдмунд, и тебе это известно. – Беррингтон подошел к нему и положил руку на плечо. – Я ведь уже говорил, мы принесли королю дурные вести. Его просьбу невозможно было отклонить: если бы мы отказались сопровождать его взбалмошного сынка, это навредило бы нашему ордену.

Де Пейн принялся возражать ему, но в конце концов, вынужден был согласиться: выбора не было. Возвратившись в чисто выбеленную узкую комнатку, он присел на край дощатого ложа и всмотрелся в холст на стене, изображавший мученичество святого Эдмунда. [93]93
  Первый английский святой. Король Восточной Англии в 855–870 гг., был разбит данами и якобы казнён ими за нежелание отказаться от христианства. Упоминаемое здесь аббатство было возведено близ предполагаемой могилы короля.


[Закрыть]

– Миражи, – прошептал он, вспомнив, что ему говорил Низам. – Мы просто гонимся за миражами. А что же такое действительность? Уокин или кто-то еще?

Он разделся, вытянулся на кровати и провалился в сон, так и не решив для себя, что же следует предпринять. Разбудили его ближе к вечеру. Через стрельчатое окошко струился свет угасающего дня. Еще какое-то время Эдмунд пытался не обращать внимания на настойчивый стук в дверь. Из-за двери Парменио окликал его по имени. Потом рыцарь вдруг вспомнил, где находится, поспешно натянул длинную рубашку, сапоги, схватил перевязь с мечом и отодвинул засов. Генуэзец, с трудом переводя дух, жестами просил его выйти в коридор.

– Ради святого Эдмунда, пойдем! Там принц…

Де Пейн поспешил вслед за Парменио из гостевого дома во внутренний двор монастыря. Евстахий, с обнаженным мечом в руке, орал на аббата, который осмелился в чем-то перечить ему. Аббат упрямо качал головой, то и дело осеняя себя крестным знамением, как бы защищаясь от потока богохульств, изрыгаемых принцем. Справа от аббата стояли Беррингтон и Майель. Изабелла, сидевшая на невысокой ограде, быстро подошла к де Пейну и приложила палец к губам.

– Принц желает опустошить монастырские закрома, – шепотом объяснила она.

– Богом и дьяволом клянусь! – неистовствовал Евстахий, потрясая кулаком перед носом аббата. – Я получу здесь провиант, имею полное право! – Он резко развернулся и пошел через двор, выкрикивая угрозы.

Мюрдаку и Нортгемптону, стоявшим в тени монастырских строений, Евстахий велел следовать за ним. Вдруг принц остановился, опять резко развернулся на каблуках, пальцы снова легли на рукоять меча, только что вложенного в роскошные, обтянутые парчой, ножны. Евстахий ринулся к аббату. Де Пейн до половины вытащил свой меч из ножен, Парменио поглаживал рукоять кинжала, Беррингтон же выступил вперед, навстречу стремительно надвигающемуся принцу. Аббат не двинулся с места, сжимая одной рукой большой крест, висевший на груди. Евстахий замер, ожег аббата взглядом и неожиданно расхохотался. Похлопал аббата по плечу, сделал шаг назад и насмешливо изобразил благословляющий жест. Торопливо подошли Нортгемптон с Мюрдаком, но у Евстахия уже было совсем другое настроение.

– Не о чем тревожиться, господа мои! – прокричал он. – Чуть позже приходите в мои покои на совет в узком кругу. – Он взмахом руки велел им удалиться, потом взял аббата под руку и пошел с ним по монастырскому двору, беседуя учтиво, словно они были самыми близкими друзьями во всем аббатстве.

Де Пейн смотрел им вслед, все еще не выпуская рукоять меча. Не спеша подошли Беррингтон и остальные.

– Принц безумен, – прошептал де Пейн. – Ради всего святого, Майель, Беррингтон, зачем только мы впутались в это дело! В каждом из окружающих видишь врага. Любое слово может звучать, как проклятие. Черный дым застилает лазурь небес. Средь моря зелени пылают громадными кострами зажиточные дома и убогие хижины.

– Вот поэтому мы и уехали из Англии, – тихо проговорила Изабелла. – Эдмунд, ты еще не видел таких злодейств, какие пришлось повидать нам!

–  Homo diabolus homini, человек человеку дьявол, – задумчиво пробормотал Беррингтон. – В остальных графствах было ничуть не лучше: всадники, налетающие вихрем, воры, крадущиеся в ночи, звенящие клинки и пожары…

– Хороши дела, – де Пейн покачал головой. – А мы должны преследовать чародея, существование которого вызывает сомнение, он вроде тех теней, что возникают в тумане на болотах. Надо нам уезжать отсюда. Байосиса уже нет среди нас, его убили. Нам следует возвратиться и рассказать Великому магистру обо всем, что произошло. Так дальше продолжаться не может.

– А Монбар скажет, – спокойно возразил Беррингтон, – что мы не выполнили его приказ. Более того, поспособствовали ослаблению позиций ордена в Англии. Не забывай, Эдмунд, мы здесь оказались лишь потому, что он попросил нас об этом.

Де Пейн взглянул на Парменио. Генуэзец стоял, уперев руки в бока, и не поднимал глаз от земли.

– Что же нам делать-то? – растерянно пробормотал Эдмунд.

– Что делать? – отозвался Парменио. – Не удивительно, что и Святой Отец в Риме, и многие английские епископы не хотят, чтобы Евстахий был официально объявлен наследником престола. Мы сопровождаем сейчас человека необузданного, с кровавым прошлым и почти что без будущего. – Парменио поднял голову. – Я выслушал твои доводы, Беррингтон, однако прав Эдмунд. Мы не можем вечно блуждать по всей Англии, высматривая Уокина.

– Но он непременно должен быть где-то близко! – воскликнул Беррингтон. – Смерть Байосиса – свидетельство тому!

– Ни о чем она не свидетельствует, – запальчиво возразил де Пейн, – кроме как о том, что Байосиса кто-то отравил.

Беррингтон, посуровев лицом, прищурился и покачал головой.

– Кто же еще мог убить Байосиса? Разве кто-то из нас наклонялся над его бокалом, чтобы всыпать туда яд? Если бы так и было, уж кто-нибудь заметил бы! Нет, его убийство было хитро продумано, и совершил его Уокин либо один из его приспешников. – Беррингтон помолчал. – Уокин вполне мог это сделать. Мы, однако же, здесь для того, чтобы остановить тех, кто угрожает короне. – Он глубоко вздохнул. – Если мы и в этом потерпим неудачу, вот тогда можно будет подумать о возвращении. И кроме того, смерть Байосиса создала новые затруднения. Я не вправе покинуть английскую конгрегацию ордена в тот момент, когда она обезглавлена.

Де Пейн неспешно зашагал по монастырскому саду. Остановился на минуту, рассматривая резное изображение то ли ящерицы, то ли двуногой змеи, которая взбиралась по стебельку лилии к лепесткам; каждый из них символизировал человеческую душу. Рядом выглядывала из зелени горгулья со свиным рылом и обезьяньими ушами. Легкий вечерний ветерок доносил издалека звуки лиры и пение – молодой нежный голос восхвалял Пречистую Деву.

– Нам надо подождать, – крикнул вслед ему Беррингтон. – Нам надо еще немного подождать. Принц должен вернуться в Лондон, в Вестминстер. Возможно, к тому времени мы исполним свой долг.

Де Пейн, уже не споря, пожал плечами. Покинув монастырский двор, он вошел в церковь аббатства, восхитился ее росписями, в особенности жутковатой фреской, изображавшей пятнадцать знамений Божьих, каковые, по уверению святого Иеронима, должны предшествовать Страшному Суду. Яркими красками были изображены душераздирающие сцены: горы содрогаются; приливные волны заливают берега; звезды дождем сыплются с неба и врезаются в Землю, уже охваченную адским пламенем. Затем Эдмунд посетил часовню Пречистой Девы и придел во имя святой Анны. Проведя там некоторое время в уединении, он направился по обсаженной деревьями дорожке к «маленькому раю» – небольшому саду, спланированному в виде концентрических кругов и усаженному пышными цветами всевозможных оттенков. Эдмунд присел на скамеечку из дерна рядом с искусно сделанным фонтаном в форме пеликана с роскошным оперением; птица вонзала клюв себе в грудь – оттуда и вытекала, журча, струя воды. Внимание рыцаря привлек тихий звук. По дорожке к нему брела Изабелла в желто-коричневом платье, отделанном на запястьях и шее белыми лентами; ее прекрасное лицо скрывала легкая вуаль. Девушка села рядом с де Пейном и крепко сжала рукой его пальцы. Рыцарь напрягся.

– Эдмунд, Эдмунд, – ее губы были так близко, что он ощущал на щеке свежее дыхание. – Ради всего святого! – игриво сказала она. – Благородный рыцарь, не тревожься так! Я не belle dame sans pitie. [94]94
  Безжалостная красавица (фр.).


[Закрыть]

Он отвернулся.

– Мы все хотим, чтобы это поскорее закончилось, – тихонько сказала Изабелла. – Скоро все и закончится. Уокин будет найден и убит. – Она посмотрела Эдмунду прямо в глаза, белые нежные пальцы и мягкая лента на запястье коснулись его щеки.

– Никогда не верь воину…

Де Пейн резко обернулся. В «рай» вошли Беррингтон и Майель.

– Господа, вы что, шпионите за мной? – шутливо воскликнула Изабелла.

– Мы – нет, сестра, а вот благочестивые братья-бенедиктинцы – да. Это они подсказали мне, где тебя найти.

– А где Парменио? – спросил де Пейн, стараясь повернуть беседу в другое русло.

– Бродит где-то, как обычно. – Майель присел на корточки и искоса взглянул на де Пейна. – Ты знаешь, Эдмунд, не доверяю я этому генуэзцу. Он появился в Триполи, как привидение, и с тех самых пор так и не объяснил всерьез, что делал там. – Майель оборвал свою речь: громко бухнул колокол аббатства, еще и еще. Набат.

Де Пейн вскочил на ноги. Перекрывая звон колокола, по всему монастырскому раю раздавались испуганные крики и стенания. Беррингтон бегом пустился назад по дорожке, де Пейн и остальные – за ним следом. Они выскочили из садика через калитку из ивовых прутьев, и тут Беррингтона схватил за руку один из монастырских послушников, запыхавшийся и обливающийся потом. На языке, который невозможно было разобрать, он, задыхаясь, что-то сообщил.

– Там принц, Нортгемптон и Мюрдак, – крикнул, подбегая, Парменио; камзол его был расстегнут, открывая пропитанную потом рубаху. – Все трое, – он тоже задыхался, – убиты.

– Все трое?! – воскликнул поражённый де Пейн.

– Помилуй их, Боже! – еще не отдышавшись, с трудом выговорил Парменио. – Принца и Нортгемптона отравили. Они уже умерли. – Он махнул рукой. – Мюрдак близок к этому, его отнесли в лазарет. Монастырский лекарь проверяет винные кубки. Идёмте-ка лучше туда.

Покои, отведенные Евстахию, находились на первом этаже. Огромные двойные ставни, закрывавшие арку окна, были распахнуты настежь, чтобы открыть взорам царивший внутри ужас. Тела Евстахия и Нортгемптона лежали прямо на полу. Глаза мертвого принца остекленели, лицо страшно исказилось, из открытого рта стекала пена. Рядом с ним на боку вытянулся Нортгемптон, черты лица которого застыли в ужасной Маске смерти. Казалось, что граф в последнем предсмертном усилии тщился доползти до огромного распятия, висевшего на стене. Беррингтон попросил, чтобы все, кроме аббата и лекаря, покинули помещение. Эту команду исполнил капитан наёмников принца, побагровевший от гнева: он разогнал братьев и служек, колотя их мечом плашмя. Запер за ними дверь, вернулся и застыл над телом своего господина.

Де Пейн оглядел комнату. Помещение было роскошным: стены сверкали, табуреты и скамьи были тщательно отполированы, высокая спинка кресла обита кожей, кровать укрывал балдахин, поддерживаемый четырьмя столбиками. В центре комнаты стоял большой обеденный стол, почти весь заваленный письмами, свитками пергамента, кусочками воска для печатей, чернильницами. Здесь же стояли три кубка с вином и блюда с недоеденной снедью. Опрокинутые на пол высокие табуреты свидетельствовали о разыгравшейся в покоях трагедии. Де Пейн подошел к столу и взял винный кувшин; тот был пуст. Эдмунд принюхался, но ничего подозрительного не ощутил и поставил кувшин на место. Принц был пьяницей, он, что называется, не просыхал, и Нортгемптон от него не отставал. Два кубка во главе стола – из одного из них, очевидно, пил Евстахий – были совершенно пусты, даже осадка не осталось. Третий кубок, справа от кресла принца, был почти полон. Де Пейн, которому лекарь посоветовал быть поосторожнее, взял этот кубок и сразу почувствовал резкий неприятный запах, похожий на тот, что издает пустая сковорода, поставленная на огонь. Рыцарь поморщился и взглянул в окно. Надвигались сумерки.

Эдмунд подошел к окну и выглянул: небо затягивали низкие черные тучи, предвещавшие скорую летнюю грозу.

– Думаю, что яд был во всех трех кубках, – высказал предположение лекарь. – Но кувшин пуст, так что это только догадки.

– Господин!

Де Пейн обернулся. Капитан наемников снял шлем и отбросил кольчужный капюшон, открыв узкое лицо, покрытое шрамами, и коротко подстриженные рыжие волосы.

– Да? – откликнулся тамплиер.

– Господин, этот кувшин принес послушник, он сейчас ждет снаружи. Перед тем я попробовал вино, – он развел руками, – и не почувствовал ничего особенного.

– А кубки? – спросил Беррингтон.

– Они, должно быть, и до этого стояли здесь, – ответил капитан. – Однако же, будь в них отрава, ее непременно заметил бы его высокопреосвященство архиепископ. После того как я попробовал вино, – продолжал наемник, – я впустил послушника в комнату. Его высокопреосвященство взял кувшин и сам наполнил все три кубка. Принц и граф были уже за столом. Говорят, – капитан с ненавистью взглянул на аббата, – что принц был проклят святым Эдмундом за разграбление его монастыря, а значит…

– А значит, – перебил его де Пейн, – лучше не трогать святого Эдмунда. Позови того послушника.

Старый монастырский слуга мало что мог добавить к тому, что было уже известно. Дрожа от страха, он объяснил, что несет службу в винных погребах. Это вино он брал в присутствии отца-келаря, который может это подтвердить. Из погреба он сразу отнес вино в покои принца. К нему никто не приближался. Капитан, охранявший дверь снаружи, изрядно отхлебнул из кувшина, потом послушник внес вино в комнату. Принц тотчас потребовал кубок. Архиепископ стал наполнять кубки, а послушник тем временем удалился. Капитан подтвердил его слова и добавил, что больше в комнату никто не входил.

Беррингтон собрал кубки, поставил их на поднос и, поклонившись аббату, сказал:

– Преподобный отче, я отнесу их в лазарет его высокопреосвященству архиепископу. Быть может, он расскажет нам что-нибудь еще. Капитан, приказываю тебе во исполнение твоего долга: вели своим людям сохранять спокойствие. Шумом и беспорядками делу не поможешь. Отец настоятель, как только мы поговорим с архиепископом, мне потребуется помощь твоей канцелярии, монастырские гонцы и самые резвые кони из твоих конюшен. Охрану обеспечит капитан. Гонцы должны разыскать короля и сообщить ему о том, что здесь случилось. Но сперва…

Держа в руках поднос, Беррингтон направился в лазарет – помещение с белеными стенами и темными потолочными балками. В центре помещения вокруг архиепископа суетились помощники лекаря. Беррингтон поставил на столик поднос, и все они направились к архиепископу, кроме побледневшей Изабеллы, которая буквально свалилась на скамью у входа. Майель это заметил и вернулся к ней, остальные же собрались у ложа Мюрдака. Архиепископу дали слабительное и напоили его отваром из трав и подсоленной водой, чтобы вызвать рвоту – вся комната пропиталась ее запахом. Архиепископ, с белым как мел лицом, покрытым крупными каплями пота, был в сознании, веки его подрагивали. Аббат присел на табурет у ложа, наклонился к больному и тихонько заговорил. Архиепископ слабым голосом отвечал ему, а аббат громко озвучивал его ответы для собравшихся.

– Он наполнил два кубка, а потом и свой. Принц заявил, что его мучит жажда, то же сказал и Нортгемптон. Они выпили все до капли и потребовали снова наполнить кубки. Его высокопреосвященство так и сделал, затем пригубил свой кубок. Вскоре он ощутил первые симптомы отравления, а принцу и графу сразу сделалось совсем плохо. Они жаловались на то, что им нечем дышать.

Аббат погладил холодную руку Мюрдака, покрытую сетью вздувшихся вен. Архиепископ зашептал снова.

– Он рассказывает, как принесли вино, – то, что мы уже знаем. – Аббат вздохнул. – Он не почувствовал никакого особенного запаха. Хочет, чтобы его забрали отсюда и отвезли в любимое дорсетское имение.

И этот день, и последующие были наполнены лихорадочной деятельностью. Де Пейн, пустив в ход «золотые аргументы» из аббатской казны, уговорил наемников принца отправиться на юг, чтобы присоединиться к войскам короля в Лондоне, оставив лишь почетный эскорт для сопровождения покойных. Два мертвых тела омыли, забальзамировали и совершили над ними положенные обряды, после чего торжественно поместили у главного алтаря аббатства. Поскакали и вскоре возвратились гонцы. Король, вне себя от горя и гнева, тем не менее проявил осторожность и не стал никого ни в чем обвинять. В письме он сообщал, что ведет сейчас трудные переговоры с Генрихом Плантагенетом. Тамплиерам он давал скрупулезные указания, как именно им надлежит с почетом препроводить тело его сына в Фейвершемское аббатство в Кенте, где находится семейный склеп: там была похоронена мать Евстахия.

И в самом аббатстве, и среди людей принца ходили упорные слухи, что наследником престола теперь станет, несомненно, второй сын Стефана, Вильям Булонский. Но всего через несколько дней эти слухи были опровергнуты королевским манифестом о вечном мире между Стефаном и Генрихом. Оба вождя торжественно дали обет: королем остается Стефан, Генрих же провозглашается его вероятным наследником. Манифест этот вызвал множество пересудов. Беррингтон, на лбу которого залегли глубокие морщины от всех этих треволнений, собрал своих спутников – обсудить последние события. Майель не без ехидства заметил, что Евстахий не мог умереть в более подходящий момент, как и заядлый роялист Нортгемптон, не говоря уже о прискорбной болезни архиепископа Йоркского, одной ногой стоявшего в могиле. Все с большой неохотой согласились: загадочный Уокин, неизвестно где скрывающийся, с большим успехом осуществил свои планы мести Стефану и всей королевской семье. Быстрая перемена фортуны уже давала о себе знать. Аббат послал гонцов к принцу Генриху с поздравлениями. Беррингтон сказал, что поступит точно так же, дабы Орден рыцарей Храма снискал расположение нового правителя.

– Мы завершили свою миссию здесь, – объявил Беррингтон.

– Завершили? – резким тоном усомнился Майель.

– Я раздумывал над тем, что когда-то сказал Эдмунд, – пояснил Беррингтон. – Что еще мы в силах сделать? Продолжать охоту на Уокина я и сам смогу. Считаю, что Эдмунд и Парменио должны возвратиться в Палестину и доставить в Иерусалим нашим начальникам письма с подробным рассказом о произошедших здесь событиях. А я останусь здесь, позабочусь о порядке в конгрегации, разберусь с владениями ордена в Англии, свяжусь с тамплиерами в различных частях королевства и, – он хитро улыбнулся, – сумею не хуже других оказать почет и уважение новой звезде, восходящей на востоке.

– А я, братец? – подала голос Изабелла. – Если ты не против, я могла бы уехать вместе с Эдмундом…

Де Пейн, глубоко задумавшись, ничего на это не сказал. Принять предложение Беррингтона было заманчиво, но его не устраивала роль мальчика-посыльного.

– Я тоже могла бы уехать, – повторила Изабелла.

– Если захочу ехать я, – заметил де Пейн.

– Если ему следует уезжать отсюда, – уточнил Парменио.

Компания сидела в саду, прозванном «маленьким раем». Генуэзец вскочил на ноги, не в силах сдержать охватившее его волнение.

– В чем дело, брат? – требовательно спросил Беррингтон.

– Я не отношусь к числу твоих братьев, – заметил Парменио. – Я, ты, Эдмунд – мы все дали обет отыскать Уокина и любых иных злодеев, которые могут служить ему, и уничтожить их всех. Таков был приказ нашего Великого магистра.

– Да ведь я же, – перебил его Беррингтон, – могу и впредь делать все для исполнения этого приказа. Майель мне поможет. Ведь совсем недавно вы оба – и ты, и де Пейн – говорили, что хотите возвратиться. Мне казалось то, что я предлагаю, – это компромисс, который устроит всех.

– То было недавно, – запальчиво возразил Парменио. – Мы спорили, не зная точно, в Англии ли Уокин. Теперь же правда нам известна. Мы сами были очевидцами его злодейств. К тому же Стефан пока остается на престоле. Мы объяснили ему, для чего прибыли сюда. Может ли кто-то из нас уехать, не выполнив своей задачи, теперь, когда Уокин во многом преуспел? Не думаю, что король Стефан с этим согласится. Положение стало куда серьезнее. Если бы мы уехали до того, как совершились эти убийства, тогда еще куда ни шло, теперь же мы просто обязаны остаться. Да король может просто не дать нам дозволения на отъезд! Как бы то ни было, я не собираюсь возвращаться, по крайней мере, сейчас. – Он посмотрел на де Пейна. – Эдмунд, в Аскалоне я спас тебе жизнь, – напомнил Парменио, – поэтому и прошу тебя: мы должны остаться, во всяком случае, на какое-то время.

Де Пейн, согласившийся с доводами генуэзца и дивясь про себя страстности его речей, кивнул – он решил остаться. К тому же ему не понравилось, что Беррингтон все решил за них. Верно, раньше он и сам настаивал на возвращении, но тогда его душил гнев. Теперь же Евстахия и Нортгемптона нет в живых, а Мюрдак при смерти. Как же можно уехать, не отомстив за столько смертей? Теперь уж поздно уезжать. Судя по выражению лица Беррингтона, тот собирался продолжить спор, но затем скривился и перешел к обсуждению других вопросов: необходимо сделать припасы, да не забыть вернуться в Лондон – получить полагающиеся средства из доходов английской конгрегации ордена. Потом они пошли каждый по своим делам. Де Пейн пытался было разговорить Парменио, но генуэзец пробормотал, что на сегодня сказал вполне достаточно.

Дни летели. В середине сентября рыцари Храма, в полном боевом облачении, сопроводили забальзамированные тела Евстахия и Нортгемптона до усыпальницы в Фейвершемском аббатстве. На церемонии погребения присутствовал король, явился и Генрих Плантагенет. Рыжеволосый румяный анжуец был человеком плотного телосложения, с длинными руками прирожденного фехтовальщика. Одной рукой он сжимал рукоять кинжала, другую положил на плечо высокого темноволосого клирика с очень бледным лицом – Беррингтон шепнул, что это Фома Беккет, церковный деятель, весьма известный и в Лондоне, и в Кенте. Король встретил их у Галилейских врат монастырской церкви. С тамплиерами поздоровался холодно, хотя и несколько оттаял, когда Изабелла выразила искренние соболезнования. Король заявил: рыцари сделали, что могли, для защиты его сына, и добавил, что они непременно должны явиться в Лондон в середине октября, перед Днем святого Эдуарда Исповедника, [95]95
  Анахронизм автора; 13 октября – День святого Эдуарда Исповедника (последнего законного англосаксонского короля Англии) – действительно широко отмечался в Средние века. Однако начали отмечать этот день лишь после его канонизации стараниями короля Генриха Плантагенета в 1162 г., девять лет спустя после описываемых здесь событий.


[Закрыть]чтобы дать правдивый отчет обо всем случившемся Большому королевскому совету.

На следующий день тамплиеры возвратились в Бэри-Сент-Эдмундс. Беррингтон занялся приготовлениями к поездке в Вестминстер, Изабелла помогала ему, а Майель исполнял роль гонца. Де Пейн, предоставленный самому себе, бродил по аббатству. Благочестивые братья-бенедиктинцы приняли его как гостя короля и как брата монаха из другого ордена. Де Пейн изо всех сил старался освоиться в этом беспорядочно застроенном, похожем на лабиринт монастыре. Часто он блуждал среди монастырских строений, читая молитвы и перебирая четки. Не раз побывал он в церкви с длинным темным центральным нефом, сиживал вместе с монахами в библиотеке или в скриптории, где к полированным пюпитрам были прикованы цепями бесценные манускрипты. Вел и непринужденные беседы с хронистами аббатства, которые сидели среди связок заточенных перьев, свитков тщательно очищенного пергамента и полных до краев чернильниц, а их большие скамьи были завалены ножиками для очистки пергамента, кусочками воска, заставлены горшочками с красками и ящичками с лентами. Вместе с монахами Эдмунд отстаивал заутрени, обедни и прочие положенные по уставу службы. Он с головой окунулся в размеренную монастырскую жизнь, помогая, когда мог, на конюшнях и в кузницах и стараясь при этом почерпнуть какие-нибудь новые сведения о событиях, имеющих отношение к гибели принца. Ничего нового, однако, ему так и не удалось узнать. Братья шепотом, испуганно, говорили, что смерть Евстахия воспоследовала по воле святого Эдмунда – как кара за грехи принца. Так же еле слышно рассказывали они и о Парменио: генуэзец пытался выведать все, что касалось произошедшей в аббатстве трагедии, хотя с монахами держался отчужденно и высокомерно.

С этим де Пейну пришлось согласиться. Парменио отдалился и от своих товарищей, зачастую он даже не являлся на обед в трапезную гостевого дома. Беррингтон и Майель острили по этому поводу, но самого Парменио будто и не замечали, как бы перестав считать его членом своей группы, – не могли простить ему того, что он пошел против воли Беррингтона. Изабелла теперь вела себя с Эдмундом гораздо сдержаннее, а брат ее целиком посвятил себя делам конгрегации, он целыми днями принимал у себя гонцов и посланцев орденских общин со всего королевства. Беррингтон однажды высказал предположение, что Уокин скрывается в Лондоне. Раз так, то и они в ближайшее время отправятся туда и возобновят розыск. Пока же ему необходимо уделить внимание другим делам.

Де Пейн хотел было проследить за Парменио, но отверг эту мысль как несовместимую с понятием чести. У генуэзца были свои дела, и де Пейн решил, что не добьется многого, пока они не прибудут в Лондон. Отказавшись от своего намерения, он, пораженный красотами окружающего ландшафта, стал часто разъезжать верхом по окрестностям, временами сворачивая в ближний лес – насладиться зрелищем того, как пышный зеленый наряд деревьев постепенно, по мере приближения осени, меняется на красновато-золотой. Его очаровывали проявления ни на минуту не затихающей жизни: шевелились и потрескивали кусты, когда сквозь них проскакивали то лиса, то заяц, то белка – множество зверьков, отыскивающих себе пропитание; над всем этим нависал извечный свод леса, где шла своя жизнь, где шумели крыльями и перекликались разными голосами птицы. По обе стороны тропинки царила тьма: могучие деревья росли густо, плечом к плечу, и лишь изредка между ними удавалось разглядеть поляну, покрытую дикими цветами и купающуюся в солнечных лучах. Небольшие стремительные ручьи, журча и пенясь, спешили влиться в бесчисленные болотца и озерца.