Текст книги "Борьба со смертью"

Автор книги: Поль Крюи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Что безопасно для маленькой морской свинки. то не может повредить взрослому человеку, – теперь это было для Спенсера несомненно.

– И еще, видите ли, я ужасно боялся заболеть пятнистой лихорадкой. – рассказывал Спенсер, – вспомните о том количестве вируса, которое ползало вокруг пас в виде клещей. Разве я не должен был попробовать хоть как-нибудь защищаться?

И, наконец, позвольте спросить, что бы подумали Гольдбергер, Эдди Френсис, Джордж Мак-Кой и все остальные там, в кирпичном доме на холме, если бы Спенни первое впрыскивание этого соуса из клещей сделал не себе, а кому-нибудь другому?

Таким образом, 19 мая 1924 года впервые в истории человечества из зараженного смертью тела насекомого была приготовлена вакцина для человека. Спенсер себя отлично чувствовал. Четыре дня спустя он впрыснул себе вдвое большую дозу.

Лето 1924 года. Два года прошло с тех жарких дней, когда Билль Геттингер бредил экспериментами, умирая в Гамильтонской больнице, а новые, завернутые в белую материю клетки наполняли комнату школьного домика, служившую питомником клещей. Теперь этих клеток стало гораздо больше. Там лежали горевшие в пятнистой лихорадке кролики, которые питали кровью и заразой многие тысячи клещей. Клещи забивались под ковры, заползали во все щели, на лабораторные столы... Их находили в отведенных и не отведенных им местах. Они были повсюду.

Экспериментаторы, вернувшись домой, снимали клещей со своего платья, и я не могу понять, как все они, – исключая Спенсера, впрыснувшего себе вакцину, – не заболели, если только представить себе эту оргию выработки огромных количеств стандартизированной вакцины из смертоносных клещей.

Почему они все не пользовались вакциной? Уж не думали ли они, что Спенсеру просто... повезло? Об этом ничего не известно.

Но известно, что однажды, – уже наступила осень, – Генри Коуэн почувствовал боль в костях. Генри. – более похожий на медведя, чем на человека, – много лет играл с пятнистой лихорадкой Скалистых гор, смеялся лад людьми, боявшимися ходить в опасные ущелья. Бесчисленное множество раз он со смехом вытаскивал клещей из своего тела. А теперь глаза у него ужасно болели, и я только могу сказать, что, вероятно, Генри просто не понял, во сколько раз усилил Спенсер пятнистую лихорадку ущелий.

Как бы то ни было, широкоплечий гигант Генри десять дней спустя встретился с Биллем Геттингером.

Надо думать, что они оба, вместе с Мак-Клинтиком, Мак-Крэем и молодым японцем из Рокфеллеровского института, – что все пятеро блаженно пируют в Валгалле за отдельным столом, предоставленным охотникам за микробами, которые, может быть, охотились недостаточно осторожно.

Разумеется, смерть Генри послужила толчком, и все работавшие в лаборатории впрыснули себе смесь клещей с карболовой кислотой.

Может быть, Спенсер в конце концов и не был сумашедшим...

X

С 1902 по 1930 год семьдесят пять исследователей – включая препараторов и служителей – занимались этой не стоящей внимания пятнистой лихорадкой. За все время шестеро, – не применявших вакцины, – заболело.

После поставленного Спенсером над собою в мае 1924 г. опыта восемь человек, иммунизированные Спенсеровской жидкостью, слегли с болями в костях и пятнами на теле. Только один из них – бактериолог Керли – присоединился к Биллю, Генри и остальным.

Вакцина превращала эту ужасную, почти всегда смертельную болезнь в легкое заболевание, вроде кори.

До открытия Спенсера ни одному человеку старше шестидесяти лет не удавалось рассказать о том, как он выздоровел от пятнистой лихорадки.

Но как раз, когда смерть Генри Коуэна заставила всех остальных впрыснуть себе смесь из клещей и карболки, заболел дядюшка Чафин – лабораторный сторож. У него только немного поднялась температура, пятна на теле не почернели, лицо осталось чистым. Это было похоже на ветряную оспу.

Забавно было, как теперь все фермеры и пастухи, которым приходилось бывать в опасных ущельях, умоляли об этой вакцине -о защите от болезни, которую солиднейшие граждане Биттер-Рута, считали совершенно не стоящей внимания.

За четыре года восемнадцать человек, не подвергшихся вакцинации по глупости или по неведению, заболели пятнистой лихорадкой Скалистых гор. Пятнадцать из них умерли.

Не считая людей, работавших в лаборатории и подвергавшихся исключительной опасности заражения, только трое из впрыскивавших себе вакцину жителей Биттер-Рута заболели пятнистой лихорадкой. Все остались живы.

Около Термополиса (что, насколько я понимаю, значит «жаркий город»), в штате Виоминг, есть совсем маленькое мрачное место– Кирби-Крик, где пятнистая лихорадка так же смертоносна, как в Биттер-Руте.

До открытия Спенсера ни один фермер из Кирби-Крика не выдержал пятнистой лихорадки, и за два года умерло четыре человека только в одной деревне. За три года из семи человек больных пятнистой лихорадкой выздоровели только двое... И только у этих двух под кожей было изрядное количество зараженных клещей и карболовой кислоты.

В Южной Идахо, между рекой Змеиной и Зубчатыми горами, существует совсем легкая форма пятнистой лихорадки, убивающая всего пять процентов заболевших. Там Спенсер и Паркер сделали впрыскивание вакцины тысяче человек, подвергавшихся опасности заражения через клещей.

Из этой тысячи человек заболел всего один, – да то ему было сделано только одно впрыскивание. Множество людей, не пользовавшихся вакциной, заболели.

Так Спенсер и Паркер превратили презренного древесного клеща Dermacentor Andersoni из убийцы – в защитника.

В Биттер-Руте теперь такой спрос на спасительный карболовый экстракт из клещей, что Конгресс ассигновал большую сумму на постройку роскошной лаборатории вместо зараженного клещами школьного домика.

Так получило всеобщее признание то, что казалось вначале отчаянной и бессмысленной авантюрой. Насколько мне известно, никому и в голову не пришло как-нибудь наградить Спенсера или Паркера или их сотрудников. Да за что их награждать?

Ведь они рисковали своей жизнью для спасенья очень небольшого числа совершенно незначительных людей.

В случае их гибели, никто не несет никаких обязательств по отношению к их женит или детям, Зачем бы это нужно было? Во-первых, теперь уже существует предохранительная вакцина. Во-вторых, найден путь более безопасного приготовления вакцины (с самого начала пользуются взрослыми клещами, а не маленькими, так невероятно быстро ползающими личинками). И наконец, если я не ошибаюсь, они сами застраховал свою жизнь.

Конечно, это стоит им много денет. Но кто же не согласится заплатить за удовольствие участвовать в такой страшной, жестокой битве с клещами, в которой каждый борец может заслужить себе Место на пиру в Валгалле?

Ивэнс. Смерть в молоке

– Эти микробы меня как будто особенно возненавидели с тех пор, как я сделала свое открытие, – говорила мне мисс Ивэнс.

Нельзя отрицать, что мисс Ивэнс установила родственную связь микробов Банга с микробами Бруса еще до того, как она начала работать в красном кирпичном доме на холме. Это замечательное открытие, – к сожалению, не замеченное корифеями мировой бактериологии,– она сделала, еще будучи ветеринарным бактериологом в институте при Департаменте земледелия США.

И это открытие с легкостью могло бы остаться теоретическим и бесполезным, если бы Мак-Кой не догадался взять Ивэнс на работу в свой бактериологический Институт.

В сущности, только там Ивэнс доказала, что микроб Банга – возбудитель инфекционного аборта у коров – может вызывать заболевания и даже смерть людей, точно так же, как его ближайший родственник – микроб Бруса, возбудитель мальтийской лихорадки.

В этом кирпичном доме, где устанавливают факты и не останавливаются перед выводами, Ивэнс получила возможность уличить в болезнетворности бациллу Банга, с невинным видом притаившуюся в молочных продуктах Европы и Америки. О, это было не так просто! Крупнейшие сельскохозяйственные тресты, вооружиившись псевдо-научнымн данными, все время ставили ей палки в колеса. Присутствие этих микробов Банга, мучивших людей болями в суставах, изнурявших их ночными потами, продолжительным жаром, обнаружилось в молоке отборных, много раз премированных коров. Это был скандал на весь мир...

И если эти микробы Банга оказались в молоке такого аристократического молочного скота, то было очевидно, что они просто кишели, в молоке «коровьего плебса» Европы и Америки.

Несомненно, Ивэнс нуждалась в поддержке этой лаборатории – почти единственной по своим традициям суровой честности и устрашающей точности. Только там могли исследователи выяснить причину болезни и найти средство против неё.

Следуя лучшим традициям кирпичного здания на холме, Ивэнс продолжала работать, хотя была тяжело больна. Конечно, ее открытие не изгнало немедленно зловредного микроба доктора Б. Банга из Америки. Но теперь уже многое известно (благодаря в первую очередь Ивэнс), и прежде чем я рискну выпить стакан молока, я могу застраховаться от опасности с помощью одного простого вопроса.

У нас нет лекарства от мальтийской перемежающейся лихорадки, но теперь оно уже не необходимо: этим простым вопросом мы всегда можем предохранить себя от заболевания.

II

Когда Ивэнс начинала свои изыскания, показавшие, что микроб д-ра Банга, обнаруженный им у датских коров, и возбудитель мальтийской лихорадки Бруса – близнецы, о мальтийской лихорадке почти никто не слыхал. А несомненно, что эта коварная болезнь уже давно распространена у нас. Она превращает детей в инвалидов, отрывает матерей от хозяйства, отцов от заработка. Тысячи людей, – по данным Уота Симпсона много тысяч, – заражены ею. Повсюду солидные врачи определяли ее, как тифоид, или грипп, или малярию, или далее туберкулез. Так ошибались далже самые модные и дорогие врачи. Некоторые маскировали свое невежество тем, что бормотали, тараща глаза: «нервное потрясение» или «переутомление».

В 1917 году Ивэнс была всего только хорошенькой девушкой, ничем не выделявшейся среди остальных молодых бактериологов, работавших в Вашингтонском сельскохозяйственном институте, и она понятия не имела о том, что в 1887 г. Давид Брус, англинский военный врач, во время своего медового месяца исследовал на Мальте селезенки солдат, погибших от мальтийской лихорадки. Не слыхала она и о том, что тридцать лет тому назад Мэри Брус ушла с теннисной площадки, чтобы помочь справиться с обезьянами своему усатому, как Гинденбург, мужу. Это было в те, уже забытые, дни, когда Брус и его жена по-любительски и неутомимо готовили питательные среды для еще не открытых микробов. Из покойницкой Брус приносил кусочки селезенки и из этих кусочков молодожены выделяли культуру возбудителей мальтийской лихорадки – шаровидных микробов, получивших, ввиду такой своей формы, научное название «кокков»...

Все это происходило еще до того, как Ивэнс (ее звали Алиса) появилась на свет в семье уэльского фермера. Она родилась в северной Пенсильвании, в холмистом треугольнике, вершинами которого служат города Тункхеннок, Хоп-Боттом и Мегунени.

Пока Алиса Ивэнс училась ходить по неровной почве северной Пенсильвании, Брусы доказали, что именно их кокки причиняют жителям Мальты боль в суставах, ослабляют их и даже – не слишком редко – убивают изнурительной лихорадкой.

До Ивэнс все дело сводилось к медицинскому курьезу на острове Мальта или, может быть, на всем средиземноморском побережье. И, конечно, этот курьез не имел никакого отношения к Ивэнс, когда она в 1917 г., в большом правительственном здании в Вашингтоне, изучала молоко, выдоенное в самых стерильных условиях из начисто вымытого вымени у самых породистых коров. На улицах в те дни гремели музыка и патриотическое «ура». Город наполняли краснощекие генералы, всюду пестрели иностранные мундиры, и все бессмысленно восхищались превосходительствами всех сортов, которые были покрыты медалями и клялись утвердить демократию во всем мире. Ивэнс была очень ничтожным колесиком в общем механизме.

Руководители Государственного сельскохозяйственного института, неизвестно из каких соображений, пожелали узнать, какие именно микробы содержатся в молоке коров, слишком аристократических, разумеется, для того, чтобы быть носителями болезнетворных бацилл.

Совершенно механически исследовала Ивэнс бесконечное количество проб молока. Пока не уставали глаза, рассматривала она в микроскоп ярко окрашенные бактерии, недостаточно вредные, чтобы заинтересовать кого-нибудь. Она работала с отчаяньем, свойственным девушкам-бактериологам. Что ее ожидало? В лучшем случае быть чернорабочей у какого-нибудь охотника за микробами, чей ум сможет использовать труды ее рук... И высшее счастье – увидеть среди тысяч печатных работ, выходящих из государственных институтов, статью за подписью «Такой-то и Алиса Ивэнс».

Так она сидела и считала безвредных бактерий в молоке этих сиятельных коров. Ни одному из бородатейших светил медицины и в голову не приходило, что это занятие имеет какое-нибудь отношение к мальтийской или вообще какой-либо лихорадке. Правда, в 1905 г. от одного из средиземноморских островов отошел пароход, название которого теперь уже забыто. Пароход был гржен карликовыми козами. У капитана, который пил много молока от этих коз, внезапно начались боли в суставах, типичные для мальтийской лихорадки. Именно на основании этого отнюдь не научного факта уважаемая и ученейшая английская «Комиссия по изучению мальтийской лихорадки» в полном составе пришла к неожиданному выводу, что мальтийская лихорадка передается только через козье молоко.

Но Ивэнс ничего об этом не знала. И кроме того, породистые коровы, молоко которых исследовала Ивэнс, не были козами и не происходили с острова Мальта. Эта лихорадка, протекающая «волнообразно» – с подъемами и падениями болей и изнуряющей испарины – не представляла никакого интереса для американцев. Если не говорить о нескольких случаях заболеваний в Техасе и Новой Мексике, среди испанских оборвышей, любителей козьего молока, эта болезнь вообще, не наблюдалась в Северной Америке.

III

Меньше чем за одни год доказала Ивэнс болезнетворностъ микробов Банга. Это было невероятно, неслыханно,-противоречило всем правилам бактериологии, ниспровергало законы ветеринарии, – словом, это было богохульством. Она продолжала выращивать, окрашивать, рассматривать в микроскоп стафилококки, шаровидные микробы, росшие гроздьями из ста девяноста двух проб молока от ста шестидесяти одной коровы из пяти самых отборных американских стад.

В Институте работали по принципу разделения труда. Специальностью Ивэнс были стафилококки, а кто-то другой за тем же столом изучал содержащиеся в том же молоке стрептококки. Это тоже шаровидные микробы, гораздо, впрочем, более романтичные, – они могут оказаться опасными. Но, в конце концов, никто не запрещал Ивэнс, помимо основной работы, изучать палочковидные микробы. Так-то вот и случилось, что, несмотря на строгое ограничение своих обязанностей, Ивэнс внезапно натолкнулась на вредоносные бациллы доктора Б. Банга (Дания).

Со стафилококками тоже было достаточно хлопот. Она обнаружила, что некоторые из них содержали пигмент цвета слоновой кости. Это отличало их от родственных ярко-оранжевых микробов, которые в свою очередь разнились от родственных же светло-желтых колоний. Совсем не входило в обязанности Ивэнс выяснять, смертоносны ли для кроликов эти пестрые колонии.

«Автор приносит свою глубокую благодарность доктору Джорджу М. Поттеру за помощь, оказанную им при впрыскиваниях животным и при их патолого-анатомических вскрытиях» – писала Ивэнс в своей не слишком значительной научной статье. Единственным утешением для Ивэнс была в то время установленная ею смертоносность для кроликов некоторых из этих пестрых микробов. Из этого факта Ивэнс сделала вывод, который покажется вам странным, если вы вспомните, как точно соблюдались все правила асептики при уходе за коровами, от которых она получала молоко.

«Публикуемые здесь данные как-будто подтверждают необходимость пастеризации идущего в пищу молока».

Это было несколько неожиданно! Смерть нескольких кроликов, последовавшая после впрыскивания им большого количества этих стафилококков, еще ничего не доказывала... Кролика можно убить чем угодно, если только впрыснуть побольше!

Но затем Ивэнс вдруг натолкнулась на несомненные бациллы Банга в молоке одной из таких аристократических коров. Она пошла к Эйхгорну, заведывающему патологическим отделом Института, чтобы он сам опознал такую опасную бациллу. Было хорошо известно, что бацилла Банга совершенно безопасна для людей, но неизбежно вызывает выкидыши у коров. Уже давно эта болезнь распространилась среди американского рогатого скота и являлась страшной угрозой молочному хозяйству Америки. Она не щадила и самых породистых коров. Даже у много раз премированных животных бывали выкидыши.

– Сравнивали ли вы когда-нибудь возбудителя мальтийской лихорадки с микробом Банга? – спросил Эйхгорн Ивэнс.

– Эйхгорн так и не сказал мне, зачем он задал этот вопрос, – рассказывала позже Ивэнс. В конце-концов, Эйхгорн не придавал особенно большого значения этому сравнению, иначе бы он давным давно сделал его сам. Кому, в самом деле, среди всех китов бактериологии приходило когда-нибудь в голову сравнить мальтийского кокка, который вызывает боль в костях и лихорадку у мальтийцев, пьющих козье молоко, с микробом Банга, вызывающим выкидыши у коров?

Даже старый доктор Банг, выдающийся специалист по болезням коров, никогда и не думал об этом. Если бы вы предложили такое сравнение сердитому Дэвиду Брусу, он наверное сверкнув бы на вас глазами и проворчал бы: «Дорррогой дррруг!..»

Даже Теобальд Смит, – первосвященник американских бактериологов, первый, обнаруживший бациллу Банга в свежем коровьем молоке, – не задумался над этим. Он не видел никакой возможности связать микроб Банга с мальтийской лихорадкой. Это одно уже должно было остановить Ивэнс. Если уж знаменитый Теобальд не находит возможным, то...

Действительно, Эйхгорн задал этот вопрос совершенно случайно. Разве не известно совершенно достоверно, что микроб Банга имеет форму палочки? А даже начинающие бактериологи знают, что микроб Бруса – кокк. Правда, были педанты, которые утверждали, что этот микроб Бруса иногда имеет форму очень короткой палочки, а иногда – очень вытянутого эллипса.

IV

Итак, Ивэнс приступила к работе. Она выписала из американского музея естественных наук в Ныо-Йорке культуру возбудителя мальтийской лихорадки Дэвида Бруса и получила полную пробирку крошечных микробов, которые двадцать один год тому назад были выделены из тела человека, больного мальтийской лихорадкой. Она взяла пять культур этих же микробов из Института животноводства, где они тоже уже давно вели бесполезную жизнь, питаясь за счет государства желатином на мясном бульоне в бесконечном ряду пробирок, куда их поселили много лет назад неизвестно для чего. Это были уже совершенно домашние микробы, давно позабывшие о том, как их предки брали в плен, истязали, а нередко и убивали несчастных жителей Мальты.

Но посмотрите-ка, эти микробы мальтийской лихорадки и знаменитые бациллы д-ра Банга очень сходны между собой. Просто поразительно... Если вы сделаете два мазка из обеих культур, окрасите их одной и той же краской и потом будете по очереди рассматривать под микроскопом, то вы их непременно перепутаете и никогда не сможете сказать, в чем заключается разница между ними. Даже если вы будете очень честны, даже если вы отметите один препарат буквой А и другой буквой В. Посмотрите!..

Тогда у Ивэнс закипела кровь. Хотя такое выражение и кажется преувеличением при описании молодой и хорошенькой женщины, все же это было так. Она высеяла множество культур – на языке бактериологов oни называются штаммами этого микроба Банга, – убивающего телят во чреве материнском, – на самые различные бактериологические среды. И бок о бок с ними – на всех этих средах выводила она колонии возбудителя мальтийской лихорадки – микроба Бруса.

Наблюдая рост этих двух видов микробов, никто не мог бы заметить между ними никаких различий. День за днем Ивэнс вынимала из термостата пробирки и с возрастающим волнением смотрела на колонии, росшие в молоке, на картошке, на поверхности питательного желе из агар-агара.

Кто бы мог заметить разницу?

Собравшись с духом, Ивэнс отправилась к доктору Джону М. Беку, работавшему в отделе патологии Института животноводства. В отличие от Ивэнс, доктору Беку не только разрешалось, но даже вменялось в обязанность испытывать действие различных микробов на животных. Она не решилась прямо сказать, что ее привело к нему, но, заикаясь и как бы оправдываясь, намекнула, что, может быть, возбуждающий инфекцнонный аборт у коров микроб Банга и мальтийский микроб Бруса – одно и то же!

– Но этого не может быть!

– Это так!

– Так ли это?

К Беку она обратилась со странной просьбой: она бы хотела получить самок морских свинок, беременных самок. Бек дал ей восемь визжащих самок, похожих па бочонки, набитые маленькими морскими свинками. Со скрытой тревогой и затаенной надеждой смотрела Ивэнс, как ловкий Бек впрыснул четырем животным мальтийскую бациллу, а другим четырем – бациллу Банга, возбудителя инфекционного аборта у коров.

... В течение ближайших дней по три самки из каждой группы уже выкинули. Через пять дней после впрыскивания по одному животному из каждой группы было убито и из их органов сделан был высев на агаре. Через три или четыре дня на агаре появились типичные колонии, похожие на капли росы. Никаких различий между обоими штаммами заметить не удалось, хотя штаммы выращивались в течение нескольких недель.

Так сообщила Ивэнс о происшествии, буквально потрясшем ее. Микроб Банга и микроб Бруса-одно и то же; это несомненно, хотя идентичность их даже не снилась ни одному бактериологу. Ивэнс начинала понимать важность сделанного ею открытия... Американский молочный скот был заражен микробом Банга. Но идентичны ли они? Этого не может быть! Так ли это?

Она сама сомневалась, колебалась, не решалась поверить. И эта неуверенность привела ее к решающим экспериментам. Еще только она одна знала об этом открытии. Уяснят ли себе ветеринары, департамент здравоохранения и скотоводы значение этого открытия? Она вернулась к своему лабораторному столу.

Вот последний опыт, настоящий, решающий опыт, который сразу позволит решить вопрос об идентичности этих микробов. В штативе стоит ряд маленьких пробирок. В каждую из них Ивэнс наливает точно отмеренные равные количества сероватой, опалесцирующей жидкости. Это физиологический раствор со взвешенными в нем миллионами кокков мальтийской лихорадки. Рядом стоит другая стойка с тем же числом маленьких пробирок, содержащих взвесь бацилл доктора Банга.

Во все эти пробирки Ивэнс вливает длинной пипеткой точно отмеренное количество сыворотки коровьей крови. Разбавляя сыворотку физиологическим раствором, Ивэнс от пробирки к пробирке – одинаково в обоих штативах – все уменьшает количество вводимой сыворотки. Корове, от которой была получена эта сыворотка, в течение долгого времени впрыскивали культуру микроба Банга. Поэтому сыворотка ее крови приобрела странную способность склеивать и осаждать взвешенные в физиологическом растворе микробы Банга. Именно микробы Банга, и никакие другие. Смешайте взвесь этих микробов с сывороткой крови иммунизированной ими коровы, и они осядут на дно пробирки в виде снежных хлопьев. Это изящный, точный, специфический метод...

Под вечер, когда уже институт опустел и в лаборатории было тихо, Ивэнс подошла к термостату, где стояли оба штатива. Она стояла перед ними, не веря своим глазам...

– Мне кажется, это был самый волнующий момент в моей жизни, – рассказывала Ивэнс много позже, – я была одна, все уже разошлись по домам.

Все было решено. Во всех пробирках обоих штативов произошли характерные изменения. Жидкость в ниx уже не была мутной от плавающих в ней микробов – она была прозрачной, а на дне всех пробирок, даже содержавших меньше 0,1% сыворотки от иммунизированной коровы, лежал белый осадок – микробы. В обоих штативах– в пробирках с микробами Банга и в пробирках с микробами Бруса.

Темноглазая женщина одну за другой встряхивала пробирки, и в прозрачной жидкости подымался крутящийся столб склеившихся в комки микробов – словно снежные хлопья.

Доказательство было получено!

Микробы Банга и микробы Бруса – близнецы. Это было установлено!

– В общих чертах я представляла себе, что это значит, – говорила много лет спустя Ивэнс, – я знала, что молочный скот заражен бациллами Банга по всей Америке. Я знала, что большая часть американского молока не пастеризуется. Я доказала, что микроб Банга ничем не отличается от микроба мальтийской лихорадки и думала...

Но увы, Ивэнс была никому не известна, и ее имя не имело никакого научного веса. Поэтому она только осторожно написала: «В виду родственности обоих видов микробов и много раз описанного присутствия вирулентных штаммов Bacterium abortus в сыром молоке, – кажется странным, что в Америке не наблюдается болезни, сходной с мальтийской лихорадкой».

Как это часто бывает, медицинские круги Америки долго – шесть лет-не обращали внимания на открытие Ивэнс. А ведь это внезапно обнаруженное родство возбудителей мальтийской лихорадки у людей и возбудителей инфекционных выкидышей у коров было достаточно интересно. Но никто, за исключением немногих ученых, которых можно пересчитать на пальцах одной руки, не заинтересовался этим.

Правда, мудрый Людвиг Хектоен отвел статье Ивэнс почетное место в своем «Журнале инфекционных болезней». А усатый альпинист, уроженец Швейцарии К. Ф. Майер нашел, что ее данные совершенно правильны.

«Bacterium abortus» содержится в молоке всех ферм, торгующих в окрестностях Сан-Франциско» – многозначительно написал Майер.

– Но кроме Майера мне почти никто не верил, – рассказывала Ивэнс. И многие крупнейшие американские бактериологи, – да простится им, – просто отрицали правильность ее сообщения. Это было понятно: ведь если Ивэнс была права, то какой-нибудь более выдающийся ученый уже задолго до нее сделал бы это открытие. Так рассуждают ученые; и если бы наука не была столь олимпийской, в научных журналах существовал бы отдел юмористики для развлечения и поучения ученых.

V

Конечно, была некоторая видимость основания к сомнениям. Если эти микробы – близнецы, то почему же мальтийская лихорадка не распространена в Америке? Миллионы американцев пьют сырое молоко от зараженных коров. Американские врачи – самые дельные врачи в мире; почему же ни один из них до сих пор не наблюдал ни одного больного, зараженного микробами доктора Банга? Двое врачей в Миннезоте, Ларсон и Седжвик, получили положительную реакцию крови на бациллу Банга у женщин после выкидыша и у детей, пивших сырое молоко от зараженных коров. Но в крови у этих женщин и детей самого микроба Банга они не нашли – это наблюдение не имело никаких последствий.

Ивэнс не была доктором медицины, ни даже доктором философии. Она была просто мисс Ивэнс, – так что же удивительного, что ее скромные утверждения не были услышаны? Ни в одном из самых дорогих медицинских учреждений, руководимых лучшими бактериологами, оборудованных всевозможными приборами, – от электрокардиографа до особых щипчиков для вытаскивания горошин из носов маленьких девочек и заноз из пальцев маленьких мальчиков, – ни в одном из них ни врачи, ни ученые не наблюдали ни одного случая мальтийской лихорадки, вызванного микробом Банга. Разве этих соображений было недостаточно, чтобы остановить Ивэнс? И в самом деле, она колебалась четыре года.

Она начала сомневаться в установленных ею самой фактах. Она тщательно исследовала молоко зараженных коров, чтобы установить, какое количество этих бактерий переходит в молоко. Может быть, малочисленность их и приводит к тому, что при инфекции не наблюдается типичной клинической картины мальтийской лихорадки– нет ни жара, ни болей в костях, ни нзнуряющих ночных испарин.

И все-таки, все-таки?.. Ивэнс написала вторую статью, где объясняла, почему, несмотря на идентичность этих микробов, в Америке отсутствует мальтийская лихорадка. Ивэнс выказала большое упорство.– «С другой стороны, – писала она, – разве мы можем быть уверены, что болезни желез, или выкидыши, или болезни дыхательных путей не являются иногда следствием употребления в пищу сырого молока?»

И вот Ивэнс, все еще совершенно безвестная, пошла вместе со многими другими мелкими бактериологами работать лаборантом в госпиталь. Ей посчастливилось попасться на глаза Мак-Кою, этому образцовому директору института, который гораздо охотнее принимал участие в работах, чем ими руководил. Худощавый, высокий Мак-Кой был самым проницательным ценителем способностей окружавших его бактериологов. Ивэнс уже чуть было не приняла приглашение в одни из военных лазаретов, когда он сказал ей:

– Оставайтесь с нами, мисс Ивэнс, здесь вы можете быть так же полезны, работая с менингококками, как на любом фронте.

Теперь Ивэнс могла брать кровь у животных, оперировать их, впрыскивать им самых изысканных микробов. В своем увлечении борьбой с менингококками, убивавшими солдат на фронте,... прежде чем они получали возможность погибнуть за демократию, несущую «спасение миру» – Ивэнс позабыла о своих близнецах.

И вот внезапно,-так это водится в научном мире,– она обнаружила, что стала мировой знаменитостью. На всех языках бактериологи с тарабарскими фамилиями из лабораторий Голландии, Австрии, Италии, Германии, Туниса... сообщали, что Ивэнс совершенно права: микробы Банга и Бруса идентичны. Америка продолжала молчать. Ивэнс не была доктором медицины и, следовательно, не могла работать в департаменте здравоохранения США, а если бы она даже и получила это звание,– ей бы все равно не дали там места, потому что она была женщиной. Вот она и оставалась ассистентом– бактериологом, погруженным в изучение менингита... до тех пор, пока в 1922 году произошел целый ряд встревоживших и рассердивших ее событий. Дело в том, что в разгар работы она стала себя плохо чувствовать, неизвестно почему. Никто как будто этого не замечал, кроме нее самой. Жаловаться ей не хотелось, она стеснялась этих закаленных борцов со смертью – сотрудников Института гигиены... У них существовал обычай не придавать значения заболеванию изучаемой болезнью. Гольдбергер и многие другие из сотрудников этой лаборатории даже впрыскивали себе изучаемые культуры микробов, чтобы опровергнуть своих научных противников.

Было очень досадно болеть, особенно когда навалилось столько работы. Несколько человек в Аризоне заболели, напившись козьего молока. Доктор Глизон Лейк был послан туда департаментом здравоохранения для расследования. Ивэнс, пользовавшейся репутацией специалиста по реакции крови на мальтийскую лихорадку, было предложено исследовать кровь этих людей, присланную предприимчивым Лейком. А самочувствие у нее было очень плохое.