Текст книги "Борьба со смертью"

Автор книги: Поль Крюи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

13 февраля Петерсон, понуждаемый Мак-Коем (таким скептиком по отношению к сыворотке) – вливал все большие дозы сыворотки в Армстронга. В это утро у Армстронга была нормальная температура, в его итории болезни было записано: «Самочувствие хорошее».

Армстронга было не так просто уморить. От уже подумывал как бы ему удрать госпиталя.

– Подождите еще немножко, Мак, – говорил он Мак-Кою, навещавшему его, – подождите, пока меня выпустят, и мы им покажем...

Утром 15 февраля Мак-Кой сидел, по уши зарывшись в свои опыты с больными, здоровыми, умирающими и мертвыми птицами и млекопитающими... Даже странно, до чего он себя отлично чувствовал. Его сотрудники почти заболевали от ярости – так раздражало их упорство, с которым он отказывался от их помощи. – Мне кажется, что Мак будет очень рад, если в конце концов заболеет,– сказал мне один из них.

И кто знает, может быть, он не был слишком далек от истины. Старый друг Мак-Коя – Гольдбергер – заразился пятью болезнями, которые он изучал. Среди них была лихорадка Денге, страшная желтая лихорадка и тиф. Эдди Френсис болел мальтийской лихорадкой и дважды – туляремией, Алиса Ивэнс всю жизнь не могла избавиться от мучившего ее микроба Банта. А Мак-Клинтик, Геттинтер, великан Генри Коуэн и другие погибли в битве с пятнистой лихорадкой. Да... Мак-Кой, похожий больше всего на почтенного школьного учителя старого доброго времени, был, пожалуй, обозлен своей непонятной болезнеустойчивостью и в порыве неистовства решил выяснить все до конца...

Лихорадка Денге – лихорадочное состояние, вызываемое циркулирующим в крови возбудителем. Передается комарами, встречается главным образом в жарких странах. Сопровождается сильными  болями в суставах, температурой. – Прим. ред.

Но вот начались фантастические события, сделавшие иммунитет Мак-Коя еще более неправдоподобным. Совершенно случайно, вне экспериментальных планов Мак-Коя (напротив, он всеми силами старался предотвратить такие случайности), обнаружилась еще одна таинственная и очень значительная особенность этой попугаевой болезни. Все происшествие, особенно в связи с искренним самоотвержением Мак-Коя, имело глубоко иронический характер.

Утром 15 февраля ночной сторож Института Лэнхем заболел попугаевой болезнью.

До тех пор мы знали, с чем мы имеем дело, рассказывал много позже Мак-Кой, -но невозможно передать наши ощущения после 13 февраля. Творилось нечто мистическое...

Мак-Кой просто ничего не понимал. Сомневаться было невозможно... Если вы видели хоть один случаи попугаевой болезни с этой страшной дрожью и внезапной головной болью... Но ведь Лэнхэм никогда не входил ни в подвальные комнаты, где жили попугаи, ни в лабораторию в первом этаже. Это был дисциплинированный человек (вход в эти комнаты был запрещен), на его попечении была семья, и Мак-Кой был уверен, что он не лжет.

В то же утро, когда заболел Лэнхэм, доктор Вильям Р.Стокс ушел из мира следом за Шорти. Не было никаких указаний то, что эта ползучая пневмония передается от человека человеку. Только от попугая – человеку. Никто из медицинского персонала, ухаживавшего без всяких предосторожностей за Шорти и Армстронгом, не заразился.

Остались совершенно здоровыми и семьи Шорти и Армстронга. В литературе тоже было никаких сведений об исключительной заразительности попугаевой болезнью. Но очевидно было, что Лэнхэм заразился.

– Немедленно достаньте побольше сыворотки, Спенсер, -распорядился Мак-Кой. Потом вернулся в свою лабораторию и запер за собою дверь.

Когда Джимми Лик пришел сообщить Мак-Кою, что Лэнхэм выздоравливает, у миссис Сэди Карлин разболелась голова, начался озноб. Сэди Карлин была, бактериологом и работал в здании Института. Это верно. Установлено также, что она изучала культуры, выделенные из органов больных попугаев, но ведь это были микробы, не имевшие ничего общего с ползучей пневмонией.

Словно Шерлок Холме, восстанавливал Мак-Кой картину поведения миссис Кармин, Да, она заходила в подвальную комнату рядом с комнатой, где содержались попугаи, Но ведь ни один вирус не может проникнуть сквозь толстую каменную стену... Мак-Кой заколебался. «Я лучше прекращу работу», – сказал он Армстронгу.

Армстронг только рассмеялся: «Не делайте этого. Недели через две я вернусь, мы с ней справимся».

В это время Спенсер рыскал по Нью-Йорку и по всей Западной Америке, сидел на кухне у скромных владельцев попугаев (удивительно, в каких различных слоях общества любят попугаев). Он мчался из Масачусетса в Пенсильванию со шприцем, спиртом и ватой, убеждая, упрашивая: соблазняя выздоровевших от попугаевой болезни. У Спенни открытое, приветливое лицо, и притом вообще гораздо легче просить  для другого, чем для самого себя.

Он привез с собою полные колбы крови, и вскоре после его приезда миссис Карлин почувствовала себя лучше, а Мак-Кой облегченно вздохнул.

X

Тогда-то и началось сумасшествие. 10 марта Хасселтайн, один из ветеранов Института гигиены, вернулся домой к ужину очень голодный, но когда он сел за стол, у него начался озноб, и ему стало противно даже смотреть на еду.

Хасселтайн не имел никакого отношения к попугаевой болезни. Его рабочая комната, была отделена большим залом от комнаты, где Мак-Кой вскрывал мертвых попугаев. На следующий день слег с невероятной головной болью рабочий Моргэл, который никогда не входил комнаты ни с больными, ни со здоровыми попугаями. Он только ставил корм для них около дверей, и Мак-Кой сам вносил eгo в лабораторию. Моргэл отказывался итти в больницу... Если ему суждено умереть, он не желает этим заниматься среди чужих людей, нет, сударь.

– Бэджер, собирайтесь в дорогу, – сказал Мак-Кой, и Бэджер, получив разрешение не беречь денег, отправился за кровью выздоравливавших от попугаевой болезни людей.

12 марта Эрнест Миллер, препаратор, готовивший бактериологические среды для всего Института, почувствовал себя омерзительно. Так же, как и Лэнхэм, и Маргэл, он не имел ничего общего с попугаями. Это был здоровяк, классный гребец, с бычьим затылком, который вообще ничем не болел. Теперь он лежал в жару...

Ричардс, главный врач Морского госпиталя, сказал Мак-Кою, что у них всегда будет свободная койка для сотрудников Института. Эта внезапная эпидемия приводила в смятение  только Мак-Коя. Все его сотрудники смеялись, и в конце концов Мак-Кой с отчаянья стал смеяться вместе с ними. Так, бывает и на войне, на самых опасных участках фронта.

– Как Ваша головная боль сегодня, Дайер? – спрашивал рано утром по телефону не спавший от волнения Мак-Кой.

Дайер смеялся и в свою очередь справлялся, измерял ли уже Мак-Кой температуру.

Вот уже 13-е марта. До сих пор они заболевали по одному в день, но этот день сказался рекордным. Сначала заболел служитель негр, Блэк Уелл (хотя он просто с суеверным ужасом относился к каждому пернатому существу и, наверное, не приближался к попугаям), да так заболел, что через несколько дней чуть было не встретился с Шорти. И в то же утро сам Эдди Фрэнсис, шутя и смеясь, чтобы замаскировать свое самочувствие, сказал Мах-Кою: «Готово, Мак».

В Институте всегда шутили, что при всех экспериментах Фрэнсис был главным подопытным животным. Но теперь было не до шуток. Из Европы поступали сведения, что попугаева болезнь смертельна в 40%, а то и в 50% случаев.

На следующий день после того, как Фрэнсис ушел в Морской госпиталь, -он, как всегда, мотал головой, размахивал руками, смеялся и бранился, – на следующий день после этого был отправлен в больницу почтенный старый доктор Людвиг Хектоен. Он понятия не имел о каких попугаях, работал в комнате Спенсера во вторую половину для. Один раз он прошел мимо открытой двери в комнату, где Мак-Кой вскрывал попугаев.

Хектоен – седой старик, со смуглым лицом и ласковой улыбкой. Весь Институт почитал Хектоена, восхищался им и любил его, не только потому, что это был замечательный патолог, но и потому, что это был Хектоен. Он был уже немного слишком стар для того, чтобы бороться с болезнью, которая убила Шорти и Стокса и привела, на край могилы негра Блэк Уелла.

– В эти ужасные дни Мак-Кой оставался спокойным и улыбался, – рассказывал доктор С. П. Крамер.

Но на следующий день еще один служитель заболел ползучей пневмонией, Мак-Кой перестал улыбаться.

XI

Была суббота. Если бы в эту субботу, под вечер, вы стояли около красного кирпичного здания и следили за воробьями, летающими крышей, вы бы увидели, как полет их вдруг становился неуверенным и они, головою вниз, падали на крышу замертво... нет, не от попугаевой болезни...

В эту субботу, после обеда, впервые за все время своего существования, Институт гигиены запер входные двери и плотно закрыл окна, Все утро сотрудники, еще не слегшие в госпталь,  бегали вверх и вниз по холму и осторожно, чтобы пе спутать этикеток, выносили из Института всевозможных животных – чуть ли не тысячу штук. В это же утро Мак-Кой один, как всегда, спустился в свои подвальные комнаты (не сказав об этом ни слова. никому – ни Армстронгу, ни Дайеру, ни Крамеру) запер двери и начал хлороформировать животных.

Оп хлороформировал, хлороформировал, хлороформировал – до тех пор, пока сам нее опьянел и не осовел, Он убил всех попугаев, – больных и здоровых, всех морских свинок, мышей, крыс, голубей и обезьян, – которые вообще заболевали попугаевой болезнью. Он работал быстро и ловко, даже, против обыкновения, не улыбался и не бормотал за  работой. Когда все животные были убиты, он облил все клетки креозолом, а трупы отнес в мусоросжигательную печь, где сжег до тла.

Тогда, уже сам наполовину занаркотизированный, он позвонил по телефону. И вот днем пришли дезинфекторы и наполнили плотно запертый старый красный кирпичный дом синеродистым тазом, в таком количестве, что его хватило бы для истребления всех клопов и тараканов на трех судах, величиной с «Левиафан». Так много было этого газа, что воробьи, летавшие над высокой, двадцатиметровой крышей, -как я уже рассказывал вам, – почувствовали его.

Синеродистый газ – Цианистый водород, иногда называемый синильной кислотой, представляет собой химическое соединение с химической формулой HCN. Это бесцветная, чрезвычайно ядовитая и легковоспламеняющаяся жидкость, которая кипит немного выше комнатной температуры, при 25,6 °C (78,1 °F). HCN производится в промышленных масштабах и является высоко ценимым предшественником многих химических соединений, начиная от полимеров и заканчивая фармацевтическими препаратами. – Википедия 2024

Мак-Кой устал, но был доволен. Он поставил свой опыт.

В воскресенье 16 марта, 1930 года эта дезинфекция была описана в вашингтонской газете «Почта» – под следующим заголовком.

«Паника в Институте гигиены»,

Там рассказывалось, как «в Институте закрылись все двери». Может быть, репортеры думают, что во время синеродистой дезинфекции двери должны быть распахнуты, а все еще не отправленные в больницу сотрудники – сидеть за своими столами. Не это ли было бы настоящим героизмом? Через три часа после окончания дезинфекции все сотрудники уже проветривали здание, а на следующий день с удвоенным рвением возобновилась работа, прерванная болезнью двенадцати товарищей, лежавших теперь в больнице. Можете себе представить, как разозлила эта газетная заметка Мак-Коя.

Нет, они все остались на местах (кроме одного лаборанта, который, едва лишь начались эти ужасные дни, вспомнил, что у него заболела бабушка, или что-то в лом роде) – даже доктор Крамер. Он не состоял службе Департамента Здравоохранения, был волонтером и богатым человеком и мог удрать от попугаевой болезни хоть на Камчатку.

– Зачем мне было уезжать? – спрашивал Крамер. – Это было бы совсем нерационально. – Я ведь и после отъезда мог заболеть, а здесь я был около сыворотки.

Крамер утверждал, что их всех удерживало на местах отнюдь не геройство, скорее трусость. Они не хотели уезжать от сыворотки.

Но кто же знал, что сыворотка из крови выздоровевших от попугаевой болезни людей целебна?

Правда, в этом клялись все, кому впрыснули эту сыворотку, добытую неутомимыми Спенсером и Бэджером.

Всем, кроме Шорти, впрыснули ее, и только один Шорти умер.

Я знаю, что на меня набросятся все статистики, потому что в Америке существует множество людей, выздоровевших без впрыскивания сыворотки.

В подтверждение своих слов, я могу привести только ощущения моих выздоровевших друзей из красного дома на холме, и хотя они и не научны, но кажутся мне значительней самых точных математических изысканий статистики,

Армстронг почувствовал это ночью 9 февраля, когда, лежа в тяжелом бреду, умирал от воспаления и сразу после впрыскивания заснул как младенец.

Это было похоже подъем сил от стакана шампанского: выпив его, вы не нуждаетесь в статистике, чтобы определить, что именно так внезапно взбодрило вас после тяжелого трудового дня.

Нет, они все уверены в целебных свойствах крови, которую эти бедняги (многие совершенно бесплатно) дали Спенсеру Бэджеру.

Все, кроме Мак-Коя. Он неисправимый скептик. Вы, вероятно, думаете, что после несчастий, вызванных упорством, с которым он пытался победить эту болезнь, он согласится, по крайней мере, признать сыворотку результатом этой борьбы? Нет...

– Они могли поправиться хотя бы и потому, что мы их с самого начала уложили в постель. Мы не знаем что спасла их сыворотка, – говорил Мак-Кой, снова улыбаясь.

Все, что он узнал, – единственный результат катастрофы, чуть было не взорвавшей весь «Институт гигиены, – заключалось в следующем:

Попугаева болезнь передается от попугая человеку, но не от человека человеку и является, быть может, самой заразительной из всех известных медицине болезней.

Вывод очевиден для всех, кроме неизлечимых любителей попугаев.

Этот вывод был практически осуществлен в Америке даже самыми заядлыми любителями попугаев. Попугаи были истреблены, и эпидемия вскоре прекратилась.

Как только-Чарли Армстронг поправился, он вместе с Лэнхэмом, который чуть было не отправился на тот свет, снова взялся за исследование попугаевой болезни... Но на этот раз вдали от людей, в старом заброшенном здании карантина около Балтиморы.

Армстронг считал, что их напрасно увезли так далеко. Эпидемия среди наших сотрудников доказывает, что для полной безопасности достаточно не находиться в одном доме с попугаями, – говорил он.

Армстронг пригласил меня съездить посмотреть его новую лабораторию. Мы подробно с ним обсудили эту поездку, но у меня внезапно оказалась целая дюжина причин, мешавших мне поехать с ним. Как раз тогда.

Я так и не попал к нему.

– Надеюсь, ты не трусишь? – спросил меня Армстронг и даже не улыбнулся при том. И все-таки я не поехал в эту попугаеву лабораторию, и можете думать обо мне все, что вам будет угодно.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Пеллагра убивает только несчастных белых людей на крайнем юге.

Туляремия грозит только охотникам на кроликов и кухаркам.

От мальтийской лихорадки умирают немногие.

Пятнистая лихорадка Скалистых гор поражает только пастухов и охотников.

Все эти незначительные, но опасные болезни были побеждены борцами – мужчинами и женщинами – из нашего красного кирпичного дома.

 Книга III. Микроскоп, пробирка, радиопередатчик

Шаудин. Бледное чудовище

 

Все началось с того, что Фриц Шаудин был посажен за работу, которая его совсем не интересовала. Современная борьба со страшнейшим бичом человечества разгорелась в конце февраля 1905 года, вскоре после того, как императорское министерство здравоохранения приказало Шаудину прервать его собственные научные исследования.

Фриц Шаудин – бородатый немец гигантского роста– превыше всего ценил свою научную независимость. Но вот его начальство в Департаменте здравоохранения требует, чтобы он занялся проверкой спорных научных данных Зигеля, который утверждает, будто нашел возбудителя оспы, сифилиса и скарлатины. Нет ничего удивительного, что Шаудин негодовал, когда его, словно лаборанта, откомандировали на эту работу.

Но, занимаясь такой противной ему работой, он открыл бледное чудовище, которое невидимо шныряло, извиваясь, в телах бесчисленных миллионов несчастных людей.

Просто невероятной кажется скорость, с которой нехотя работавший Шаудин нашел этого ничтожно-маленького дьявола, ускользнувшего от глаз всех прежних бактериологов, начиная с Роберта Коха.

Да вся история этой худшей из человеческих болезней полна неожиданности и чудес. За четыреста лет до Шаудина она внезапно разлилась по Европе. Это был, как говорят, – что исторически вполне возможно, – главный из подарков, привезенных матросами Христофора Колумба из Нового Света. Она распространилась по Европе с невероятной быстротой и силой.

Путь ее распространения с самого начала сделал позорным ее название. К величайшему конфузу всех тех, кто стремится разделить людей на добрых и злых, на знатных и ничтожных, уже очень скоро выяснилось, что сифилис не замечает этих различий.

Так на протяжении всех этих столетий, вплоть до того яркого мартовского дня 1905 года, когда Фриц Шаудин обнаружил неожиданно изящного возбудителя этой болезни, сифилис свободно отравлял человечество. Он скрывался в телах епископов и банкиров и с одинаковым рвением разрушал и мучил богачей и бедняков. Самое печальное заключалось в том, что он не только вознаграждал по заслугам грешников, но осуждал (и осуждает) на медленную, мучительную гибель миллионы невинных.

История современной борьбы с сифилисом ярче любой старой сказки. Она начинается со случайности, превратившей Фрица Шаудина из уважаемого протистолога [12]

[Закрыть] в бессмертного врача. Едва успели похоронить этого злополучного человека, как его соотечественник Вассерман приложил к его открытию, – исходя при этом из совершенно ошибочных представлений,– теоретические соображения мечтательного бельгийца Борде, который совершенно не интересовался практической стороной вопроса.

Несколько лет спустя, удивительные химические фокусы Эрлиха позволили врачам надеяться одним ударом прикончить это бледное чудовище. Потом эти надежды увяли. Но появилась новая надежда, более обоснованная и прочная. Она возникла из отчаянной попытки одного австрийского психиатра и была увенчана замечательным изобретением американского инженера.

Не стоит подробно останавливаться на широкой распространенности этой болезни, над искоренением которой все эти люди работали и ломали себе голову. Теперь уже совершенно точно известно, что эта болезнь (название которой еще до сих пор считается неудобопроизносимым) увеличивает статистику смертности сильнее, чем туберкулез и воспаление легких. Конечно, в статистических таблицах смертности сифилис не стоит в ряду убийц – не трудно догадаться почему. Но великий Вильям Ослер перед смертью объявил его важнейшей среди всех смертельных болезной. Джон Стокс считает (по старым данным), что от 7 до 10% населения является носителем сифилиса. Он утверждает, что это почти самая распространенная и часто – одна из самых опасных человеческих болезней. Джону Стоксу и книги в руки...

Она коварна, она опасна, она вездесуща... Ни одна другая болезнь не разрушает так энергично вещество жизни. Тем замечательнее, что невероятно крохотный возбудитель этой болезни был найден именно Фрицем Шаудином, который этой цели себе совсем не ставил.

II

Жизнь Фрица Шаудина в значительной мере окутана тайной, и я затрудняюсь описать ее в подробностях.

Довольно давно, на основании очень достоверных, хотя и не опубликованных сведений, я написал, что он был фантазером, пил и галлюцинировал. Недавно я получил письмо, подписанное директором и семью сотрудниками Гамбургского института тропических болезней, где Шаудин работал несколько месяцев после открытия бледной спирохеты непосредственно перед смертью. Некоторые из подписавших это письмо знали Шаудина лично, любили его и в самой вежливой форме протестовали против обвинения его в склонности к алкоголю и фантазерству. Они объясняли мне, что если он иногда и фантазировал, то это было лишь проявлением живости воображения, которая помогала ему разбираться в самых неожиданных ситуациях таинственного, невидимого мира бактерий.

Итак, я приношу свои извинения памяти Шаудина и профессорам Фюллеборну, Гимза и всем остальным, подписавшим это письмо.

Трудно рассказать что-нибудь достоверное о Шаудине. Даже неизвестно, кто был его отец... Как будто общепризнано, что Шаудин родился в Резенингкене в Восточной Пруссии в 1871 году. Но один его биограф говорит, что отец его был земледельцем, другой считает его сборщиком податей, в то время как знаменитый американский историк медицины Гаррисон утверждает, что он содержал гостиницу.

Шаудин приехал в Берлин учиться филологии, но внезапно увлекся микроскопическим миром, жизнью так называемых простейших. И тут меня снова сбивают с толку. Мой приятель, известный протистолог Добелл, уверяет, что я вообще не должен писать о Шаудине, потому что понять Шаудина может только протистолог, а звание протистолога – последнее, на что я претендую. Я и не хотел бы даже быть протистологом, потому что я по природе миролюбив, а мне кажется, что протистологи больше всех остальных ученых походят на средневековых схоластов, так много они спорят, ссорятся и сражаются.

Добелл в статье «Протозоология», напечатанной в Британской энциклопедии 1922 года, совершенно игнорирует Шаудина, хотя мне попадались ссылки на Шаудина, как на «отца современной протистологии». Почтенный Дофлейн в своем учебнике протистологии не меньше ста восьмидесяти двух раз упоминает Шаудина. Но Добелл, пренебрегая Шаудином, очень уважает Дофлейна. Я предоставляю вам установить подобающее Шаудину место в ряду научной знати и ограничусь рассказом о тех приключениях Шаудина, которые понятны не только непонимающим друг друга протистологам, но и самым простом смертным.

III

Еще не достигнув тридцати, лет, Шаудин был уже известен как протистолог. Он работал при министерстве здравоохранения в Берлине и никогда не представлял себе, ни как измучит его эта работа, ни в какие удивительные приключения она его вовлечет. С самого начала ему повезло. По распоряжению начальства, он был послан вместе со своею молодою женой в Истрию, в Ровиньо, на побережье голубого Адриатического моря. Здесь он был счастлив. Вдали от педантов он мог изучать всех простейших, каких ему только заблагорассудится. И как он изучал их!...

Шаудин, – хотя многие это станут отрицать, – был немного похож на Левенгука. Он так же без разбора рассматривал в микроскоп все, что ему попадалось под руку. Он открыл крошечное одноклеточное животное coccidium, вызывающее воспаление кишечника у кротов. Три раза в неделю проделывал Шаудин тяжелый десятикилометровый путь из Ровиньо в Сан-Микело ди Леме – деревушку, состоящую всего лишь из двенадцати хижин, где все жители были поражены малярией. Он рассматривал под микроскопом кровь этих несчастных людей и думал, что нашел возбудителя малярии, которого проглядел даже знаменитый Баттиста Грасси. Несчастные обитатели Истрийского побережья часто болели дизентерией, и у них Шаудин выделил крошечную подвижную амебу, которую он считал вредоносной и с леткостью мог отличать от других, безвредных амеб.

Он проглотил огромное количество амеб, безвродных и вредоносных, и заболел, жестоко поплатившись за свое любопытство. Многие считают, что это было началом конца, что именно тогда началась болезнь, сразившая его вскоре после внезапного триумфа.

С помощью терпеливых наблюдений и смелых теоретических выводов он объяснил, как москиты кусают человека, заражают его, и подробно изучил устройство, крошечного насоса, которым пользуются москиты, когда сосут нашу кровь.

Торопливо, не обращая внимания на жару, втаскивал он свое большое тело на холмы деревни Сан-Микеле ди Леме, чтобы помочь ее нищим жителям как-нибудь избавиться от изнурявшей их малярии. А оттуда он спешил обратно в Ровиньо, рассмотреть под микроскопом гемогрегарин [13]

[Закрыть] , которых он нашел в крови ящерицы.

Ему было мало изучать только человеческую малярию, и он взялся за микробов, похожих на возбудителей малярии, жииущих внутри эритроцитов одной маленькой совы (Athena noctuae). До поздней ночи он рассматривал в микроскоп кровь этой совы, считая, что живущие в ней паразита проходят различные, дневные и ночные, стадии развития. Чтобы изучить те и другие, он работал большую часть ночи и весь день. Но все же он находил время быть нежным мужем и отцом.

И вдруг – кишечный паразит, терзающий кротов, подвижные амебы, таинственное назначение гемогрегарин в крови ящерицы, болезни жителей Сан-Микеле – вдруг все перестало существовать для Шаудина.

Теперь он был увлечен новым открытием, которое ему казалось чрезвычайно значительным.

Внутри красных кровяных шариков глупой маленькой совы существовали возбудители птичьей малярии. Шаудин дал москитам насосаться крови этой совы, и когда он разрезал москитов и посмотрел их под микроскопом, то, вместо возбудителя птичьей малярии, увидел змееподобные существа – трипанозомы.

Вот они лежали отдельными группами, образуя красивые розетки. У каждой из них был тонкий плавник, который называется ундулирующей мембраной. Это были отдаленные родственники трипанозом, найденных Дэвидом Брусом в Африке, где они возбуждают болезнь нагани у скота и сонную болезнь у людей.

Много лет возился Шаудин с простейшими, обладающими странным свойством изменять свою форму в зависимости от вида животного, внутри которого они паразитируют. И вот снова он натолкнулся на это явление. Ну, конечно! Эти змейки, эти трипанозомы были просто какой-то стадией развития возбудителя птичьей малярии. Это была целая революция!

Слова и снова изучал он под микроскопом москитов, насосавшихся крови зараженных малярией сов. Ну, да! Возбудители малярии, попадая в москитов, превращались не только в трипанозом, но и в спирохет. Он ясно видел под микроскопом эти тонкие, закрученные в спираль существа, которые, как оживленные отпущенные пружины, стремительно проносились мимо медленных трипанозом, сквозь кровяные тельца.

Разве родственники, этих спирохет не являются возбудителями возвратного тифа у людей, не говоря уже о болезни домашних гусей?

Если действительно трипанозомы – только определенная стадия развития возбудителя малярии у птиц, а спирохеты – какая-то другая стадия этого же развития, то ведь это грандиозное открытие!

IV

И оно оказалось грандиозной ошибкой. Очень далеко от Истрии, в Анн-Арборе, городе штата Мичиган, работал высокий сероглазый чех, такой же зоркий, как и Фриц Шаудин, и может быть даже еще... Это был Фредерик Г. Нови, ученик самого Роберта Коха. Пока Шаудин не отрывался от микроскопа в Истрии, Нови в Анн-Арборе сделал открытие большой важности. Ему первому удалось вырастить трипанозом вне животного организма, в пробирках, содержащих среду, приготовленную из крови и агар-агара.

Прочитав сообщение Шаудина о сделанном им замечательном открытии, Нови взволновался (если вообще может взволноваться такой мрачный и холодный человек, каким был Нови). Если трипанозомы представляют собой только какую-то стадию развития возбудителя малярии, то это значит, что можно культивировать малярию вне животного организма, помимо москитов, чистую культуру малярии! Было бы огромным шагом вперед, если бы удалось получить культуру малярии (хотя бы птичьей), в пробирке.

Нови, зная научную репутацию Шаудина, поверил ему на слово. И вот, с глазами, горящими от возбуждения, он вместе со своим ассистентом, высоким, невозмутимым Уардом Мак-Нилом, начал строить планы эксперимента. Для работы с Нови требуется большая невозмутимость. Нови и Мак-Нил начали с изучения того, что можно назвать фауной крови певчих птиц. Результаты их изысканий могли бросить в дрожь каждого любителя птичек. В крови синиц, златокрылых дятлов, стонущих голубей, иволги и многих других пернатых они обнаружили возбудителя малярии.

Потом они начали выращивать культуры.

Мак-Нил готовил огромное количество питательной среды – агар-агара, и неутомимо брал кровь у кроликов, которую и добавлял к этому агару. Нови четким, мелким, почти микроскопическим почерком написал подробнейшие, обширнейшие инструкции к экспериментам– и, горе Фрицу Шаудину!

Из крови птиц они получили культуры трипанозомы, несомненно такие же, какие описал Шаудин.

Но увы, культуры этих же трипанозом вырастали из крови птиц, не содержавшей возбудителя малярии.

Из крови некоторых птиц культуры трипанозом получить не удавалось, хотя эта кровь кишела возбудителями малярии.

И когда они впрыснули чистую культуру трипанозом птицам, не страдавшим малярией, возбудители малярии так и не появились у них в крови.

А длинные, тонкие, спиральные существа, которых Шаудин наблюдал в желудках у москитов, совсем не были спирохетами, а просто особой формой трипанозом.

Бедный Шаудин! Он работал со смесью множества микроскопических животных, паразитировавших в москитах...

Словом, Нови полностью опроверг Шаудина.

В крови у одних птиц содержались трипанозомы, но отсутствовали возбудители малярии, кровь других кишела малярийными плазмодиями, но не содержала никаких трипанозом. И больше того: в желудках у москитов, не питавшихся кровью птиц, тоже можно было найти таких трипанозом. А если выведенным в лаборатории москитам дать насосаться крови, кишевшей возбудителями малярии, в желудках у москитов не появляется никаких трипанозом.

Трудно себе представить, какое количество различных паразитов может одновременно содержаться в крови этих сов.

Со всей возможной для такого сурового человека, как Нови, мягкостью он разнес Шаудина в пух и прах.

Понимаете, Шаудин действительно видел все, что описал, но он принял совершенно различных , и самостоятельных паразитов за отдельные стадии развития одного из них. Такая ошибка должна была уничтожить его как ученого. Но она, странным образом, подготовила его к замечательному дню – 3-му марта 1905 года, когда Шаудин себя обессмертил.

V

С 1904 года Шаудин работал снова в Германии при министерстве здравоохранения и был уже далеко не так счастлив, как в Ровиньо. Для него в Берлине выстроили прекрасную лабораторию.

Но 24 октября 1904 года он был официально извещен, что ему, как главному протистологу при министерстве здравоохранения, предписывается прервать собственные исследования и заняться проверкой чужих. Шаудин был в ярости и, говорят, жаловался своим друзьям:

– Ведь это интеллектуальная кастрация.

Но, подумав о жене и детях, он успокоился и, как прилежный ученик, начал выяснять, не ошибся ли Лоос относительно значения глистов особого вида. Среди рурских шахтеров началась какая-то эпидемия, и Лоос считал, что все дело в этих глистах.

В феврале 1905 года, когда Шаудин уже снова собирался заняться своим, как он все еще считал, глубоким открытием относительно малярийных плазмодиев, трипанозом и спирохет, возникло новое препятствие. Из министерства здравоохранения поступил запрос о чрезвычайно важном открытии протистолога Зигеля. Зигель, якобы, нашел микроба, названного им – Cytorhyctes, являющегося возбудителем четырех различных болезней, в том числе и сифилиса. Было созвано совещание под председательством старого Келера, в котором приняли участие знаменитый специалист по кожным болезням Лессер, бактериолог Нейфельд и Шаудин.