Текст книги "Борьба со смертью"

Автор книги: Поль Крюи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

С этой точки зрения поведение д-ра Мак-Коя, директора Института гигиены при департаменте здравоохранения США, кажется мне не только сумасбродным, но просто нелепым и противоречащим его заботам о благе страны. Если бы он погиб, – где нашли бы мы другого такого талантливого ученого здравомыслящего человека?

Он был похож на генерала, который не только вышел на линию огня, но и отослал всю армию домой– «для пущей ее сохранности» – и решил сражаться в одиночестве.

Сейчас, я расскажу не об изобретательности, с которой борцы против смерти отвоевывают нам долгую жизнь – я только покажу вам источник того духа, который превращает кишащее тараканами старое кирпичное здание в резиденцию научной романтики.

II

В начале января 1930 года управление департамента здравоохранения США в Вашингтоне превратилось в желтый дом. «Просим информации о диагностике попугаевой болезни». «Просим информации о предупредительных мерах против распространения попугаевой болезни...» «Можете ли выслать большое количество предохранительной сыворотки от попугаевой болезни немедленно телеграфируйте ответ...»

Кучи желтых и голубых бумажек засыпали столы департамента, здравоохранения в Вашингтоне. Сидевшие за этими столами врачи-администраторы почти пе слыхали об этой попугаевой болезни. Многие из них, наверное, уже и позабыли, что они когда-то медицинском факультете что-то учили о таинственной болезни, разносимой попугаями и называемой Psittacosis (р – не произносится). Это латинское слово нисколько по помогло им отвечать на телеграммы. Но, конечно, Мак-Койп и его сотрудники смогут им помочь. Торопливо зазвонил телефон.

Мак-Кой, – высокий человек с худым лицом Линкольна, но без его меланхоличности, вызвал к себе Чарльза Армстронга, коренастого, вечно улыбающегося, с рыжими волосами и широко расставленными круглыми мазами.

– Армстронг, что вы знаете о попугаевой болезни? – спросил Мак-Кой.

– Что я знаю о ней? Просто ничего не знаю, – ответил Армстронг.

Не больше знал и Мак-Кой, и они не были одиноки в своем невежестве. Первый диагноз был поставлен не учеными специалистами, а домашней хозяйкой, которая не изучала медицины, просто прочитала в воскресном номере Нью-Йоркского «Таймс» заметку об этой болезни. Муж этой женщины был врачом в Аннополисе– городке штата Мериленд. В декабре 1924 года он как-то вернулся домой, встревоженный тремя странными случаями воспаления легких. Не был ли это тифоид? Или грипп? Нет, в легких у них были изменения. Воспаление легких, конечно, но атипическое; странное.

Это миссис Мертон прочла о том, как 1920 г. в Германии несколько человек получили из Южной Америки попугаев, как птицы заболели, потом заболели и их владельцы. Миссис Мертил знала, что в доме у этих пациентов ее мужа был попутай, который недавно тяжело заболел, – и она связала эти два факта,

Итак, в начале января 1930 г. Mак-кой и Армстронг совещались, сидя в красном кирпичном доме. В это утро было зарегистрировано двадцать шесть случаев попугаевой болезни в одной только Балтиморе; эпидемия распространялась по всей стране, и начиналась наша настоящая американская паника.

В тот же день Армстронг уложил свой чемодан. Вчера, еще он был поверх головы занят разгадкой тайны сонной болезни, наступавшей после оспопрививания. Это была очень важная работа, речь шла о здоровье и жизни сотен людей, которым уже сделаны были прививки. Кроме того, врачи не решались уже убеждать население в полной безопасности оспопрививания. Теперь Армстронг должен был бросить начатую работу, и это было досадно и казалось легкомысленным. Ведь только владельцы попугаев находились в опасности, они этого, право, вполне заслуживали.

По Армстронг был невозмутим. Оп и его правая рука – Шорти Андерсон – прекратили работу отправились раздобывать попугаев, выдавая себя за специалистов по попугаевой болезни, что было просто смешно. И Армстронг смеялся.

III

16 января Армстронг и Шорти сидели в подвале Института гигиены в двух сырых, холодных комнатах величиной с угольный ящик каждая. Было бы оскорблением предложить под лабораторию такое помещение уважающему себя бактериологу. Там они держали множество попугаев на свободе и в клетках, которые Армстронг и Шорти соорудили из старых ведер, покрыв их проволочными сетками. Проходя мимо этих дверей, вы бы зажали уши, но Армстронг и Шорти упорно преодолевали все трудности, связанные с разведением попугаев. Шорти поклонялся Армстронгу, который обучил его бактериологии. Теперь в свою очередь Шорти учил своего патрона отводить душу, как это умеют делать только моряки. Армстронг был способным учеником.

Рассказывая мне об этом впоследствии, Чарли Армстронг пытался оправдываться:

 – Если бы вы знали, что это были за подлые твари!

С самого начала – редкое везение – им удалось за нести попугаеву болезнь в этот шумный птичник, устроенный ими в подвале института. Армстронг по спешно съездил в Балтимору и у городского бактериолога, Вильяма Г. Стокса, достал труп околевшего от этой болезни попугая (это было еще до того, как у Стокса начались озноб, головные боли и колотье в груди).

Вместе с останками этого попугая Армстронг привез с собой то, что ему удалось собрать на дне клетки другого больного попугая. И вот, первый же ОПЫТ оказался вполне удачным, и им не пришлось возиться несколько месяцев, как это часто бывает при первом экспериментальном заражении животных.

 Армстронг и Шорти волновались. Вот птицы, которые несколько дней тому назад были настоящими зелеными дьяволами. Теперь – Шорти снимал крышки с их клеток, и они сидели смирно, словно задумавшись. Хвосты у них были поджаты, головы опущены. Они не шевелились и хрипло, прерывисто дышали.

Одним из них дали пищу, обрызганную несколькими каплями вещества, собранного Армстронгом в Балтиморе на дне клетки больного попугая. Другим Армстронг впрыснул в грудные мышцы ничтожные количества растертых в кашицу тканей попугая, которого ему дал Стокс. Шорти отлично наловчился вынимать птиц из клеток и держать так, чтобы им не удавалось ни разу клюнуть, Шорти этим очень гордился. Он был действительно необычайным помощником, – никогда не смотрел на часы и всегда, интересовался, зачем ставятся те или иные опыты и что из них получается.

Оба ничего не знали о попугаевой болезни и очень удивлялись, когда первые же впрыскивания ничтожных количеств тканей дохлого попугая вызывали болезнь и смерть птиц. Они сразу увидели, что шутки плохи...

 Из литературы они узнали, что уже в 1879 году в Швейцарии заболело несколько владельцев попугаев. Трое из них умерли. В 1902 г. в Париже из 78 заболевших умерло 24. Все больше и больше таких чудаков умирало в 1930 г. в Америке, а газеты еще раздували панику, – «Днем и ночью мы только и думали, что о попугаевой болезни» рассказывал Армстронг. Возможно, что Армстронга вышучивал Эдди Фрэнсис, который всегда смеялся над резиновыми перчатками, уверяя, что у человека в них на каждой руке пять больших пальцев вместо одного, но Армстронг был невозмутим и купил себе и Шорти самые толстые резиновые перчатки.

Поймите, это не были какие-нибудь особые меры предосторожности. В красном кирпичном здании осторожность вообще была не в моде. – Если Человек достаточно осторожен, у него столько времени уходит на соблюдение предосторожностей, что ему совершенно некогда работать, – говорил Армстронг. Но все же они каждое утро мыли пол своей «лаборатории» концентрированным креозолом. Пропитанный креозолом войлок они положили на пороге и таким образом весь подвал (обычно пахнувший смешанным букетом собак-обезьян-коз-кроликов-морских свинок) благоухал «безопасностью» – крепким креозолом.

Все больше птиц из крикливых чудовищ превращалось в грустных философов. Правда, от времени до времени к ним возвращалась их свирепость, и тогда даже самые толстые перчатки не спасали Армстронга и Шорти царапин и ударов клюва. Это, впрочем, их нисколько не тревожило. Конечно, попугаева болезнь – опасная штука, но откуда известно, что она так уж заразительна? Удивительно, правда, как все увеличивалось число смертных случаев, о которых сообщалось в газетах.

В то время Армстронг был уверен, что умирают только чудаки, которые целуются со своими попугаями и даже позволяют им брать пищу из своих губ. Он говорил об этом с усмешкой. И сам, разумеется, не позволил бы шт одному попугаю поцеловать себя,

Постепенно у них выработалась уверенность и точность движений при вскрытии мертвых попугаев. Блестели скальпели, раздавались односложные возгласы, иногда смех. Но они становились очень серьезными, когда впрыскивали здоровым птицам ткани уже околевших, когда осторожно, высунув кончик языка, высеивали кусочки таких тканей на ту или иную питательную среду.

Все, что было известно об этой таинственной болезни, – это существование ее возбудителя, найденного описанного под названием bacillus psittacosis известным французским бактериологом Нокаром, учеником Пастера. Они начали с открытия, что и это единственное сведение было неправильным. Bacillus psittwcosis оказался мифом, призраком.

Они были осторожны, и Шорти всегда вытирал ноги о пропитанный креозолом половик, когда бегал к миссис Брэнхэм (главный дока по систематике бактерии в Институте) с пробирками новых культур. Но они не увлекались асептикой. «Как, черт возьми, вы можете изучить болезнь, если вы боитесь к ней подойти?»

По временам медицинские авторитеты, которые считались авторитетами в вопросах попугаевой болезни (не имея о ней никакого представления), выступали в газетах с насмешками по поводу охватившей страну нелепой попугаевой паники. Как-то в январе в вашингтонской газете появился большой портрет Вильяма С. Фаулера, – сельского врача, чиновника здравоохранения Колумбийского округа, типичнейшего врача с виду.

Доктор был изображен вместе со своим любимцем попугаем: «Я не вижу никаких основании для беспокойства», – изрекал доктор Фаулер.

«Расстаться с моим попугаем?» – восклицал он. «О, нет. Мы с ним большие друзья».

Доктор Фаулер относился к этой птице с человеческим, слишком человеческим участием. – Еще бы! Каждый день, доктор возвращался домой, попугай кричал: «Хелло, Билль!» и приказывал горничной подавать обед. – Это была очень умная птица

Сан-Франциско газета советовала своим подписчикам сохранять спокойствие: «Доктор Карл Ф. Майер отрицает, что эпидемию на Западе вызвали попугаи». А ведь Карл Ф. Майер – один из вождей американской бактериологии. Доктор Гейгер позировал газетному фотографу (который должно быть получил при этом много удовольствия) с попугаем в руках и при этом имел, или старался иметь, самый независимый вид. Впрочем, он был в резиновых перчатках.

Утром 23 января, спустя только девять дней после того, как Армстронг и Шорти приступили к работе в своем затхлом подвале, в Институт пришел отлично настроенный Армстронг. Шорти сидел за столом, обхватив Голову обеими руками, стонал и ругался.

–Ужасно болит голова, -объяснил он.

Шорти был замечательным работником. Он кончил всего лишь народную школу, но понимал в бактериологии больше иных профессоров. Когда, работа шла, хорошо, Шорти неизменно излучал улыбки и весело чертыхался. Они никогда не был красив. У него были жидкие волосы, большой нос, измятой лицо. Сейчас он был просто страшен.

– Это был настоящий помощник, – рассказывал мне Армстронг. – Знаешь, он был замечательно честен, я мог на него совершенно полагаться. Он никогда не пытался скрыть свои промахи. Если во время опыта он случайно убивал животное, то сейчас же сообщал мне об этом. И с каким огорчением! В каком он бывал отчаянии! За животными он замечательно ухаживал. И всегда знал, для чего ставится каждый опыт. Если опыт не удавался, он был неутешен. – Я в жизни не встречал такой жажды знаний.

Но вот утром, 25 января: – "Господи, я весь дрожу", – сказал Шорти.

27-го он уже лежал в белой постели под теплым одеялом в морском госпитале, который помещался рядом с Институтом гигиены. Головная боль разрывала ему череп. Рентгеновский снимок грудной клетки, сделанный врачом госпитале Петерсоном, показал только увеличение бронхиальных желез...

В это время у Армстронга. был уже новый помощник. Джордж Мак-Кой, директор Института гигиены, сам заменил Шорти в этом сыром подвале и держал попугаев во время опытов Армстронга, который только посмеивался над неловкостью своего директора.

–Разумеется, тогда мы были уже уверены, что действительно заражаем наших птиц попугаевой болезнью, – рассказывал мне Армстронг, – потому что Шорти заболел попугаевой болезнью.

Все сотрудники института пришли в смятение, когда их директор отправился работать в подвал Армстронгу. Мак-Кой полушутя, полусерьезно успокаивал их, как всегда смешно размахивая руками.

– Пустите меня поработать с Армстронгом, – упрашивал его Дайер (Дайер – это тот бактериолог, который впоследствии обнаружил пятнистую лихорадку Скалистых гор на цивилизованном западе).

И все остальные – Эдди Фрэнсис, Роской Спенсер, Бэджер, Лилли, Гаррисон – все уговаривали Мак-Коя:

– Послушайте, Мак, ведь Вы директор института. Это нерационально, – говорил доктор Крамер, старый ученый, многие годы работавший в институте. Ему для полного сходства с благодушным еврейским патриархом недоставало только бороды. Мак-Кой всегда прислушивался к его советам.

– Нет, нет, нет. Продолжайте вашу работу, – отвечал Мак-Кой.

Он отмахнулся от них и пошел в подвал по пропитанному креозолом половику, худой, высокий, угловатый – полная противоположность коренастому Армстронгу. Работа в подвале шла хорошо. Многие птицы в клетках, сделанных из старых ведер, сидели неподвижно, тяжело и хрипло дыша, и только перья хвоста поднимались у них, когда они жадно глотали воздух.

На них было жалко смотреть, – даже если вы вообще не любите попугаев, – когда они сидели, сжавшись в комок зеленых, словно изъеденных молью перьев, понурив голову.

Bacillus psittacosis оказался чепухой, но, может быть, возбудитель болезни – микроб слишком маленький, чтобы его можно было увидеть в микроскоп, – фильтрующийся вирус, существо по ту сторону порога видимости, состоящее только из нескольких белковых молекул? Нет ничего особенно оригинального в таком вопросе. Об этом всегда приходится думать, когда не удается найти микроба, возбуждающего болезнь. Эти невероятно маленькие, невидимые, может быть бесформенные существа поражают людей желтой лихорадкой, бешенством и целым рядом других болезней.

Дела Шорти были плохи. На следующих рентгеновских снимках обнаружилось зловещее затемнение у основания левого легкого, и это затемнение все увеличивалось. У Шорти были страшные головные боли. Когда он пытался проглотить вкусные блюда, которые готовила для него сестра-хозяйка Морского госпиталя, – его рвало. Он чувствовал себя очень скверно, кашлял, и доктора Петерсона очень тревожило это все растущее затемнение на рентгеновских снимках его грудной клетки.

В соседнем доме Мак-Кой и Армстронг каждый раз, переступая порог, вытирали ноги о пропитанный креозолом половик. Они ставили опыты, потом навещали Шорти, потом опять ставили опыты. Он был их другом, он стал частью их эксперимента– подопытным животным, неизмеримо более важным, чем все попугаи. Армстронг брал у него кровь из вены и собирал его мокроту – вязкую, клейкую, красноватую жидкость, выделявшуюся у него из легких, и впрыскивал эту кровь и мокроту попугаям, обезьянам...

В Институте гигиены никогда не было недостатка в животных. Мак-Кой не украшал здание Института и не покрывал лабораторные столы мраморными досками, но животных вы могли получить всегда, в любом количестве, и даже людей людей, если это было нужно. Мак-Кой и Армстронг работали теперь изо всех сил. В маленькой комнатке, как раз над подвалом, они растерли в кашицу печень и легкие околевших попугаев, приготовили из этой кашицы экстракты и отфильтровали их через такие плотные фильтры, что, конечно, каждый видимый под микроскопом микроб остался бы на них.

Отфильтрованную прозрачную жидкость они впрыснули в мышцы здоровых попугаев, и спустя несколько дней несчастные птицы притихли и задумались.

Опыт удался с невиданной быстротой. Это была одна из редких удач, выпадающих на долю исследователей, которые, обычно, приходят к успеху длинным путем отрицательных или, – что еще глупее, – противоречивых результатов.

Мак-Кой и Армстронг были в восторге и повторяли: – Мы получили вирус, мы получили вирус!

V

Mак-Кой уже давно не был так счастлив, как теперь, и его нисколько не беспокоила незначительность его положения – ведь он был просто служителем Армстронга. Он научился ловить попугаев, когда эти дьяволы – еще не обессиленные болезнью – удирали из своих клеток-ведер. Им это удавалось, несмотря на кирпичи, привязанные к металлическим сеткам, покрывавшим клетки-ведра, а ловить их, зная, что они уже заражены, было не особенно приятно.

У Армстронга, и Мак-Коя не было ни служителя, ни уборщицы, никакого технического персонала. Мак-Кой сам кормил животных и сам чистил их клетки.

Ему было уже за пятьдесят, а он снова превратился в мальчишку, подручного и забросил свой директорский письменный стол. Армстронг уверял, что хотя Мак-Кой и не был так проворен, как Шорти, все же он отлично справлялся с работой.

Но Шорти был очень плох. 3 февраля пульс у него все учащался, становился нитевидным, температура поднялась до 40 градусов по Цельсию. Петерсон и другие врачи Морского госпиталя не отходили от него. Они впрыскивали ему глюкозу и собирались дать кислород.

Вот настало 4-е февраля. Уже все левое легкое было затемнено доверху, и такое же затемнение появилось у основания правого легкого. Он был очень сонлив. Мысли у него складывались в какой-то сумасшедший, пущенный с конца кинофильм. К счастью, оп почти все время лежал в забытьи, возвращаясь к сознанию только при жестоком кашле.

Армстронг нагнулся к нему.

– Может быть, я могу что-нибудь сделать для вас, Шорам?

Шорти был почти без сознания, но узнал Армстронга. Ведь это был его начальник, парень, нет которого можно было положиться.

– Не можете ли вы оплатить мои счета, доктор? – спросил Шорти. И снова сознание затуманилось...

С долгами у Шорти была какая-то странная история, служившая забавной изнанкой его строгой жизни в Институте.

– Шорти, как и все мы, имел 50 дней отпуска ежегодно, – объяснял Армстронг, – и каждый месяц он уходил на полдня, в счет этого отпуска, и отправлялся платить по счетам. У него была жена и двое детей, и обычная сумма его годовых расходов составляла около 1440 долларов, не считая всяких добавочных мелких издержек. Он чертовски серьезно к этому относился и регулярно, каждый месяц, совершал обряд обхода своих поставщиков, тратя на это кусочек своего будущего отпуска.

Шорти снова очнулся и, СЛОВНО в тумане, увидел нагнувшегося нему Армстронга, – «Только проверьте, оплачены ли эти счета... (кашель). Ведь я был застрахован»... СИЛЬНЫЙ кашель-п снова забытье.

6-е февраля. В четырнадцати штатах Северной Америки зарегистрировано семьдесят пять случаев попугаевой болезни. Двадцать человек уже умерло, многие лежат при смерти. Мак-Кой и Армстронг, погруженные в работу, забыли о существовании Америки. Они повторяли, проверяли опыты и все больше убеждались в ничтожных размерах возбудителя попугаевой болезни. Они старались выяснить, каким образом болезнь передается от одного попугая к другому. Кроме того, они стали заражать попугаевой болезнью других животных. К крикам попугаев присоединилось взвизгивание морских свинок, в ночной тишине можно было услышать шум потасовок, Это белые мыши дрались в своих стеклянных банках. Обезьяны помогали попугаям превращать исследовательскую лабораторию в зверинец.

Армстронг и Мак-Кой пробовали предохранять своих попугаев от заражения впрыскиванием сыворотки крови выздоровевших от попугаевой болезни людей. Они оба превратились в ищеек, пущенных по горячему следу, для которых ничего, кроме этого следа, не существует.

VI

6 февраля Армстронг пришел в лабораторию, полный новых замыслов и совершенно здоровый. Но вдруг он почувствовал дрожь, и вся кожа – странное ощущение – стала мгновенно необычайно чувствительной.

7-е февраля. Прожорливый обычно Армстронг не мог даже смотреть па. еду. Он пошел к себе в лабораторию и сунул градусник в рот. Градусник показал 38.8 градусов Цельсия, и внезапно он почувствовал колющие боли в передней части головы. Тогда он пошел в Морской госпиталь, отлично зная, что у него семь шансов из десяти отправиться на тот свет. В этот день Мак-Кой один спустился в сырой вонючий подвал старого Институт гигиены к своим больным попугаям.

Фрэнсис, Дайер, все остальные хотели пойти вместе с ним, но внезапно доктор Мак-Кой превратился в директора, и просто выгнал их всех. Потом пошел в лабораторию чертовски измучился, ловя попугаев, оперируя их, делая им впрыскивания – все в полном одиночестве. Он насвистывал и чесал затылок (Мак-Кой не умел ругаться, как Шорти, Андерсон и Армстронг). Вдруг он громко рассмеялся. Ош посадил попугая в стеклянную банку, привязал кусок ваты веревке, намочил – вату в эфире и повесил ее прямо перед клювом попугая.

Занаркотизированного, пьяного от эфира попугая можно совершенно спокойно брать в руки. Мак-Кой продолжал работать один.

8-е февраля. Когда Армстронг пришел в Морской госпиталь, температура у него была 40 градусов Цельсия. На рентгеновском снимке было ясно видно начинающееся затемнение у основания левого легкого,

Шорти умер S февраля в 6 часов 15 мин. В 7 часов сто тело лежало на секционном столе, и Петерсон вместе с другими врачами изучал, каким образом убило его это ползучее воспаление легких... Это был последний эксперимент Шорти-

Мак-Кой навестил Армстронга, а из госпиталя поспешил к жене Шорти, чтобы помочь ей, – при участии всех сотрудников лаборатории, разумеется, – привести в порядок счета, так беспокоившие Шорти. Хорошо, что, когда Шорти хоронили, он уже не имел долгов. Мак-Кой все его сотрудники, которые могли прервать работу, помогали семье Шорти хоронить его (без музыки) на Арлингтонском кладбище, в земле, освященной прахом генералов, адмиралов и В. Дж. Брайена (который был чем-то вроде полковника).

После похорон у семьи Шорти осталось одиннадцать долларов.

VII

 ...В день награждения, три года тому назад, в Вашингтоне я набрасывал этот рассказ, сидя у окна. По улицам, под ласковым майским солнцем, шли войска, сверкая и грохоча. Шли инвалиды гражданской войны, ветераны испанской войны, участники мировой войны в шлемах защитного цвета; какие-то еще совсем молодые солдатики. все были твердо уверены, что они настоящие герои. В эту минуту я был полон мыслями о Шорти и плакал, как дурак. Но... Шорти погиб не от гранаты и, конечно, он не был героем...

День награждения – 30 мая – национальный праздник, посвященный памяти американцев, погибших в гражданскую войну 1861-1865гг. – Прим. ред.

VIII

 Но почему именно ты должен заниматься этим? Спросила миссис Мак-Коп своего мужа. Она не была неразумна, опт просто спрашивала.

– Если бы остальные не трогали больных птиц, я думаю, они были бы здоровы. Каждый, кто работает с этими попугаями, мне кажется... да... я думаю, имеет около восьмидесяти шансов из ста заразиться.

– Но почему же ты работаешь один?

 Видишь ли, если я буду продолжать работать, дай сообразить, – да, у меня около пятидесяти шансов остаться в живых через месяц, – сказал Мак-Кой.

– Да, понимаю. Тогда, конечно, ты прав. Ничего не поделаешь, – согласилась миссис Мак-Кой.

И он спускался в подвал и вскрывал там внезапно околевших попугаев. Потом переносил их останки в комнатку над подвалом и там готовил бактериологические культуры, оттуда уносил их в мусоросжгательную печь. Возвращаясь в подвал, он забирал оставленный у дверей корм для животных. Вскоре он снова выходил к клеткам, в которых околели попугаи, и чистил их, не подпуская к ним уборщицу, пока они не повергались дезинфекции паром высокого давления. Он теперь воплощал Шорти, Армстронга и самого себя в одном лице.

Все время метался он между подвалом и Армстронгом, который был слишком флегматичным человеком, чтобы беспокоиться о своем здоровье и, кроме того, слишком плохо себя чувствовал для этого.

Мак-Кой продолжал ставить также и опыты с вирусом. Между работой и посещениями Армстронга он вел долгие телефонные разговоры с главным врачом Департамента здравоохранения Стимсоном.

– Нельзя ли испробовать сыворотку, Мак? -спрашивал его все время Стимсон. – Я слышал, что в Балтиморе с успехом применяли сыворотку крови выздоравливающих.

Действительно, такую сыворотку впрыскивали Вильяму Р. Стоксу, бактериологу, который дал первого мертвого попугая Армстронгу. Теперь Стокс погибал от той же ползучей пневмонии, которой заразились Шорти и Армстронг.

– Покупайте эту сыворотку по любой цене, не обращайте внимания на ваши лимиты, Мак, – говорил Стимсон.

Вряд ли сейчас существуют бактериологи, более скептично относящиеся ко всем сывороткам, чем Мак-Кой.

Мак-Кой является высшим авторитетом в вопросах сыворотками, и ему принадлежит право разрешать и запрещать к производству в США те или иные сыворотки. Множество раз я видел, как он хохотал, тряся толовой, над сыворотками от менингита, от воспаления легких, придуманными в самых известных лабораториях. И было совершенно ясно, что он пропускал их только из любезности, под давлением медицинского общественного мнения. Разумеется, у него нет врожденного предубеждения против сывороток, но он просто в них мало верит. Совершенно избавиться от шарлатанства не возможно, однако, все же Мак-Кой много сделал в этом направлении.

По что делать с Армстронгом? Петерсон сказал Мак-Кою, что затемнение на рентгеновских снимках левого легкого все увеличивается. А когда, Мак-Кой снова пришел к Армстронгу, тот стал рассказывать ему самые дикие вещи о своих ощущениях.

Мне кажется, что из кровати я медленно взлетаю под потолок. Того и гляди, свалюсь оттуда, – говорил Армстронг, улыбаясь.

Мак-Кой не улыбался. Он вызвал Роскоя Спенсера – победителя пятнистой лихорадки Скалистых тор. Это было 9 февраля, и сразу же после с Мак-Коем Спенсер выехал в Балтимору. Он взял в дорогу чемоданчик со шприцем, спиртом и ватой. Вот уже вечер. Пора ужинать. Спенсер обошел одного за другим пятерых выздоровевших от попугаевой болезни, прося у них немного крови. – Они ему не подарили ни капли.

Мы не уверены, что ваша кровь вылечит доктора Армстронга, – честно говорил Спенсер каждому из них, -но это все, что мы можем попробовать для его спасения.

Но один еще только начал поправляться, другому была нужна. вся его кровь для восстановления сил... И так все пятеро. А уже был вечер, и Мак-Кой ждал его Вашингтоне, уверенный, что он привезет кровь. Вот Спенсер уговаривает тщедушную старушку, только что оправившуюся после попугаевой болезни...

Да, если есть хоть какая-нибудь надежда спасти человеческую жизнь, я, конечно, дам кровь, – сказала старушка.

– Колбочку, в которую я набирал кровь, я предусмотрительно обернул полотенцем, чтобы она. не видела, сколько крови я беру, – рассказывал мне потом Спенсер.

Он предложил старушке деньги, по она не захотела принять плату за попытку спасти человека от смерти, Было уже одиннадцать часов вечера, и Армстронг в жизни не испытывал ничего подобного и не слыхал о таких ощущениях. Ему казалось, что он становится все больше и больше, распухая в какой-то фантастический шар, и, перестав быть человеком, в виде такого чудовищного шара отделяется от земли и поднимается все выше выше.

Весь вечер Мак-Кой звонил по телефону Петерсону. Сыворотку мне впрыснули в одиннадцать часов, – говорил Армстронг. – Перед впрыскиванием мне приходилось напрятать все силы, чтобы хоть ненадолго избавиться от этого ужасного чувства превращения в шар. Меньше чем через два часа я спал, как младенец.

Мак-Кой продолжал работать и сам удивлялся, почему не появлялись у него дрожь и внезапная головная боль. В Нью-Порке, в Институте при Департаменте городского здравоохранения, заболело четверо сотрудников из лаборатории доктора Крумвида. На мой взгляд, Крумвид был сделан из того же теста, что и работники Института Гигиены. И он так же, как Мак-Кой и Армстронг, показал, что Bacillus psittacosis был выдумкой и что все дело заключалось в фильтрующемся вирусе.

Но вот четверо его сотрудников заболели, и работа. была передана в лабораторию Рокфеллеровского института, где достаточно денет, чтобы принять все возможные меры предосторожности и предохранить каждого сотрудника от заболевания.

Там бактериологи залили полы дезинфицирующими жидкостями, надели резиновые сапоги до бедер, резиновые перчатки до плеч и резиновые шлемы со стеклянными окошечками, чтобы наблюдать сквозь них за своими опасными питомцами – попугаями.

Должно быть, они чувствовали себя в полной безопасности, по походили на водолазов, занимающихся в полном снаряжении починкой ручных дамских часов.

... В Нью-Йоркском государственном департаменте здравоохранения женщина-бактериолог Руфь Джильберт заболела попугаевой болезнью и умирала. По всей стране любители попугаев и их семьи болели, и уже больше тридцати человек умерло. Газеты перестали смеяться. Если бы теперь художника Хэнка Уебстера пригласили спуститься в подвал и помочь Мак-Кою, я думаю, он бы отказался от своей карикатуры, изображавшей запуганного человека, который проходит, зажав нос платком, мимо лавки с птицами, где за толстым стеклом сидит попутай.

IX

– Но я никогда не чувствовал себя лучше, – говорил Мак-Кой направо и налево.

– Вы ведете себя непростительно нерационально, – говорил ему старый доктор Крамер.

Френсис, Дапер, Лилли, Бэджер и все остальные просто не знали, что с ним делать... Вообще, Мак-Кой был покладистым человеком, но теперь он только качал головой и запирал за собою дверь в свою комнатку. Происходило ли это оттого, что он слишком долго занимался административной деятельностью, пока они все наслаждались острым ощущением опасности? Или проснулись воспоминания о старых днях, когда он был еще не директором, а простым бактериологом сражался в Калифоршш... с бубонной чумой? И это старое, полузабытое чувство опасности вновь возбуждало его?

Ах... Это было замечательно, Голуби, морские свинки, белые мыши, обезьяны – все были иммунны к попугаевой болезни. И не удивительно ли вот что: уже околевших от можно было оставлять в одной клетке со здоровыми– и это не имело последствий. Значит, попугаева болезнь не так уже заразительна... Шорти и Армстронг были, по-видимому, как-то особенно неосторожны. Не тщательно продуманный эксперимент, а случай показал, что и от попугая к попугало болезнь эта, передается нелегко. Больной попугай удрал из комнаты (Мак-Кой не мог уследить за всем), взобрался на клетку здоровых попугаев и запачкал ее, но эти прицы продолжали кричать и клевать как ни в чем не бывало.