Текст книги "Побежденный"

Автор книги: Питер Устинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

3

Ганс быстро обнаружил, что коммунистические пули и демократические свистят одинаково. Своего нового командира бригады, генерала Грутце, он нашел симпатичным, несмотря на мелкие, отталкивающие черты лица, потому что тот без конца сердечно расспрашивал о Риттере фон Хорствальде, видимо, одном из ближайших своих друзей. Другие коллеги раздражали Ганса не меньше, чем он их. Полковник фон Лейдеберг, его непосредственный начальник, был солдатом старой школы, кадровым военным, которого спасла от отставки нехватка способных командиров, однако уже в течение долгого времени никто не интересовался его взглядами, которые ему постоянно не терпелось высказать. Стал бледным, молчаливым, выглядел старше своих лет и негодовал всякий раз, когда прерывали поток горьких воспоминаний, которыми он жил. Терпеть не мог Грутце как члена нацистской партии, который узурпировал его законное место на ведущей к фельдмаршальскому жезлу лестнице, Риттера фон Хорствальда, которого в глаза не видел, считал изменником своему классу, что являлось гораздо большей низостью, чем переход на сторону благородного противника.

Майор принц Кертнер-Четтервиц был щеголем-австрийцем, все свободное время проводил за бесконечной игрой арий из оперетт на любом доступном пианино и опустошением парфюмерных лавок. Считался начальником разведки.

Капитан Ян был костлявым, неразговорчивым молодым человеком, напрочь лишенным индивидуальности; капитан Бремиг был язвительным, слишком старым для фронта, создавал поводы для ссор мрачным остроумием; капитан Шерф был наивным юношей, ненавидел войну, так как она помешала ему получить диплом историка. Темой его исследования было политическое устройство остготского общества.

Верный своему предназначению Ганс приступил к исполнению своих обязанностей на фронте в тот день, когда при небывало мощной поддержке с воздуха американцы и поляки предприняли согласованную попытку сокрушить немецкую оборону. Ганс находился в гуще битвы и выкрикивал команды таким тоном, который капитану Бремигу явно не нравился, потому что, когда атака захлебнулась, он подошел к сидевшему на корточках в траншее Гансу со словами:

– Вы слишком серьезно относитесь к этой войне, герр майор, право же, нет никакой необходимости кричать так громко.

Ганс, помигивая, с подозрением воззрился на него, потом рявкнул:

– Я отдаю команды на свой манер.

– Так все говорят, – ответил Бремиг.

– Это как понять?

– У вас несчастливая должность. – Бремиг улыбался, сверкая в последних лучах заката золотыми зубами. – До вас ее занимал майор Браун. Мы его недолюбливали, потому что он орал так, будто у него горели штаны. Только что прибыл из России, понимаете. Но кричал он так громко, что поляки услышали и открыли огонь на звук. – Пожал плечами. – Пришлось отправить фрау Браун телеграмму, и в газетах напечатали, что он встретил Геройскую Смерть. Очевидно, чтобы стать героем, нужно криком привлекать к себе внимание.

– Вы оскорбляете меня? – выкрикнул Ганс.

– Нет-нет, – ответил Бремиг с улыбкой. – Просто рассказываю вам ту же сказочку, что и часовым, чтобы им хорошо спалось.

– Слушайте меня, – сказал Ганс, бледный от гнева и чопорный от официальности. – Ваши обязанности просты. Вы должны исполнять мои приказания и, если потребуется, погибнуть на своем посту. Вот и все. Бессмысленных шуток по поводу Геройской Смерти я не потерплю. Понятно?

– Мои обязанности мне известны, герр майор, но не надо путать их с удовольствием слегка сбивать спесь с самоуверенных парней, прибывших с русского фронта. Вы повидали всего, не так ли? Скажите, видели хоть раз столько самолетов, как сегодня?

– Это возмутительно! – выкрикнул Ганс. – Я доложу о вас полковнику.

– А, – улыбнулся Бремиг, – если б вы только знали, что у него на уме. Auf Wiedersehen[6]6
  До свиданья (нем.).


[Закрыть], герр Новичок. Увидимся на кладбище, если не раньше.

И прежде, чем Ганс успел отдать театральный приказ удалиться, саркастический Бремиг уполз.

– Он пьян? – отрывисто спросил Ганс, повернувшись к глуповатому капитану Яну, который в угасающем свете пытался читать письмо от любящей матери.

– Что, герр майор? – спросил Ян.

– Я спрашиваю: пьян ли этот офицер? – рявкнул Ганс.

– Пьян? Нет, не думаю…

– Встать! – заорал Ганс, внезапно придя в ярость.

– Здесь негде, – ответил удивленный Ян.

– Встать!

Ян медленно поднялся на ноги и встал, пригнувшись под небольшим земляным выступом.

– Выйти оттуда!

– Но это очень опасно, – вполне обоснованно ответил Ян.

– Слышали?

Ганс был вне себя от изумления, что немецкий солдат может произнести слово «опасно».

– А теперь отвечайте. Был этот офицер пьян? – спокойно спросил Ганс.

Тишину разорвала пулеметная очередь. Ян инстинктивно пригнулся.

– Stillsennen![7]7
  Стоять смирно! (нем.).


[Закрыть] – завопил Ганс.

Ян стоял дрожа, его голова с торсом были видны с любой точки кажущейся бесконечной местности. Он начал понимать, какую опасность представляет собой новый командир.

– Нет, герр майор. Он такой. Он… в общем, это Бремиг, мы все его знаем.

– Знаете?

– Так точно. Он несколько… ну, странный, мы все здесь очень давно.

– Вы здесь очень давно? Junge, junge[8]8
  Мальчик, мальчик (нем.).


[Закрыть], нашел чем хвастаться. А мы, в России?

– Должно быть, это почти одно и то же, герр майор.

– Почти одно и то же?

Ганс позволил себе рассмеяться.

В разговор ворвалась еще одна пулеметная очередь; струя трассирующих пуль врезалась в землю, словно далекий, исчезающий в туннеле поезд.

– Можешь спрятаться, – сказал Ганс, усаживаясь сам. – Послушай, в России мы…

В России мы лежали в мерзлых траншеях, а красные танки катили над нами, обливая нас своим кипящим маслом. Такой войны мир еще не видел, – писал Ганс отцу. – Только героизм наших солдат, позорно преданных испанцами и прочим иностранным сбродом, позволял нам так долго удерживать свои позиции. Какая еще нация могла бы противиться этому смертоносному натиску азиатов? Дорогой папа, если позволительно критиковать политику нашего фюрера, который во всех других отношениях совершил то, чего никому в мировой истории не удавалось, я бы сказал, что он недостаточно верит в немецкого солдата, в то, что следовало бы предоставить нам самим разгромить русских без обузы иностранных наемников, от которых вреда всегда было больше, чем пользы. (Пожалуйста, не сообщай о моих взглядах Гельмуту Больману. Ты понимаешь меня, но поймет ли он?)

Здесь, в Италии, совсем маленькая война, и будь у нас такие солдаты, как были в России, как генерал фон Хорствальд (прозванный Орлом Одессы), то мы бы давно сбросили англо-американцев в море. К сожалению, наши войска здесь, за исключением генерала Грутце, он alter Kämpfer [9] 9
  Старый воин (нем.).


[Закрыть] , не делают нам чести. Солдаты не отличаются стойкостью, а офицерам поразительно недостает фанатизма. Ничего, мы справимся.

– В Италии совсем маленькая война, – сказал полковник фрау Винтершильд, – и скверные войска. Австрийцы, ничего удивительного. Жаль. Ну, ничего. Ганс пишет, что мы справимся.

– Маленькая война? – переспросила фрау Винтершильд. – Возможно, но на маленькой можно погибнуть точно так же, как и на большой.

– Не думай об этом, – сказал полковник.

В штабе бригады, покинутом фермерском доме, расположенном далеко от передовой, генерал Грутце расхаживал перед висевшей на стене картой Италии. Полковник фон Лейдеберг сидел за столом, словно разозленный сфинкс.

Другой полковник, Вольхольц, глядел в окно. Третий, Брейтханд, барабанил пальцами по крышке совершенно разбитого пианино. Ганс отбивал ногой ритм воображаемого марша. Страсти были накалены.

– Немыслимо, немыслимо, чтобы немецкие офицеры были такими упрямыми, – напыщенно произнес Грутце и внезапно остановился. – С каких это пор генерал призывает своих офицеров идти в наступление? Я приказываю вам идти в наступление

– Куда? – спросил Брейтханд.

– Куда я указал! – рявкнул Грутце.

– Вы имеете в виду упомянутое вами выступление дивизией в направлении Сан-Амброджо, герр генерал-майор? – спросил Вольхольц, отворачиваясь от окна.

– О чем же еще я говорил последние полчаса?

– Этому препятствуют три фактора, – произнес, нарушив тишину, фон Лейдеберг.

– Назовите хоть один! – вскричал Грутце.

Когда фон Лейдеберг начинал говорить, утихомирить его было нелегко.

– Во-первых, местность, которую вы избрали, проходима только для обезьян…

– – Обезьян без снаряжения, – вставил Брейтханд.

– Во-вторых, растрачивать наши уже ограниченные силы на бои местного значения с сомнительной целью и предопределенным неуспехом нелепо. В-третьих, наступление на фронте дивизии – дело дивизионного генерала, а не бригадного.

Грутце чуть не лопнул от гнева. Лицо приобрело неприятный фиолетовый цвет, и с его уст хлынул поток слов, привлекший всеобщее внимание к его губам. При виде того, как предали смелого командира, Ганс забылся и выпалил потрясающее обвинение.

– Есть еще четвертый фактор! – выкрикнул он подскочив. – И это победа – победа, какой может добиться только немецкий солдат вопреки кажущейся невозможности. Я прибыл из России и могу сказать, что там не могло возникнуть подобного положения. В России, господа, мы сражались, наступали, когда и где могли, и зачастую атаковали вопреки доводам рассудка!

– И полюбуйтесь на результат, – произнес флегматичный Брейтханд.

– Результаты достигаются, на них не любуются, – сказал Грутце. Он любил произносить чеканные фразы и думал, что их будут вспоминать после его смерти. Для этого он все их все время твердил всем друзьям.

– В России отступают быстрее, чем мы, – сказал Вольхольц.

– Мы вообще не отступаем, – сказал Грутце, – но это затишье в боевых действиях невыносимо. Мы должны наступать и будем наступать. Отныне думать о дальнейшем отступлении – измена. Спорить со мной бесполезно. Двинемся на юг, снова возьмем Сан-Амброджо, пересечем Гарильяно, обнажим фланг противника для атаки нашим резервном батальоном, которым командуете вы, полковник Брейтханд, и вновь займем Черваро. Я сказал, вновь займем Черваро. Понятно?

Наступило молчание. Брейтханд поглядел на свои пальцы и облизнул губы.

– Не слышу ответа.

Брейтханд неторопливо поднялся со словами:

– Герр генерал-майор, прошу отстранить меня от командования.

– Ясно, – отрывисто произнес Грутце. Ему хватало ума понять, что все офицеры постоянно обращаются к нему «герр генерал-майор», а не просто «герр генерал» с намерением оскорбить его. – И чему приписать вашу просьбу, герр подполковник? Трусости? Я спрашиваю для того, чтобы указать в рапорте.

Брейтханд словно бы получил пощечину.

– Два моих Железных креста достаточный ответ на это оскорбление, герр генерал-майор, – ответил он, с трудом сдерживаясь. – От командования прошу меня отстранить, потому что я солдат, а не убийца.

Грутце вышел из себя.

– Что вы имеете в виду? – завопил он.

– Я выразился ясно, – ответил Брейтханд, – и прошу официального разрешения оставить должность.

– Не разрешаю! – выкрикнул Грутце. – Не разрешаю, слышите? Полковник Вольхольц, вы будете командовать подразделением, атакующим Черваро.

Вновь наступило молчание.

Вольхольц приподнял брови и задумался.

– Ну? – спросил Грутце.

Вольхольц, человек более слабого характера, стал отвечать неторопливо и рассудительно.

– Мои обязанности ясны, – заговорил он, – однако прошу разрешения предположить, что страсти здесь, пожалуй, чрезмерно накалились. Ни в коей мере не присоединяясь к позиции доблестного собрата по оружию полковника Брейтханда, я был бы рад, если б в начале такого – как бы это сказать – такого серьезного шага…

– Что это за нелепый дипломатический язык? – спросил Грутце. – Я хочу слышать «да» или «нет».

– Тут все не так просто, – ответил Вольхольц.

– «Да» – ответ в высшей степени простой, – сказал Грутце с тяжеловесным юмором. – «Нет» окажется более сложным.

Фон Лейдеберг неожиданно поднялся и произнес с убийственным презрением:

– Мне до смерти надоели дилетанты. Грутце снова стал фиолетовым.

– Объяснитесь, – еле слышно потребовал он.

– Я старый солдат войны четырнадцатого – восемнадцатого годов, – сказал фон Лейдеберг. – Знал Фолькенхайна, служил под началом Макенсена и Лимана фон Зандерса…

– У меня нет ни времени, ни желания слушать вашу автобиографию, – перебил Грутце.

Фон Лейдеберг никак на это не среагировал.

– Эти люди знали свое дело, – продолжал он, – эти люди были преданы политикам, но не позволяли себе становиться орудием этих самых политиков. Они завершили свою войну брошенными на произвол судьбы, но непобежденными. Они были профессионалами. А здесь, господа, мы наносим поражение самим себе, потому что в военном деле главное – знание, когда наступать, когда отступать, спокойно, бесстрастно, не думая о Геройской Смерти и прочих мелодраматических глупостях.

Грутце поглядел на Ганса.

– Майор Винтершильд, приказываю вам принять командование резервным батальоном и под моим руководством атаковать Черваро.

Устремив взгляд на потолок, словно видел там сокрытую от других истину, Ганс с пафосом произнес:

– Я последую за вами куда угодно, герр генерал!

– Совещание окончено, господа, – сказал Грутце со злобным удовлетворением.

Тут открылась дверь, вошел командир дивизии генерал Воннигер в сопровождении адъютанта и капитана Бремига. Это был неожиданный визит. Бремиг увидел подъезжающий фольксваген и отдал честь. Генерал остановил машину и довольно долго разговаривал с капитаном. Он считал, что следует разговаривать с любым и каждым, дабы, по его выражению, «прощупывать пульс своих солдат». Воннигер был проницательным и культурным человеком, еще довольно молодым, дамским угодником.

– Добрый день, господа, – обратился он к вытянувшимся офицерам. – Должен извиниться, что внезапно прервал совещание. Скажите, пришли к каким-нибудь интересным выводам?

Грутце ответил с решительной подобострастностью:

– У меня есть план, герр генерал, который я хотел представить на ваше рассмотрение.

Воннигер обаятельно рассмеялся и, закуривая сигарету, сказал:

– Ну что ж, Грутце, изложите его, в эти трудные дни у нас вечно не хватает планов.

Грутце с уверенным видом подошел к карте.

– Мой план, герр генерал, представляет собой операцию в масштабах дивизии. Я считаю, что нет фактора, действующего более пагубно на боевой дух немецкого солдата с врожденной любовью к сражениям и победе, чем затишье. Поэтому думаю, что пора перейти в наступление, преподать американцам и этим непокорным полякам хороший урок.

Воннигера это позабавило.

– Продолжайте.

– Мой замысел состоит в том, чтобы начать наступление дивизией в южном направлении, нацеленное на Сан-Амброджо и Гарильяно, но с внезапной атакой, разворачивающейся позади, и повернуть на восток в направлении Черваро, чтобы таким образом отрезать войска противника перед Кассино.

Воннигер улыбнулся.

– Вольхольц, что скажете об этом плане? Вольхольцу не хотелось отвечать первым. Он громко откашлялся.

– Ну что ж, – заговорил он, – на первый взгляд, этот план, пожалуй, теоретически довольно надежен, однако, на мой взгляд, существует много факторов, которые определенно в той или иной мере препятствуют его осуществлению.

– Полковник Брейтханд? – спросил Воннигер.

– Я уже выразил свое мнение достаточно ясно, – ответил Брейтханд, – попросив отстранить меня от командования, герр генерал.

– Боже правый, – произнес Воннигер. – Полковник фон Лейдеберг?

– По-моему, герр генерал, этот план является результатом очень странных и совершенно непрофессиональных представлений Немецкий солдат славится своими боевыми качествами, но он не шимпанзе. Отнюдь. Горы в данном районе труднопроходимы, и даже будь они преодолимы для современной армии, то полностью свели бы на нет фактор внезапности.

Воннигер обратил взгляд на Ганса.

– Это майор Винтершильд, герр генерал, – сказал рассерженный Грутце, – только что прибыл к нам с Восточного фронта.

– Вот как? – произнес Воннигер. – И каковы же ваши взгляды, майор Винтершильд?

Ганс гордо выпрямился и ответил с подобающим фанатизмом:

– В России мы узнали, что все возможно, герр генерал.

– Даже поражение, – кисло сострил Воннигер. Брейтханд засмеялся.

– Поражение? Никак нет, – ответил Ганс. – Мысль о поражении там ни разу не приходила в голову.

– С каких пор?

– С начала боевых действий, герр генерал.

– Вы меня удивляете. Скажите, положение все еще очень тяжелое?

– Тяжелое, но наши войска воспринимают это как вызов, и они выйдут из него с честью, несмотря на испанцев, герр генерал.

– У вас были испанцы?

– Так точно, герр генерал.

– Плохие солдаты?

– Никудышные, герр генерал.

– У меня были две румынские дивизии. Я тоже воевал на Восточном фронте – три месяца назад оттуда. Сражались румыны замечательно, – великодушно добавил Воннигер. – Они находились совсем рядом с Румынией. Кажется, мы несколько раз сильно их подвели. А теперь, Грутце, я хочу поговорить с вами. Думаю, наших друзей можно отпустить. Нужно принять все меры, чтобы, когда мы будем вынуждены отойти от Кассино, наш отход не превратился в беспорядочное бегство.

– Отход куда? – спросил ужаснувшийся Грутце.

– К Арно. К Флоренции. Примерно на шестьсот километров, – спокойно ответил Воннигер.

И тут Ганс заметил, что Бремиг улыбается ему.

«Все погибнет, – писал отцу Ганс, – если некоторые господа, которых я не назову до нашей победы, не будут немедленно казнены как предатели. Не могу писать о том, что знаю, дорогой папа, сейчас ни на чью честность полагаться нельзя. Собственно говоря, осложнения эти того типа, которые возникают в ту минуту, когда становится ясно, кто герой, а кто трус. Возможно, настало время сообщить Г. кое-что из того, о чем я писал, так как тому, кто постоянно помнит о Фюрере и Фатерланде, мучительно видеть, до чего хитроумны и как ужасны предательства, которые я наблюдал в действии. В конце с любовью и поцелуями мутти, Мопсель и Ханнеле, с крепким объятьем тебе, я торжественно заверяю вас, что поражение невозможно».

– Кажется, на фронте какие-то осложнения, он даже хочет, чтобы мы сообщили о них Гельмуту, – сказал полковник супруге.

– Слава Богу, он жив, – ответила фрау Винтершильд.

– Однако заканчивает письмо гарантией, что поражение невозможно. Я верю ему, я доверяю ему больше, чем знакомым, с которыми ты видишься в мясной лавке.

– Мальчик фрау Ольмен майор. Конечно, она не может знать, что он думает в действительности, но говорит, между строк читается – положение очень тяжелое, – сказала фрау Винтершильд. Она смирилась с самым худшим и не хотела тешить себя иллюзорным оптимизмом.

– Мой сын тоже майор, и я ему верю, – упрямо сказал старик, набивая табаком трубку.

– Что бы ни случилось, – добавила его жена, – во всем будут винить тыл. Всегда говорят, что мы, те, кто беспокоится, почти не получая вестей, подводим мальчиков на фронте.

До второй недели мая ничего особенного не происходило, если не считать доверительного письма генерала Воннигера другу из генштаба. В письме содержался совет немедленно сместить с должности генерала Грутце, которого Воннигер называл «совершенно некомпетентным, генералом-партийцем наихудшего разбора, упрямым, тщеславным и чудовищно глупым». Грутце тоже написал доверительное письмо, адресованное влиятельному члену партии в должности младшего секретаря, где советовал немедленно сместить с должности генерала Воннигера, которого называл «сущей свиньей, бабником, щеголем, пагубным для наших идеалов». Еще одно доверительное письмо написал полковник фон Лейдеберг. Оно было отправлено фельдмаршалу фон Вицлебену, имевшему земли, граничащие с владениями Лейдеберга. Полковник ходатайствовал о смещении с должностей и Воннигера, которого называл слишком уж молодым, и Грутце, которого обозвал солдатским ругательством. Старый полковник Винтершильд, исполняя свой долг, написал Гельмуту Больману, разумеется, доверительно, приправив неопределенность в письме сына неопровержимыми доказательствами, которые выдумал сам. Больман так и не ответил тестю.

Вицлебен написал Лейдебергу: «Ах, дорогой друг, если б это были единственные наши беды!». Младший секретарь письменно обещал Грутце, что немедленно начнется расследование, однако оно так и не началось. Офицер генштаба в ответном письме поздравлял Воннигера с усердием и вопрошал: «Что мы можем сделать?».

Эти словесные битвы прервало наступление союзников, от которого потянуло приближением конца. Ганс мог призывать как угодно громко, Грутце мог выкрикивать приказания сколько душе угодно – легионы в их распоряжении были призрачными.

Шестнадцатого мая их часть хваленой линии Густава к югу от реки Лири была прорвана. Семнадцатого генерал Воннигер, повинуясь командующему армией, издал приказ о всеобщем отступлении. Восемнадцатого польские солдаты водрузили свой красно-белый флаг на развалинах монте-кассинского монастыря, а британцы вошли в этот городок. Другие подразделения Восьмой армии перерезали Виа Казилина на пути немецкого отступления к Риму.

Генерал Воннигер во время отступления успешно исполнял свои обязанности, и его арьергард, возглавляемый Грутце, который метался туда-сюда, обливаясь слезами, держался хорошо. Однако двадцать третьего мая положение осложнилось, союзники нанесли удар с плацдарма высадки в Анцио по правому флангу немцев. Бросили в бой столько самолетов, что небо колебалось, как застрявший диапозитив в волшебном фонаре. Все окна, все ограждения от ветра на много миль вокруг дрожали, издавая звук клацающих зубов, и нервы у всех были расшатаны,

В то время как Ганс вел своих людей в этом медленном отступлении, британские и американские самолеты преспокойно появлялись в небе и беспрепятственно поливали их пулеметным и ракетным огнем, будто любовно поглаживая пальцами землю по головке.

– Wo sind unsere Flieger?[10]10
  Где наша авиация? (нем.).


[Закрыть] – пронзительно вопил Ян, дошедший до последней точки. Бремиг угрюмо объяснил ему, где именно. Двадцать пятого мая на дорогах было выведено из строя более тысячи ста немецких машин, и капитан Ян погиб в бою.

Первого июня исчез молчаливый капитан Шерф, специалист по остготам. Пропал без вести, предположительно погиб.

Четвертого июня в половине седьмого вечера авангард союзников вошел в Рим.