Текст книги "Бетагемот"

Автор книги: Питер Уоттс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Только не Лени Кларк. Но все-таки она ищет, скользит между корпусами и цистернами, парит над своими товарищами и подобно им вглядывается в свет и в темноту, отличаясь от них лишь целью охоты.

Эта цель – чувство вины.

Конечно, не простой вины. Вины, скатывающейся к страху разоблачения, кренящейся к праведному гневу. Заново пробудившись, Кларк плавает в котле подержанных эмоций. Вода в нем загрязнена дюжиной разных страхов, гневом, отвращением к себе и другим. Есть и своеобразное возбуждение, азарт погони, постепенно выцветающий до привычной скуки. И сексуальные порывы. И еще менее выраженные чувства, которых она не различает.

Она не забыла, почему отказывалась от тонкой настройки на Чэннере, даже когда на нее согласились другие. А теперь вспоминает, почему соблазн был так велик, что она в конце концов поддалась. В этой бесконечной сумятице чувств вечно теряешь свои собственные.

К сожалению, здесь, на Хребте, все немного иначе. Не то чтобы изменилась физика или неврология. Или кто-то из людей. Другой стала сама Лени Кларк. Жертва и месть вылиняли с годами, черное и белое слились в миллионы неразличимых оттенков серого. Ее психика отклонилась от нормальной для рифтера, и ей теперь сложнее встроиться в этот фон. Чувство вины до того сильное, что наверняка может исходить только от нее.

И все же она не сворачивает с курса. Продолжает охоту, хотя чувства притупились. Где-то невдалеке скрытый дифракцией Кен Лабин делает то же самое. Он, вероятно, лучше нее справляется с делом. Его этому обучали. За ним многолетний опыт.

Что-то зудит на периферии сознания. Далекий голос пробивается сквозь туман в голове. Она осознает, что чувствует его довольно давно, но громкость нарастала так постепенно, что он зафиксировался в мозгу только сейчас. Ошибки нет: угроза, вскрик, возбуждение на самой границе восприятия. Двое рифтеров движутся ей наперерез, уходят к югу, работая ногами. Челюсть Кларк гудит от вокодированных голосов – задумавшись, она и их не замечала.

– Чуть не пропустил, – говорит кто-то. – Запихнули под...

– Еще одна, – прорывается второй голос. – Отсек А.

Кларк с первого взгляда понимает, что она бы наверняка пропустила. Стандартный взрывной заряд установлен в тени нависающего уступа. Лени всплывает лицом вверх и прижимается головой к обшивке, чтобы смотреть вдоль корпуса. И видит полукруглый силуэт в тени, подсвеченный мутным мерцанием воды.

– Господи, – жужжит она, – как ты высмотрел эту чертовщину?

– Сонаром поймал.

Рифтеры, с типичным для них уровнем дисциплины, побросали свои сектора и слетелись на находку. Лабин их не гонит: есть очевидная причина собрать их сюда, к орудию убийства. Кларк настраивается и концентрируется. Волнение. Воспрянувший интерес после часа монотонных хождений кругами. Озабоченность и ниточки нарастающего страха: что ни говори, это бомба, а не пасхальное яичко. Кое-кто из робких уже подается назад, осторожность пересиливает любопытство. Кларк лениво прикидывает радиус поражения. Метров сорок или пятьдесят считается безопасной дистанцией при обычных взрывных работах, но в правилах безопасности всегда закладывается запас.

Она сосредотачивается. Подозреваются все. Но хотя вездесущие паутинки ярости как всегда поблескивают на общем фоне, на поверхность они не выходят ни у кого. Не ощущается явного гнева из-за сорванных планов, нет страха неизбежного разоблачения. Обнаруженная взрывчатка для этих людей скорее головоломка, чем провокация – под маской охоты скрывалась игра в русскую рулетку.

– И что будем делать? – спрашивает Чун.

Лабин парит над ними Люцифером.

– Всем отметить сонарный профиль. По нему будете опознавать другие: они тоже наверняка недоступны визуальному осмотру.

Дюжина пистолетов щелкает, обстреливая опасную находку.

– А мы ее здесь оставим или нет?

– А если она с ловушкой?

– А если взорвется?

– Меньше корпов – меньше головной боли, – жужжит Гомес с расстояния, которое счел безопасным. – Я за них шкуру рвать не стану.

Лабин не мучится с догадками и заглядывает под уступ.

Ын шарахается от него.

– Эй, стоит ли...

Лабин хватает и срывает устройство. Никаких взрывов. Обернувшись, он оглядывает собравшихся рифтеров.

– Когда найдете остальные, не прикасайтесь к ним. Я сам сниму.

– Чего париться? – тихо жужжит Гомес.

Это риторическое ворчание, в нем нет серьезного вызова, и все же Лабин отвечает.

– Расположена неудачно, – говорит он. – Место выбрано из соображений маскировки, а не эффективности. Мы могли бы лучше.

Со всех сторон вспыхивают яркие импульсы. А у Кларк слова Лабина словно прорвали дырочку в гидрокостюме, и ледяная вода Атлантики ползет по спине.

«Ты что творишь, Кен. Какого хрена?»

Она уверяет себя, что он просто подыгрывает, дает им стимул для работы. Лабин теперь смотрит на нее, чуть заметно склоняет голову, словно отвечая на невысказанный вопрос. И Кларк с запозданием понимает, что сделала: попыталась заглянуть к нему в голову. Прощупать его тонкой настройкой.

Конечно, это тщетная попытка. И даже опасная. Лабин мало того, что обучен блокировать вторжения чужого разума: он натренирован до рефлекса, перестроен, снабжен подсознательной защитой, которую нельзя снять усилием воли. Никому не удавалось пробраться в голову Лабина, кроме Карла Актона, а то, что увидел там Карл, он унес с собой в могилу.

Сейчас Лабин наблюдает за ней, непроницаемый для ее бессознательного прощупывания и внутри, и снаружи.

Она вспоминает про Актона и останавливает себя.

СТРИПТИЗ

Конечный итог – девять мин и ни одного подозреваемого. Оба результата еще могут измениться.

Сама по себе «Атлантида» – упражнение в масштабной инвариантности, система дополнений к модификациям усовершенствований, надстроенных поверх основного массива, распростершегося на несколько гектаров. Нечего и думать, что заглянули во все уголки. Опять же, много ли шансов, что заговорщики – ограниченные временем, наблюдением и, будем надеяться, малой численностью – имели больше возможностей для закладки мин, чем поисковая партия – для их обнаружения? Ни одна сторона не всесильна. Этого, пожалуй, достаточно для равновесия.

Что до поиска заговорщиков, Кларк пока проверила три дюжины. Она запустила пальцы в вязкую темноту голов и ничего не нашарила. Даже у Гомеса и Йегера. Даже у Кризи! Плясать на могиле, конечно, готовы все. Но не копать.

Хотя с Грейс Нолан она в последнее время не сталкивалась. Нолан сейчас – Большая Красная Кнопка. Она держится на заднем плане: в свете последних событий предполагаемое предательство корпов выглядит не столь уж ассиметричным ответом. Но учитывая, как идут дела, Нолан ничего не теряет, разыгрывая свою партию. Уже сейчас более чем достаточно народа сочувствует Чокнутому Подрывнику, и если им окажется Нолан, разоблачение скорее повысит ее статус, чем повредит ему.

Поводок натянут до отказа. Если он лопнет, в вентилятор полетит сразу десять сортов дерьма.

И это еще при милосердном допущении, что виновников можно отыскать. Чего ты ищешь в темных подвалах стольких умов? Там даже невинных гложет вина, и даже виновные упиваются своей праведностью. Каждый разум подсвечен черным сиянием психического насилия – где следы старых ран, где недавнее преступление? Иногда удается вычислить, если хватает духу совать голову в чужую смоляную яму, но контекст определяет все. Надежда на удачу – лотерея. Чтобы сделать все правильно, нужно время, и приходится сильно пачкаться.

Если этого не делать, будущее останется в руках Грейс Нолан.

«Нет времени. Я не могу быть сразу везде. И Кен тоже».

Конечно, есть альтернатива. Лабин предложил ее сразу после окончания поисков. И был так любезен, что сделал вид, будто у нее есть выбор. Как будто, откажись она, он бы не сделал этого сам.

Кларк знает, почему он предоставляет выбор ей. Тот, кто поделится этим секретом, повысит свой вес среди местных. Лабину кредит доверия не нужен – ни один риф– тер не сошел с ума настолько, чтобы ему противоречить.

Она еще помнит время, не такое уж давнее, когда могла сказать то же самое о себе.

Лени вздыхает и выходит на связь с теми, кого это касается. И понимает, что следующий шаг может ее убить. Попутно задумываясь – далеко не в первый раз, – так ли это плохо.

Слушателей у нее меньше дюжины. Места много: пузырь лазарета – даже та одна сфера, которую не занял Бхандери, – больше других. Собрались даже не все, кого Кларк с Лабином, обменявшись впечатлениями, сочли достойными доверия. Она решила начинать с малого – так немножко проще. Круги на воде скоро захватят и других.

– Я не стану показывать дважды, – говорит Кларк, – так что прошу внимания.

Обнажившись до пояса, она снова вскрывает себя.

– Не меняйте ничего, кроме нейроингибиторов. Возможно, это нарушит баланс еще каких-то веществ, но, по-видимому, эффект постепенно размывается. После перестройки просто ненадолго выйдите наружу, чтобы все устоялось.

– На сколько времени? – спрашивает Александр.

Кларк сама не знает.

– Часов на шесть, наверное. После этого вы готовы. Кен распределит вас по разным пузырям.

Аудитория ропщет – перспектива долгого заключения никого не радует.

– И как же настраивать ингибиторы?

Сломанный нос Мак прикрыт тонкими проводками

с бусинами – микроэлектрическая сеть ускоряет восстановление. Выглядит это смешно – как севшая от стирки траурная вуаль.

Кларк невольно улыбается.

– Понижать.

– Шутишь!

– И не думаю.

– А как же Андре?

Андре умер три года назад: жизнь вышла из него с подводными судорогами, едва не разорвавшими тело на куски. Седжер сочла причиной отказ нейроингибиторов. Человеческие нервы не приспособлены к глубине – давление делает их чувствительными к малейшему воздействию. Включается живой рубильник без прерывателя и без изоляции. После нескольких минут предсмертных спазмов тело расходует все нейротрансмиттеры и попросту останавливается.

Вот почему имплантаты рифтеров, как только давление превышает определенный уровень, накачивают тело нейроингибиторами. Без них выход наружу на таких глубинах смертелен, как электрический стул.

– Я сказала «понижать», – подчеркивает Кларк, – а не «отключать». На пять процентов. Самое большое, на семь.

– И что же из этого выйдет?

– Снижается порог включения синапсов. Нервы становятся просто немножко... чувствительнее. Чувствительнее к мелким стимулам в водной среде. Вы станете замечать то, чего не воспринимали прежде.

– Например? – интересуется Гарсиа

– Например... – начинает Кларк и смолкает.

Ей вдруг хочется закрыться и отрицать все.

Хочется сказать: «Забудьте. Неудачная идея. Глупо пошутила. Забудьте все, что я сказала».

А может, вообще – признаться? «Вы не представляете, чем рискуете. Не знаете, как легко шагнуть за край. Мой любовник не мог даже войти в пузырь, не ощущая ломки – даже дышать не мог, так ему хотелось разнести все, что стояло между ним и глубиной. Мой друг совершил убийство, чтобы обрести уединение там, где проплывая рядом с другим, обязательно заглотишь все его болячки и беды. Он и ваш друг, он один из нас, и он – единственный из живых на всей больной, одуревшей планете, кто знает, что с вами от этого будет...»

Она в панике озирается, но среди присутствующих нет Кена Лабина. Вероятно, он сейчас составляет расписание вахт для «настроенных».

«Однако, – вспоминает она, – к этому привыкаешь».

Переведя дыхание, Кларк отвечает на вопрос Гарсиа:

– Например, ты сможешь определить, когда тебя водят за нос.

– Вот черт, – ворчит Гарсиа. – Стану ходячим детектором вранья?

– Ты такой и есть, – натужно улыбается Кларк.

«Надеюсь, ты к этому готов...»

Ее послушники расходятся по своим пузырькам, чтобы похимичить с собой. Кларк закрывает грудь. К тому времени как она натягивает черную «кожу», лазарет уже опустел, остались лишь следы мокрых ног и тяжелый люк – до недавнего времени всегда открытый, – ведущий в соседнюю сферу. Гарсиа, презрев сухопутные требования безопасности, наварил на него цифровой замок.

«Сколько мне осталось, – спрашивает себя Кларк, – до времени, когда каждый сможет влезть мне в голову?»

Не меньше шести часов, если послушники всерьез отнесутся к ее оценке. Потом они начнут играть, испытывать новые сенсорные способности, возможно, даже наслаждаться ими, если не проникнутся отвращением к тому, что обнаружат. Новость станет распространяться.

Кларк подала это как психический шпионаж, новый способ выследить преступные тайны, которые, вероятно, скрывают корпы. Впрочем, пределами «Атлантиды» дело не ограничится. Теперь всем будет намного трудней строить заговоры в темноте – ведь каждый прохожий вооружится фонариком.

Она ловит себя на том, что застыла на входе в логово Бхандери, положив руку на переделанный замок. Набрав нужный код, она открывает люк.

Внезапно включается цветное зрение. Герметическая прокладка окаймляет проход глубокой стальной синевой. Над головой коралловыми аспидами вьются трубы с цветовой разметкой. Цилиндр с каким-то сжатым газом, видный сквозь проем, отражает бирюзовый свет, шкала на нем желтая и – подумать только! – ярко-розовая.

Здесь светло, как в «Атлантиде».

Кларк выступает на свет: циркулятор Кальвина, матрас, банк крови сочатся красками.

– Рама?

– Закрой дверь.

Нечто скрючилось перед рабочей панелью, прокручивая цепочки радужных нуклеотидов. Оно не может быть рифтером: ни общей ауры, ни блестящей черной кожи.

Существо больше похоже на скелет в одном белье. Оно оборачивается, и Кларк внутренне вздрагивает: у него даже глаз нет! На лице Бхандери вздрагивают темные зияющие дыры зрачков, почти вытеснивших радужку.

Значит, не так уж здесь светло. Довольно темно для глаз без линз, их приходится напрягать до предела. Столь тонкие различия теряются за мембранами, которые обеспечивают миру оптимальную освещенность.

Должно быть, что-то отражается у нее на лице.

– Я вынул -линзы, – говорит Бхандери. – Глаза... перевозбуждаются от стимуляторов...

Голос его до сих пор звучит хрипло, связки не адаптировались к воздушной среде.

– Как дела? – спрашивает Кларк.

Пожатие тощих плеч. Даже сквозь футболку у него ребра можно пересчитать.

– Хоть что-нибудь? Диагностический критерий, или...

– Я не сумею отыскать различий, пока не удостоверюсь, что они есть. Пока что это выглядит как Бетагемот с парой новых шовчиков. Может, мутация, может – перестройка. Пока не знаю.

– А первичные образцы тебе помогут?

– Первичные?

– Те, что не прошли через «Атлантиду». Если ты получишь образец с Невозможного озера, сумеешь сравнить? Проверишь, есть ли различия...

Он качает головой – вернее, дергает, вздрагивает.

– Есть способы выявить перестройку. Сателлитные маркеры, цепочки мусорных генов. Просто это требует времени.

– Но ты сможешь? Стимуляторы... сработали. Ты вспомнил.

Кивок – как выпад змеи. Он вызывает на экран еще одну цепочку.

– Спасибо тебе, – тихо говорит Кларк.

Он замирает.

– Спасибо? А у меня есть выбор? На люке замок.

– Я знаю, – она опускает глаза. – Мне жаль.

– Вы думаете, я бы ушел? Уплыл бы, оставив эту штуку убивать нас? А может, и меня?

Она мотает головой.

– Нет. Ты бы не ушел.

– Тогда зачем?

При всей неподвижности его лицо – как сдавленный крик. За спокойной скороговоркой слов в глазах застыл абсолютный ужас. Как будто в них что-то еще, древнее, бездумное и лишь недавно пробудившееся. Оно через сотню миллионов лет смотрит в непостижимый мир прямых углов и мигающих огней – и находит его совершено непригодным для жизни.

– Потому что у тебя приступы, – напоминает Кларк. – Ты сам говорил.

Он протягивает тонкую как палочка руку, покрытую дермами – насос пониже локтя качает ему препараты прямо в вену. Он подстегивает себя с тех самых пор, как забрался в атмосферу, использует чудеса современной химии, чтобы силой загнать здравый рассудок обратно в голову, выволочь на поверхность утонувшие воспоминания и навыки. Пока, надо признать, это работает. Но стоит посмотреть ему в глаза, и на твой взгляд отвечает рептилия.

– Мы не можем так рисковать, Рама. Прости.

Он опускает руку. Челюсть у него щелкает, как странное насекомое.

– Ты говорила... – начинает он и замолкает.

Потом начинает заново:

– Когда ты тащила меня сюда. Ты сказала, что была знакома с...

– Да.

– Я не знал таких... в смысле, кто?

– Не здесь, – отвечает она. – Даже не в этом океане. В самом начале рифтерской программы. Он ушел у меня на глазах. – Пропустив один удар сердца, она заканчивает: – Его звали Джерри.

– Но ты сказала, он вернулся.

Она действительно не понимает. Джерри Фишер просто возник из темноты после того, как остальные сдались и ушли. Он дотащил ее до безопасного места, к эвакуационному скафу, неуверенно зависшему над станцией, где уже не осталось персонала. Но не сказал ни слова, а потом лягался и отбивался, как зверь, когда она в свою очередь попыталась спасти его.

– Наверно, он не столько вернулся, сколько прошел насквозь, – признается она этому существу, которое должно, на свой манер, понимать Джерри Фишера куда лучше нее.

Бхандери кивает.

– Что с ним случилось?

– Он погиб, – говорит она тихо.

– Просто... рассеялся? Как все мы?

– Нет.

– Тогда как?

Слово отзывается в ней привычным эхом.

– Бабах! – говорит она.

ФРОНТИР

«Уходи, – сказали они после Рио. – Спас наши задницы и в этот раз – теперь уходи».

Это было не совсем так. Буффало он не спас. Не спас и Хьюстон. Солт-Лейк, Бойсе и Сакраменто погибли от импровизированных атак, в диапазоне от авиалайнеров– камикадзе до ядерной бомбардировки с орбиты. Пяток других филиалов дышали на ладан. Там спаслось очень немного задниц.

Но для всего Патруля Энтропии Ахилл Дежарден был десятикратным героем. Почти сразу стало очевидно, что пятьдесят филиалов УЛН по всему западному полушарию подверглись внезапной и одновременной атаке, но Дежарден и только Дежарден сложил фрагменты головоломки – под огнем, на лету. Это он пришел к невероятному заключению, что атака организована кем-то из своих. Остатки Патруля собрались на зов и расплющили Рио, но куда целить, им сказал Дежарден. Без его стойкости под давлением все твердыни УЛН в этом полушарии сгорели бы дотла.

«Уходи, – сказали ему благодарные хозяева. – Этот город списан».

Цитадель УЛН в Садбери получила прямое попадание в бок. Суборбитальный прыгун, направлявшийся из Лондона в Торомильтон и сбитый врагом с курса, оставил в северном фасаде здания кратер высотой в десять этажей. Топливные баки у него были почти пустыми, так что пламя охватило не все строение. Сгорели, погибли от яда или удушья лишь те, кто находился между восемнадцатым и двадцать пятым этажом. Старшие правонарушители Садбери размещались с двадцатого по двадцать четвертый. То, что Дежарден успел поднять тревогу до попадания, было удачей. То, что не погиб вместе с остальными – откровенным, охрененным чудом.

«Уходи».

Тогда Ахилл Дежарден осмотрелся в дыму и пламени, бросил взгляд на штабеля мешков с телами и немногих контуженных сотрудников, уцелевших в достаточной степени, чтобы избежать предписанной эвтаназии, и ответил: «Я вам нужен здесь».

«Нет никакого „здесь"».

Но от «здесь» осталось больше, чем от Солт-Лейк или от Буффало. Атака сократила штат быстрого реагирования Н'АмПацифика более чем на треть. Садбери висел на волоске, но этот волосок связывал шестнадцать полушарных и сорок семь региональных узлов. Полностью покинуть его означало сокращение системы еще на пять процентов и полмиллиона квадратных километров, оставленных вообще без сил реагирования. Бетагемот уже свирепствовал на половине континента; царство цивилизации уступало и сжималось. УЛН не могла позволить себе новых потерь.

Однако имелись доводы и с другой стороны. Половина этажей вышла из строя. Оставшейся широты частот хватило бы на жалкую горстку оперативников, а текущий бюджет едва позволял поддерживать даже то, что осталось. Все модели сходились в одном: наилучший выход – покинуть Садбери и возместить потерю расширением То– ромильтона и Монреаля. И сколько времени, задумался Дежарден, пройдет, пока новые отделы войдут в строй?

Шесть месяцев. Если не год.

То есть им требовался вариант на это время. Чтобы огонек погорел еще немножко. Требовался кто-нибудь на случай тех непредсказуемых кризисов, с которыми не справляются машины.

– Но ведь ты – наш лучший правонарушитель! – возражали они.

– А это задание почти невыполнимо. Где мне еще место, как не здесь?

– Н-ну... – мялось начальство.

– Всего шесть месяцев, – напомнил он. – Или год.

Конечно, так никогда не бывает. Шаловливая ручонка Мерфи взболтает варево, и «около года» превратится в три, а там и в четыре. Расширение Торомильтона забуксует, дальновидные планы начнут, как всегда, срываться под тяжестью бесконечных непредвиденных обстоятельств. В Патруле Энтропии как-нибудь наскребут по крошке средства, чтобы огонек в Садбери горел, коды допуска действовали, не уставая благодарить безропотного служащего, который тысячью пальцев затыкает дырочки в плотине.

Но то сейчас, а тогда Дежарден втолковывал им:

– Я буду для вас смотрителем маяка. Часовым на передовом посту. Подам сигнал и удержу позицию, пока на помощь не придет кавалерия. Мне это по силам, вы же знаете.

Они знали, ведь Ахилл Дежарден был героем.

Что еще важнее, он был правонарушителем; он не смог бы солгать им при всем желании.

– Какой парень! – говорили они, восхищенно покачивая головами. – Какой парень!

ПОДГОТОВИТЕЛЬНЫЕ РАБОТЫ

Кевин Уолш – хороший мальчик. Он знает, что над отношениями надо работать, и готов потрудиться, чтобы раздуть искорку – уж какая есть. Или, по крайней мере, подольше не дать ей погаснуть.

Он прицепился к ней после того, как Лабин расписал по местам первых «тонко настроенных», и не желал слышать никаких «потом» и «может быть». Наконец Кларк смилостивилась. Они отыскали незанятый пузырь и бросили на пол пару матрасов, и он безропотно работал языком, а еще большим и указательным пальцем, пока вымотался совсем, а Кларк не собралась с духом, чтобы его остановить. Она погладила его по голове и сказала, что это было приятно, хотя ничего и не вышло, и предложила ему свои услуги, но он отказался – то ли из рыцарственного раскаяния за свою непригодность, то ли просто дулся.

Теперь они лежат рядом, слегка переплетя руки. Уолш спит, что удивительно – он любит спать при силе тяжести не больше других рифтеров. Может быть, это тоже из рыцарства. Может, он притворяется.

У Кларк даже на притворство нет сил. Она лежит на спине, уставившись на капельки конденсата на переборке. Немного погодя высвобождает руку – нежно, чтобы не испортить спектакль – и отходит к местной панели связи.

На главном дисплее смутный таинственный обелиск, поднимающийся с морского дна. Главный генератор «Атлантиды». Во всяком случае, его часть – основная масса погружена в скальное основание, в сердце источника, которым он питается, словно сосущий кровь комар. Над грунтом поднимается только вершина: бугристый небоскреб с фасадом, изъеденным трубками, вентиляционными отверстиями и клапанами. Скупая цепочка прожекторов опоясывает его на восьмиметровой высоте, их яркое сияние окрашивает все в медный цвет. Глубина прижимает это сияние черной ладонью – верхушка генератора уходит в темноту.

На уровне дна из него выходит кабель толщиной с канализационную трубу и змеей скрывается во мраке. Кларк рассеяно вызывает на экран следующую камеру.

– Эй, ты что там?..

Голос у Кевина вовсе не сонный.

Она оборачивается. Уолш приподнялся на коленях, словно собирался встать и застыл на полдороге. Впрочем, он не шевелится.

– Давай, возвращайся. Попробую еще разок.

Он расплывается в мальчишеской ухмылке. Маска: «Обезоруживающе милый соблазн». Она разительно противоречит позе, которая приводит на память одиннадцати– летку, пойманного за мастурбацией на чистых простынях.

Кларк с любопытством разглядывает его:

– Что с тобой, Кев?

Он смеется – смех звучит как икота.

– Ничего. Просто мы... ну это... не закончили.

Тусклый серый комок застревает у нее в горле, когда

она понимает.

Для проверки Кларк снова оборачивается к панели и переходит к следующей камере наблюдения. Кабель виляет среди смутной геометрии теней и теряется вдали.

Уолш дергает ее за плечо, обнимает сзади.

– На выбор леди. Временное предложение, срок скоро истекает...

Следующая камера.

– Ну же, Лен!

«Атлантида». Кучка рифтеров собралась у стыка двух секций, подальше от предусмотренных наблюдательных пунктов. Кажется, проводят некие измерения. Некоторые нагружены чем-то странным.

Уолш замолкает. Ком в горле у Кларк выбрасывает метастазы.

Она оборачивается. Кевин Уолш пятится от нее, на лице смесь вины и непокорности.

– Ты бы дала ей попробовать, Лен, – говорит он. – Ну, посмотрела бы на это более объективно...

Она отвечает холодным взглядом.

– Поганец.

– Да ладно! – вспыхивает он. – Как будто я для тебя когда-то что-то значил!

Она подхватывает разбросанные куски подводной кожи. Те скользят по телу как живые, сливаются друг с другом, запечатывают ее внутри – благословенная жидкая броня, надежная граница между «нами» и «ими».

«Только никаких „нас" нет, – понимает она. – Никогда и не было».

Она всерьез злится на себя за то, что забыла об этом, что совсем не предвидела такого поворота, хотя и доступ к мозгам любовничка у нее имелся, и месиво из вины, боли и дурацкого мазохизма так и рвалось оттуда, и все же она не вычислила неизбежного предательства. Конечно, она ощущала его озлобленность и обиду, но в этом не было ничего нового. Собственно, откровенное предательство ничего не меняло в их отношениях – нечего было и замечать.

Она спускается в шлюз, не оглядываясь на него. Кевин Уолш – еще один мерзкий мальчишка. Хорошо, что она не успела к нему привязаться.

Слова гудят среди теней огромного строения: числа, степени, показатели сдвигового напряжения. У пары рифтеров с собой планшетки, другие палят очередями высокочастотных звуков – через акустические поисковики. Один выводит большой черный крест на уязвимом месте стены.

Как там выразился Кен? «Ради скрытности, а не эффективности». Очевидно, этой ошибки они решили не повторять.

Конечно, ее ожидают. Уолш их не предупреждал – по крайней мере, по открытым каналам связи, – но к «тонко настроенным» невозможно подкрасться незаметно.

Кларк озирает всю компанию. Нолан тремя метрами выше смотрит на нее сверху вниз. Крамер, Чун и Гомес свободно рассыпались вокруг. Кризи с Йегером – слишком далеко для визуальной идентификации, но рисунок сознаний воспринимается достаточно отчетливо, – устроились на корпусе подальше.

Вибрации Нолан заглушают все прочие: на месте прежней злобы теперь торжество. А вот гнев – чувство, что счеты еще не сведены – остался прежним.

– Не вините Кева, – жужжит им Кларк. – Он старался как мог.

У нее мелькает мысль, далеко ли зашла Нолан в стремлении закрепить его верность.

Нолан демонстративно кивает:

– Кев – хороший мальчик. Для группы готов на все.

В машинную речь просачивается подчеркнутое «на все» – впрочем, Кларк уже уловила это в живом мозгу.

«Значит, вот как далеко...»

Она заставляет себя забраться глубже, выискивая вину и двоемыслие, но это, разумеется, бесполезно. Если Нолан когда и таила подобные секреты, теперь все позади. Сейчас она выставляет свои намерения напоказ, как орден.

– Так что же тут происходит? – спрашивает Кларк.

– Всего лишь готовимся к худшему, – отвечает Нолан.

– Угу. – Кларк кивает на крест на обшивке. – Готовитесь или провоцируете?

Все молчат.

– Вы же знаете, что генератор под нашим контролем. Мы можем отрезать их в любой момент. Взрыв корпуса – явный перебор.

– О, мы не станем применять излишнюю силу. – Это Крамер отзывается откуда-то слева. – Тем более что они всегда действовали так мягко.

– Просто сочли, что разумнее иметь запасные варианты, – жужжит Чен, виновато, но твердо. – На случай, если план А почему-то сорвется.

– Например?..

– Например, если чьи-то ручки выдернут хрен из кусачего ротика, – говорит Гомес.

Кларк разворачивается к нему лицом.

– Как всегда внятно, Гомер. Понимаю, почему ты неразговорчив.

– На твоем месте... – начинает Нолан.

– Заткнись на хрен!

Кларк медленно поворачивается от одного к другому, в животе у нее медленно закипает лед.

– Если они что с вами сотворили, то сначала сотворили и со мной. Если в вас и бросали дерьмом, то в меня бросали больше. Намного больше.

– Но вот попадало оно куда угодно, только не на тебя, – напоминает Нолан.

– Думаешь, я стану лизать им задницы только потому, что они промахнулись, когда хотели меня убить?

– А не станешь?

Она подплывает ближе, пока не оказывается лицом к лицу с Нолан.

– Не смей опять сомневаться в моей лояльности, Грейс. Я попала сюда раньше вас всех, жалкие гаплоиды. Вы еще скулили и ссались на бережку, маясь без работы, а я вломилась в их сраный замок и лично отпинала Роуэн с ее дружками.

– Это верно. Только два дня спустя ты вступила в их женский клуб. Бога ради, ты играла в виртуальные игры с ее дочерью!

– Да ну? А чем же провинилась ее дочь, чтобы обрушивать ей на голову всю Атлантику? Даже если ты права – даже будь ты права – чем тебе ребятишки навредили? Чем перед вами провинились их родные, их слуги и мойщики туалетов?

Вибрация слов гаснет вдали. Низкое, почти субзвуковое гудение какого-то аппарата после этого кажется особенно громким.

Может быть, сейчас в их коллективном изучении мелькает доля неуверенности. Даже и в Нолан чуть-чуть.

Но она не отступает ни на микрон.

– Хочешь знать, чем они провинились, Лен? Они выбрали не ту сторону. Жены, мужья, медики и даже мойщики туалетов, которых эти скоты оставили при себе на память о прошлом. Все они выбрали, на чьей стороне быть. О тебе я и этого сказать не могу.

– Мысль так себе, – жужжит Кларк.

– Спасибо, что высказала свое мнение, Лен. Мы дадим тебе знать, если понадобишься. А пока не стой у меня на дороге. Мне при виде тебя блевать хочется.

Кларк выкладывает на стол последнюю карту.

– Ты бы не обо мне беспокоилась.

– А с чего ты взяла, что мы беспокоились о тебе? – Презрение расходится от Нолан волнами.

– Кен бывает очень недоволен, когда его замешивают в такие вот провальные затеи. Я это повидала. Этому парню много проще все зарубить на корню, чем потом наводить порядок. Вам бы с ним разобраться.

– Уже, – жужжит Нолан. – Он в курсе.

– Даже дал нам несколько наводок, – добавляет Гомес.

– Прости, милочка. – Нолан вплотную придвигается к Кларк, их капюшоны скользят, соприкасаясь в манекеньей ласке. – Но, право, ты должна была это предвидеть.

Вся группа молча возвращается к работе, словно по невидимой и неслышимой для Лени Кларк команде. Она висит в воде, оглушенная и преданная. Вокруг собираются клочки и обломки благонамеренных замыслов.