Текст книги "Бетагемот"
Автор книги: Питер Уоттс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Вскоре после одиннадцатого дня рождения пенис стал оставлять улики: во время ночных оргий на простыни брызгала белесоватая жидкость. Две недели он не осмеливался обратиться к энциклопедии: именно столько потребовалось на формулировку такого запроса, чтобы мама с папой не узнали. Взлом приватных настроек домашней «служанки» занял еще три дня. Никогда не знаешь, какие элементы отслеживает эта штуковина. К тому времени, как Ахилл решился простирнуть постельное белье, от него пахло примерно как от Эндрю Трайтса из социального центра – а тот был вдвое больше любого своего сверстника, и никто не хотел стоять с ним рядом на рапитранской остановке.
– Я думаю...
Начал Ахилл в тринадцать лет.
Церкви он больше не верил. Что ни говори, он был прирожденным эмпириком, а Бог не выстоит и десяти секунд под критическим взглядом личности, уже вычислившей страшную правду про пасхальных кроликов. Как ни странно, перспектива вечных мук теперь казалась вполне реальной, на каком-то примитивном уровне, недоступном для логики. А если проклятие реально, то исповедь не повредит.
– ...что я чудовище, – закончил он.
Признание было не таким рискованным, как могло показаться. Исповедник был не слишком надежен – Ахилл загрузил его из Сети (из Водоворота, мысленно поправился он, теперь все его называли только так), и в нем могло быть полно червей и троянов, даже тщательная чистка не дала бы гарантии, – но он отключил все каналы ввода-вывода, кроме голосового, и мог стереть все подчистую, если начнутся какие-нибудь фокусы. И уж точно не собирался оставлять программку в рабочем состоянии после того, как перед ней выложится.
Папа, прознай он, что Ахилл занес в семейную Сеть дикое приложение, съехал бы с катушек, однако мальчик не стал бы рисковать с домашними фильтрами, даже если б отец и перестал за ним шпионить после смерти мамы. Так или иначе, папа никак не мог узнать. Он был внизу, в сенсориуме, вместе со всей провинцией – страной, пришлось напомнить себе Ахиллу, – подключившись к помпезной церемонии первого Дня Независимости. Надутая колючая Пенни – дни, когда она обожествляла старшего брата, давно миновали, – продала бы его мгновенно и с удовольствием, но она последнее время обитала в основном в экстаз-шлеме. Контакты, наверно, уже протерли ей виски насквозь.
Был день рождения последнего нового государства на планете, и Ахилл Дежарден остался в спальне наедине с исповедником.
– Чудовище какого рода? – спросил «ТераДруг » голосом андрогина.
Слово Ахилл выучил еще утром и тщательно выговорил:
– Женоненавистник.
– Понимаю, – пробормотал ему в ухо «ТераДруг».
– У меня возникают... возникают такие желания – делать им больно. Девочкам.
– И как ты при этом себя чувствуешь? —голос стал чуть более мужественным.
– Хорошо. Ужасно... то есть... они мне нравятся. Чувства, в смысле.
– Не мог бы ты уточнить? – в голосе не слышалось ни ужаса, ни отвращения. Конечно, их и не могло быть – программа ничего не чувствует, это даже не Тьюринг-софт. Просто навороченное меню. Но, как это ни глупо, Ахиллу полегчало.
– Это... сексуально, – признался он. – Ну, думать о них так.
– Как именно?
– Ну, что они беззащитные. Уязвимые. Я... мне нравится, как они смотрят, когда... это самое...
– Продолжай, – сказал «ТераДруг».
– Когда им больно, – жалобно выговорил Ахилл.
– А, – сказала программа. – Сколько тебе лет, Ахилл?
– Тринадцать.
– У тебя есть друзья среди девочек?
– Конечно?
– И как ты относишься к ним?
– Я же сказал! – прошипел Ахилл, едва не срываясь на крик. – Мне...
– Нет, – мягко остановил его «ТераДруг», – я спросил, как ты относишься к ним лично, когда не чувствуешь полового возбуждения. Ты их ненавидишь?
Ну почему же, нет. Вот Андреа толковая девчонка, к ней всегда можно обратиться, когда надо вычистить вирусы. А Мартин... Ахилл как-то раз чуть не убил ее старшего брата, когда тот стал к ней приставать. Мартин и мухи бы не обидела, а этот мудак-братец...
– Они мне нравятся, – сказал Ахилл, морща лоб из-за парадокса. – Очень нравятся. Они отличные. Кроме тех, кого я хочу, ну ты понял, да и то только когда я...
«ТераДруг » терпеливо ждал.
– Все клево, – выдавил наконец Ахилл, – если только я не...
– Понимаю, – выдержав паузу, заговорила программа. – Ахилл, у меня для тебя хорошее известие. Ты вовсе не женоненавистник.
– Нет?
– Женоненавистник – это тот, кто ненавидит женщин, боится их или считает в чем-то ниже себя. Похоже на тебя?
– Нет, но... кто же тогда я?
– Это просто, – сообщил ему «ТераДруг». – Ты сексуальный садист. Это совершенно иное.
– Правда?
– Секс – очень древний инстинкт, Ахилл, и он формировался не в вакууме. Он переплетается с другими базовыми побуждениями: агрессии, территориальности, конкуренции за ресурсы. Даже в здоровом сексе присутствует немалый элемент насилия. Секс и насилие имеют немало общих нейронных механизмов.
– Ты... хочешь сказать, что все такие же, как я? – На такое он и надеяться не смел.
– Не совсем. У большинства людей имеется переключатель, который на время секса подавляет агрессию. У одних такие переключатели работают лучше, у других хуже. У клинического садиста этот переключатель работает очень плохо.
– И это я, – пробормотал Ахилл.
– Весьма вероятно, – сказал «ТераДруг», – хотя без должного клинического обследования уверенности быть не может. Я сейчас не имею выхода в твою сеть, но предоставлю список ближайших медавтоматов, если ты скажешь, где мы находимся.
За спиной Ахилла тихо скрипнула дверь. Он обернулся и похолодел до костей.
Дверь спальни распахнулась. В темном проеме стоял отец.
– Ахилл, – донесся из вращающейся бездны голос «ТераДруга», – ради твоего же здоровья, не говоря уже о душевном спокойствии, тебе крайне желательно посетить один из наших филиалов. Гарантированная диагностика – первый шаг к здоровой жизни.
«Он не мог услышать», – сказал себе Ахилл. «ТераДруг» звучал в его наушнике, а если бы папа подслушал, наверняка бы вспыхнул световой сигнал. Папа не взламывал программу. Он не мог услышать ее голос. И мыслей Ахилла.
– Если тебя беспокоит цена, наши расценки...
Ахилл почти не задумываясь стер приложение, его сильно мутило.
Отец не шевелился.
Он теперь вообще мало двигался. Невеликий запас топлива в нем выгорел, и он застыл где-то между горем и равнодушием. С падением церкви его яростный католицизм обратился против него же, выжег его изнутри и оставил после себя пустоту. К моменту смерти матери там даже печали почти не осталось. (Сбой лечения, глухо сказал он, вернувшись из больницы. Активировались не те промоторы, тело обратилось против собственных генов. Стало пожирать себя. Сделать было ничего нельзя. Они подписывали отказ от претензий.)
Сейчас папа стоял в темном проеме и чуть покачивался – даже кулаки не сжимал. Он уже много лет не поднимал руки на своих детей.
«Так чего же я боюсь? – удивился Ахилл, чувствуя, как желудок стягивается в узел. – Он знает, знает. Я боюсь, что он знает».
У отца почти неуловимо растянулись уголки губ. Это была не улыбка и не оскал. Вспоминая тот день, взрослый Ахилл Дежарден видел здесь своего рода понимание, но тогда он понятия не имел, что это значит. Он знал лишь, что отец повернулся и ушел в главную спальню, закрыл за собой дверь и никогда больше не упоминал о том вечере.
В будущем Ахилл понял и то, что «ТераДруг», скорее всего, ему подыгрывал. Целью программы было привлечение клиентов, а для этого не стоит тыкать их носом в неприятные истины. Маркетинговая стратегия требует, чтобы клиенту было приятно.
И все же это не значит, что программа непременно врала. Зачем, если правда достигает той же цели? К тому же это было так рационально. Не грех, а дисфункция. Термостат, выставленный с изъяном, хотя его вины в том и нет. Вся жизнь – это машина, механизм, построенный из белков, нуклеиновых кислот и электрических цепей. А когда это машины могли контролировать собственные функции? Тогда, на заре суверенного Квебека, он познал свободу отпущения: Невиновен, всему причиной – ошибка в схеме проводки.
Но вот что странно.
Казалось бы, градус отвращения к себе должен был после этого хоть немного понизиться.
ДОМ БОЛЬНОГО
Джин Эриксон с Джулией Фридман живут в маленьком однопалубном пузыре в двухстах метрах к юго-востоку от «Атлантиды». Хозяйством всегда занималась Джулия: всем известно, что Джин недолюбливает замкнутые помещения. Дом для него – подводный хребет, а пузырь – необходимое зло, существующее ради секса, кормежки и тех случаев, когда его темные грезы оказываются недостаточно увлекательными.
Даже в таких случаях он воспринимает пузырь так же, как ловец жемчуга двести лет назад воспринимал водолазный колокол: место, где изредка можно глотнуть воздуха, чтобы вернуться на глубину. Теперь, конечно, речь скорее о реанимации.
Лени Кларк вылезает из шлюза и кладет ласты на знакомый, до смешного неуместный здесь коврик. В главной комнате темновато даже для глаз рифтера: серые сумерки размываются лишь яркими хроматическими шкалами на панели связи. Пахнет плесенью и металлом, чуть слабее – рвотой и дезинфекцией. Под ногами булькает система жизнеобеспечения. Открытые люки зияют черными ртами: в кладовку, в гальюн, в спальный отсек. Где-то рядом попискивает электронный метроном – кардиомонитор отсчитывает пульс.
Появляется Джулия Фридман.
– Он еще... ой. – Она сменила гидрокостюм на термохромный свитер с горловиной «хомутом», почти скрывающей шрамы. Странно видеть глаза рифтера над воротом сухопутной одежды. – Привет, Лени.
– Привет. Как он?
– Нормально. – Развернувшись в люке, она прислоняется спиной к раме: наполовину в темноте, наполовину в полумраке. А лицом обращается к темноте и к человеку в ней. – Но бывает и лучше, я бы сказала. Он спит. Он сейчас много спит.
– Удивляюсь, как ты сумела удержать его в доме.
– Да, он бы, наверно, даже сейчас предпочел бы остаться снаружи, но... думаю, согласился ради меня. Я его попросила. – Фридман качает головой. – Слишком легко это вышло.
– Что?
– Его уговорить. – Она вздыхает. – Ты же знаешь, как ему нравится снаружи.
– А антибиотики, что дала Джерри, помогают?
– Наверное. Скорее всего. Трудно сказать, понимаешь? Как бы плохо ни было, она всегда может сказать, что без них было бы еще хуже.
– Она так говорит?
– О, Джин, с тех пор, как вернулся, с ней не разговаривает. Он им не верит. – Джулия смотрит в пол. – Винит ее во всем.
– В том, что ему плохо?
– Он думает, они с ним что-то сделали.
Кларк припоминает.
– Что именно он...
– Не знаю. Что-то. – Фридман поднимает взгляд, ее бронированные глаза на миг встречаются с глазами Кларк и тут же уходят в сторону. – Уж слишком долго не проходит, понимаешь? Для обычной инфекции. Как тебе кажется?
– Я сама не знаю, Джулия.
– Может, тут как-то вмешался Бетагемот. Осложнил состояние.
– Не знаю, бывает ли такое.
– Может, я теперь тоже заразилась. – Кажется, Фридман говорит сама с собой. – То есть, я много с ним сижу...
– Можно проверить, если хочешь.
Фридман смотрит на нее.
– Ты ведь была инфицирована? Раньше.
– Только Бетагемотом, – подчеркивая разницу, поясняет Кларк. – Меня он не убил. Я даже не заболела.
– А должна была бы, рано или поздно. Так?
– Если бы не модификация. Но я модифицирована. Как и все мы. – Она натужно улыбается. – Мы же рифтеры, Джулия. Те еще поганцы, нас так просто не взять. Он выдюжит, я уверена.
Этого мало, понимает Кларк. Все, что она может предложить Джулии, – вдохновляющий обман. От прикосновений благоразумно воздерживается: Фридман не выносит физического контакта. Может, она и стерпела бы дружескую руку на своем плече – однако допускает людей в личное пространство с большим разбором. В этом, хотя и мало в чем еще, Кларк чувствует с ней родство. Каждая из них замечает, как ежится другая, даже когда остальным не заметно.
Фридман через плечо оглядывается в темноту.
– Грейс говорила, ты помогла его оттуда вытащить.
Кларк пожимает плечами, немного удивляясь, что Нолан приписала заслугу ей.
– Я бы, знаешь, тоже не захотела там оставаться. Только... – Голос ее замирает. В тишине вздыхает вентиляция пузыря.
– Только ты задумываешься, а не лучше ли было бы его не трогать? – угадывает Кларк.
– Да нет. Ну, может быть, отчасти. Не думаю, что доктор Седжер так уж плоха, как говорят.
– Говорят? Кто?
– Джин и... Грейс.
– А...
– Просто... не знаю. Не знаю даже, хотел бы он, чтобы я была здесь? – Фридман горестно усмехается. – Я, в общем-то, не борец, Лени. Не то что ты и... когда меня пинают, я просто прогибаюсь.
– Если бы он захотел, мог бы остаться у Грейс, Джулия. А он с тобой.
Фридман с какой-то поспешностью смеется.
– О, нет, я не о том. – Все же слова Кларк ее чуточку взбодрили.
– В общем, – говорит Кларк, – я, пожалуй, оставлю вас вдвоем, ребята. Зашла просто узнать, как у него дела.
– Я ему передам, – кивает Фридман. – Он будет рад.
– Конечно. О чем речь. – Она нагибается за своими ластами.
– И ты еще заходи, когда он придет в себя. Ему приятно будет. – Помолчав, Джулия отворачивается – лица не видно за каштановыми кудряшками. – Мало кто заходит, знаешь ли. Кроме Грейс. Салико еще недавно заходил.
Кларк пожимает плечами.
– Рифтеры – не мастера в общении. («Могла бы уже понять», – не добавляет она). Иногда до Джулии
Фридман просто не доходит. Несмотря на свои шрамы и все пережитое, она рифтер только по названию, вроде как почетный член, принятый в закрытый круг ради мужа.
«Кстати, вопрос, а что здесь делаю я сама?» – осеняет Кларк.
– Мне кажется, они его иногда слишком серьезно воспринимают, – говорит Фридман.
– Серьезно? – Кларк оглядывается на нее из шлюза. Пузырь почему-то вдруг стал теснее.
– Ну, насчет... корпов. Я слышала, что Салико не совсем здоров, но ты же знаешь Салико.
«Он думает, они с ним что-то сделали...»
– Я бы на этот счет не волновалась, – говорит Кларк. – Правда.
Она улыбается, вздыхая при мысли о своей дипломатичности.
С практикой утешительная ложь дается слишком легко.
С тех пор как она позволила Кевину себя иметь, прошло немало времени. Как ни печально, он никогда этого толком не умел. Ему все давалось трудней, чем большинству сверстников, а это в общем-то не редкость среди местных придонников. Тот факт, что он выбрал объектом для тренировки такую фригидную суку, как Лени Кларк, не упростил дела. Мужчина, боящийся прикосновений, и женщина с отвращением к любому контакту. Если у них двоих и есть что-то общее, так это терпение.
Она считает, что в долгу перед ним. И кроме того, хотела бы задать ему несколько вопросов. Но сегодня он – гранитный член с маленьким мозговым придатком. На фиг предварительные ласки: он врывается в нее с разгона, даже языком не поработав, чтобы восполнить недостаток влаги. Фрикции болезненно натягивают губы – она незаметно опускает руку и расправляет их. Уолш работает как насос, дыхание со свистом прорывается сквозь звериный оскал, на глазах твердые непроницаемые линзы. Они всегда скрывают глаза во время секса – тут верх взяли вкусы Кларк, – но обычно у Уолша так все отражается на лице, что этого не скрыть парой пленчатых скорлупок. А в этот раз не так. В этот раз за его накладками скрывается нечто непонятное Кларк – нечто, сфокусированное на том месте, которое она занимает в пространстве, а не на ней самой. От его грубых толчков она сползает с матраса и стукается головой о голый металл палубы. Они молча трахаются в застойном воздухе, среди сваленной техники. Кларк не знает, что на него нашло. Впрочем, это приятная перемена, секса, настолько близкого к честному и откровенному насилию, у нее не бывало много лет. Закрыв глаза, она вспоминает Карла Актона.
Впрочем, по окончании она видит синяк на плече не у себя, а у Кевина – венчик порванных капилляров окружает крошечный прокол на сгибе локтя.
– Это что? – Она приникает к ранке губами и водит языком по припухлости.
– А, это... Грейс у всех брала кровь на анализ.
Она вскидывает голову.
– Что?
– Она в этом не специалист. Только со второй попытки нашла вену. Ты бы видела Лайджа. Рука – будто на морского ежа напоролся.
– Зачем Грейс брала кровь?
– Ты что, не слышала? Лайдж что-то подхватил. И Салико плохо себя чувствует, а он пару дней назад навещал Джина и Джулию.
– И Грейс думает...
– Чем бы ни наделили его корпы, оно заразно.
Кларк садится. Она полчаса пролежала нагишом на
палубе, но холод ощутила только сейчас.
– Грейс думает, корпы ему что-то подсадили?
– Это Джин так думает. Она проверит.
– Как? У нее же нет медицинской подготовки.
Уолш пожимает плечами:
– Чтобы управляться с медбазой, подготовка не нужна.
– Да она совсем тупая? – Кларк в недоумении мотает головой. – Даже если бы на «Атлантиде» хотели нас заразить, они не так глупы, чтобы использовать вирус из стандартного набора.
– Наверно, она думает, что начать следует с простого.
Что же такое у него в голосе?
– Ты ей веришь, – говорит Кларк.
– Ну, не сов...
– Джулия заболела?
– Пока нет.
– «Пока нет», Кевин. Джулия не отходила от Джина с тех пор, как его вытащили. Будь у него зараза, наверняка бы подцепила. А Салико их сколько раз навещал? Один?
– Может, два.
– А Грейс? Я слышала, она постоянно там бывает. Она заболела?
– Она говорит, что принимает меры предос...
– Предосторожности! – фыркает Кларк. – Пощади мои уши! Что, на всем хребте у меня одной еще не отказали лобные доли? Не забыл, как в прошлом году Абра подцепил суперсиф? Чарли Гарсиа восемь месяцев не мог избавиться от аскариды в кишках, но я что-то не припомню, чтобы в этом обвиняли корпов. Кевин, люди болеют, даже здесь, внизу Особенно здесь. Каждый второй из нас сгниет даже раньше, чем получит шанс отуземиться.
И опять что-то проглядывает за непрозрачным блеском линз на глазах Уолша. Что-то не слишком дружелюбное.
– Что еще? – вздыхает она.
– Это просто меры предосторожности. Не вижу, какой от них вред.
– Очень большой, если люди сделают выводы, не дожидаясь фактов.
На минуту Уолш замирает. Потом встает на ноги.
– Грейс как раз и пытается получить факты, – говорит он, шлепая босыми ногами через отсек. – А поспешные выводы делаешь ты.
«Ух ты, Кевви! – дивится Кларк. – Никак, у тебя хребет появился?»
Он подхватывает со стула гидрокожу. Сморщенная черная синтетика обнимает его как любовница.
– За перепихон спасибо, – говорит он. – Мне пора.
ШАБЛОН
Лабина она застает зависшим над его сигнальным резервуаром. Трубки, оптоволоконный кабель и прочие детали – почти все уже неисправные, останки давно разобранных систем – лентой обвивают экватор большого бака. Сейчас течения слишком ленивы, чтобы вызвать свечение камня и аппаратуры, и свет дает только налобный фонарь Лабина.
– Абра сказал, что ты здесь, – жужжит Кларк.
– Подержи панель, а?
Она берет у него маленький прибор.
– Я хотела с тобой поговорить.
– О чем? – Кажется, все его внимание отдано янтарному пузырьку полимера на одной из проводящих трубок.
Кларк смещается так, чтобы оказаться в его поле зрения.
– Ходят идиотские слухи. Грейс внушает людям, будто Джерри подсадила Джину какую-то заразу.
Вокодер Лабина тикает, механически передавая его «м-м-м».
– У нее насчет корпов давно фитиль в заднице, но никто ее всерьез не принимает. По крайней мере, не принимал...
– Вот оно что... – Лабин постукивает по клапану.
– Что?
– Трещина в резиновой прокладке вокруг термостата. Оттого и замыкания.
– Кен, послушай меня!
Он смотрит на нее, ждет.
– Что-то меняется. Грейс никогда так далеко не заходила, ты же знаешь.
– Я с ней никогда лбами не сталкивался, – жужжит Лабин.
– Она всегда была одна против всего мира. Но эта зараза, которую подцепил Джин, все переменила. Ее стали слушать. Это опасно.
– Для корпов.
– Для всех нас. Не ты ли меня предупреждал, на что способны корпы, если станут действовать дружно? Не ты ли сказал, что...
«...возможно, придется действовать на упреждение...»
Желудок у Кларк куда-то проваливается.
– Кен, – медленно жужжит она, – ты же понимаешь, что Грейс просто чокнутая, нет?
Он не торопится с ответом. Кларк надоедает ждать.
– Ну правда, ты бы ее только послушал. Для нее война как будто и не кончалась. Стоит кому-то чихнуть, она уже ищет биологическое оружие.
Силуэт Лабина за фонарем чуть сдвигается: кажется, он пожал плечами.
– Есть несколько любопытных совпадений, – говорит он. – Джин попадает в «Атлантиду» с тяжелым ранением. Джерри оперирует его в медотсеке, за которым мы не можем вести полноценного наблюдения, и помещает в карантин.
– Карантин – это из-за Бетагемота, – напоминает Кларк.
– Как ты сама не раз отмечала, к Бетагемоту мы все иммунны. Удивляюсь, как это ты не усомнилась в ее оправданиях. – Видя, что Кларк молчит, он продолжает: – Джина отпускают с «побочной инфекцией», которая не распознается нашим оборудованием и пока не поддается лечению.
– Но ты же там был, Кен. Джерри не хотела выпускать Джина из карантина. За это Дейл ее и исколошматил. Изоляция нулевого пациента – не самый дальновидный вариант, если тебе надо распространить чуму.
– Полагаю, – жужжит в ответ Лабин, – на это Грейс скажет: они предвидели, что мы все равно его вытащим, и устроили представление, как раз и рассчитывая, что кто-нибудь потом за них вступится.
– То есть они для того его заперли, чтобы освободить? – Кларк с намеком поглядывает на электролизный приемник Лабина. – Тебе там кислорода хватает, Кен?
– Я просто излагаю, как могла бы рассуждать Грейс.
– Довольно извращенный ход мысли, даже для... – До нее доходит. – То есть она и в самом деле так говорит?
Фонарик у него на лбу слегка покачивается.
– Так слухи до тебя дошли. Ты все уже знаешь. – Она качает головой, презирая себя. – А я еще надеялась тебя раскачать.
– Я всегда готов тебя выслушать.
– Мог бы сделать кое-что еще. То есть я понимаю, что ты не хочешь лезть в эти дела, но Грейс же охре– невшая психопатка. Она лезет в драку, а кого затянет в струю, ей плевать.
Лабин неподвижен, непроницаем.
– Я ожидал от тебя большего к ней сочувствия.
– Это как понимать?
– Никак, – жужжит он, выдержав паузу. – Но, что бы ты ни думала о поведении Грейс, ее опасения не совсем беспочвенны.
– Брось, Кен. Война окончена. – Она принимает его молчание за согласие. – И зачем бы корпам начинать ее сызнова?
– Затем, что они проиграли.
– Это уже древняя история
– Было время, когда ты считала себя пострадавшей стороной, – напоминает он. – Сколько крови пришлось пролить, прежде чем ты сочла, что расквиталась до конца?
Его металлический, такой холодный голос вдруг оказывается совсем рядом, звучит прямо у нее в голове.
– Я... была неправа, – помедлив, говорит Кларк.
– Это тебя не остановило. – Он отворачивается к своей установке.
– Кен, – зовет она.
Он смотрит на нее.
– Это же чушь. Сплошные «если». Сто к одному, что Джин просто подцепил что-то от покусавшей его рыбины.
– Предположим.
– Кто сказал, что здесь не болтаются сотни зловредных микробов, которых пока не обнаружили? Несколько лет назад и про Бетагемот никто не слышал.
– Это я помню.
– Значит, нельзя допускать эскалации. Пока нет никаких доказательств.
В отблеске фонаря его глаза светятся желтовато-белым.
– Если насчет доказательств ты серьезно, то могла бы сама их раздобыть.
– Как?
Он постукивает себя по груди слева. Там, где расположены имплантаты. Кларк холодеет.
– Нет.
– Если Седжер что-то скрывает, ты об этом узнаешь.
– Она может скрывать что угодно и от кого угодно. И так не докажешь, что именно она скрывает.
– Заодно бы и выяснила, что на душе у Нолан, раз уж тебя так волнуют ее мотивы.
– Ее мотивы мне известны. Ни к чему гробить химию собственного мозга, чтоб в них увериться.
– С точки зрения медицины риск минимальный, – напоминает он.
– Не в том дело. Это ничего не докажет. Ты же знаешь, Лабин, что конкретные мысли читать невозможно.
– Тебе бы и не пришлось. Достаточно считать чувство вины...
– Нет, я сказала!
– Тогда не знаю, что тебе посоветовать. – Он снова отворачивается. В луче фонаря трубы резервуара похожи на крошечную контрастную модель опрокинутого на бок города. Под пальцами Лабина с шипением вспыхивает крошечное солнце, на секунду Кларк слепнет. К тому времени, как ее линзы приспосабливаются, поверхность бака уже вся освещена. Лучи преломляются в воде, та мерцает, словно марево в жаркий день; будь глубина меньше, уже взорвалась бы паром.
– Есть еще один способ, – жужжит она. Лабин выключает горелку паяльника.
– Есть. – Он оборачивается к ней. – Но я бы не слишком на него надеялся.
Давным-давно, когда трейлерный парк только собирался, кто-то додумался превратить один пузырь в большую столовую: ряд циркуляторов, пара разделочных столов для отважных и несколько складных столиков, в обдуманном беспорядке разбросанных по палубе. Предполагалось, что все это создаст эффект кафе под открытым небом. На деле получилось нечто вроде кладовки, куда сваливают на зиму мебель.
Но кое-что прижилось – сад. За это время он покрыл половину внешней палубы: кучка вьющихся растений освещена лампами-подпорками с солнечным спектром – палки похожи на скрытые в листве светящиеся бамбучины. Это даже не гидропоника, маленькие джунгли произрастают в ящиках с сочной темной землей – на самом деле это диатомовый ил с органическими добавками. Почва была довольно скудной, но на ней теперь отложились слои компоста, беспорядочно распространившись поверх обшивки.
Из всех атмосферных пузырей на хребте здесь самый приятный запах. Кларк распахивает люк и глубоко вдыхает. В этом вдохе удовольствия только половина: вторая половина – решимость. Грейс Нолан смотрит на нее с дальнего конца оазиса, где подвязывала плети чего-то, что до вмешательства генетиков могло быть стручковым горохом.
Однако под непрозрачными глазами Нолан играет улыбка.
– Привет, Лени!
– Привет, Грейс. Думаю, хорошо бы нам поговорить.
Нолан забрасывает в рот стручок: гладкая черная амфибия кормится в пышной зелени древнего болота. Жует она, пожалуй, дольше, чем необходимо.
– Насчет...
– Насчет «Атлантиды». И твоих анализов крови. – Кларк переводит дыхание. – И твоих претензий ко мне.
– Боже мой, – возражает Нолан, – к тебе никаких претензий, Лен. Бывает, люди ссорятся. Ничего особенного, не принимай все так всерьез.
– Ну и ладно. Тогда поговорим о Джине.
– Конечно. – Нолан, выпрямившись, снимает с переборки стул и раскладывает его. – А заодно про Сала, Лайджа и Лани.
«Уже и Лани?»
– Ты думаешь, виноваты корпы?
Нолан пожимает плечами.
– Я этого не скрываю.
– И откуда такие выводы? Нашла что-нибудь в крови?
– Мы пока собираем образцы. Кстати, Лизбет обосновалась в медпузыре, можешь сдать анализы. По-моему, стоит.
– А если ничего не найдете? – интересуется Кларк.
– Я и не жду, что найдем. Седжер не так глупа, чтобы оставлять следы. Но как знать.
– Ты же понимаешь, что корпы, возможно, ни при чем?
Нолан откидывается на спинку стула, потягивается.
– Милочка, сказать не могу, как я удивлена, что слышу такое от тебя.
– Тогда дай мне доказательства.
Нолан с улыбкой качает головой:
– Вот тебе для примера. Скажем, ты плаваешь в водах, где водятся акулы. Здоровенные гадины с треугольными плавниками кишат вокруг, разглядывают тебя, и ты понимаешь: не рвут на части только потому, что у тебя наготове дубинка, а они знают, что дубинка вытворяет с такими рыбинами. Так что они держатся на расстоянии, но от этого ненавидят тебя только сильнее, правда ведь? За то, что ты уже убивала им подобных. Эти акулы далеко не глупы, но очень злопамятны. Так вот, плывешь ты себе среди всех этих холодных мертвенных глаз и зубов, и видишь... скажем, Кена. Вернее, то, что от него осталось. Обрывок кишки, половина лица, опознавательная нашивка, плавающая среди акульих туш. Ну и как, Лен, сойдет такое за доказательство? Или ты скажешь: нет, это ничего не доказывает, я ведь не видела, что тут произошло. Скажешь: давайте воздержимся от поспешных выводов...
– Довольно паршивая аналогия, – тихо говорит Кларк.
– А по-моему, охрененная.
– И что ты намерена делать?
– Я могу сказать, чего я делать не намерена, – заверяет ее Нолан. – Не стану сидеть спокойно, полагаясь на доброту корпов, пока все мои друзья превращаются в падаль.
– Тебя об этом кто-нибудь просит?
– Пока нет. Но думаю, скоро попросят.
Кларк вздыхает.
– Грейс, я прошу, ради нас всех...
– Да пошла ты на хрен, – резко перебивает Нолан. – Тебе насрать на всех нас.
Словно кто-то щелкнул выключателем. Кларк изумлено разглядывает Нолан, та отвечает ей пустыми глазами, дрожа в припадке ярости.
– Хочешь знать, какие у меня к тебе претензии? Ты нас продала! Мы уже почти покончили с этими акулами. Могли выпустить им кишки через глотки, а ты нас остановила, дрянь поганая.
– Грейс, – пытается вставить Кларк, – я понимаю твои чув...
– Ни хрена! Ни хрена ты не понимаешь!
«Что же с тобой делали, – гадает Кларк, – как довели до такого?»
– Мне тоже от них досталось, – тихо говорит она.
– Еще бы. И ты-то за себя рассчиталась, скажешь, нет? И, поправь меня, если я ошибаюсь, ты попутно угробила немало невинных, разве не так? Плевать тебе на них было. И, может, тебя это не особо волнует, но из-за твоего крестового похода погибло и немало наших, рыбоголовых. На них тебе тоже было плевать, лишь бы отвесить пинка кому следует. Отлично. Ты расквиталась. А остальные-то еще ждут, а? Мы ведь не собираемся даже скашивать миллионы невинных, мы всего лишь хотим добраться до уродов, которые нас натянули, – и вот именно ты приползаешь сюда, как цепная собачка Патриции Роуэн, чтобы сказать, что я не в своем праве? – Нолан с отвращением мотает головой. – Я не понимаю, как мы позволили остановить себя тогда, и уж точно не позволю остановить теперь.
Ненависть расходится от нее инфракрасными лучами, Кларк даже удивляется, что листья не чернеют, не загораются от этого жара.
– Я думала, мы сумеем разобраться, потому и пришла, – говорит она.
– Ты потому пришла, что проигрываешь, и знаешь это.
От этих слов под ложечкой у Кларк стягивается холодный узелок гнева.
– Ты никогда и не думала ни в чем разбираться, – рычит Нолан. – Ты всегда стояла на своем. Я – Мадонна Разрушения, я русалка долбаного Апокалипсиса, я буду стоять в сторонке и устанавливать правила. Только на этот раз оползень пошел не в ту сторону, милашка, и ты струсила. Испугалась меня. Так хоть избавь меня от дерьмового альтруизма и дипломатии. Ты просто пытаешься усидеть на своем жестяном трончике, пока он не развалился. Хорошо поговорили!
Она хватает ласты и вываливается в шлюз.
ПОРТРЕТ САДИСТА В ЮНОСТИ
Ахилл Дежарден не помнил, когда у него в последний раз был секс по взаимному согласию. Зато помнил, когда впервые от такого отказался
Это было в 2046-м, он тогда как раз спас Средиземное море. Во всяком случае, так все подавало радио Н'АмПацифика. На самом деле он всего лишь вычислил существование странного аттрактора в Кадисском заливе – мелкого устойчивого завихрения, которое не додумался поискать никто другой. Симуляции показывали, что оно достаточно мало, чтобы поддаваться гасителям альбедо; итоговый эффект должен был распространиться на Гибралтарский пролив и – если цифры не врали – мог оттянуть гибель Средиземного на доброе десятилетие. Или до нового отказа Гольфстрима. Это было не спасение, а отсрочка приговора, но УЛН сейчас требовалось хоть что-то, чтобы загладить фиаско с Балтикой. К тому же дальше, чем на десять лет вперед, никто и не загадывал.
