Текст книги "С "ПОЛЯРОИДОМ" В АДУ: Как получают МБА"

Автор книги: Питер Робинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

ТРИНАДЦАТЬ
Интервью на летнюю практику:
"Друг, ты мне не одолжишь тысяч десять?"

13 февраля

Сегодня на финансах я с удивлением отметил, что Филипп появился не в своем обычном свитере и плисовых брюках, а в превосходно пошитом, серовато-сизом костюме и при бордовом галстуке от «Гермеса». Сезон интервью начался.

Пожалуй, мне стоит заявить – если угодно, официально, – что зачетная сессия в зимнем семестре оказалась таким же мрачным делом, что и в осенний семестр. На анализе данных, финансах, операциях и учете издержек (по экономике госсектора зачетов не проводилось) я опять, в который уже раз, зубрил до поздней ночи. Затем, уже на самих экзаменах, я ворошил свои записи, щелкал калькулятором, царапал на бумаге ответы, стирал, царапал новые, а потом стирал и их. Но истина заключалась в том, что зачеты в зимний семестр значили уже не столь много. Что было важно – так это получить работу на летнюю практику.

Несколько слов предыстории.

Драма поиска работы началась еще в осенний семестр, когда стали устраивать «бибиэлы». ("Бибиэл" – сокращение от "brown bag lunch", "коричневый пакет с обедом"). Это не что иное, как полуденные презентации в больших аудиториях совсем рядом с внутренним двориком, которые организовывали крупные фирмы, намеревавшиеся затем устроить собеседования стенфордским студентам. К середине зимнего семестра я побывал на полудюжине таких «бибиэлов». Все они до удивления походили друг на друга.

– Спасибо, что заглянули к нам, – с этого обычно начинали симпатичные, дорого одетые молодые мужчины или женщины. – Меня зовут Джон {или Джоан} Смит, стенфордская бизнес-аспирантура, выпуск {вставить любой год из последних пяти}.

Затем выступающий раздавал брошюры про свою компанию. Напечатанные на плотной, глянцевой бумаге, эти буклеты были заполнены фотографиями молодых служащих, мужчин и женщин, выглядевших близнецами самого представителя, и которые, судя по снимкам, занимались оживленными обсуждениями за дискуссионными столами, выкрикивали в телефоны ордера на покупку или продажу посреди операционных биржевых залов, или же энергично шагали по аэропортам, устремляясь в ту или иную столицу мира. Каждое фото сопровождалось подписью типа:

Джейн Джонс, выпускница Вартона. "Я считаю, что работа здесь, в {вставить название компании}, бесконечно стимулирующая. Она дает выход моему желанию действовать на самых высоких уровнях, быть по-настоящему нужной, иметь дело с талантливыми, целеустремленными людьми. И, кстати говоря, это еще и очень увлекательно".

Затем представитель выступал с тщательно отрепетированной презентацией, сопровождаемой слайдами или плакатами. Он описывал историю компании, указывал на то, каким привилегированным он себя чувствует, работая в ней, и заявлял, что и для членов нашего класса она тоже будет замечательным местом работы. При этом, однако, он строго добавлял, что никому не следует благодушно рассчитывать на свои шансы. В конце концов, его компания будет нанимать только немногих избранных.

Никто из нас не обращал особого внимания на последнее замечание. Как становилось ясно из этих «бибиэлов», уж кому-кому не надо благодушничать, так это самим компаниям. Именно они настолько хотели нанять эмбиэшников, что подвергали своих представителей унижению, вынуждая по ходу своих выступлений слушать, как хрустят картофельные чипсы и хлопают открываемые банки с газировкой. Ради нас на эти «бибиэлы» пошли одни из самых важных компаний мира. «Ай-Би-Эм» и «Эппл». «Бейн», «МакКинзи» и группа "Бостон Консалтинг". "Дженерал Фудс" и "Проктор энд Гэмбл". Они нас хотели. Они в нас нуждались. По крайней мере, такое возникало впечатление.

Вторым актом драмы трудоустройства стала эпопея написания автобиографий. К концу третьей недели зимнего семестра каждый из нас должен был предоставить свои анкетные данные в Центр карьерного менеджмента бизнес-школы.

За десять дней до срока сдачи этот Центр начал в обеденные перерывы проводить семинары на тему "Как писать автобиографию". Я лично отказался на них ходить, высмеивая саму эту идею. "Да насколько вообще может быть сложным написание собственной биографии? – думал я. – Перечисли все те заведения, где ты работал, где учился. Если внизу листа останется место, напиши про свой любимый вид спорта…" Я проволынил все это дело, пока до срока сдачи не осталось четыре дня.

Когда я наконец спустился в компьютерный класс, то нашел его переполненным. Атмосфера царила донельзя взвинченная. Одни студенты работали за терминалами, в то время как другие, сбившись в тесные группы, поджидали своей очереди к лазерным принтерам, или ходили вдоль и поперек, обмениваясь черновиками своих анкет, чтобы отыскать в них ошибки и заполучить комментарии. Обстановка смахивала на нью-йоркскую биржу.

– На твоем месте я бы имя печатал жирным шрифтом, размером в четырнадцать пунктов, а не курсивом в двенадцать. Лучше, когда имя выглядит крупно и уверенно, а у тебя здесь какая-то мелочь вертлявая.

– Это самое… мне как, лучше телефон и адрес поставить по центру, сразу под именем? Или адрес выровнять по левому краю, а телефон – по правому? Эй, ну серьезное же дело!

– Не пиши, что просто "вел сделки по рефинансированию", когда работал в Голдмане. Напиши что-нибудь поэнергичнее. Что-то типа "участвовал в ряде крупномасштабных финансовых реструктуризаций".

– Слушай, ты опять занял принтер? Ну сколько ж можно? Нас тут триста тридцать три человека и у всех срок поджимает.

В итоге все последние четыре дня я по три часа проводил в компьютерном классе: прихорашивал каждый пункт, распечатывал заново, раздавал текст всем подряд на просмотр и замечания, затем вновь и вновь возвращался к компьютеру, чтобы внести то или другое малюсенькое изменение.

– Как можно учиться в таких условиях? – пожаловался я Сэму Барретту.

Сэм, не отрываясь, печатал за своим терминалом. "А ты что думал? Что сюда учиться пришел? Ну-ну. Ты здесь потому, что работу ищешь".

Центр карьерного менеджмента переплел наши автобиографии в небольшие книжки, после чего роздал их ряду компаний. Непосредственно перед началом зачетной сессии эти компании начали нас заманивать. Я получил письма от всех консалтинговых фирм. Из "Дженерал Фудс" пришла коробка с образцами их новинки, жевательных конфет в форме динозавриков, а «Клорокс» подарил мне флакон с моющим средством.

И наконец, сразу после зачетов, студенты начали появляться на занятиях не в джинсах и свитерах, а в костюмах с галстуками (женщины надевали что-то очень напоминающее мужские костюмы, с шарфиками, которые, судя по всему, должны были сойти за мужские же галстуки). Наступило время для третьего, и последнего, акта драмы: собственно интервью.

На весь трехнедельный период этих собеседований Филипп перебрался со снежных склонов Тахо обратно в наш дом. Они с Джо окунулись в самую гущу поиска работы, уединяясь в библиотеке, чтобы почитать про десяток банков, с которыми договорились о встрече.

Если собеседником оказывался только я один, то как Филипп, так и Джо вполне откровенно делились своими стратегиями. Джо хотел вернуться в тот банк, где он работал до бизнес-школы, "Саломон Бразерс", но предстоящее лето намеревался провести с кем-то из конкурентов «Саломона». "Это даст мне более прочную позицию, когда я в следующем году поведу с «Саломоном» переговоры насчет бонусов, – объяснял Джо. – Мой старый босс скажет: "Н-да, Джо так просто не купишь. Будем с ним обращаться неправильно, так он возьмет и уйдет в тот банк, где работал летом"…

Филипп тоже, казалось, отлично знал, что делает, вплоть до галстука от «Гермеса». "Дома, в Швейцарии, – говорил он, – гермесовы галстуки считаются вульгарными. Только идиот может так тратиться на шелковую тряпочку". Но в одном из журналов Филипп прочитал, что такие галстуки были популярны среди американских инвестиционных банкиров: статья именовала их "силовыми галстуками". Словом, он купил себе несколько штук в аэропортовом дьюти-фри, когда возвращался в Штаты после рождественских каникул.

Филиппов план предусматривал собеседования со всеми банками. Однако, так как у него образование было юридическим, а вовсе не финансовым, он был убежден, что лишь менее важные, второклассные фирмы сделают ему предложение. Этого было вполне достаточно. Он примет одно из этих предложений, проведет лето, изучая все насколько сможет, а потом, вернувшись осенью в Стенфорд, будет в состоянии приступить к осаде банков первоклассных.

– А на следующий год? – сам себя вопрошал Филипп. – Тогда я получу предложения от "Голдман Сакса" и "Первого Бостонского".

Как я уже говорил, со мной Джо и Филипп обсуждали свои планы вполне открыто. Но вот зато разговаривая друг с другом, они лукавили.

Джо: Ты с кем планируешь собеседования?

Филипп: Да-а… не решил пока. Может, чего-нибудь из хозтоваров. Там, «Проктор энд Гэмбл»… Я вообще очень мылом увлекаюсь.

Джо: Ты знаешь, и я тоже. Думаю провести лето на «Клороксе».

Оба при этом хмыкали, отлично зная, конечно, что друг друга надувают.

После того, как интервью начались, смешки резко пошли на убыль. И действительно, все эти собеседования круто изменили настроения в бизнес-школе. Стенфорд традиционно гордился духом сотрудничества среди своих студентов. В Гарварде, например, с их жестокой системой оценок за успеваемость, студенты беспрестанно боролись друг с другом за отметки и внимание со стороны профессоров – по крайней мере, так считали в Стенфорде. "Но у нас, – как сказала Эстер Саймон на ориентации, – все по-другому. Мы считаем, что студенты получат более богатые знания, если станут работать сообща".

Этот идеал сотрудничества был нечто большим, нежели просто официальное мнение Стенфорда о самом себе. Как я узнал из курса "Организационной бихейвиористики" в осенний семестр, такая позиция влияла на характер поведения самих студентов. Многие из них позволили себе несколько ослабить работу над ОБ во второй половине семестра, вместо этого уделяя образовавшееся время на более сложные и математически насыщенные предметы типа компьютеров и «лесоводства». Недели за две до семестровых экзаменов Эверетт Адамс, высокий атлет из Джорджтауна, привлек меня и еще пару дюжин других студентов к подготовке единого конспекта за весь курс. Когда стала приближаться сессия, к каждому из нас начали подходить остальные однокурсники за фотокопией этого нашего конспекта. В один из обеденных перерывов Эверетт созвал нашу рабочую группу на совещание.

– Ну что скажете? – спросил Эверетт, по очереди оглядывая каждого из нас, когда мы собрались в кружок на внутреннем дворике. – Оставим конспект себе? В конце концов, это мы его делали. Или поделимся с другими?

– Мне очень не нравится идея, что нас будут считать агрессивными или враждебными, – сказала одна из дам. – Давайте поделимся.

Эверетт подождал, не примет ли кто-то противоположную точку зрения. Этого так и не случилось. В тот же день, после обеда, Эверетт спросил профессора Хэммонда, нельзя ли сделать небольшое объявление.

– Если кто еще не знает, – сказал Эверетт, – то наша группа подготовила полный конспект этого курса. Сейчас у вас по рукам ходит листок с нашими именами и телефонами. Если кто хочет копию конспекта, обратитесь к кому-нибудь из этого списка.

Сообщение вызвало дикий восторг.

– Эй, – отреагировал Эверетт, – если б мы хотели друг другу глотки рвать, то пошли бы в Гарвард, верно?

Сейчас, одним лишь семестром позже, Джо с Филиппом лгали друг другу в глаза. Даже личности с устойчивой психикой, типа Дженнифер Тейлор, начали выказывать резкие перепады в настроении: оживляться после хорошего собеседования, огрызаться на однокурсников после неудачного. Как-то раз, вернувшись домой, я взял в руки газету, которую Джо оставил на кухонном столе. Сам он сидел в гостиной и ничего не делал, только пил пиво. "Газету мою читать можешь, – резко бросил он, – но не вздумай перепутать мое место". Перепутать его место? В газете?!

Джо следовал своему плану, побывав на собеседованиях с каждым банком, кроме «Саломон Бразерс».

– Но, Джо, – спросил я, – разве вербовщики не в состоянии понять, что ты неискренен? Разве они сами не задают вопрос, отчего это ты ходишь на собеседования к ним, когда уже провел четыре года на "Саломоне"?

– Ну да, задают, – ответил Джо. – Но я тогда просто делаю честный вид и говорю, что хочу работать для "Беар Стернс" или "Морган Стенли" или кто там еще есть, потому что они лучшие инвестиционные банкиры мира. Ты всегда можешь рассчитывать на банкирское тщеславие, Питер.

Этот прием сработал. Джо получил предложения от всех банков, с которыми разговаривал, и окончательно остановился на "Ширсон Леман Бразерс", в основном потому, что их штаб-квартира располагалась в центре Манхеттена, невдалеке от "Саломон Бразерс". Таким путем Джо сможет встречаться на ленчах со своими старыми коллегами по "Саломону".

Филипп тоже вел беседы, то с одним банком, то с другим. В своем серо-сизом двубортном костюме и при галстуках от «Гермеса» Филипп выглядел именно тем, кем он и был – урбанизированным, искушенным европейцем, – и мне казалось, что инвестиционные банкиры его прямо-таки с руками оторвут. Этого не случилось.

– "Морган Стенли", – объявил Филипп как-то вечером, держа в руках небольшую пачку отказных писем, именуемых на стенфордском сленге «бубенцы». – "Голдман Сакс". "Первый Бостонский". – Но вместо того, чтобы выглядеть расстроено, Филипп казался вполне даже веселым. Все шло согласно плана.

– Этим банкам надо быть идиотами, чтобы меня нанимать, – сказал он. – Но вот когда я начну интервью с банками второго класса, для них я окажусь выгодной сделкой.

Получилось именно так, как и предрекал Филипп. "Киддер Пибой", один из уолл-стритовских банков небольшого калибра, сделал ему предложение. Филипп его принял. После этого он приторочил лыжи к заднему бамперу своего «бьюика», сел за руль и в пурпурном облаке выхлопных газов с грохотом покатил обратно, на заснеженные склоны.

«Физики» без усилий, один за другим, находили себе работу. Джон Лайонс побывал на собеседованиях с полудюжиной инвестиционных банков, от каждого получил предложение и всем им отказал, чтобы вернуться к себе, в "Леопард Секьюритиз". Гуннар Хааконсен провел одно-единственное интервью, с "Вассерштайн Перелла". В то время как типичный оклад на летнюю практику составлял порядка $1000 в неделю, или $10 000 за все лето, про "Вассерштайн Перелла" ходили слухи, что они платят существенно больше. "Разве он не рискует, что был на интервью с одной только фирмой?", – спросил я у Джо. "Вовсе нет, – последовал ответ. – Гуннар им скажет: "Я настолько хочу работать у вас, что даже и не собираюсь разговаривать с кем-то еще". Вот увидишь, они его проглотят без масла". Мистер Корифей получил свое предложение.

Дженнифер Тейлор договорилась с "Дженерал Миллз". "Я недостаточно агрессивна для банкиров", – сказала она. На самом первом банковском интервью вербовщик начал с того, что задал вопрос в лоб: "Что же, вы считаете, что достаточно хороши, чтобы работать у нас?" Дженнифер зарделась, попыталась взять себя в руки, после чего вежливо ответила: "Мне кажется, это вам надо решать". Банкир только головой покачал.

– Но вот зато представителям от маркетинга я всем понравилась, – продолжала Дженнифер. Эти вербовщики искали командных игроков, а не головорезов-одиночек. Им были нужны кандидаты, способные сформировать связи в коллективе. Дженнифер отлично укладывалась в такую схему. "Как только до меня это дошло, – сказала она, – я превратилась в настоящее золото".

Не вызывал удивления тот факт, что фирмы по менеджмент-консалтингу видели в Руперте Дапплине, высокообразованном англичанине с отлично подвешенным языком, шанс добиться хорошего эффекта в Великобритании, и Дапплин получал предложение за предложением. Единственная его проблема состояла в том, что Калифорния подорвала у него чувство лояльности к монархистскому острову. Дапплин вел затянувшиеся переговоры с одной из крупнейших консалтинговых фирм.

– Они согласились, что я пол-лета проведу в Эл-Эй, – улыбаясь, сообщил мне Дапплин.

– А вторую половину?

Его глаза потухли: "Лондон".

Даже мой японский друг Дзэн, страдающий некачественным английским, все равно получил свою долю предложений.

– Много приглашений, – сказал Дзэн, когда я пересекся с ним во дворике. Он показал мне скоросшиватель, куда подкалывал все свои предложения, аккуратно прокомпостировав их дыроколом. Это были письма от всех без исключения крупнейших инвестиционных банков.

– А я-то думал, ты хочешь остаться в «Мицуи», – удивился я.

Дзэн объяснил, что «Мицуи» согласится оставить его в Соединенных Штатах еще только на два-три года, после чего отправит назад, в Осаку. "Ты знаешь Осаку? – спросил он. – Осака не как Стенфорд. Осака некрасивая".

– Но если я уйду из «Мицуи» и вступлю в американскую компанию? – продолжал он. – Может быть, они пошлют меня в Японию на четыре года, или пять. Но я всегда смогу вернуться в Америку. Я очень люблю Америку. Более дружеская". Дзэн принял предложение от "Пейн Уэббер".

У «лириков» дела шли похуже. Не то, чтобы мы не получали предложений, нет. Но каких мук это стоило! Конор был настолько обеспокоен поиском работы, что начал этим заниматься еще на рождественских каникулах, когда был в Дублине, где и разговаривал с рядом ирландских банков и страховых компаний. Эти встречи выглядели не особо обнадеживающими.

– Ирландцы всегда готовы сковырнуть любого, кто хоть чем-то может показаться выскочкой, – объяснял Конор, непрерывно поправляя очки. – У всех президентов компаний, что я видел, именно такое настроение. "Как-как, эм-би-эй? У нас никаких таких новомодных штучек из Америки нет. Да и кстати, почему это вы вообще оставили хорошую работу в госаппарате?"

Сейчас Конор был, можно сказать, весь увешан «бубенцами» от каждого инвестиционного банка и консалтинговой фирмы, с которыми он только имел собеседования. В конечном итоге он взял это дело в собственные руки и совершил полдюжины поездок в штаб-квартиру «Эппла» в Купертино, в получасе езды от Стенфорда к югу. Каким-то образом ему удалось убедить эту компанию, что раз у нее есть завод в Ирландии, ей прямо-таки позарез надобно нанять Конора на летнюю практику в Калифорнии.

Лично на меня такое давление от поиска работы повлияло плохо. Вместо того, чтобы с головой кинуться на розыски, записаться на десяток или даже больше интервью, и – подобно Конору – тщательно к ним готовиться, я попытался сделать вид, что этих собеседований вообще не было как таковых. Я упрямо занимался одной только учебой. Когда Филипп и Джо заводили разговор насчет работы, я зачастую выскальзывал из комнаты, запирался в своей кладовке и включал музыку. Я даже не отметил дату начала собеседований на календаре (та самая причина, почему я так удивился, когда Филипп пришел на занятия по финансам в костюме).

Но беда с такой страусиной политикой в том, что она работает только временно. Рано или поздно реальность дает о себе знать. В моем случае реальность проявилась телефонным звонком. "Ты жертвуешь двумя годами своей жизни, чтобы получить МБА… и манкируешь собеседованиями?!" – поразился Стивен. Он заявил, что я не понимаю саму суть и смысл бизнес-школы. "Может, народ и получает степени в английском языке просто оттого, что хочет по достоинству оценить литературу, – сказал он, – но причина учебы на мастера в бизнесе как раз в том и состоит, чтобы подготовить себя к миру работы. Беседы с банками и консалтинговыми фирмами – часть этого обучения".

На следующий день я нехотя пошел записываться на собеседование с двумя фирмами, одна консалтинговая компания, а вторая – инвестиционный банк. Мне думалось, что это тот минимум, который позволит сохранить подобие самоуважения к самому себе. Я выбрал "МакКинзи энд Компани", одну из трех-четырех крупнейших консалтинговых фирм, а также "Диллон Рид", небольшой инвестиционный банк, в основном оттого, что у них, казалось, наибольшее число свободных мест. Мне не доставляет здесь особого удовольствия доложить, как прошли эти два собеседования.

Не то чтобы они начались слишком плохо. "Это одно из самых впечатляющих резюме из всех, что я видел", – сказал мне вербовщик из МакКинзи. Подобно всем первоначальным интервью, разговор проходил в небольшой комнате в Центре карьерного менеджмента. Из обстановки там был всего лишь стол с пластиковой столешницей, пара стульев и горшок с каким-то растением. Думаю, что когда интервью проходит плохо, эта комната производит такое же стерильное и унылое впечатление, как и кабинет медосмотра. Собеседование же, однако, шло неплохо, так что даже и эта обстановка казалась чуть ли не праздничной.

Молодой человек, ведший беседу, объяснил, что сам он из лос-анджелевского офиса МакКинзи и что ему довелось много работать на нефтяные компании и аэрокосмические фирмы, разбросанные по всей Южной Калифорнии. Он был минимум года на четыре моложе меня и, задавая вопросы насчет Белого дома, выглядел почти что подобострастным, что мне изрядно польстило. Поскольку он завершил разговор фразой "МакКинзи повезет, если они возьмут вас на работу", для меня не стал сюрпризом телефонный звонок, пригласивший на следующий раунд собеседования двумя днями позже.

– Я тут вижу, у вас нет реальной квантитативной подготовки.

Теперь со мной беседовал партнер МакКинзи, мужчина средних лет. На этот раз мы уже не сидели в стерильной комнатушке Центра карьерного менеджмента, а в гостиничном люкс-номере (вторые раунды интервью проводились вне студенческого кэмпуса), но все же именно сейчас я начал испытывать то уныние, которое возникает в кабинетах медосмотра. Он опять взглянул на мое резюме. Политический опыт у меня впечатляющий, отметил он, и МакКинзи отдает должное таким, как он выразился, навыкам работы с людьми, особенно на высоких должностных уровнях фирмы. "Но прежде чем вы достигните этих уровней, вам придется потратить несколько лет, исполняя сложную, фундаментальную аналитическую работу, которая и является основой нашего бизнеса. Как, рассмотрим практический пример?"

На собеседованиях второго раунда консалтинговые фирмы зачастую норовят подкинуть кандидату некий гипотетический случай и попросить с ходу его решить. Но даже знание, что это типичный прием, никак не помогало. Возникло ощущение, что я достиг того этапа медосмотра, когда врач предлагает вам спустить брюки до колен и нагнуться.

– Я приведу вам пример из моего личного опыта, если не возражаете, – сказал партнер. Он был одет в белоснежную накрахмаленную рубашку и брюки, чьими складками можно пирог резать. Сухим тоном он заверил меня в том, что ему лично довелось работать с этим примером еще в моем возрасте, когда он только-только начинал свою карьеру в МакКинзи.

– Речь пойдет о компании-экспедиторе. Имеете представление, чем вообще занимается экспедитор?

Прозвучало это зловеще. Естественно, ни малейшего представления у меня не было. Но вместо того, чтобы просто ответить «нет», я отреагировал так, как делал всегда, когда испытывал дискомфорт. Я попробовал отшутиться. "Неа, – сказал я. – Аб-со-ЛЮТ-но никакого". К этому я присовокупил подобие улыбки, пытаясь сойти хоть и за простака, но своего парня.

Ноль реакции. Партнер просто продолжил в прохладной, ровной, полностью деловой манере.

– Компания-экспедитор, – сказал он, – получает груз, упаковывает его – обычно они сооружают стандартную деревянную раму или ящик для каждого грузового места, – переваливает карго на транспортное судно или самолет, забирает груз в порту на другом конце, складирует его, затем извлекает товар из транспортного контейнера и, наконец, доставляет по месту назначения на оговоренную дату. Бизнес, таким образом, по сути представляет собой автоперевозку, складирование и грузопереработку.

Далее партнер сообщил, что его заказчик занимался такой экспедиторской деятельностью несколько десятилетий и все время получал прибыль. А затем клиент внезапно обнаружил, что на протяжении нескольких месяцев подряд он теряет деньги. Как часто бывает в бизнесе, не менявшемся много лет, менеджеры фирмы стали вести свою бухгалтерию спустя рукава.

– Калькуляция себестоимости? – сказал он. – Не существовала вообще. Словом, они не могли понять, что же случилось и в конечном итоге обратились к нам.

Для МакКинзи, поведал партнер, приведение производственной бухгалтерии в порядок было делом элементарным, "хотя на это и ушла масса времени и мозгов". В МакКинзи пришли к выводу, что экспедитор начал терять деньги из-за одного-единственного стоимостного фактора: грузового авиатарифа.

– Авиакомпании, – сказал он, завершая вступление, – внезапно начали запрашивать больше – намного больше! – за перевозку авиагрузов. Мой к вам вопрос: почему это могло произойти?

Я замер.

Спустя напряженной секунды молчания партнер повторил свой вопрос. Смотрел он на меня угрюмо.

– Вы ведь поняли смысл задачи? Почему авиакомпании стали запрашивать более высокую цену?

Он не пытался облегчить мне жизнь.

– Стоимость топлива? – наконец, сказал я. – Может, это случилось в период нефтяного эмбарго, в начале семидесятых?

– Нет, – сухо ответил он. – Дело было куда позже. Повышенная цена на нефть уже была заложена в ценовую структуру авиакомпаний.

Очередное напряженное молчание.

Партнер сказал: "Давайте взглянем на это с другой стороны". По его словам, в тот же самый период тарифы на пассажирские авиаперевозки удерживались на постоянном уровне или даже понемногу снижались. И все же авиакомпании упорно вздували цены для экспедиторов. "Чтобы дать рекомендацию заказчику, нам требовалось понять, что происходит. Ваше мнение?"

– А не было другой авиакомпании, которая требовала бы меньше? – спросил я. Даже я понимал, что это был глупый вопрос: прежде чем решиться потратить десятки тысяч долларов, нанимая МакКинзи, заказчик несомненно пожертвовал бы несколькими центами, чтобы обзвонить другие авиакомпании. Но я все же отчаянно пытался: "А… а все компании подняли свои тарифы?"

Партнер подтвердил, что да, все авиакомпании поднимали тарифы. "Но вы более-менее на правильном пути", – заметил он. Это меня удивило. "Если все авиакомпании одновременно увеличивали свои цены, то что за этим могло стоять?" Я не имел никакого понятия на этот счет, что как раз не удивительно.

И вновь я застыл на месте. Если продолжать аналогию с медосмотром, сейчас доктор натянул резиновую перчатку и окунул пальцы в мазь. Партнер же сидел и просто смотрел на меня. Потом он сдался.

– Как насчет спроса и предложения? – спросил он.

– Если все авиакомпании приняли повышенные тарифы, – принялся он объяснять, – спрос на грузовые авиаперевозки должен был, значит, подняться на новый уровень. Но несмотря на такой повышенный спрос, грузоподъемность и наличие мест в самолетах оставались более или менее постоянными. Проходит много месяцев, пока авиакомпании закажут себе новые самолеты, получат их и, наконец, введут в эксплуатацию. Одним словом, авиаперевозчики запрашивали высокую цену оттого, что им не надо было бороться за своих заказчиков. Имелись и другие желающие, готовые предложить более высокую оплату за относительно фиксированную грузовместимость самолетов. Решение верное, не так ли?

Конечно же, верное. Объяснение было настолько очевидным, что я почувствовал себя обведенным вокруг пальца. Спрос и предложение? Да ведь эти слова в той или иной мере служат ответом на практически любой вопрос о рынке. Я-то думал – и вполне естественно, считаю я до сих пор, – что он хотел от меня более глубокого ответа. Разве настоящий вопрос не в том, почему именно так резко вырос объем перевозимого груза? Это понятно, что авиакомпаниям понадобится масса времени нарастить свою грузовместимость. Но нельзя же ожидать, что объем развозимых по всему миру ящиков с грузом удвоится за ночь, верно ведь?

– Я вам скажу вот что, – продолжал партнер. – Программа летней стажировки на МакКинзи очень короткая, всего лишь десять недель. Из своего длительного опыта МакКинзи пришла к выводу, что наибольшую пользу из этой стажировки извлекают те студенты бизнес-школ, которые уже способны справляться с консалтинговой нагрузкой… Не сомневаюсь, что вы сможете усвоить базовые консалтинговые навыки – в конечном-то итоге. Но должен быть с вами откровенен. По моему мнению, нам пришлось бы слишком много затратить усилий на ваше летнее обучение, чтобы вам удалось приобрести по-настоящему хороший опыт…

Ну вот, я провалился. С концами. Я был в бешенстве и на партнера и на самого себя. Не в смысле, что я оказался слишком туп, чтобы решить задачу. Скорее, я просто не понял правил игры. Пытался сообразить, откуда могла возникнуть проблема в отрасли, о которой не имел никакого понятия, в то время как партнер всего лишь хотел от меня продемонстрировать самое общее представление о рыночных силах. Хватило бы просто пробормотать эти слова – "спрос и предложение" – и все! Но сейчас делать уже ничего не оставалось.

Я встал, пожал партнеру руку и отправился восвояси.

Неделей позже я шагнул в одну из крошечных комнаток Центра карьерного менеджмента, чтобы застать там вербовщика из инвестиционного банка Диллон Рид, сидевшего за дешевым столом из пластика и что-то писавшего на кипе студенческих резюме. Хотя сама комната ненамного превосходила по размерам холодильник, вербовщик сумел сделать вид, что не заметил моего появления. Я скромно присел напротив и, за неимением лучшего занятия, принялся его разглядывать. На нем была розовая рубашка с крупными золотыми запонками и пара кроваво-красных подтяжек. Волосы черные, гладко зачесаны назад. Пометки свои он делал толстой авторучкой «Монблан». Здесь, в Калифорнии, весь его вид словно кричал: «Манхэттен», «деньги»! Не думаю, чтобы ему было от роду больше двадцати шести лет.

Он некоторое время хранил молчание, продолжая что-то писать на резюме, пытаясь, надо полагать, дать мне проникнуться идеей, что я всего лишь один из той массы студентов, что предстанут перед его очами. Затем он внезапно вскинул глаза, как если бы только сейчас заметил мое здесь присутствие. Перегнувшись через стол, чтобы пожать руку, он сказал: "Я Эйч-Эйч Хеннесси-третий".

Мистер Хеннесси-третий потратил минут двадцать от получасового собеседования, подвергая меня социально-экономическому допросу, выпытывая, с кем я был знаком в Дартмуте и Оксфорде. Когда речь зашла про Белый дом, он дал мне понять, что калифорнийца Рейгана он ставит много ниже представителя атлантического истеблишмента, Буша. Он поинтересовался, знаю ли я одного из секретарей Кабинета, который в свое время был видным банковским деятелем, пока не переехал в Вашингтон. Выяснилось, что я был знаком с дочерью этого секретаря. "О-о? – сказал Хеннесси. – Хорошо. Очень хорошо".