Текст книги "С "ПОЛЯРОИДОМ" В АДУ: Как получают МБА"

Автор книги: Питер Робинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

К обеду третьего дня я стал довольно-таки искусен в обращении с таблицами летнего компьютерного лагеря. Я даже начал работать над факультативными задачками из конца учебника. После того, как я с треском провалился сквозь дифференциальное исчисление, нынче было приятно отыскать нечто такое, с чем я мог справиться. Конор чувствовал то же самое. "Кажется, мне даже начинает нравиться", – сообщил он, хрустя клавишами по соседству со мной. Но минутой спустя лицо его омрачилось. "Мы тут практиковались с таблицами два дня, – сказал он. – Но я только сейчас понял, что когда сюда на следующей неделе завалятся банкиры и консультанты, то окажется, что куча из них уже работала с этими таблицами по два-три года". Нам с Конором удалось все же усилием воли вернуть себя к обстукиванию клавиатуры, но теперь от веселости не осталось и следа, одно только томительное ожидание предстоящего жуткого года.

В тот вечер профессор Купер пригласил лириков к себе домой на барбекю. Он жил в том конце стенфордского кэмпуса, который, по его словам, именовался «преподавательским гетто». На гетто это не очень-то походило. Дома были с двух– или трехэтажной планировкой комнат, с бассейнами и декоративными, ухоженными садами-лужайками. На своем обширном заднем дворе Купер поставил пару жаровен, а лирики принесли с собой хот-доги, фарш для гамбургеров, газировку и чипсы. Когда вечер подошел к концу, одна из женщин нашей группы произнесла от имени лириков небольшую благодарственную речь в адрес профессора Купера. «Настоящая программа бизнес-школы еще не началась, – говорила она, – но мы хотели бы сказать, насколько признательны за то, что вы уже так далеко нас продвинули». Когда мы закончили аплодировать, профессор Купер выступил с ответным словом.

"Из в года в год читая предваряющий курс математики, я всегда заканчиваю его с таким чувством, что у лириков есть огромное преимущество перед остальными студентами этой бизнес-школы". Профессор Купер думал о лириках, как о самых интересных студентах в каждом из своих классов. "Дениз, – сказал он, жестом показывая в сторону только что выступившей женщины, – работала в Калькутте для матери Терезы. Конор был должностным лицом на госслужбе в Ирландии". Он упомянул и про меня, работавшего в Белом доме.

– Среди ваших однокурсников, которые появятся здесь в ближайшие дни, – продолжил Купер, – окажется множество консультантов по менеджменту и управляющих инвестиционных банков. Вне всякого сомнения, это интересная и доходная работа. Но особого разнообразия в ней нет… А так как вы, лирики, пришли сюда, имея столь мало представлений об учебном материале, то из своего стенфордского опыта вы извлечете много больше, нежели ваши товарищи. Они отправятся в двухлетний турпоход. Вам же, лирикам, предстоит штурмовать Гималаи.

Признаюсь, в том, как это преподнес профессор Купер, было что-то романтическое. Взбираться на каждую гору, пересекать вброд каждую реку – такого рода романтика. Но это была жизнь, а не экранизация мюзикла. Моя жизнь. И стоило только заглянуть за сентиментальную подкладку высказываний профессора Купера, как становилось ясно, к чему сводятся его слова. Мы тут, в Стенфорде, разрешили вам, лирикам, внести некоторое разнообразие и живость в наше учебное заведение. Но благодарить вас мы не настроены. О, нет. Мы настроены превратить вас в рабов.

ДВА
Ориентация:
Горе мне по шее в ванной

За уик-энд я перебрался из Вилбур-холла в городишко Портола-Вэлли, расположенный у подножия холмов в нескольких милях от студгородка, в дом, который мне предстояло делить с парой соседей, чьи имена я нашел на доске объявлений бизнес-школы. Этот дом, построенный из калифорнийского мамонтового дерева, с двухскатной крышей, оказался просторен и довольно грациозен. В нем было множество высоких, узких окон, имелась лицевая веранда, боковая веранда и заднее крыльцо, а под свесом гаражной крыши стояла кадка-ванна.

Ванна с горячей водой.

В анкете-заявлении для бизнес-школы я написал, что хотел бы учиться именно в Стенфорде, а не на востоке страны, так как Стенфорд находится на западном побережье и тем самым "открыт Японии, Корее и всему тихоокеанскому бассейну – открыт, по сути дела, самому будущему". Не знаю, клюнула ли на это приемная комиссия, но истина заключалась в том, что мне было глубоко до лампочки насчет Азии или будущего международной торговли. Я хотел учиться в Стенфорде оттого, что смогу тогда жить в Калифорнии. Подобно тому, как примитивные народы зачастую верят в золотой век, существовавший до появления в мире дисгармонии и боли, я, будучи жителем востока США, веровал в Золотой Штат, в страну вечного лета, и обнаруженную кадку с горячей водой принял за тотем калифорнийского образа жизни. Никто из моих будущих соседей еще не прибыл, так что сразу после перетаскивания своих пожиток из багажника я надел плавки, сдвинул с кадки деревянную крышку и забрался внутрь.

Рычал мотор и горячая вода кипела пузырями. Я откинул голову, наслаждаясь покоем. Потом я сообразил, что вода на самом деле очень, очень горячая. Я пошарил руками, отыскивая термометр-поплавок, увидел, что он показывает 122 градуса[6]6
  6 50 °C. – Прим. переводчика.


[Закрыть] и вспомнил про объявление в одном из фитнес-клубов Вашингтона, где предупреждалось о вреде слишком долгого сидения в сауне. Что сауна, что горячая ванна, все они в моих глазах выглядели одинаково. Должно быть, сидение в одиночку в этой кадке было не самой лучшей идеей. Мне пришло в голову, что вполне можно потерять сознание и свариться здесь до смерти. А что, если я и впрямь упаду в обморок, скользну на дно и утону, даже не пуская пузырей? Я вылез из кадки. Вытираясь, я обратил внимание, что ноги и руки уже стали ярко-красного цвета.

Что со мной происходит? Предполагается, что калифорнийская жизнь воспитывает в человеке чувство самообладания и силу воли. Я же ощущал себя слабаком. Матлагерь уже продемонстрировал мне, что я, пожалуй, не сумею справиться с нагрузкой бизнес-школы. Сейчас дело выглядело так, что я могу не совладать даже и с удовольствиями учебы.

Вернувшись в воскресенье днем после поездки по магазинам, я обнаружил, что прибыл первый из моих соседей. Джо Тоскана оккупировал ванную комнату, что на втором этаже. Он не купался. Он драил щеткой все подряд.

– Должно быть, до нас тут жили какие-то свиньи, – посетовал Джо. Ванна была покрыта коркой из грязи, ржавчины и плесени. Умывальник изумлял своей мерзостью. Но при всем при этом мое собственное отношение было типа: "Да кого это волнует? Это же всего лишь арендуемый дом". Но Джо не мог смириться с неопрятностью.

Джо было двадцать шесть лет, рост пять футов девять дюймов,[7]7
  7 Чуть больше 175 см. – Прим. переводчика.


[Закрыть] мускулистый. Он вырос в Нью-Джерси, получил диплом экономиста Рутгерского университета, а затем пошел работать финансовым аналитиком в Саломон Бразерс, крупный инвестиционный банк. Он провел год в нью-йоркском отделении, потом два года в сан-францисском, а четвертый – опять в нью-йоркском. Сан-Франциско его очаровал.

– Я просто влюбился в Северную Каролину, – сказал Джо, все еще стоя в ванне. – Для выходца из Джерси это был настоящий рай.

Он подавал документы во множество бизнес-школ, но Стенфорд занимал первое место в его списке.

– Ты знаешь, сейчас, когда я здесь, это мне кажется лучшим событием в моей жизни.

Но для настоящего разговора время было неподходящим.

– Я тут ведро купил и кое-какие средства для чистки, – сказал он. – Думаю, мы просто поделим затраты на троих в складчину. – И с этими словами Джо опять вернулся к разбрызгиваю «Тилекса» по всем поверхностям. Позже я заметил, что кое-где Джо отчистил ванну прямо до самого цинка.

Пока Джо тер и драил, я заканчивал переносить свои покупки из машины. Внезапно снизу, со стороны дороги, донесся звук автомобильного двигателя – сильный, рыкающий звук, совсем не похожий ни на урчание мощной немецкой спортивной модели, ни на плотное, сбалансированное гудение японской машины, ни даже на неопределенное и неинтересное фырканье современного американского седана. Эти был звук из прошлого, чуть ли не гортанный голос старинного, одномоторного самолета. Создавалось впечатление, что если прислушаться, то можно различить, как срабатывает каждый поршень по отдельности.

Рев становился все сильнее и вот из-за угла показался огромнейший, проржавевший, темно-зеленый «бьюик-ландо», чья откидная крыша уже превратилась в лохмотья. Машина свернула на въезд к дому, водитель нажал на тормоза и выключил зажигание. «Бьюик» дернулся вперед и кашлянул, прежде чем окончательно осесть и замолчать.

– Хелло, – сказал водитель, выбираясь наружу. – Я Филипп Ружмон. Славная машинка, нет? Бьюик "Ле Сабр" (он произнес это с французским прононсом, так что получилось как "Буик") 1973-го года. Как так вышло, что вы, американцы, перестали выпускать такие автомобили?

Филипп, мой второй сосед по дому, был в возрасте двадцати восьми лет, поджарый, ростом шесть футов, голубоглазый блондин. Он повернулся и с заднего сиденья взял две бутылки вина, по одной в руку.

– "Напа Вэлли", – сказал он. – Жду не дождусь сравнить калифорнийское вино с французским.

Зайдя в дом, я поставил на стол свои покупки, он – свое вино.

Филипп вырос в Швейцарии, неподалеку от Женевы. "Наша семья – банкиры. Я порвал с семейной традицией, став адвокатом. Но адвокатура – дело слишком скучное. Если честно, Женева тоже скучная. И Швейцария скучная. Так что я нарушил еще одну традицию, уехав учиться в Америку".

Еще до того, как вернуться к машине, чтобы забрать оттуда свои вещи, Филипп показал на одну из бутылок:

– «Шабли». Думаю, хорошо будет сочетаться с нашей купальней, нет?

Утром в понедельник свыше 300 членов класса 1990-го года собрались вместе в первый раз. Несколько минут мы под ярким солнцем бесцельно шатались во дворике бизнес-школы, потом зашли, помаргивая, в сумрачную, обшитую темным деревом аудиторию. Ровно в девять началась «Ориентация». Почти все утро мы слушали, как Эстер Саймон, женщина, служившая заведующей студотдела, одного за другим представляла нам: декана бизнес-школы, президента университета, замдекана того, замдекана сего, библиотекаршу, заведующего отдела финпомощи…

По большей части ориентация оказалась именно тем, что вы можете ожидать от заорганизованного мероприятия. Выступавшие приветствовали нас, говорили слова ободрения, воодушевления, изложили целую пачку юмористических историй и вообще желали нам всего самого-самого. Декан заверил, что мы – одни из самых умных, самых выдающихся классов, когда-либо появлявшихся в стенах бизнес-школ, словом, те самые слова, которые он, несомненно, говорил всем нашим предшественникам. Один из замдеканов вышел вперед, желая вдохновить нас калибром преподавательского состава. "Чтобы преподавать в бизнес-школе, – сказал он, – ученый должен обладать талантом как исследователя, так и педагога. Мы приглашаем на работу только тех, – подчеркнул он, – кто является звездой первой величины в одной области и выдающимся знатоком в другой".

Только две дамы отошли от общего благодушного настроя этой приветственной встречи. Говорили они не больше пары минут каждая, но их слова прозвучали зловеще. "Ядро курса может оказаться тяжелым", – сказала Эстер Саймон. Она была невысокой, доброжелательной женщиной, говорившей мягким тоном, явно направленным на то, чтобы нас успокоить и подбодрить. От нас она хотела, чтобы мы поняли, что можем в любой момент зайти к ней побеседовать. Как она сама, так и все ее сотрудники умеют слушать. Они могли бы посоветовать группы поддержки. При необходимости могли бы даже направить к профессиональным психологам. Саймон была настолько ласковой, что меня это начало нервировать. "Стенфордская бизнес-школа очень хорошо знает, – казалось, намекала она, – что многим из вас понадобится психиатрическая помощь".

Соня Йенсен, заведующая административным отделом, была высокой, миловидной дамой, говорившей со шведским акцентом. "Фне учепных классоф фы толшны прафильно есть и оттыхать, – сказал она. – Но самое глафное, фы толшны слетить за сфоим фременем, планируя его от момента пробуштения фплоть то фосфрашения ф крофать, оттавая учепе семь тней ф нетелю".

– Не теряйте таше тесять минут.

Десять минут?! Я подумал, что она, в какой-то степени, нас разыгрывает и что вот-вот расскажет какую-нибудь шутку или, по крайней мере, улыбнется. Она же просто повернулась спиной к микрофону и угрюмо проследовала на свое место.

Когда ориентация закончилась, я со своими однокурсниками вернулся во внутренний дворик. Там уже были расставлены столы, нагруженные чипсами, тостами, галетами, газировкой и пивом. Дворик заполнило жужжание голосов, пока мы занимались церемонией взаимных знакомств, пожимая руки и затем отступая на пару шагов назад, помахивая в воздухе банками с пивом и содовой водой и интересуясь друг у друга, какими такими ветрами нас занесло в Стенфорд.

Директор приемной комиссии ознакомил нас с краткой статистической сводкой, сообщив, что 333 студента нашего курса окончили 127 вузов и приехали сюда из 21 страны. Самому старшему из нас было сорок два, что почти вдвое больше возраста самого младшего, коему исполнилось пока что двадцать два, причем средний возраст составлял двадцать семь с половиной. Шестой части студентов было за тридцать, еще одной трети тридцать исполнится к моменту нашего выпуска. Женщин насчитывалось восемьдесят три человека, чуть меньше одной четвертой численности курса.

Но статистика не давала никакой возможности понять прошлые достижения студентов. Лишь за первую четверть часа во дворике я познакомился с летчиком ВМФ, который сажал самолеты на авианосцы, с тремя врачами, бывшим футбольным защитником из команды "Кливленд Браунс" и пилотом вертолета из корпуса береговой охраны, который во время своей службы ежемесячно делал по несколько вылетов на перехват контрабандистов с наркотиками. На пару минут я присоединился к группе, состоявшей из профессионального рок-музыканта, инженера-нефтяника из Экксона и еще одного молодого человека, только что возвратившегося из ленинградской аспирантуры, чьим хобби, как он выразился, было "капиталистическое окружение". Позже я представился двадцатипятилетнему парню, недавно вернувшемуся из яхтенного плавания по Тихому океану. Он оплатил путешествие из гонорара, полученного за свою конструкцию более легкой, комфортабельной и привлекательной инвалидной коляски, которую он продал фирме-изготовителю медицинского оборудования. Среди женщин нашего курса я встретил классическую пианистку, нейрохирурга и финансового директора предвыборной президентской кампании.

Сразу стало ясно, что мои однокурсники обладают уверенностью в своих силах, умом и талантом. Хотя мне уже приходилось работать с одаренными людьми в Белом доме, я никогда не встречал группу, подобную нашей, где каждый человек мог столь ярко себя приподнести и просто лучился во все стороны жизненной энергией. Эти женщины и молодые люди даже выглядели совершенными, почти все загорелые и в отличной физической форме.

Не это ли дети достатка? Или, напротив, они приобрели такую силу воли, выбравшись из бедности и темноты? Позднее я узнал, что студенческая группа состояла из представителей обоих слоев. Один из моих однокурсников был сыном миллиардера, другой вышел из семьи одних из самых влиятельных бизнесменов Голливуда. На другом конце шкалы был студент, выросший в латинском баррио Лос-Анджелеса, еще один – в зловещем пуэрториканском гетто Бруклина. Но в тот первый день, ходя по внутреннему дворику, дифференциации я не заметил. В Англии, где я занимался в аспирантуре, классовые различия лежали прямо на поверхности, в произношении, стиле одежды, даже посадке головы. Но здесь акцент ни о чем не говорил. Одежда? Богатые, бедные, представители среднего класса – все они одевались по калифорнийской моде: шорты, яркие футболки или тенниски, кроссовки или сандалии.

Сам я, определенно, был выходцем из среднего класса. Мой дебют, выведший меня в мир через порог Белого дома, может прозвучать впечатляюще, но он не сделал меня ни богатым, ни дал умения или навыков, которые я мог бы продать на рынке труда: спрос на спич-райтеров для президентов довольно ограничен. Я пришел в Стенфорд ради нового старта, следуя американской логике: если родная почва истощилась, собирай пожитки и уходи на Запад.

Нынче я обнаружил, что многие из моих однокурсников именно так и поступили.

– Я просто понял, что не желаю потратить свою жизнь бухгалтером, – сказал мне студент из бруклинского гетто. – Я видел ребят, работавших на переднем крае, заключавших колоссальные сделки, пока я корпел над цифрами. И я сказал себе: "Эй, я ничуть не хуже. Но прямо сейчас моя жизнь катится по проторенной колее. Мне надо выбираться".

Высокая брюнетка, бывшая актриса, выросшая на Среднем Западе, окончила университет Индианы по классу актерского мастерства, потом потратила пять лет в Нью-Йорке, пытаясь пробиться. "Уже стало тошнить от этого. То импресарио говорят, что ты слишком толстая, то слишком худая, или что тебе надо волосы перекрасить или носить цветные линзы. Самой лучшей работой у меня были ангажементы солисткой на круизы. Платили неплохо и как только агентства тебя хорошо узнают, можно работать целыми зимами. Но потратить жизнь, распевая перед вдовами? Черта с два".

Даже те, кто попал в Стенфорд ради карьерного роста, надеялись, что эта бизнес-школа даст им шанс начать нечто новое. "Я два года проработал аналитиком в Голдмане, – сказал мне один инвестиционный банкир. – После этого от тебя просто-таки ожидается, что ты отправишься учиться в бизнес-школу и затем опять вернешься в Голдман. Но что мне на самом деле хочется, так это заняться настоящим предпринимательством, может даже, открыть свой бизнес".

Американизм всей этой сцены во внутреннем дворике казался ее лейтмотивом, по крайней мере, для кандидата в МБА, который только что потратил несколько лет на сочинение президентских выступлений. Сюда пришли люди, собиравшиеся что-то из себя сделать. Даже студенты-иностранцы, типа Конора, казалось, тоже были одержимы духом американских первопроходцев: "это в моих силах". "Настало время идти вперед, – говорил Конор. – Я сюда пришел ради нового старта". Происхождение, статус, прошлая жизнь – ничего из этого не играло роли. В бизнес-школе мы собирались переделать самих себя.

Так как у Джо и Филиппа уже имелись планы на ужин, тем вечером я остался один в нашем доме и хотя несколькими часами ранее испытывал радостную приподнятость, сейчас, в сумерках, в ожидании своего первого дня учебы, я ощущал себя подавленно. Я налил бокал вина и забрался в горячую ванну, которая – после того, как Джо отыскал рычажки и краники – была уже попрохладней. Мотор рычал, вода кипела пузырями, а я размышлял над своим положением.

Утром мне предстоит удариться лбом об «ядро». Имелся в виду основной курс учебной программы, тринадцать предметов, по которым каждый кандидат на стенфордский МБА должен получить либо проходной балл, либо оказаться отчисленным. Поскольку студенты-первокурсники должны были осваивать по пять предметов в семестре, коих насчитывалось общим число три, каждый по десять недель, мы все предвкушали возможность выбора двух факультативных предметов в весенний семестр. Но первые тринадцать – «ядро» – диктовались сверху.

Ядро страшило меня точно так же, как это в свое время сделало дифференциальное исчисление. Я был уверен, что материал окажется слишком математическим и будет читаться слишком быстро. И я не находил никакого утешения в словах тех, кто уже прошли этот курс. "Это как военлагерь для новобранцев, – говорил Стивен. – Понимаешь, да? Базовая подготовка. По-пластунски в грязи". Во время ориентации один из замдеканов сострил, что это "все равно как пытаться пить из пожарного брандспойта".

Завтра мне предстоит впервые встретиться с тремя «ядреными» предметами, которые нам будут читать каждую неделю по вторникам и четвергам: "Принятие решений в условиях неопределенности", "Компьютерное моделирование и оптимизация" и «Микроэкономика». Среда, по идее, будет свободной, но так как сегодня, в понедельник, уже состоялась ориентация, то послезавтра – а потом еженедельно по понедельникам и пятницам – у меня будут "Финансово-бухгалтерский учет" и "Организационная бихейвиористика".

Названия предметов мне ничего не говорили. Учась в Англии на MA, а не на МБА, вспомнилось мне, я мог встретиться с курсом, именуемым "Последние романы Джейн Остин". Эта цепочка слов вполне надежно давала понять, что речь идет про романы, созданные писательницей по имени Джейн Остин в последние годы ее жизни. Но вот "Принятие решений в условиях неопределенности"? Да это вообще о чем? Единственным образом, навеиваемым этими словами, было высказывание Монти Холла в "Let's Make a Deal": "Тебе нужна дверь номер один, дверь номер два или просто то, что в этом конверте?" Компьютерное моделирование? Никаких ассоциаций в принципе. Словом, через двенадцать часов я начну курс обучения, который сейчас представлялся сплошным белым пятном.

Вообще-то я знал, что Стенфорд сидит на двух стульях, сиречь базовых формах преподавания: метод практикумов и метод лекций, у каждого из которых был свой поборник из числа хорошо известных вузов. В Гарвардской бизнес-школе обучение шло в основном методом практикумов. Студенты знакомились с историей той или иной бизнес-проблемы, зачастую очень длинной и чрезмерно детализированной, после чего обсуждали ее на семинарах, пытаясь извлечь из нее основополагающие принципы и применить их на практике. В Чикагском университете основное внимание уделяли противоположному методу лекций и учебников. Стенфорд пользовался и тем и другим. Тексты, заданные для моего первого занятия по "Принятию решений", например, включали в себя как краткое описание случая из бизнес-практики, так и главу из учебника.

О каком бы методе ни шла речь, преподаватель в Стенфорде обладал абсолютной властью, особенно правом на опрос аудитории, школярский эквивалент праву подвергнуть ракетно-ядерному удару беззащитное население. Опрос по сути дела означал, что профессор может вызвать любого студента, в любой момент, независимо от того, поднял ли тот студент руку. В типичном случае опрос проводился в начале занятия, когда профессор мог заставить студента кратко охарактеризовать задачу практикума или, с другой стороны, обрисовать основные моменты текста из учебника. Затем преподаватель продолжал поднимать людей, предлагая им либо поправить ошибки предыдущего оратора или же дополнить его ответ. Как только студента вызовут, у него остается только две возможности: или он найдет в себе силы членораздельно изложить материал, или нет.

Я, конечно же, знал, что окажусь не в состоянии это проделать.

Еще тогда я понимал, что мало кто меня стал бы жалеть. Меня, сидящего в горячей ванне и попивающего "Напа Вэлли" под звездами. Ну и ладно. Я и так уже вполне проникся к себе жалостью.