Текст книги "Каста Огня (ЛП)"

Автор книги: Питер Фехервари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

При виде жрецов-шестеренок Джойсу всегда становилось неуютно. Из-за этих странных машинных частей и непонятных железных лиц среди них не встречалось двоих одинаковых, но все они были страшны как смертный грех, даже те, что служили в полку. Арканцы называли своих жрецов-шестеренок «профессорами», потому что так этих парней именовали до того, как Империум явился на Провидение, но легче от этого не становилось. Лицо профессора Мордехая выглядело так, словно в него въехала паровая машина и застряла на половине, но с профессором Чейни дело обстояло даже хуже. Под капюшоном у него ничего не было, кроме ветряной мельницы из зеркал, которые отражали твою физиономию прямо в тебя, в тысяче разных форм и размеров, и все стеклышки вертелись и кружились, будто серебряный смерч. От обоих у Оди мурашки бежали по коже, но, раз они назывались жрецами, то бишь священниками, то, очевидно, были хорошими парнями. Правда, в этой части Имперского Евангелия юноша ещё не разобрался…

– Почему мы называем их священниками? – вслух спросил Джойс. – Профессоров, я имею в виду. Как получилось, что они тоже священники?

Все пассажиры вонючей, прыгающей на волнах лодки посмотрели на Оди так, словно новичок ошизел от змеиного укуса. Юноша вспомнил, что братья не так часто думали о Евангелии, как он, и это было довольно грустно, а ещё, наверное, плохо.

– Я только одну вещь хочу знать насчет этих свиней шестеренчатых – зачем они забрали Клета, – произнес Дикс, вытирая блевотину с бедер. У него был одурелый взгляд, но явно не из-за беспорядка в кишках. Новобранец решил, что Джейкоб, видно, скучает по другу, и понял – он сам чувствовал бы то же самое, если бы жрецы-шестеренки забрали дядю-сержанта Калхуна, а не брата Модина. В крови у Клетуса нашлось что-то нехорошее, и жрецы сказали, что его нужно «прибить» от джунглевой заразы. Они обещали потом вернуть бойца обратно, но, по правде говоря, никто им не поверил, а брат Модин очень здорово перепугался. Поначалу Оди думал, что Клетус даже полезет в драку, но тут он снял огнемет, попросил «отдать её в хорошие руки» и подчинился приказу. После этого жрецы-шестеренки куда-то увели его и ещё пару ребят из 2-й роты.

– Ну почему они выбрали именно Клета? – снова заныл Дикс.

– Может, у этих морячков свежатинка заканчивалась, – поддразнил разведчик. – А на старом добром Клете мясца много…

– Заткни хлебало, полукровка, – ощерился Джейкоб, но тут лодка резко вздыбилась, и он скрючился в очередном приступе выворачивающей кишки рвоты. Туми, снова привалившись к Жуку, с бульканьем простонал, и из его разбитого рта потекла кровь.

– Без обид, но я вот что скажу… – Клэйборн оттолкнул снайпера. – Если ты не захочешь положить зубы на полку, то сможешь сожрать и кое-что похуже Клета Модина.

– Прекратить разговорчики, черви! – рявкнул Калхун, но без сердца. Джойс никогда не видел сержанта настолько усталым, но, с другой стороны, он вообще никогда не видел, чтобы сержант уставал. Уиллис Калхун, ссутулившись, сидел на металлическом сиденье и держал на коленях огнемет Модина, словно потерявшегося пса. Дядя-сержант выглядел старым.

Хотя Оди был всего лишь новичком в зеленом кепи, и первый раз оказался в настоящей переделке, он не сомневался, что войны обычно происходят иначе. Впрочем, юноша сомневался насчет многого другого – например, почему конфедераты оказались на этой лодке и куда их везут. После того, как жрецы-шестеренки закончили проверки, всё начало происходить очень быстро. Моряки в красном повели арканцев к лодкам, которые висели по бортам линкора, будто огромные железные ящики, и загнали в одну из них пятьдесят парней – считая Джойса, – словно какую-то скотину. Пока все не зашли внутрь, одна из стенок была опущена наподобие сходней, а потом захлопнулась, прямо как западня.

В лодке ждал моряк, сидевший впереди, в маленькой закрытой кабине, в то время как арканцы мокли под дождем. Рулевой повернулся и поприветствовал конфедератов улыбкой, как у голодной земляной акулы, но на лбу у него была выжжена аквила, поэтому Оди решил, что это хороший человек. Голосом, похожим на скрип разбитого стекла, моряк приказал им сесть прямо и держаться за страховочный поручень, а также плотно сжать челюсти, чтобы не прикусить язык. Произнеся это, рулевой расхохотался, будто рассказал величайшую шутку в истории, и Джойс решил, что он всё-таки не очень хороший человек.

Вместе с остальными на борт поднялся один из «Парокровных зуавов», лязгая по палубе, словно заводной бог. Рыцарь оказался слишком крупным для сидений и слишком гордым, чтобы прислушаться хоть к одному слову грязного моряка, поэтому он просто стоял в проходе и шикарно выглядел. Оди сомневался, что «Парокровные» подобающе благочестивы, но выглядели они весьма могучими, и юноша радовался, что такой рыцарь отправится с ними.

А потом матрос потянул рычаг, направив лодку кормой вниз в свободном падении. Кишки Джойса попросились наружу через рот, а задница оторвалась от сиденья. Парень, испуганный до полусмерти, схватился за поручень и усадил себя обратно, спасаясь от гибели. Как раз в этот момент между рядов пролетел совершенно беспомощный зуав и задел голову Туми железной ногой – просто чудо, что начисто не оторвал! На самого рыцаря, впрочем, чудес уже не хватило. Когда зуав проносился мимо, Оди увидел через забрало его глаза, расширившиеся больше от удивления, чем от страха. А потом рыцарь исчез, перевалившись через корму, будто птица из металлолома. Мгновение спустя позади лодки раздался всплеск, но никто не попытался что-нибудь сделать. Даже зеленый новобранец вроде Джойса понимал, что железный человек камнем пошел ко дну океана. Как-то отозвался на случившееся только рулевой, который истерически захихикал, словно грандиозно разыграл новичков.

Да уж, ничего вокруг больше не имело смысла.

Болтаясь в залитой блевотиной лодке посреди моря нечистот, юноша вспомнил глаза рыцаря и спросил себя, все ли люди так выглядят перед смертью. От этой мысли Оди стало не по себе, и он решил, что лучше помолиться. Он молился за душу павшего рыцаря, который погиб без чести и славы. Он молился за бедного брата Туми, который выглядел по-настоящему скверно, и за брата Модина, который выглядел очень испуганно, когда жрецы-шестеренки уводили его. Но сильнее всего Джойс молился, чтобы его служба Богу-Императору стала намного более славной, чем сейчас.

И в какой-то момент юноше показалось, что Бог-Император ответил.

Глава третья

Имперская военно-морская база «Антигона», Саргаасово море

Я уже больше месяца нахожусь на этой скрипучей, раскорячившейся над океаном базе, лечусь и жду решения верховного комиссара Ломакс. Она всегда меня недолюбливала, и сомневаюсь, что несанкционированная отлучка в глухомань сильно улучшила её мнение обо мне. Ломакс потребует ответов, но с чего я начну? Как смогу объяснить, почему оказался у этих верзантских дезертиров, если сам этого не понимаю? Как заставлю её поверить, что шел по следу Прихода Зимы, если сам не уверен в этом? Возможно, верховный комиссар прикажет расстрелять меня. Или, что более вероятно, сама приведет приговор в исполнение.

Однако же, мне установили новый глаз и новую руку, так что вряд ли Ломакс думает о смертной казни. Я сказал «новые»? По правде, оба имплантата достаточно древние, несомненно, их вытаскивали уже не из одного трупа. Ладонь – это потускневшая металлическая перчатка, которая скрипит всякий раз, когда шевелишь пальцами, и заклинивает, если её не смазывать, но оптика ещё хуже. Кажется, что в глазницу воткнули железный шип – пустотелый железный шип со злобной осой внутри. Мне было бы на это наплевать, если бы глаз работал как следует, но порой изображение мерцает или вспыхивает, а иногда я вижу мир через пургу помех или разбитым на кусочки грубой мозаики. И порой мне видятся вещи, которых вообще нет в реальности. Впрочем, это и к лучшему, поскольку так я научился распознавать настоящих призраков.

Возьмем, к примеру, Ниманда. Когда я лежал в лазарете, комиссар бессменно стоял в ногах моей койки, невидимый для медиков и санитаров, но бойцы с самыми тяжелыми ранениями время от времени замечали его. Несколько дней назад сюда вкатили человека, который походил на груду сырого мяса, и я увидел, что он с малодушным ужасом смотрит на моего выходца с того света. Несомненно, умирающий подумал, что тень явилась за его душой, ведь он же не знал, что для Ниманда важен только я один.

Детлеф Ниманд – последний из трех моих призраков, но ненавидит меня глубже других. Он всегда был хладнокровным ублюдком, из тех людей, что служат Комиссариату одной лишь злобой. Когда-то я верил, что дисциплинарные офицеры – примеры для подражания в Империуме, неустрашимые пред лицом смерти и верные до невозможности. В ином случае, как же нам доверили бы власть над жизнью и смертью наших подопечных?

«Мы должны быть лучшими из лучших, Айверсон», – часто говорил мой наставник Бирс, хорошо зная, что немногие комиссары таковы. Но даже при этом Ниманд находился в числе худших из худших. Его прикрепили ко мне во время моей первой вылазки в Трясину, и, хотя тогда Детлеф был ещё кадетом, я разглядел в нем тьму, скрытую за светлыми, бесцветными глазами. Ниманд болезненно гордился шестью казнями, которые уже совершил, и при каждом удобном случае пичкал меня подробностями. Я возненавидел кадета с самого начала, и не понимал, почему он с таким благоговением относится ко мне, прослужившему двадцать лет ветерану с жалкими десятью расстрелами на счету. Когда Детлеф наконец-то заслужил ярко-красный кушак и отбыл, получив персональное назначение, с моей души будто бы сняли груз.

В следующий раз мы встретились уже как равные: комиссары, присоединенные к 12-му полку Галантайских Гхурков, который нес службу в кишевших крутами речных долинах Долорозы Пурпурной. К тому времени Ниманд совершил почти две сотни казней; он отбирал жизнь у своих подопечных за мельчайшие дисциплинарные проступки.

«Айверсон, ты слишком много думаешь, – словно повторяя старые упреки Бирса, ворчал Детлеф каждый раз, когда я выступал против его решений. – Мы с тобой орудия воли Бога-Императора, освобожденные от сомнений и страстей, что порабощают меньших людей. Сомнение – вот наше единственное преступление!»

Эта показушная безучастность никогда не вводила меня в заблуждение. Я видел, как сильно Ниманд наслаждается убийствами, и поэтому бросил его на поживу крутам. Как это случилось? Мы заблудились глубоко в Трясине, Детлеф получил тяжелую рану – сплошная пуля вспорола живот. Он молил вынести его на себе или избавить от страданий. Вместо этого я отстрелил Ниманду обе руки, чтобы комиссар не смог покончить с собой. Помню, как уходил прочь, а он упрашивал и проклинал меня, а потом начал кричать, когда ксеносы отыскали его. Знаешь, круты – это особенно мерзкие прихлебатели синекожих, птицеподобные хищники, которые обожают разрывать врагов на куски и поедать их плоть. Причем не обязательно в такой последовательности…

Я предполагал, что Детлеф обязательно вернется, но недооценивал пагубное влияние его тени. Так или иначе, но Ниманд проклял меня. После его возращения я начал все безогляднее прибегать к высшей мере наказания, за два года чуть ли не утроил количество расстрелов и совершенно об этом не задумывался. По правде, тогда я вообще почти ни о чем не думал – до ущелья Индиго и Номера 27, девушки с глазами святой.

После этого всё изменилось.

Из дневника Айверсона

– Но вам сюда нельзя! – бушевал молодой пилот десантного корабля, напряженно глядя на древний автопистолет в руке нарушителя. – Правила поведения на борту весьма недвусмысленно указывают…

– Сынок, если в мире и есть что недвусмысленное, так это пушка, которая направлена тебе в лицо, – возразил беловолосый безумец, ворвавшийся в кабину. – И ещё, может, Слово Императорово, но насчет него я уже не совсем уверен.

– К тому же, Хайме, он уже вошел, – апатично заметил второй пилот. – И, бьюсь об заклад, обратно уходить пока не собирается.

Полковник Катлер отвернулся от молодого человека в кресле первого пилота и посмотрел на его куда более пожилого коллегу, откинувшегося на спинку сиденья. Редеющие седые волосы летчика были собраны в унылый хвостик, из-за которого он смахивал на увядшего ловеласа. Коричневато-красную кожу лица прорезали глубокие морщины, а мешки под глазами отвисали так же безвольно, как и раздутое брюхо. Энсор прикинул, что мужику хорошо за шестьдесят, и выглядел он на все прожитые годы.

– Как ваше имя, сэр? – спросил полковник, не сумев разобрать надпись на мятом комбинезоне.

– Стало быть, Ортега, сеньор, – второй пилот говорил с почти театральными нотками, голосом человека, который наслаждался беседой ради беседы. – Гвидо Гонсало Ортега, пилот третьего класса с перспективой понижения, 33-й Верзантский «Небесные тени», приданный славному 6-му полку «Буря» в служении его святейшеству, почитаемому Водному Дракону Агилье де Каравахаль, да благословляют вечно его праведные кости эту заразную яму со змеями.

– Это ересь, Ортега! – скрипучим голосом запротестовал его товарищ. – Водный Дракон трудится в Трясине на благо Императора, очищая дикарей и изгоняя ксеносов.

– Водный Дракон несколько лет назад захлебнулся в собственной крови и блевотине, парень, – в тоне Гвидо появилась нежданная горечь. – И то же самое случилось с каждым из несчастных придурков, которых он затащил с собой в Трясину. Нет, Хайме, «Небесные тени» – всё, что осталось от 6-го полка.

– Обращайтесь ко мне по уставу, второй пилот Ортега!

– Сынок, ты бы просто управлял кораблем и не мешал старшим разговаривать, – вмешался Катлер, махнув пистолетом в сторону Хайме.

Продолжая негодовать, тот повернулся к приборной панели и выругался, увидев мигающий красный огонек, сигнал, что в двигателе забился ещё один фильтр. Десантное судно погрузилось в миазмы «Удушливой зоны», или попросту «Удавки», жалкой пародии Федры на облачный слой. Грязная работа – летать в плотном скоплении мелких парящих грибков, но спускаться ниже уровня смога было куда опаснее. Флот уже потерял множество птичек в результате атак вражеских «небесных снайперов», высотных дронов, оснащенных смертоносными рельсовыми пушками.

Опытными пальцами пилот переключил несколько рычажков, промывая фильтр. Мигнув, красный огонек погас, и Хайме Эрнандес Гарридо облегченно выдохнул. Следить за фильтрами входило в обязанности Ортеги, но последнее время этому придурку ничего нельзя было доверить. Хайме много раз докладывал о его расхлябанности, но в Небесном корпусе осталось так мало летчиков, что второй пилот отделался понижением в ранге.

Что было намного важнее, рапорт принес Эрнандесу значок Небесного Дозора, награду, которую получали только бойцы, проявившие безукоризненную верность. Хайме с гордостью носил серебряный крылатый глаз на лацкане, наслаждаясь видимым отвращением Гвидо. К сожалению, старый козел нанес ответный удар, прибегнув к химическому оружию в виде непрерывно испускаемых газов. В результате боевых действий кабина превратилась в отравленную территорию, соперничающую по ядовитости с наружным смогом.

Если Хайме немного повезет, то везение Ортеги скоро закончится, и на место второго пилота назначат кого-то более молодого и искренне верующего. Дряхлому старичью не место на святой войне.

Металлическая сходня с грохотом обрушилась на берег, и капитан 4-й роты Эмброуз Темплтон, пошатываясь, выбрался из лодки. Все ещё не отойдя от морской круговерти, он стоял на рампе и моргал, пытаясь разобраться в хаосе, творившемся на берегу. Искал подходящие слова…

Слепой и связанный, с сердцем разбитым, безглазо танцую симфонию скорби.

Эти слова Темплтон записал окровавленными руками на полях смерти у Ефсиманских Водопадов, лихорадочно заполняя неразборчивыми каракулями записную книжку. Капитан переносил ужас на страницы, чтобы тот не поглотил его рассудок. Под своим расфуфыренным мундиром Эмброуз был обычным пожилым человеком, лысеющим и с землистым лицом, но под этой серостью вечно бунтовали беспокойные слова. До восстаний на Провидении Темплтон усердно изучал историю военного искусства, перебирал стратегии прошлого, чтобы дополнить ими тактики будущего. Привычка к дисциплине сослужила ему хорошую службу во время конфликта, и ученый стал хорошим офицером, а хороший офицер со временем стал неплохим поэтом. После Ефсимании капитан увидел в материальных потерях на войне материал для своего эпического труда, «Гимна воронью».

Хищные падальщики кружат крикливо, бездну потерь людских созерцая…

Лейтенант Тон споткнулся, выходя из лодки, поскользнулся и толкнул Эмброуза так, что оба конфедерата рухнули на полосу прилива. Вытянув руки перед собой, капитан почувствовал, как они погружаются во что-то мягкое и непрочное. Странный объект лопнул, разбрызгивая во все стороны зловонную жидкость. Задыхаясь и отплевываясь, Темплтон обнаружил, что стоит над мясистым скоплением грибков, с виду напоминающим грубую пародию на человека. А затем арканец увидел тусклые глаза, которые смотрели на него с раздутого фиолетового лица… Челюсти, раздвинутые проросшим изнутри корявым грибом с широкой шляпкой… Поблескивающие именные жетоны, вросшие в распухшую шею. Каким-то маленьким чудом Эмброуз не потерял очки и даже смог разобрать фамилию грибковой колонии: «Фалмер, К.А., капрал». Недоуменно сощурившись, он попытался осознать положение, замер в поисках метафоры…

…Словно горькие цветы пограничья, в смерти они разрастутся, и плоды их поглотят тех, кто задержится у порога…

Мгновение спустя кожа Фалмера задрожала, пошла рябью, и что-то принялось щипать Темплтона за ладони, остававшиеся внутри грудной клетки капрала. Рядом завопил Тон, так, что Эмброуз почувствовал отголосок этого звука, растущий в нем самом. Капитан понял, что, если выпустить крик на волю, он будет длиться вечно, поэтому попытался заглушить эхо новыми…

…словами, что поймают, и похоронят, и отвергнут все грехи…

– Вставай, товарищ капитан Наживка! – гортанно рявкнул кто-то с тем же акцентом, что и моряки на линкоре. Летийцы, вспомнил начинающий паниковать Темплтон.

Говоривший схватил арканца за воротник и вздернул на ноги; ладони капитана вырвались из трупа вместе со струей ихора, забрызгавшего ему очки. Эмброуз попытался вытереть слизь, но незнакомец ударил офицера по рукам и тут же принялся усердно очищать его одежду. Через жидкую пелену на стеклах Темплтон видел, как с рукавов осыпаются десятки паразитов размером с монету. Эти создания, состоявшие из одних только панцирей, клешней и шипастых отростков, напоминали помесь краба с медузой. Некоторые упрямо цеплялись за кожу капитана, пытаясь вгрызться в плоть, но его спаситель оторвал гадов с эффективностью, явно приобретенной на практике.

– Мертвые, они полны шкрабов, – грубо хохотнул летиец. – Почти всегда только кусают, но нехорошо кровоточить в дохлом мясе!

На заднем плане в это время звучали проклятия бойцов Темплтона, высаживавшихся на берег. Лейтенант Тон по-прежнему кричал, словно помешанный, а сержант Бреннан орал, чтобы тот стоял смирно. Вокс-оператор Лабин молился в ритме стаккато, не делая пауз на вдохи. Кроме знакомых голосов, Эмброуз слышал отдаленные крики и вопли, которые перемежались лязганьем «Парокровных» и неприятными, пронзительными свистками командиров.

– Готово есть, – объявил незнакомец. – Добро пожаловать в Пролом Долорозы, товарищ капитан Наживка.

Вытерев слизь с очков, Темплтон уставился на своего спасителя и мысленно простонал. Очередной чертов комиссар! Да планета ими просто кишит!

Под целым калейдоскопом шрамов и нарывов скрывалось лицо человека, слишком молодого для роли политофицера, но парень носил черный плащ и фуражку с высоким козырьком. Несмотря на потрепанность униформы, ошибки быть не могло. Как и комиссары на линкоре, юноша вплел колючую проволоку в синюю тесьму головного убора и эполеты плаща, украсив символы веры обещанием боли. На лацкане, рядом с традиционной имперской аквилой, обнаружился необычный серебряный значок: ромбовидный глаз, окаймленный угловатыми крыльями. Эмброуз никогда не видел ничего подобного, но у каждого полка были свои обычаи, и бараний череп 19-го, наверное, показался комиссару таким же непривычным.

– Я – кадет-комиссар Земён Рудык из летийского корпуса мореходов, – объявил юноша, сопровождая слова яростными жестами. Медный свисток, свисавший с фуражки, подпрыгивал в такт его движениям.

Прежде чем капитан успел ответить, к нему, пошатываясь, приблизился Тон и умоляюще вцепился в мундир. Лейтенант продолжал вопить, и Темплтон, мельком увидев блеск его глаз из-под шевелящегося хитинового покрова, к ужасу своему осознал, что несчастный целиком покрыт «шкрабами». Арканец инстинктивно потянулся к подчиненному, пытаясь помочь, но Рудык оттолкнул Эмброуза и с размаху ударил Тона ногой. Злосчастный офицер, плоть которого продолжали терзать ползучие паразиты, рухнул на песок. Мгновением позже рявкнул автопистолет комиссара, и крики прекратились.

– Было очень поздно для него, да? – Земён улыбнулся Темплтону, обнажив почерневшие, заостренные напильником зубы. – А Император, Он обвиняет.

Капитан узнал фразу, услышанную на летийском линкоре. Тот дикарь-исповедник произнес эти же самые слова после того, как убил несчастного Элиаса Уайта. Сердце Темплтона по-прежнему сжигала боль, рожденная несправедливостью, но встречные обвинения могли подождать. Там, на корабле, капитуляция была единственным выходом. В кризисной ситуации оказался весь полк, но только Эмброуз полностью осознал глубину безумия исповедника и угрозы, нависшей над конфедератами. Как пуритане Адского Огня на родине арканцев, летийцы превратили острый, очищающий клинок Имперского Евангелия в нечто искаженное. С подобными людьми невозможно было договориться.

Темплтон вновь возблагодарил Провидение за то, что ему удалось предупредить полковника по воксу во время морского перехода. Неизвестно, как поступит Катлер в таком положении, но, по крайней мере, он высадится на Федру, зная о случившемся. Впрочем, Эмброуз чувствовал, что как-то подготовиться к этому миру невозможно – в нем таилась болезненность, куда менее явная, чем вонь и паразиты. Это было внутреннее беспокойство, от которого могла сгнить сама человеческая душа. Но планета давала и вдохновение; оглядывая неприкрытое кладбище в полосе прибоя, капитан чувствовал, как его дух распаляют образы, подходящие для «Гимна воронью», неоконченной темной саги. Там, где заканчивался океан нечистот, начиналось море разложения, и берег захлебывался в волнах смерти. Повсюду валялись трупы…

…слоями осадочных отложений порчи, выбеленные скелеты первой волны, погребенные под зацветшим гноем последней…

– Товарищ капитан Наживка! – рявкнул на Темплтона комиссар, принявший благоговение арканца за страх. – Император, Он требует отваги!

Эмброуз повернулся к Рудыку, и толстые стекла очков усилили блеск восхищения в глазах поэта.

– А иначе Император обвиняет?

– Так есть, да, – согласился Земён. – Теперь тащи своих новичков с берега, пока шкрабы не съели всех!

Дружески хлопнув Темплтона по плечу, комиссар резко поднес свисток к губам.

Услышав очередной громкий и пронзительный свист, сержант Калхун заорал на отделение, требуя шевелить задницами. По берегу рыскали не меньше трех змеями покусанных комиссаров, которые набрасывались на высаживавшихся из лодок бойцов, орали и матерились на укачавшихся арканцев. На глазах Уиллиса уже застрелили офицера и двух серобоких, но будь он проклят, если отдаст этим кровожадным типам в черных плащах одного из своих. Мимо командира протопал Бун, несший на широких плечах Корта Туми. Взглянув на окровавленный скальп изуродованного солдата, Калхун злобно выругался: весьма хреново терять снайпера ещё до того, как начали свистеть пули.

– Дела идут все лучше и лучше, а, серж? – крикнул на бегу Жук, проворно лавируя между трупами.

Уиллис покачал головой, осознавая положение. Пляж выглядел, как раздолбанная адская дыра, но всё, натурально, могло быть гораздо хуже. Похоже, 19-й явился подбирать остатки чего-то действительно скверного, уже после того, как боевые действия продвинулись вглубь суши. Береговую линию уже захватили, ценой жизни людей, трупы которых сейчас виднелись повсюду в полосе прибоя. Невозможно было понять, сколько времени на это ушло, и сколько волн атакующих полегло здесь. Возможно, пляж раз за разом отвоевывали и теряли на протяжении десятилетий этой долгой войны.

Последняя мрачная мысль заставила Калхуна снова вспомнить о юноше. Почему он поддался на уговоры Мод и взял с собой молодого Джойса? И где вообще этот парень?

Все уже высадились с лодок и неслись к далекой границе джунглей, но Уиллис не видел, чтобы «зеленое кепи» пробегал мимо него. Сержант упрямо отказывался признавать родство с Оди – как бы ни клялась Мод, он не был уверен, что парень его. Будь юнец настоящим Калхуном, не стал бы настолько двинутым на вере.

Но, несмотря на это, Уиллис невольно почувствовал облегчение при виде Джойса, выходящего из лодки. Парень остановился на рампе, глядя на берег отсутствующим взглядом.

– Что, во имя Семи Преисподних, ты там делал, зеленый? – взревел Калхун.

Оставаясь где-то вдалеке, Оди посмотрел на сержанта, и выражение лица юноши показалось Уиллису почти коварным. Секундой позже новичок спрыгнул на берег и четко отсалютовал.

– Просто проверял кое-что, сержант Калхун, сэр.

Уиллис собирался задать ему ещё парочку вопросов, но тут Дикс начал орать.

– Похоже, брат Джейкоб нуждается в спасении, сэр, – Джойс указал в сторону берега, и Калхун скорчил гримасу. Да уж, черт подери, брат Дикс натурально нуждался в спасении! Поджарый пустошник отчаянно пытался вырвать ногу из цепких останков, в которые вступил ненароком. Матерясь, сержант подошел к идиоту и вытащил его из гнилой трясины.

– А ну соберись, серобокий! – зарычал Калхун. – Я не собираюсь вытаскивать твои гроксячьи лапы из каждого мешка с дохлым мясом на этом берегу!

– Эт’ неправильно, серж! – захныкал Джейкоб. – Эт’ неправильно, оставлять их тут валяться, как мусор. Тыщи их пошли на жратву для грибов, и для личинок, будто мясные конфетки и… – слова вылетали из солдата безумным потоком, и Уиллис понял, что парень несется к самому краю.

– Я сейчас тебя им скормлю, если не захлопнешься! – Калхун влепил Диксу оплеуху. Смачную. Серобокий тупо уставился на него, и сержант врезал Джейкобу ещё раз, после чего поймал, не позволив упасть. – Это понятно, рядовой Дикс?

Джейкоб неуверенно кивнул, по-прежнему всхлипывая. Фыркнув, Калхун сунул было ему в руки огнемет Модина, но пустошник отскочил в сторону, как будто ему протянули ядовитую змею.

– Клетус хотел бы, чтобы оружие досталось тебе, – холодно произнес Уиллис. – А ты оскорбляешь его отказом, рядовой?

– Не-не, серж, вы не так всё поняли, – Дикс умоляюще смотрел на командира. – Клет, он же реально скоро вернется, как парни-шестеренки обещали. Я не стану трогать его девочку!

– Её возьму я, сержант, – сказал Джойс, заставив Калхуна вздрогнуть. Уиллис не заметил, как парень подошел к нему. – На обучении я немного тренировался с огнеметами, и говорили, что у меня настоящий дар к этому делу. А дома мне всегда нравилось смотреть на священные сожжения – в пламени есть чистота, которую не найти в болте или пуле.

Во взгляд Оди вернулась прежняя безмятежность, и Уиллис почему-то смутился.

– Ты вообще с нами, парень? – грубо спросил Калхун, чувствуя себя не в своей тарелке.

– Я в полном порядке, сержант, – Джойс потянулся за огнеметом, и командир машинально отдал парню оружие. Закинув на плечо громоздкий бак с топливом, зеленый новичок радостно улыбнулся. – И с леди Адское Пламя тоже всё будет в порядке.

Пока капитан Джон Мильтон Мэйхен размашисто шагал по пляжу, поршни его колоссального «Громового» доспеха ревели и хрипели от жара. Механизированная броня была своенравным старым чудищем, но рыцарь знал, что она никогда его не подведет. Как и в самом Джоне, в ней было слишком много желчи и ненависти, чтобы просто лечь и подохнуть. Слишком много воинственного пыла!

По бокам Мэйхена шагали, поддерживая темп, Прентисс и Уэйд. В своих меньших по размеру «Штормовых» доспехах они перепрыгивали трупы, тогда как Джон шагал прямо по мертвецам, давя их в кашу железными ступнями. Связи с Гледхиллом и Эшем не было, но все остальные зуавы отметились по внутреннему воксу брони. Воины, разбросанные по берегу, поддерживали арканскую пехоту, словно твердые вставки в ковре мягкой плоти. Его железные рыцари!

Капитан обогнул почерневший остов танка, приметив зияющую кумулятивную воронку в корпусе. Это была всего лишь одна из множества подбитых боевых машин, усыпавших берег; Джон насчитал десятки «Химер» и «Адских гончих», даже пару единиц более тяжелых типов бронетехники, неизвестных арканцу. Все они, превращенные в металлолом, безмолвно подтверждали мощь вражеских снарядов. О природе самих охотников на танки Мэйхен знать не мог, но понимал, что даже скользящее попадание из их загадочных орудий мгновенно уничтожит «Громовой» доспех. От этой мысли капитану стало не по себе, и он внезапно почувствовал себя уязвимым на открытом коралловом пляже. Джон Мильтон не боялся смерти, но не собирался погибать так глупо!

Наконец, Мэйхен увидел джунгли, нависшие над коралловыми дюнами. Переплетенная стена растений выглядела так, словно её подняли со дна морского и оставили гнить под солнцем. Всюду, куда ни посмотри, торчали стебли, и побеги, и какие-то вздутия, и завитки лоз, распухшие и мясистые, полные нечистой жизненной силы, которая вызывала в Джоне отвращение и желание сжигать, сжигать, сжигать. Капитан любовно коснулся спускового крючка огнемета…

И в тот же миг из-за дюн взмыл воющий поток огня, испепеливший скопление деревьев, словно раковую опухоль. Мгновением позже к нему присоединился второй, затем ещё один и ещё, пока пламя не слилось в единую очистительную волну, которая прокатилась по джунглям. Казалось, что сам Император прислушался к желанию Мэйхена о сожжении.

Удивленный капитан взобрался на гребень последней дюны и увидел имперскую базу. Летийцы весьма бегло проинструктировали конфедератов на линкоре, но упомянули Пролом Долорозы. Это был единственный опорный пункт Империума в южном архипелаге, скверно организованный лагерь, в котором собрались остатки нескольких разгромленных полков. Джон насчитал внизу не меньше двадцати «Адских гончих», расставленных вдоль границы джунглей; окутанные паром орудия «Инферно» боевых машин как раз охлаждались. Среди огнеметных танков были разбросаны десятки «Химер» и пара «Леман Руссов Покорителей». Бронетехнику расставили почти случайно, некоторые машины даже не были направлены в сторону джунглей, и Мэйхен сердито нахмурился при виде такой безответственности.