Текст книги "Ограбление по-беларуски (СИ)"

Автор книги: Пилип Липень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

Глава 7. Как Лявон записался в библиотеку

Войдя внутрь библиотеки, Лявон остановился у входа и в восхищении озирался. Опасения оказались напрасными, внутри она была столь же хороша, как и издалека. Огромный холл освещался сквозь прозрачную крышу, лежащую на лёгких металлических конструкциях. Поддерживая стекло, они уходили вверх, меняли форму, переплетались и терялись в высоте. Всю эту сложную систему несли на себе два ряда глянцевых жёлтых колонн, идущих по обеим сторонам холла, а за колоннами располагались лестницы, ведущие выше, к ядру «реактора», как уже называл про себя библиотеку Лявон. У правой лестницы важно стоял пожилой усатый вахтёр в синем мундире и фуражке, он делал вид, что не обращает внимания на Лявона.

Насмотревшись на металлоконструкции, Лявон подошёл к вахтёру и сказал, что ищет Академию наук. Вахтёр подтвердил, что Академия наук теперь находится здесь и что Лявону нужно на пятый этаж, но пропустить его он просто так не может, сначала надо записаться в библиотеку. О позднем времени и конце рабочего дня он не сказал ничего. Запись производилась здесь же, на небольшом журнальном столике, и заняла несколько минут. Вахтёр внёс анкетные данные Лявона в большую тетрадку в клетку, с толстыми и желтоватыми от времени страницами, и выдал ему картонный пропуск, на котором значились имя, фамилия и порядковый номер Лявона. Вахтёр указал ему рукой на лестницу и поворот коридора, за которым нужно было сесть в лифт, и предупредил о сильном сквозняке.

«Старенький, вот и боится сквозняков», – рассеянно подумал Лявон, медленно поднимаясь по лестнице и озираясь по сторонам. Но сквозняк действительно оказался необычайно мощным – ещё подъезжая к пятому этажу на лифте, Лявон услышал порывистый шум, какой бывает от сильного ветра во время грозы. Когда дверь открылась, и он шагнул из лифта в коридор, воздушный поток сдул его волосы набок и заставил пошире расставить ноги. Коридор уходил по дуге вправо и влево и, видимо, охватывал кольцом ядро реактора. Лявон повернул направо, чтобы ветер дул в спину, а не в лицо.

Долго блуждать в поисках не пришлось, возле первой же двери, распахнутой настежь, Лявон прочёл надпись «Академия Наук». Академия наук выглядела скромно: небольшая комната с книжными стеллажами вдоль боковых стен, а напротив двери – широкое раскрытое окно и письменный стол, стоящий к нему боком. За столом, низко нагнувшись, сидел человек в очках и в светлой рубашке с короткими рукавами, он что-то ел ложкой из глубокой керамической миски. Появление Лявона он не заметил – к шуму ветра добавлялось громко включённое радио, поющее мужским голосом романсы.

– Добрый день! – поздоровался Лявон.

Академик не слышал и продолжал есть, не слишком быстро, но сосредоточенно. Судя по белому цвету, в миске было что-то молочное, суп или каша. Лявон сделал ещё несколько шагов вперёд и повторил приветствие. Человек вздрогнул и повернулся к нему. Он оказался значительно более молодым, чем ожидал Лявон, лет тридцати пяти, с хрупкими чертами лица и мягким взглядом сквозь тонкие прямоугольные очки.

– Вам что? – спросил он строго, одновременно накрывая миску большой тетрадью и доставая из заднего кармана брюк платок, чтобы утереть рот.

– Я… в общем-то, без особого дела. Хотел пообщаться с кем-нибудь из академиков, у меня много вопросов накопилось, – Лявону пришлось напрячь голос, чтобы его слова не погасли в сквозняке и романсах. – Извините, что я не вовремя, но вахтёр сказал мне, что можно…

– Можно-можно, отчего же нет! Вы не смущайтесь, я просто устроил себе небольшой перерыв на ужин, – человек приветливо улыбнулся, встал, обнаружив свой невысокий рост, и подошёл к нему, протягивая руку. – Меня зовут Пятрусь! Как вы сказали? Лявон? Очень приятно. Какие у вас вопросы? Вас министр сюда прислал?

– Нет, я сам пришёл, – Лявон, чувствуя себя глупо, смутился и втянул сопли, этот звук как раз пришёлся на паузу в романсе и прозвучал неожиданно громко. – Наверное, основной мой вопрос – существуют ли женщины на самом деле, и если да, то в чём их отличие от мужчин? То есть это уже два вопроса получается.

– Ах вот оно что! Простудились! – улыбка Пятруся из приветливой растянулась в совершенно счастливую. – Прекрасно! Вы – мой первый простуженный гость. Уникальное явление! Очень рад вам! Какая удача!

Лявон растерянно слушал восторги Пятруся, глядя на его тонкие тёмные волосы, трепетавшие на сквозняке. Его беспокоило сомнение – не следует ли ему тактично удалиться, позволив академику спокойно поесть.

– Здесь, знаете ли, так мало людей бывает, что постепенно не только забываешь правила вежливости, но даже теряешь навык простой разговорной речи. Министр уж давно обещал прислать мне человека для помощи в опытах, и всё никак. С вахтёра нашего что взять? Безответное существо… Очень рад вам! Давно ли хвораете? Неофиты, знаете ли, ново-простуженные, идут обычно у власти правду искать, а библиотекой или Академией наук никому и в голову не приходит поинтересоваться. А песни вы ещё не слушали? Нет?

Пятрусь говорил, подняв голову и внимательно заглядывая Лявону в глаза. Несколько секунд спустя он извинился, отвернулся и чихнул в платочек, тонко и смешно.

– Знаете ли, поддерживать простуду не так уж и просто. Вы заметили?

– Кстати, хотел ещё вас спросить, нельзя ли от простуды умереть? – взволнованно перебил Лявон, вспомнив о своих недавних страхах. – Если уж слишком её запустить? Как удержать её на грани необратимых процессов?

– Да что вы! – Пятрусь взмахнул руками и засмеялся. – Об этом можете не волноваться.

– Но ведь если…

– Давайте-ка присядем, – предложил Пятрусь. – Я вас постараюсь сейчас ввести в курс дела. Вот сюда садитесь.

Пятрусь вернулся на своё место за столом, а Лявона усадил напротив, как раз рядом с распахнутым окном. Из окна так сильно дуло, что у Лявона заслезились глаза, и ему пришлось отвернуться, даже не успев рассмотреть открывающийся вид. Он поставил локоть на подоконник и прикрыл лицо ладонью. «Белеет парус одинокий…» – грустный мужской голос начал следующий романс. Лявон заметил, что звук доносился из бордового пластмассового репродуктора, стоящего на одной из полок книжного шкафа, прямо за спиной у Пятруся.

– Пятрусь, можно сделать музыку потише? Я вас плохо слышу из-за неё, – попросил он, почти крича.

Пятрусь повернулся и дотронулся до ручки на репродукторе, уменьшив звук, но совсем ненамного. «Вот меломан», – подумал Лявон.

– Итак, о женщинах. Во-первых, – начал Пятрусь, – ваша догадка совершенно справедлива: никаких женщин в действительности не существует. Это не более чем симулякр, искусно и тонко продуманный, глубоко укоренённый в сознании людей.

– Симулякр?

– Проще говоря – выдумка. То, что детально и реалистично описано, но на самом деле не существует.

– Объявлять сложную проблему несуществующей – разве это не позорная капитуляция? – поморщился Лявон. – Задавшись целью, можно выбрать любой предмет и доказать, что он не существует. Мы проходили софизмы в университете, так что я в курсе. Но сейчас меня не интересуют теории, мне нужна реальность. И не говорите мне, что реальности нет! Я, например, на днях видел совершенно реальную женщину, могу и вас к ней свести, чтоб не сомневались. Похоже, я неправильно сформулировал свой вопрос. Попробую ещё раз: существует ли женщина как нечто в корне отличающееся от мужчин? Или «мужчина» и «женщина» – это только состояния человека, в которые можно произвольно переходить?

– Позвольте, Лявон, вы сказали, что видели женщину? Я не ослышался? – лицо Пятруся приняло внимательно-весёлое выражение, как будто Лявон собирался рассказать анекдот, а он не желал пропустить ни слова.

– Да, именно!

И Лявон, хмурясь от неподобающе радостного вида Пятруся, стал подробно описывать свой поход к старушке. Пятрусь слушал, живо поддакивая, кивая, и в увлечении двигая туда-сюда тарелку с молочным супом. Заметив это, Лявон прервался:

– Пятрусь, право же, покушайте! Хотите, я подожду снаружи, чтобы вас не смущать?

Пятрусь горячо запротестовал и убрал суп на книжную полку, к репродуктору. Репродуктор пел теперь песню более тихую, чем предыдущие, об острове со склонами в белоснежных анемонах. Лявон знал, что анемоны – это цветы, но никогда их не видел. Какие они? Мелкие и многочисленные? Или большие, нежные, растущие по-одному? Его клонило в сон, но Пятрусь внимательно смотрел на него, ожидая продолжения. Лявон собрался с силами и описал результаты обследования тела старушки.

– Браво! – воскликнул Пятрусь, когда Лявон замолчал. – Вы – прирождённый исследователь, Лявон! Впервые вижу такого человека! Знаете ли, уже давно я прошу руководство подыскать мне ассистента для проведения научных изысканий. Сам я не справляюсь и с десятой долей необходимых экспериментов, поле деятельности непосильно широкое для одного человека. И вот вы появляетесь сами! Какая удача!

Пятрусь встал и со счастьем на лице протянул Лявону обе руки. Лявон, не зная, как ему ответить, тоже встал, неуклюже двинув стулом, и протянул руки навстречу, болезненно чувствуя всю нелепость происходящего. Но Пятрусь никакой нелепости не замечал, он радушно сжал и встряхнул руки Лявона.

– Но видите ли, Лявон… Надеюсь, вы не слишком огорчитесь? Ваш эксперимент можно назвать удачным только в… эээ… психологическом смысле. Человек, которого вы нашли, не является настоящей женщиной. Вы же сказали, что разглядели его член, правильно? Вот! Член как раз и есть одно из самых несомненных внешних отличий, знаете ли. Вам попалась вовсе не бабушка, а дедушка, которому вздумалось поиграть в бабушку.

Лявон слушал, даже не удивляясь. То, что бабушка ненастоящая, внутренне чувство подсказывало ему с самого начала. Пятрусь опять повернулся, снял с полки над радио большой коричневый том и положил его на стол перед Лявоном. «Мужчина и женщина. Тайны пола», – прочёл Лявон и вопросительно взглянул на Пятруся.

– Да-да, полистайте! Я думаю, вам будет несложно понять, что представляет собой настоящая – если вообще можно так выразиться относительно симулякра – настоящая женщина. Мне в своё время это удалось без большого труда, хотя, конечно, многое стало неожиданностью. Видите ли, имеются существенные физиологические различия между полами, а одежда или длина волос – это только внешние атрибуты, не имеющие большого значения.

Лявон растерянно раскрыл книгу на случайной странице и попал на цветную картинку, изображающую тело человека без кожи, с мышцами наружу. Ему стало страшно, но не от вида освежёванного тела, а от близости тайны пола, показавшейся ему вдруг зловещей и мрачной. Он отвёл глаза от иллюстрации и спросил:

– Но откуда вообще взялась идея женщины? Кто создал этот ваш симулякр? Кто написал эту книгу и нарисовал картинки? И как удалось убедить всех людей в реальности того, чего нет?

– Как раз это вам и предстоит узнать! – произнёс Пятрусь с радостным и заговорщицким видом. – Сам я не успеваю заниматься всеми направлениями исследований и, чтобы не разбрасываться, сосредоточил свои усилия в одной сфере: природа и формы прозрений. А вы можете выбрать специализацию на свой вкус. Например, женщина. Прекрасная специализация, дорогой коллега! Вы позволите мне так вас называть? Ни минуты не сомневаюсь, что научное поприще – ваше истинное призвание.

– Погодите, правильно ли я понимаю вас, Пятрусь? Вы сказали – прозрений? То есть, простуда – это ещё не всё, и есть другие прозрения?

– Именно, дорогой коллега! Я собирался рассказать вам о них позже, но раз уж вы сами спросили… Наш взгляд на мир в целом и на женщин в частности напрямую зависит от степени нашего прозрения. Вспомните: когда мы здоровы и бодры, женщины кажутся нам существующими, наряду с целым рядом прочих сомнительных явлений. Когда мы простужаемся и до некоторой степени прозреваем, они кажутся нам странной выдумкой, не имеющей никаких оснований. Если не считать основаниями многочисленные книги, изображения и сам факт присутствия идеи женщины в нашем сознании. Прозревая ещё больше, мы начинаем понимать, что отнюдь не женщины должны нас удивлять своим несуществованием. Удивления, знаете ли, достоин весь наш мир, устроенный идеально и счастливо, но неподвластный никакому логическому осмыслению. Удивления и восхищения! Извините…

Пятрусь отвернулся и чихнул. Лявон воспользовался этим, чтобы прервать его речь:

– И что открывается человеку при дальнейшем прозрении?

– Если в двух словах, то песенное прозрение значительно глубже по сравнению с простудным, касающимся только некоторых аспектов быта и общественного устройства. Например, песенное прозрение даёт осознание отсутствия пространства и времени, – он замолчал с весёлым видом, явно наблюдая, какое действие произведут его слова на слушателя.

– Как это может быть?! – Лявон был потрясён. – Отсутствие пространства и времени? А разве мы с вами находимся сейчас не в пространстве? И разве наш разговор не длится уже четверть часа?

Пятрусь покачал головой и сказал, что объяснения нарушат чистоту экспериментов. Оказалось, что у Пятруся была разработана целая схема работы с непрозревшим ассистентом, появления которого он ожидал уже давно. Ряд последовательных психологических тестов с повседневным сознанием, затем ступенчатое простужение, далее обширный цикл изысканий по пост-простудным эффектам, а уж только потом… С библиотечным вахтёром все возможные эксперименты были уже проделаны, но он оказался здоров как бык, и даже самые мощные сквозняки не смогли заставить его сморкаться. Поэтому состояние Лявона имело большую важность для науки, открывая долгожданные исследовательские возможности.

– Пятрусь, я вам верю. Но оставим эксперименты на потом. Расскажите мне, как это сделать. Что за песенное прозрение? Не хочу терять ни минуты!

– Лявон! Прошу вас во имя прогресса: не прозревайте ещё немножко. Потерпите! Всё, всё придёт, не сомневайтесь. Давайте проведём маленький экспериментик прямо сейчас? Я вам буду задавать вопросы, а вы отвечайте, желательно не задумываясь. Скажите, Лявон, вы когда-нибудь бывали…

Но Лявон остановил его, подняв руку ладонью вперёд. Лицо его приняло твёрдое и даже высокомерное выражение, довольно комичное в сочетании с распухшим красным носом.

– Пятрусь, никаких экспериментов. Это крайне унизительно – чего-то не знать и быть в дураках. Прошу вас объяснить мне, как прозреть дальше. Иначе я ухожу сейчас же, – он сделал движение, как будто собираясь подняться.

– Что вы, что вы, дорогой мой! – Пятрусь успокаивающе протянул руку в сторону Лявона. – Ваше желание в высшей степени законно и значит для меня больше, нежели любые научные цели и задачи. Пусть будет так, как вы хотите. Уверен, что мы вдвоём быстро сыщем новых людей для экспериментов!

– Я вам друга приведу, с которым мы вместе простудились, – пообещал Лявон, чувствуя необходимость сгладить категоричность своего требования.

– Друга? Прекрасно! Лучшего нельзя и желать, – лицо Пятруся становилось всё более радостным, он сцепил пальцы двух рук и потряс ими перед грудью. – Я так за вас рад, Лявон! Представляю себя на вашем месте сейчас, – он счастливо вздохнул и покачал головой. – Итак, всё, что вам нужно – это внимательно слушать песни, которые сейчас звучат. Отсюда и термин – «песенное прозрение». Постарайтесь не отвлекаться ни на что. Давайте сюда книгу, прочитаете её позже. Сейчас проверим, сколько осталось на кассете …

Пятрусь нагнулся, щёлкнул чем-то под столом, и музыка прервалась. Видимо, там находился магнитофон, звук от которого передавался в репродуктор. Лявон почувствовал облегчение от наступившей тишины. Мягкий шум ветра, постепенно меняющий интенсивность и тональность, уже не мешал ему. «Как груба и примитивна музыка людей, – думал он. – Что может сравниться с обычным шумом ветра?»

Тем временем Пятрусь поднял кассету, посмотрел её на просвет, повернув к окну, а потом снова зарядил в магнитофон. Послышался шелест перемотки, несколько щелчков и шипение плёнки перед началом музыки.

– Очень важно слушать внимательно! Я вернусь через пятнадцать минут.

Пятрусь взял с полки свою тарелку и вышел из комнаты. Лявон, которому не терпелось прозреть, изо всех сил сосредоточился. Прозвучало несколько фортепианных аккордов (Пятрусь явно сделал звук ещё громче), а за ними всё тот же грустный мужской голос проникновенно запел:

 
Несказанное, синее, нежное…
Тих мой край после бурь, после гроз,
И душа, словно поле безбрежное,
Дышит запахом мёда и роз.
 

У Лявона захватило дух от красоты слов, и на глаза навернулись слёзы. «Потрясающе! – подумал он, сморкаясь в полотенце. – Это обязательно должен услышать Янка! Вот она, вершина поэзии». Лявон расслабился, забыв обо всяком прозрении. Он закрыл глаза и представил безбрежное поле, влажный и тёплый послегрозовой воздух, доносящийся откуда-то запах мёда и роз. На следующих куплетах он уже не сосредотачивался. В безбрежном поле ему наконец снова явилась хуторянка, она смеялась и протягивала к нему несказанно красивые обнажённые руки. Он, расплываясь в улыбке, пошёл ей навстречу, всё быстрее и быстрее, и с каждым шагом идея женщины становилась ему всё понятнее.

Лявон проснулся от того, что Пятрусь теребил его за рукав. Пятрусь умудрялся одновременно и смеяться, и хмуриться, отчего было не совсем понятно, какие чувства он испытывает.

– Как у вас получилось заснуть, Лявон? При таком высоком уровне шума? Вы не выспались ночью?

Лявон протирал глаза и зевал. Он вспомнил, где находится, вспомнил нового знакомого и вдруг осознал, что полностью и окончательно счастлив. Воздух был удивительно свеж и приятен на вкус, предметы вокруг стали выпуклее и ближе, их цвета – ярче и сочнее, как будто за время сна Лявона их начисто вымыли. Зелёные глаза Пятруся, склонившегося над ним, смотрели так внимательно и с такой добротой, что раньше это бы смутило Лявона, заставив думать о своей недостойности, но сейчас он только открыто улыбнулся в ответ.

– Как ваше настроение? Что вы чувствуете? Расскажите подробно, – допытывался Пятрусь.

Лявон отвечал, что чувствует себя как никогда хорошо. Он обильно высморкался, и даже это доставило ему большое удовольствие. Он вспомнил, как резко говорил с Пятрусем, и стал извиняться, но Пятрусь прервал его:

– Оставьте, Лявон, всё в порядке! Меня беспокоит другое – что вы заснули во время прослушивания. Это наверняка наложит на ваше восприятие отпечаток, пока ещё непонятно, какой именно. Точно так же, как и в простудном варианте, результат прозрения сильно зависит от способа его достижения. Условно говоря, если у вас насморк, то вы в первую очередь замечаете отсутствие автомобилей, если кашель – отсутствие женщин, если болит горло – отсутствие денег. Ах, так вы об этом не знали? Что ж, неудивительно, ведь вы ещё совсем новичок в нашей сфере. Так вот, песенное прозрение даёт разный эффект в зависимости от прослушанных песен. Наилучшие результаты наблюдаются от «Тихих песен» Сильвестрова и вокальных циклов Шуберта. Причём Шуберт даёт более мощный, но не такой стабильный эффект. Поэтому я предпочитаю Сильвестрова.

– Песня, которую я слушал, потрясающе красивая! – восторженно подтвердил Лявон. – Чьи это стихи?

– Не узнали? Это же Есенин, великий русский поэт.

«Янка что-то говорил о Есенине!» – припомнил Лявон и даже немного огорчился, что не сможет прямо сейчас открыть для него такого замечательного поэта. Он от души поблагодарил Пятруся за знакомство с волшебной песней, а потом спросил, почему не исчезло пространство и время, как было обещано.

– Вы проспали своё прозрение, – засмеялся Пятрусь, коснувшись рукой плеча Лявона, – Шучу, конечно! Но, по всей видимости, эффект будет мягким для вас, и никаких опасных для психики потрясений не произойдёт. Главное, что я уже вижу в вас основу песенного прозрения – радость бытия. А что касается особенных пространственных и временных условий нашего мира, которые вы скоро заметите – это не более чем довесок и побочный эффект.

Пятрусь замолчал, с умилением глядя на Лявона. Но Лявон не дал ему остановиться, настаивая на подробных разъяснениях, желательно ещё раз, с самого начала, и Пятрусь охотно продолжил. По словам учёного, при прослушивании определённых песен человек постигал истинную сущность бытия: абсолютное и непреходящее благо.

– Паскаль сказал, что мы живём в лучшем из миров, и это действительно так! Парадоксально: самого Паскаля не было и нет, но слова верны. Вы чувствуете, Лявон?

Лявон кивнул, он и в самом деле чувствовал острое, приятно щемящее счастье, оттеняющееся сдержанной печалью продолжавших звучать песен. Его ладонь лежала на столе, и от твёрдости стола, от тонкого рисунка деревянных волокон на его поверхности вверх по руке текли удовольствие и радость. И на чём бы он ни фиксировал внимание – на голосе певца, на прохладном воздухе, на книжной полке, на волосах Пятруся, на своих пальцах ног, шевелящихся в туфлях – всё источало счастье.

– Но почему вы говорите, что Паскаля не было?

– Если вы останетесь в песенном прозрении ещё некоторое время, вам станет это очевидно. Вы поймёте, что нет, не было и не будет никого и ничего, кроме существующего здесь и сейчас. Мир так утроен. Пространства нет, кроме нашего города. Ничего, кроме Минска, лучшего города на свете, и к тому же лишённого досадных недостатков, вроде машин, женщин и необходимости за всё платить. Потрясающе, правда? – Пятрусь наслаждался удивлением Лявона. – Тем временем как не слушающий песни человек находится в плену иллюзий о космосе, земном шаре, океанах, континентах, странах, городах. Симулякры!

Несмотря на обступившее вокруг счастье, слова академика вызывали в Лявоне скепсис и желание спорить. Он сказал, что по-прежнему чувствует и пространство, и время.

– Ваше восприятие искажено из-за неосторожного засыпания в самом апогее прозрения, – развёл руками Пятрусь.

– Допустим! Но должна же быть логика в ваших словах? Во-первых, почему вы считаете, что машины, женщины, деньги и прочее – это недостатки? Ведь вы их никогда не пробовали? Во-вторых, как Минск может быть лучшим городом, если других городов не существует? И вообще, как может существовать только Минск, если я сам лично родился в Гомельской области и провёл там всё детство? И сейчас регулярно там бываю!

– Серьёзно? И когда последний раз были?

Желая ответить как можно более точно, Лявон попробовал припомнить свою последнюю поездку. Кажется, она была прошлым летом? Нет, прошлым летом он тоже завалил сессию и никуда не поехал. Позапрошлым? Но и в позапрошлом он завалил сессию: он чётко помнил, как Адам Василевич потрясал у него перед лицом неверно решённой задачей о двух поездах, вышедших навстречу друг другу из пунктов А и Б. Хорошо, сдал ли он сессию вообще хоть раз? Он напрягал память, пытаясь за что-нибудь зацепиться, но ничего не выходило. Бесконечной, постепенно блёкнущей цепочкой уходили в прошлое проваленные экзамены, лекции, прогулки по летним аллеям, мечты, небеса. Он растерянно взглянул на Пятруся. Академик улыбался:

– Да-да, Лявон, времени тоже не существует! Обратите внимание, – он указал пальцем за окно, – Вечное тёплое лето! Вечная тишина и покой! Вечное счастье.

Глаза Пятруся увлажнились, и он перевёл взгляд наружу, вдаль, к вечереющим просторам.

Пятрусь ни за что не захотел отпускать Лявона домой на ночь глядя, пообещав устроить его у себя с максимальным уютом. Они спустились на второй этаж, в кафетерий, где для Лявона нашлось вдосталь апельсинового сока, а Пятрусь разогрел себе стакан молока в микроволновой печи. Сидя за столиком и потягивая сок, Лявон высказал свою искреннюю благодарность Пятрусю, и спросил, каковы дальнейшие прозрения. Ведь если есть два, то почему бы не быть и трём, и десяти? Пятрусь полностью поддержал догадку Лявона, но сказал, что другие прозрения науке пока не известны. Надо усиленно заниматься этим вопросом, и ответ рано или поздно будет найден. Ключ к прозрению может найтись где угодно, он может оказаться неким простейшим бытовым явлением, и поэтому от учёного требуется постоянная бдительность и чуткое внимание.

И они договорились, что отныне Лявон займёт должность младшего научного сотрудника и ассистента, и останется жить в библиотеке. Эта идея очень понравилась Лявону, но он не мог не высказать своего единственного возражения: однажды попробовав жизнь на крыше, он уже ни на что не променяет её. Лучше ежедневно ходить через весь город и обратно. Пятрусь был удивлён сумасбродством Лявона, но тут же предложил ему во владение библиотечную крышу, с которой счастливчику-романтику (он вдруг подмигнул) откроются лучшие в городе виды. Лявон не удержался и просиял.

Они спустились к вахтёру, уже сменившему форму на домашний свитер, и Пятрусь представил тому нового сотрудника. Сымoн – так звали вахтёра – несмотря на поздний час, воспринял Лявона с полной серьёзностью. Он сходил куда-то в подсобку и вернулся оттуда с полосатым матрасом, парой простынёй и продолговатой подушкой, по которой были рассыпаны разноцветные колясочки, младенчики в пелёнках, и мелкие надписи «baby». Сымон сказал, что выход на крышу организует только к завтрашнему вечеру: нужно было найти ключи, заблокировать сигнализацию и оформить пропуск.

Лявону постелили у Пятруся в кабинете. Лёжа на матрасе головой к окну и борясь со сном, он ещё некоторое время слушал Пятруся, который так соскучился по общению, что никак не мог угомониться. Пятрусь сидел в темноте за своим столом и рассказывал Лявону о своих планах, мыслях и проблемах, подтрунивал над министром, ждущим от него идей по восстановлению той иллюзорной цивилизации, которая якобы была утеряна в какой-то момент времени по неизвестным причинам, и делился мечтами о всенародном прозрении. Для установления всеобщего счастья Пятрусю не хватало технического оснащения – мощной передвижной звукоаппаратуры и хотя бы небольшого тиража песен на кассетах или дисках. Сквозь сон Лявон припомнил, как однажды весёлые и счастливые ребята подарили ему компакт-диск с песнями Шуберта, до сих пор не прослушанный. Едва шевелящимся языком он рассказал об этом случае Пятрусю, и рассказал ещё о своём друге Рыгоре, у которого наверняка имелась нужная аппаратура. Пятрусь очень заинтересовался, попросил Лявона непременно принести диск, поговорить с Рыгором и сделать ещё что-то неразборчивое, тягучее, переходящее в долгожданный сон.