Текст книги "Заведение"

Автор книги: Пханишварнатх Рену

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

XII

Ребятишки из переулка точно взбесились.

Обитатели соседних домов давно уже перестали испытывать страх и почтение перед «Кхагра–манзилом» – с тех самых пор, как в прежней резиденции князя обосновались женское общежитие и разные центры. Правда, к женщинам, которые поселились здесь, ребятишки относились уважительно, но вдруг в один день все переменилось: дразнятся, никому прохода не дают.

– Теперь в переулке даже днём показаться страшно, – прямо с порога сообщает Рева Варма. – Парнишка, торгующий бири, такое отмочил!

– И пожаловаться некому, – сердито подхватывает ученая дама Рама Нигам. – К сестрице Бэле хоть не обращайся: в одно ухо влетает, в другое вылетает… Один чертенок царапнул мне руку, ну прямо как обезьяна, и был таков. Сипра, у тебя йод найдётся?

Сипра приносит флакончик с настойкой йода.

– Теперь в переулке, чего доброго, и серной кислотой облить могут, – бубнит она. – Нынче меня до смерти перепугали.

– Впору пистолет покупать, – подхватывает Патнешвари.

Рамратия придерживается другого мнения.

– Озорники‑то они, конечно, озорники, – размышляет она вслух, – да не только их тут вина. Взять хоть нашу… ну ту, что на радио служит… У неё ещё новые серьги золотые. Так вот, её каждый вечер до самых ворот провожает какой‑то мужчина, говорит – друг детства. Подкатывают к воротам на велорикше. Смотришь – расплатятся, коляску отпустят и ещё битый час стоят зубы скалят. А в последние дни и нашу Раму по вечерам стал провожать какой-то господин – в костюме, с галстуком, важный такой. И тоже придут и стоят у ворот шепчутся… Какая такая нужда торчать у ворот? Поговорить можно и в другом месте… Все это на глазах у ребятишек, вот они и распустились. Решили, видать, что и им все можно… А продавщица тканей – ей бы за собой последить. На днях гляжу, остановился на углу велорикша, вышла она из коляски – и в переулок. За нею целая орава ребятни! Орут, галдят… Один кричит: «Ничего вы не понимаете, это красные чернила». А другой ему в ответ: «Не чернила, а жвачка из бетеля!» Я как раз с рынка возвращалась, за зеленью ездила. Догоняю её – господи! – сари на ней сзади все глиной запачкано!.. Ну конечно, прикрикнула я на озорников, разогнала их… Сами теперь посудите, можно ли после этого винить только ребятишек? Ведь одной рукою лепёшку не испечёшь, для этого обе руки нужны, сестрица!.. Озорникам только повод дай, потом не остановишь!..

Муния и дочь её Рамратия занимают особое место в жизни Бэлы. Это они приютили Бэлу и четырех её подруг, когда те в знак протеста покинули общежитие. Эти два слабых существа, вдова Муния и её двенадцатилетняя дочка Рамратия, не побоялись полиции даже тогда, в сорок третьем и сорок четвертом годах.

Всего‑то и достояния у них было в ту пору – корова да землянка, крытая дёрном. Боится Рамратия лишь пьяниц: мало ли что взбредёт в пьяную башку? Однако любит повторять: «Никого не боится Рамратия – ни тигра, ни бхута. Боится Рамратия только мужниных кулаков!» Мужниных – больше ничьих! Крепко учил её пьяный муженёк!

И в глаза и за глаза Рамратия говорит только правду, какая б она ни была. Одним это нравится, другим – совсем наоборот. И сейчас, сидя перед Бэлой, она сердито ворчит:

– С самого утра до поздней ночи все в работе да в работе. Даже поесть забывает. За весь‑то день – горстку сухого риса! За собой тоже ведь следить надо.

– И с лица спала, одни скулы остались, – вторит ей Муния. – А ты тоже хороша, Рамратия! Нет бы мясцом попотчевать человека или рыбкой, все одно – рис да рис.

«Что же делать? – думает Бэла. – Может, посоветоваться с Каримом? Он человек порядочный… Ведь раньше ничего подобного не бывало! Или кто‑то стоит за всем этим?»

– Вы не знаете, дядя Карим дома или уехал? – досадливо отмахиваясь от них, спрашивает Бэла.

С Каримом Бэлу в свое время познакомила Фатима, и теперь при встрече они раскланиваются как старые знакомые…

– Зачем тебе всякие там Каримы? Не нужны тебе никакие Каримы. Людям внушаешь: с кем, дескать, поведешься… А сама? Хе–хе–хе… Эй, эй! Что ты делаешь? Поставь посуду на место! Сами все уберем!.. Да что с тобой, сестрица?.. Смотри у меня, будешь все принимать так близко к сердцу – как бы не пришлось нам тебя оплакивать… Мэм–сахиб отчитала, а она уж и раскисла. Мало ли чего мэм–сахиб наговорит! Выходит, прикажи она – ты и меня…

Голос у Рамратии дрогнул, на глазах блеснули слезы.

– Хватит причитать да прикидываться обиженной, – обрывает её Бэла. – Пойди взгляни, где дядя Карим. Если его нет, спроси, когда будет!

Дядя Карим, к счастью, оказался дома.

Выслушав сбивчивый рассказ Бэлы, старик проводит рукой по седой бороде и, подумав, беспомощно разводит руками:

– Время такое, госпожа Бэла.

К её удивлению, все объяснил ей Рамгулам, что в угловой лавчонке торгует сладостями. Как всегда, лавочник был навеселе – хлебнул тари [54]54
  Тари – пальмовое вино.


[Закрыть], даже пены с усов отереть не успел.

– О чем это вы толковали с дядей Каримом, мэм–сахиб? – остановив её, первым заговаривает он. – Залетели в ваш курятник такие голубки, что ой–ой–ой!.. Эти ваши… сестрички–близнята… ну, как их там… ах да, Анджу и Манджу. Ну и девки – оторви да брось!.. Смотришь, выпорхнули из автобуса – и пошло: ребятишек дразнят, рожи строят, знаки всякие непристойные делают. Срамота, да и только!.. А вечером возвращаются парочками, стоят жмутся у ворот. Вот так оно и получается: забрёл кобель с соседней улицы – местные в драку кидаются.

Пьяненький Рамгулам на многое открыл ей глаза.

К себе Бэла возвращается будто пришибленная.

XIII

Теперь с Братцем Л алом ученая дама Рама Нигам общается по телефону не менее пяти раз в день. И говорит в трубку так, чтобы слышали все, кто живёт или случайно оказался поблизости.

– О не–е-ет, Братец Лал! – соловьем разливается Рама. – Со мной такие штучки не пройдут. Сладости? Ну и что, если сладости?.. Сегодня? Нет, сегодня не смогу… Что вы сказали? Разговаривать больше не будете?.. Ну, так и быть, придется прийти. А кофе угостите?.. Отлично!

Своими делами она уже всем уши прожужжала:

– Нет, вы только послушайте. Вы, говорит он, великолепно поете народные песни. Я отказываюсь петь, а он и слушать ничего не хочет. Посоветуйте, как быть.

Теперь от неё только и слышишь: «Братец Лал», «Братец Лал», «Братец Лал»… «Братец Лал говорит, он мой голос записал на пластинку, а пластинку отправил в Дели»… «Братец Лал настаивает, чтобы я подписала пьесу на выход в эфир»… И так далее, в том же духе.

Ну, а что может посоветовать ей Рева Варма?

Раньше ученая дама предпочитала молчать, теперь пришло время другим её слушать. Никогда прежде не приводилось Реве видеть, чтобы пламя разгоралось так быстро.

Ну, а день первого выступления ученой дамы перед микрофоном стал подлинным событием в их жизни. Когда усталая, но сияющая Рама вошла в комнату, Рева рассыпалась в комплиментах и сразу обрушила на неё кучу вопросов.

– Какая ты молодчина, сестрица! Он сам репетировал с тобой или кто другой?

– Конечно, он. Сначала заставил меня трижды прочитать текст, а потом уж…

– Что потом? Вступительный взнос пришлось платить? Как‑никак регистратор…

– Какой ещё взнос?.. Наслушалась россказней, болтаешь всякую чепуху!.. Когда я читала, диктор был доволен, улыбался… А ты где была сегодня?

– В колледж заглянула.

– Отлично, Рева!.. А что, Братец Л ал к рюмочке любит приложиться?

– Может, сболтнул лишнего на репетиции?

Ученая дама вся заколыхалась от смеха.

Тем временем Рева подходит к ней сзади и, став за её креслом, простирает над нею руки:

– Поведай мне, сестрица Рама, что было, и поклянись говорить правду, только правду, ничего, кроме правды.

– А ты поклянись, что тоже будешь говорить только правду. – И Рама смотрит на Реву с понимающей улыбкой.

Она тоже что‑то знает. Неужели Моди проболтался?

– Ладно, спрашивай. Все, что хотела узнать, обо всем спрашивай. Впрочем, не надо – я сама тебе все расскажу… Так вот. Приглашение участвовать в детской программе «Бал–Гопал» я получила десять лет назад. Все эти годы я наблюдала за Моди и честно скажу, он примитивен и как обольститель, и как режиссер. Хорошо отработан у него только один прием обольщения, а завершается все в излюбленной его кабине номер шесть. Как он проводит репетиции?.. Показать? Вот, гляди… Скажем, ты начинаешь читать. – Рева замирает, будто перед микрофоном. – Жил-был раджа. И было у раджи пятеро сыновей… Моди тут же прерывает тебя… – Рева делает рукою томный жест. Подражая режиссеру, она произносит: – Нет–нет, уважаемая мисс Рама, читать надо по–иному… Он тянется за текстом, заглядывает тебе в глаза… – Рева делает умильно сладкую мину, – и как бы невзначай касается твоей руки… Вот это и есть его отработанный прием, так сказать «система Моди». Точь–в-точь как у героя какого‑нибудь боевика… Правда, иногда он использует ещё один прием – носком башмака наступает тебе на ногу…

Глядя, как Рева Варма изображает Моди, ученая дама хохочет до колик в животе.

…Ага, значит, так оно и было?

– Вот такой он, этот Моди, – вздыхая, говорит Рева в заключение. – Но это только начало, потом он потребует рандеву.

– Рандеву?! – возмущённо восклицает ученая дама. – За кого ты меня принимаешь, Рева? Неужели я, по–твоему, так низко пала?

Рева промолчала… За кого она её принимает? Но ведь не будет же Рама отрицать того, чем бахвалился её юный любовник из Канпура? Может, и этого не было? Или надеется, что у людей короткая память? Ну и притворщица! И после всего этого с видом оскорбленной невинности заявлять: «Неужели я, по–твоему, так низко пала?»

– Молю всевышнего, чтобы ты никогда не падала, – выдержав паузу, произносит наконец Рева. – А теперь давай спать. В Джамшедпуре, я чувствую, уже спят… Телепатия!

Наступает тишина. Только слышно, как они ворочаются и тяжело вздыхают.

XIV

За окном звучит резкий сигнал. Госпожа Ананд мельком взглядывает на часы, висящие на стене: Баге, как всегда, прибыл минута в минуту.

– Сегодня ты особенно пунктуален, – произносит она с улыбкой.

Не отвечая, Баге проходит в комнату. Он явно чем‑то встревожен. Но чем? И озирается по сторонам. Как это понять? А впрочем, стоит ли обращать внимание на такие пустяки? Санталы [55]55
  Санталы – одна из малых народностей Индии. Численность санталов – около 3 млн. человек.


[Закрыть]– они всегда странные. Госпожа Ананд стыдливо – как девочка – поправляет сари. Баге подходит к ней вплотную.

– А это что у тебя? – спрашивает она.

– Да так… пустяки… Шашлык – в лавке у Махангу купил. Во всей Индии такого не сыщешь.

– А сюда его зачем принес? Это ещё что? Бутылка? Для кого, интересно? Тьфу–тьфу. Я не пью.

– Это ведь виски… «Ват сиксти–найн», шотландское!.. Ты только попробуй…

Удивительно, как все в жизни повторяется. Тогда в Непале – Моханти был в отлучке, – во время первого свидания, Ананд тоже откупорил «Ват сиксти–найн». И бутылка была такая же – пузатая!

Госпожа Ананд решительно встаёт и, подойдя к окну, резким движением задёргивает штору. Потом включает синюю лампу ночника… На стене большой портрет мистера Ананда. Портрет увит гирляндой из живых цветов. Рядом с портретом по стене бесшумно скользит ящерица.

Госпожа Ананд позволяет себе выпить только наедине со своим мужем, мистером Анандом. Она не прикасается к рюмке даже в присутствии близких друзей. А когда мистер Ананд, подвыпив, начинает приставать к ней, упрашивая хотя бы пригубить рюмку: «За их здоровье! Только один глоток!» – она вскакивает и убегает.

Однако, оставшись с мужем вдвоём, она пьет с ним на равных – мистер Ананд почему‑то предпочитает «Солан», дешёвое виски местного производства, – но пьяной никогда не бывает.

На этот раз госпожа Ананд ставит на стол фужер.

Баге удивленно поднимает брови:

– Не искушай судьбу, дорогая. Убери фужер, прошу тебя.

…Бутылка ещё не откупорена, а он уже пьян? Странно!

– Ты унесешь эту бутылку с собой. На память… Ты не знаешь Ананда.

Госпожа Ананд приносит ещё один фужер:

– Ты, Баге, ещё не знаешь Ананда. Стоит ему только повести носом – и он уже все знает. Никогда не забывай об этом… Ну что ж, действуй.

Пробормотав что‑то на своем языке, Баге откупоривает пузатую бутылку. Наклонившись к горлышку, госпожа Ананд с наслаждением вдыхает аромат.

– Тебе содовой или воды?

– Воды… А тебе?

– Эй, эй! Что ты делаешь? Полный фужер!

– Как раз то, что надо! Ну, твое здоровье.

Чокнулись – дзинннь!

Двумя глотками опорожнив свой фужер, она быстрым движением отставляет его и обеими руками зажимает рот. У неё перехватило дыхание, словно она пила в первый раз.

…Вот это женщина!

…В темном стекле бутылки отражаются два вытянутых уродливых лица.

Пузатая бутылка наклоняется, наполняя фужеры настоящим шотландским виски «Ват сиксти–найн».

Баге опять исподволь заводит речь о «товаре». Но госпожа Ананд даже во хмелю рассудка не теряет.

– Не будем сейчас об этом, Баге.

– Извините.

Баге смущен.

Пузатая бутылка постепенно пустеет.

– Баге! Баге… Не заводись, Баге. Мне больше не наливай. Ты что ж, решил споить меня? Зачем?

– Не так‑то просто тебя споить!

Короткая возня. Тяжелое сопение.

– Баге!.. Баге! Ты ещё не знаешь Ананд а!

…Если бы Баге не знал Ананда, как бы познал он его супругу? Он знает гораздо больше, чем она думает. Знает, что старик вот уже две недели торчит в отеле «Гималаи» в Катманду, добиваясь выгодных контрактов на непальский лес.

Баге уже не озирается по сторонам. Не отрываясь, смотрит он на госпожу Ананд.

…Ах, какой славный темнокожий мальчик!

…Пузатая бутылка валяется на полу.

Уже стоя на пороге, Баге вдруг хлопает себя по лбу и лезет в карман: как же он мог забыть?

– Ты ещё не знаешь Ананда, – со вздохом говорит она.

Он молча протягивает ей изящную коробочку: на голубом бархате матово поблескивает ожерелье. У неё жадно загораются глаза.

– Неужели это мне?

– Конечно тебе. Подарок. Ты ведь едешь в Дели, на конференцию. Туда съедутся женщины со всей Индии. Так вот пусть это будет как память… о сегодняшнем дне!

Да, видно, Баге и впрямь знал Ананда куда лучше, чем она думала.

В одной руке – жемчуг, в другой – бутылка из‑под виски.

Пустая бутылка – опустошенная женщина? Символично, не правда ли? И, не поднимая глаз, она криво усмехается.

XV

Осмотрев центры, они уже возвращались в общежитие – Бэла и фельдшер госпожа Ранивала.

– Не знаю почему, мне кажется, тут что‑то неладно, – озабоченно говорит Ранивала.

– А в чем дело?

– Странные какие‑то симптомы у Бирджу! Прямо голова кругом идёт… Ведь это уже третий случай!

– Что вы предполагаете?

– Ума не приложу, что бы это могло быть. Ребенок бегает, смеется – и вдруг его начинает бить озноб, глаза закатываются, но температура совершенно нормальная. В чем дело, никто не знает, а ребенок тает прямо на глазах. Вот и Бирджу… Бедняжка Бирджу! Вчера ещё уверял меня, что в следующем году его младшая сестренка непременно получит приз на выставке младенцев.

– Вы уже подали докладную мадам Чако?

– Я докладывала ей раньше, но она не нашла в этом ничего особенного… В таких антисанитарных условиях, да ещё питание недостаточно калорийное… Съел что‑нибудь немытое – вот тебе и болезнь.

…Калорийное питание? Им и досыта‑то не каждый день удается поесть!

– Думаю, Рани, докладную подать все‑таки надо. Направь прямо в департамент здравоохранения. И подробно опиши все три случая – Гульви, Шауката и Бирджу.

Ребятишки в «Молочный центр» приходят теперь хмурые. Всегда такой оживлённый, уголок этот теперь обезлюдел. И каждый парнишка, заходя в центр, непременно заводит речь о неугомонном проказнике и выдумщике Бирджу. Загадок‑то сколько знал, и как они в голове у него помещались? Только влетит, бывало, под навес: «А ну‑ка, от–гадай!.. Ни окон, ни дверей – полна комната людей – что такое?»

Бесподобно имитировал всех – и сверстников, и взрослых. Однажды с таким искусством изобразил немого, что даже мадам Чако поверг в изумление.

Хотя Бирджу уже не было в живых, занимать его место никому не разрешали. Если кто и присядет ненароком на минутку, тут же окрикнут: «Кто это там уселся на место бабу Бирджендры Лала?»

Поэтому место Бирджу пустует.

Рамратия вынимает из ящика его учетную карточку и откладывает в сторонку, а фельдшер красными чернилами делает в уголке пометку: Died [56]56
  Скончался (англ.).


[Закрыть].

У застенчивой Гульви были большие, очень выразительные глаза.

А Шаукат постоянно напевал какую‑нибудь песенку из кинофильма и, запуская волчок, обычно приговаривал: «Слушай, что тебе прикажут, не послушаешь – накажут».

Щенку по кличке Ракет–Кумар лечение пошло на пользу: он поправился, шерсть на нем залоснилась. Но, видно, приглянулся кому‑то Ракет–Кумар: щенка украли, и теперь при одном воспоминании о своем любимце на глаза Бульбуль невольно набегают слезы.

Ребятишки, собравшиеся у «Молочного центра», затевают шумную игру в пятнашки. Оттуда несутся весёлые крики и смех.

– Догоняй, догоняй!

– Ага, попался–а-а!

– Запятнали!!!

На самую высокую ветку дерева, что растет у края площадки, бесшумно опускается коршун: небось с удачной охоты вернулся. Он с любопытством разглядывает шумную стайку малышей, копошащихся внизу.

– Смотри‑ка, птичек точно ветром сдуло!

– Коршун‑то, когда усядется, птица как птица! Не сказали б заранее – ни за что не узнал бы!

– О Гульви! О доченька! – доносится откуда‑то отчаянный крик. – Куда ты ушла от нас, доченька?

– Э–э! Это нечестно! Тебя запятнали!

Ребятишки весело носятся по площадке, а Бэла Гупта, глядя на них, не может отделаться от странного ощущения, будто все матери разыскивают её, свою пропавшую дочь Бэлу, и каждый мужчина, оплакивающий своих детей, – её отец. В ушах звучит его голос: «Дочка! Доченька дорогая! Где ты? Вернись! Бэ–э-эла–а!»

– Вы бы хоть молочка выпили, сестрица, – озабоченно бубнит Рамратия. – С самого утра ведь маковой росинки во рту не было.

Бэла молчит. Даже головы не поворачивает.

– Я вот что вам скажу, сестрица, – выждав, продолжает Рамратия. – Зря вы так убиваетесь о каждом ребенке. Кому‑то на роду написано жить, а кому‑то – умереть. Был малыш – и нет малыша.

Бэла внимательно разглядывает групповую фотографию: на ней изображены работники «Молочного центра» и дети… Вот Бирджу – сделав тупое лицо, точь–в-точь немой, он уставился прямо в объектив… Вот испуганно смотрит большеглазая Гульви. А у Шауката такое озорное выражение – кажется, сейчас затянет свое: «Слушай, что тебе прикажут…»

Отговорил ты свое, Шаукат! Не услышать тебя больше никогда!

XVI

Неожиданно для всех Кунти Дэви стала старостой общежития.

Самое странное было то, что старостой её никто не выбирал. Как‑то само собой получилось, что она стала полномочным представителем всех, кто обучался на курсах. Да и кому, кроме неё, быть старостой? Шутка ли – с самой мэм–сахиб вступает в разговор, и мэм–сахиб тоже уважает её. Говорит с Кунти вежливо, с улыбкой… А на днях как‑то вернулась Кунти в общежитие. «Не осталось ни гроша, – говорит, – даже рикше уплатить нечем». Мэм–сахиб тут же вынимает из сумочки две рупии. «Вот тебе, – говорит, – деньги – заплати, а на сдачу купи сладостей, чай устройте…» Ну, а Кунти, проходимка, денежки прикарманила, даже чаем не угостила!

А вот поведением Вибхавти мэм–сахиб недовольна, по всему видно. Секретарь мэм–сахиб говорит: если Вибхавти не представит свидетельство о рождении, её могут отчислить и стипендию заставят вернуть. Дело нешуточное! Если верить школьным бумагам, ей всего четырнадцать лет и восемь месяцев, а в заявлении написала – девятнадцать.

– Где же она достанет свидетельство?

– А суд на что? Подаст заявление в суд, там все и расскажет. Я, мол, Вибхавти Дэви, родители такие‑то и такие… под присягой заявляю, что, находясь в здравом рассудке и твердой памяти…

– И все это обязательно говорить?

Прежде молчавшая Тара Дэви тоже принимает участие в общем разговоре:

– Обязательно. А потом…

– Зачем ей свидетельство? Пусть сходит к лавочнику, купит специальный лифчик: такой наденешь – груди сразу как шары. Вот и все свидетельство! У мадам Чако такой лифчик, со стороны глянешь, ни за что не различишь, настоящая ли у неё грудь.

– Смотрите‑ка, девочки! Гаури туфли купила! А каблуки-то, каблуки – и правда шпильки! Как и ходить‑то на таких?

– Да мы уж видели.

– Она сама купила или… кто подарил?

– Кто её знает!

– А студента ты не заметила… ну, того самого… очкарика? На днях такой календарь принес Гаури. Очень красивый календарь.

– Этот её очкарик поначалу все вокруг меня увивался, вступает в разговор Кунти. – Набралась я как‑то духу и сказала: мол, жаловаться буду. К мадам Чако, говорю, пойду, мэм–сахиб, говорю, жаловаться буду…

– Ну, а ты, Джанки, ты что же, и раньше была знакома с аптекарем? Ну, тем самым…

– Мы работали в одной больнице. А что?

– Да так, интересно… Порядочный вроде человек. Или ошиблась я, как считаешь?

– Будешь сама порядочной, и все вокруг такими же станут, – невозмутимо отрезала Джанки, ковыряя спичкой в зубах. – Настойки йода дал мне вчера, целый флакон.

– Неужели целый флакон? Может, мне отольешь немножко?

– И мне.

– Спирту ещё дал. Целую бутылку!

– Обычного или голубого?

– Ну, спирт как спирт… Прозрачный.

– В Банкипурской больнице недавно, говорят, ревизия была, – начинает Кунти вкрадчиво. – Ревизоры на что уж народ бывалый, и тех оторопь взяла: исчез весь спирт – годовой запас. Был спирт – и нету спирта. Испарился! У чиновников из департамента здравоохранения прямо глаза на лоб полезли. Да и как тут не удивляться! Тридцать бутылей спирта высосали больничные кули, сторожа да садовники! После этого в спирт стали подмешивать что‑то голубое – медный купорос, что ли. Немного времени прошло, научились люди очищать и такой спирт. Наука нехитрая: древесный уголь, вата – и соси себе сколько влезет… У бога Шивы тоже ведь горло было синее, так он даже яд пил – и хоть бы что.

– А зачем тебе знать, какого цвета спирт?

– Сама не догадываешься?

– Неужели трудно сказать?

– Полечиться бы… От тоски… Да я его водой разведу. Выпьешь – сразу на душе полегчает… Ну как? Выпьете за компанию?

– А ничего не будет?

Джанки решительно захлопывает дверь и закрывает на задвижку.

Подруги разводят спирт и, морщась, пьют.

– Эй, ты! Закусывай скорей! Да не дымом бири, после покуришь!

Посидев, подруги прикладываются ещё раз, потом ещё.

У всех развязываются языки.

Весёлые и румяные – щеки жаром горят, – они шумно вываливаются из дверей общежития. Чиркнув спичкой, закуривают бири и, затянувшись, выдыхают блаженно:

– Хорошо! – и покачивают головами: такой напиток, мол, и выпить приятно.

– А захочу – каждый день будет, – хвастливо заявляет вдруг Кунти. – И ни одна сука не подкопается… Могу, но не хочу, потому… потому что натура у меня такая. За себя я не ручаюсь. Сама с собой совладать не сумею.

– Где уж тут с собой совладать!

– Ломаку, что живёт на втором этаже, знаешь? Гаури ещё Лавочницей её прозвала. Так вот, знаешь, как она моется? Приходит в ванную – окно настежь… ну, которое в переулок выходит. А в доме напротив, на втором этаже, живёт какой‑то бабу – толстый такой, лысый… Только она в ванну – он тут как тут: сидит на веранде и таращится в окно. Умора! А она занавеску вроде случайно отодвинет и намывается прямо перед окном.

– Точно, точно! В воскресенье я своими глазами видела.

– Думаешь, она нарочно распахивает окно?

– Конечно нарочно!.. Я в тот день чуть со смеху не померла! Вы бы видели, какое было у него лицо! Умильное, как у кота. Сидит облизывается! Ха–ха–ха!

– Значит, у неё тоже кто‑то есть?

– У всех у них тут есть.

– Только у нас нету. Сидим как кошки бесхвостые! Ха-ха–ха!

– Ты, Джанки, смейся, да не так громко. Тут и у стен, говорят, уши есть.

– Ну и пускай! Смеюсь или плачу, кому какое дело?

– Не будь я Кунти Дэви, если с нашей сукой… не поквитаюсь! «Сестрица Бэла!» «Сестрица Бэла!» Я ей покажу сестрицу!

– Хорошо Рукмини. Ни курсов тебе, ни надзирателей – живёт с мужем дома, горя не знает.

– Говорят, и у Рамратии муженёк объявился.

– Может, на этот раз и вернётся к мужу?

– Шутники вы, гляжу я! Как же она вернётся? Там муж, свекор, строгости да запреты, а тут Рамгулам–лавочник и вся его лавка со сладостями!.. Кто ж по доброй воле бросит такую благодать?

– Каждую ночь к нему бегает. На воротах‑то не чужой человек – мать родная сидит! А с каких бы это шишей серьги золотые у неё завелись? У–у, сука! Сама гуляет как хочет, а мне нельзя? У меня мужиков перебывало… и все военные… из полиции!.. Кунти Дэви… себя ещё покажет! Помяните моё слово!

На Джанки вдруг словно благодать нисходит. Она достаёт молитвенник и, раскрыв его на первой попавшейся странице, запевает благодарственный гимн:

#Все в этом мире – сплошная

игра–а-а,

А короткая жизнь

быстротечна,

Словно ярмарки шумной

пора–а-а…

– Не напоминай мне про ярмарку, Джанки!

– Что, Кунти, с собой никак не совладаешь?

– Ага, бью даму! – доносится радостный возглас Г аури. Сидя в своей комнате, они с Вибхавти играют в карты.

– Эй ты, Вибхавка! – еле ворочая языком, кричит совсем уже опьяневшая Кунти. – Дай срок, и до тебя… доберётся Кунти Дэви!

А на втором этаже своя особая жизнь.

Войдя в комнату, ученая дама Рама Нигам плотно прикрывает за собой дверь и тут же валится ничком на койку… Прямо из студии, заключает Рева Варма. Но ведь сегодня, кажется, воскресенье? Странно!.. Что это с нею вдруг стряслось? Какой ещё номер выкинет?.. Эй, что это? Плачет?.. Закроем‑ка дверь на засов.

– Рама, сестрица! – наклоняется к ней Рева. – Что случилось?

– Меня ограбили, Рева…

– Где? Когда? Кошелёк вытащили?

– Какой ещё кошелёк?.. Твой Братец Лал…

– Почему вдруг мой? – возмущённо перебивает Рева. – Моди для всех Братец Лал, он такой же мой, как и твой, и чей‑нибудь ещё!.. Ну, а теперь рассказывай все по порядку, что там натворил Братец Лал. Ты, Рама, тоже хороша – в наше‑то время мечтать о платонической любви…

– Совсем не платонической, Рева…

– То есть?

И в ответ на недоуменный взгляд Ревы ученая дама Рама Нигам, то и дело всхлипывая, начинает подробно рассказывать, как все произошло… В студии шла очередная программа, когда к ней в кабину номер шесть вошёл Братец Лал и выключил фидер…

– Откуда я знала, что у него на уме?

– Достаточно, Рама, вполне достаточно… О том, что было дальше, вслух не говорят… Но, должна тебе сказать, хоть ты в этой игре и проиграла, придется тебе раскошелиться на сладости. Какой‑никакой, а праздник. Позвать Рамратию?

Закрыв лицо руками, ученая дама то ли плачет, то ли смеется – не поймешь.

– Рева!

– Что тебе, подружка?

– Я хочу умереть.

Рева презрительно морщится: если уж наставница такой оказалась, что тут говорить о воспитанницах.

– О, уже шесть скоро! – мельком взглянув на часы, стоявшие посреди стола, встрепенулась Рева. – А ведь сегодня концерт, выступают наши Анджу и Манджу. Пойдешь? – Вынув из сумочки розовый пригласительный билет, она читает вслух: – «Сегодня в Сифтон–холле состоится концерт. Выступают сестры–близнецы Анджу и Манджу. В программе – новый народный танец «Жена и муж». Художественный руководитель – г–н Сукхмай Гхош. Начало концерта в восемнадцать тридцать по местному времени…»

– Спасибо, Рева, – томно произносит Рама, – сегодня я никуда не пойду.

– Кончай хандрить, Рама! – шутливо толкает её в бок подруга.