Текст книги "Заведение"

Автор книги: Пханишварнатх Рену

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– Вы с Кунти переселитесь в соседнюю комнату, – не обращая внимания на слезы Кунти, спокойно говорит Бэла, обращаясь к Рукмини. – Хватит! И слушать ничего не хочу… Рамрати, открой им, пожалуйста, комнату номер три.

– Слушать не хотите? Не хотите – заставят! Никто не дал вам права марать честных людей! Я к начальству пойду! Если мы бедные, значит, нас и оскорблять можно?

Молчавшая до сих пор Рамратия наконец не выдерживает.

– Это что ещё за представление? – подняв над головой руки, истошно вопит она. – Истерики закатывайте там, у себя!.. Чем глотку драть, лучше бы в книжки почаще заглядывали! Я вам покажу, как орать!

Точно ошпаренная выскочив во двор, Кунти сразу же набрасывается на Вибхавти.

– Доносить решила? – шипит она. – Ну, доноси, доноси! Обо всем доноси! Обо вс–е-ем! Поди сообщи ей: Кунти, мол, вовсе и не женщина, а мужик!

– Кунти! – кричит Бэла, высунувшись из окна.

VIII

Ученая дама Рама Нигам сегодня надела новые сережки – лёгкие, изящные, они колышутся от каждого её движения или дуновения ветерка… Ну, точь–в-точь как настроение у их хозяйки!

Патнешвари Дэви и Сипра Маджумдар пустили в ход все свои дарования, чтобы примирить прежних подруг. Они и впрямь были очень дружны, преподавательница колледжа Рама Нигам и диктор радио Рева Варма. Последним куском делились. Жили в одной комнате, и все вещи у них считались общими: пользуйся, если надо, не жалко… Даже свои любовные письма Рева давала читать подруге и прибегала к её помощи всякий раз, когда садилась сочинять ответ. Тайн друг от друга у них не было даже в делах интимных…

Но вдруг все кончилось; они и здороваться перестали, хотя по–прежнему жили в одной комнате.

И причины вроде никакой не было. Правда, Рама не раз просила Реву устроить ей выступление на радио, но та в ответ лишь беспомощно разводила руками: «Я же простой диктор, составлением программ занимаются другие. Программу «Мир женщины» у нас ведёт миссис Шарма. Я обращалась к ней, а она всякий раз делает вид, будто не слышит. Ну что я могу сделать? Я ведь не директор, чтоб приказать ей…»

Но теперь – слава всевышнему! – черные дни миновали, в их комнате воцарились мир и согласие, подруги снова стали неразлучны.

Однажды, это случилось недели через две после примирения, Рама вошла в комнату с лиловым листком в руке:

– Рева! Ты только взгляни! Где тут надо поставить подпись?

– Что это у тебя?.. О–о-о, неужели контракт?

– Ты угадала… Только что принесли, – гордо подтвердила Рама. – Скажи, как лучше переслать его – по почте или через тебя?

– «Радиостанция города Банкипура, именуемая в дальнейшем «Заказчик», в лице её директора г–на Моди, с одной стороны, и госпожа Рама Нигам, именуемая в дальнейшем «Автор», с другой стороны, заключили настоящее соглашение в нижеследующем, – словно перед микрофоном, читала Рева условия контракта. – Пункт первый. Заказчик поручает, а Автор обязуется представить написанную простым языком сказку из «Панчатантры» [34]34
  «Панчатантра» (Пятицарствие) – название одного из самых популярных сборников древнеиндийских сказок.


[Закрыть]по собственному выбору… Пункт второй. Заказчик обязуется уплатить Автору гонорар из расчета пятнадцать рупий за текст, рассчитанный на пять минут». Ну что ж, я рада за тебя, поздравляю.

Ученая дама победно улыбнулась: смотри, дескать, даже не выходя за ворота, получила приглашение сотрудничать на радио.

Реву такое поведение задело, но она смолчала.

– Ну что ж, приступай. А то уже все уши прожужжала: «Хочу на радио, хочу на радио…» Кстати, ты давно знакома с Моди?

– Моди? Такого никогда не знала.

Рева рассмеялась.

– Ну, а Братца Лала знаешь? Из программы для детей дошкольного возраста? Вот это он и есть.

– Неужели? Значит, Братца Лала зовут Моди?

– Сначала расскажи, где познакомилась с Братцем Лалом.

– Он приходил на годовщину нашего колледжа. Записывал… А почему тебя это так интересует?.. Ну, чего ты смеешься?

– У Братца Лала, к твоему сведению, есть ещё одно прозвище – Регистратор. Вот потому и интересует… А впрочем, беспокоиться не стоит. Просто твое имя попало в его записную книжечку, и теперь ты будешь постоянно сотрудничать на радио.

– Он же все‑таки продюсер, – смеется Рама: сегодня ученая дама довольна.

– Бери выше! Не продюсер, темнота, а генеральный директор. Это тебе не просто актёр, зачисленный в штат!

– А ты сама в штате?

– Все мы, то есть люди, делающие программу, штатные работники радиостанции с почасовой оплатой. Все до единого, даже музыкант Шуберат–хан. Знаешь, ведь он из местных, работает на станции давно и может выполнять любую работу. Конечно, основной его инструмент – саранги [35]35
  Саранги – индийский духовой музыкальный инструмент типа флейты.


[Закрыть], но он и за диктора может, и за радиотехника, и даже за осветителя – словом, мастер на все руки!

Ученая дама не поверила. Она была уверена, что Рева попросту завидует ей.

Вдруг Реву точно осенило.

– Ты с ним долго общалась? – выразительно взглянув на неё, спросила Рева.

– Почему бы мне с ним не поговорить?.. Ты что‑то недоговариваешь, Рева. Нехорошо скрытничать перед подругой! А вдруг в разговоре с ним я что‑нибудь сболтну невпопад – ты же сама обижаться будешь.

– Ну если уж тебе так интересно, скажу, – промолвила Рева. – Но только ему – ни слова… Дело в том, что Моди – женолюб, каких мало. Все об этом знают.

– Неужели? А на вид такой простодушный, ну прямо как ребенок.

– Ребенок! Скажешь тоже! Этому ребенку и в аду места не найдётся. Ты знаешь, Рама, сейчас у него пять любовниц, и каждая уверена, что она – его единственная женщина… зеница ока.

Рама расхохоталась:

– Тебе, Рева, следовало стать поэтессой.

– А ты не смейся… Если описать все любовные похождения Моди, получился бы огромный роман… целая эпопея!

– Так за чем стало? Взяла бы и написала… Вот напишешь и станешь великой писательницей.

– Ну что ты, Рама, где уж мне! Эту честь я уступаю тебе.

– Ха–ха–ха! – пуще прежнего заливается Рама.

И только тут до Ревы – как всегда, с большим опозданием – доходит: да ведь Рама Нигам явно неравнодушна к Братцу Лалу. Ну что ж, придется выкручиваться. Напоследок надо сказать о Моди что‑нибудь лестное.

– Неужели все пятеро его дам работают на радиостанции?

– Конечно! Готовят программы. Ну, как ты теперь.

– Смотри, Рева, обижусь.

– Мне смотреть нечего. Ты лучше сама смотри! Вместо того чтобы ссориться, лучше заказала бы сладости.

Неужели ученая дама закажет сладости? При её‑то скупости?

В комнату шумно вваливаются взволнованные Патнешвари и Сипра Маджумдар:

– Слыхали? Дороти‑то, Дороти… замуж вышла.

– Дороти? Наша Дороти – и вдруг замужем? Поразительно!

– Поэтому, наверно, и отпуск взяла?

– За кого хоть вышла? Муж‑то откуда?

– За железнодорожника… А родом он из города Гая.

– Вот это здорово! Жена – в Банкипуре, муж – в Гая, а дети, наверно, родятся на свет в Моголсарае?

Все смеются.

– Ну что ж, – весело продолжает Рева, – за такую новость хозяйке не грех бы и угощение выставить.

Рева подходит к двери.

– Рамрати, а Рамрати! Тебя госпожа Нигам зовёт!

Ученой даме волей–неволей приходится раскошелиться.

– Вот тебе пять рупий, – небрежно протягивает она бумажку вошедшей Рамратии. – Купишь на все сладостей. И ещё соленого печенья – специально для госпожи Вармы.

Рамратия хмуро удаляется.

– Ну что ж, Рева, каждому свое. А вдруг и для тебя кто‑то найдётся? Бедняга учится в Джамшедпуре, а тут сиди каждый вечер перед микрофоном: «Внимание… Внимание! Говорит радиостанция Патны!» Что скажешь?

– Если случится такое, Лы ещё раз угостишь меня, правда? Сладости тогда будет покупать Братец Лал.

Патнешвари и Сипра Маджумдар удивленно переглядываются: что ещё за Братец Лал?

Не прошло и четверти часа, как о замужестве Дороти знало все общежитие.

– Нынче, кажись, у тех, на втором этаже, свадьба, – глядя в окно, комментирует Джанки. – Смотри‑ка, Рамратия целую корзину всякой снеди потащила.

Кунти ходит хмурая. Тут поневоле будешь хмуриться: пошла было к мэм–сахиб жаловаться, а та даже слушать её не стала. Рукмини, единственный человек, с которым она могла бы отвести душу, на выходные укатила домой. Кунти одна сидит в четырех стенах, из комнаты глаз не кажет. За целый день она про себя всем косточки перемыть успела, а прослышав о свадьбе, решила злорадно: ну и черт с вами, танцуйте, веселитесь. Там сладостями оделяют, может, и вам перепадет… Чтоб вы все подавились!.. Я и сама тоже… Нет, молчок, никому ни слова. Будет и у нас свадьба. Вы глазам не поверите.

Джанки негромко смеется: подумать только, за неделю ни словом с Кунти не перекинулась.

– Эй, ты… воительница! – заглядывая в дверь, миролюбиво говорит она. – На меня‑то за что сердишься?

У Кунти уже сидит Тара Дэви, забежала вроде бы на минутку, проведать. На самом же деле явилась прощупать, чем дышит Кунти, да передать, что сказал личный секретарь мэм–сахиб. Дело тонкое – посоветоваться надо бы. А тут ещё Джанки принесло, это уж вовсе некстати. Ненадёжный она человек, и вашим и нашим хочет быть милой. Знаем мы таких!

– А наше начальство уж очень Вибхавти стало выделять: по душе, видно, пришлась, – как ни в чем не бывало продолжает Джанки, заходя в комнату. – Сегодня даже чаем её угощала.

– А как тебе нравится Гаури? – подхватывает Тара Дэви. – Рыбу с винегретом у начальства жрала!

Самой Кунти Сукхмай Гхош, личный секретарь мэм-сахиб, тоже кое‑что сообщил. Но об этом она пока помолчит, так будет лучше.

– Мэм–сахиб едет в Дели, – хмуро бросает Кунти. – Сначала в Дели, потом в Бомбей… Словом, уезжает на целый месяц.

– Значит, этот месяц всеми делами заправлять будет наша Бэла?

– Нет, тебе поручит! – хмуро усмехается Кунти.

– А кто она, наша начальница‑то, – незамужняя, вдова или, может, ещё кто?

– И не замужем, и не вдова, а всегда – молодуха.

Лёгкий смешок, перешептыванье, злорадное хихиканье.

– Болтают, будто девица, что живёт здесь… ну, как её… вот память проклятая… Да, вспомнила, Аннапурна… будто эта самая Аннапурна – родная дочь ей.

– Вот тебе и скромница недотрога!

– Она только за другими следить горазда!

– В своем‑то глазу…

– А может, враньё? Чего не наговорят по злобе‑то…

– Может, и враньё… Попробуй проверь!

Снова смешок, перешептыванье, злорадное хихиканье.

– А ты разве не замечаешь, как она каждый вечер часа на полтора куда‑то исчезает? – громко произносит Тара.

– Вечером, слыхала я, ходит она в какой‑то ашрам, – откликается Джанки. – Саньяси [36]36
  Саньяси – странствующий аскет.


[Закрыть]там живут, Рамратия говорила…

– С мужиком‑то в любом ашраме хорошо, – угрюмо бросает Кунти.

Все хмуро смеются.

Таиться друг от друга больше не к чему. Кунти достаёт пачку бири, спички, раскладывает перед собой. Все трое прикуривают от одной спички и с наслаждением затягиваются.

Тара натужно кашляет. У неё всегда так: после каждой затяжки – кхы, ак–кхы, тьфу! – никак горло прочистить не может. Обычно Джанки брезгливо отворачивается, но сегодня за разговором и внимания не обращает. Если бы знала Бэла, как её здесь честят!

– Зловредная бабёнка!

– А жадина, каких свет не видел!

– Такая только и знает, что мужика искать!

– А хитрая‑то, хитрая какая!

– И те, кто повыше, говорят, очень недовольны ею.

– Старуха‑то с дочкой крепко держат её на поводке.

– Делится, видать, с ними!

– Тихо!.. Гаури! Что она несёт‑то?

Входит сияющая Гаури: в руках у неё поднос со сладостями от Рамы Нигам. Каждой из соседок Гаури со смехом вручает сладкий пирожок и кусочек халвы.

Кунти даже глаз не поднимает: боится, как бы не разболтала эта хохотунья о её делишках. Как‑никак, а целую неделю были они во всем корпусе одни – Кунти и Г аури. Ещё до того, как начались занятия на курсах. Видать, пронюхала что‑то – на ночь в соседнюю комнату перебирается…

– Мне это нельзя, – говорит Кунти и отодвигает угощение.

– А Лавочница‑то наша чем перед тобой провинилась, тетя Кунти? – смеется Гаури. – Ведь неприкасаемой она не вас, а меня считает.

– Никакая я тебе не тетя!

– Эй, Гаури! Расскажи‑ка нам лучше, какой винегрет у начальства – сухой или сочный? Сама, наверно, готовит?

– Нет, не сама… Готовит… как его… кондитер! Она только смешивает. А подает все отдельно – варёный рис, горох, овощи…

Оглядев кислые лица собравшихся, Гаури наконец догадывается: неспроста все это, тут что‑то затевается. Чтоб им всем синим огнём в аду гореть! Гаури спешит удалиться. На губах её дрожит растерянная улыбка.

– Вы заметили?

– Что?

– Что творится там, в женской больнице?

– Ещё бы! – И все трое хохочут.

Отдельные занятия для девушек, прибывших на курсы, проходят в женском отделении городской больницы, и все тамошние мужчины – врачи и студенты – увиваются вокруг Гаури.

– Ты о нашей недотроге, что ли? Заметили, заметили, все заметили, не мы одни. Даже мадам Чако заметила.

– А вы знаете, кто муженёк‑то у Рукмини? Настоящий бандюга! Его тут все боятся…

Рукмини, как обычно, на выходные уехала домой… Вернётся только в понедельник.

IX

С той стороны, где расположен «Центр материнства», доносятся звонкие детские голоса. Здесь задолго до открытия молочного пункта – а открывается он в восемь – собираются ребятишки, которым по утрам прописано молоко. Имя Бэлы Гупты знает тут каждый карапуз: с восьми до половины десятого Бэла возится со своими непоседливыми посетителями, то и дело покрикивая на очередь:

– Эй, девушка, девушка! Поддержи своего братика! Упадет… Латиф, не рви цветы! Иди сюда, посиди на скамеечке… Джахана! Забери свою корзинку! Таблетки получила? Не забудь пузырек с микстурой. Вот здесь стоит… Эй, эй! Радхешьям! Сейчас накажу… Рамрати, уведи отсюда этого негодника! И с завтрашнего дня вообще можешь не приходить! Разве можно обижать девочек?..

Пятилетняя Бульбуль, младшая сестренка Пхульпатии, притащила с собою кутёнка: обеими ручонками прижимает к груди чуть живого заморыша. Разве может Бэла равнодушно пройти мимо такой сцены?

– Эй, Бульбуль! Сейчас же унеси отсюда этого грязного щенка!

Но Бульбуль храбрая девочка.

– Зашем уношить? – шепелявит она. – Я денешку плинешла. Шделайте, пожалушта, калтошку для нашего Лакет–Кумала.

– Что‑что? Как ты назвала его? Кумаром?

Пхульпатия весело смеется, обнажая ровный ряд белых, как жемчуг, зубов:

– Да не просто Кумар, а Ракет–Кумар!

– Хорошее имя – Ракет–Кумар. Значит, карточку, говоришь, надо? А где же деньги, дай посмотрю…

Бульбуль протягивает ручонку: на ладошке у неё действительно лежит монетка в одну ану.

– А назвал так щенка дедушка Пагалю, сосед наш, – с улыбкой поясняет Пхульпатия.

– Ну что ж, придется, видно, накормить твоего щенка, – смеется Бэла. – Рамрати, принеси, пожалуйста, полстакана молока…

– Зашем штолько? – упрямо наклоняет головку Буль-буль.

– А затем, чтоб твой Ракет–Кумар быстрее вырос.

Рамратия выливает молоко в плошку, которую принесла с собою девочка. Щенок принимается жадно лакать. А облизав плошку, умильно смотрит на Бэлу.

– Хватит, хватит с тебя! – машет рукою Бэла. – Такому и кувшина мало… А ты вот что, Бульбуль: поджарь зёрен арековой пальмы, натолки и давай ему каждый день. А то видишь, как животик‑то у него отвис…

После того как молоко роздано, Бэла Гупта в сопровождении фельдшерицы делает обход. Увидев беременную, фельдшерица непременно побеседует с ней – поздравит, а иной раз и пожурит, посочувствует, деликатно объяснит, если нужно что. Расскажет, какую помощь роженице может оказать акушерка, которая находится в «Центре материнства». Бывает, правда, и по–другому: грязные, в замызганных сари женщины из квартала чамаров [37]37
  Чамар – кожевник, член касты неприкасаемых, занимающихся выделкой кож.


[Закрыть]обложат её последними словами:

– Шляются тут всякие! Учат все, учат! «Детей, – говорят, – меньше рожать надо!» Сами‑то хоть по одному бы родили! А ещё учить берутся! Чтоб вам повылазило!

Но в присутствии Бэлы они предпочитают помалкивать.

Иногда Бэла навещает семьи ребятишек, которые получают у неё молоко, Если ребенок болен, она объясняет матери, что в ближайшее воскресенье нужно прийти к врачу: с августа детский врач, мадам Чако, принимает малышей в центре один раз в неделю по воскресным дням. Если Ребенок здоров, Бэла приглашает его мать на курсы кройки и шитья, открытые в «Центре рукоделия и ремесел»: обучение там бесплатное.

…Наконец к полудню обход закончен, и Бэла Гупта может часок спокойно передохнуть. Сегодня, однако, отдых не получился.

– Рамрати! Там кто‑то пришел?

– Муж Рукмини… С вами хочет поговорить.

Войдя в канцелярию, муж Рукмини почтительно складывает ладони лодочкой:

– У жены сегодня небольшой праздник. Она хотела бы пригласить своих подруг: Кунти Дэви, Джанки Дэви и Гаури Дэви.

– Видите ли, разрешение покинуть территорию общежития зависит совсем не от меня, – вежливо объясняет Бэла. – За разрешением вам следует обратиться к доктору, мадам Чако.

– А зачем мне доктор Чако? Вы и сами…

– Нет, к сожалению, не могу, – твердо говорит Бэла. – Мадам Чако просила без её разрешения никого не отпускать. Вам следует обратиться к ней.

Муж Рукмини хочет ещё что‑то возразить ей, но Бэла Гупта уже проходит в свою комнату. Следом за нею на пороге вырастает Рамратия.

– Человек какой‑то там… К Шарде Кумари.

– Кто он ей? Родственник?

– Она говорит, дядя… Наверно, и в самом деле дядя. На вид совсем деревенский. На плечах накидка, в руках лота [38]38
  Лота – бронзовый сосуд с широким горлом. Используется для хранения жидкостей и в ритуальных целях.


[Закрыть].

– Пришли ко мне Шарду.

Из‑за спины Рамратии выглядывает Шарда.

– К ногам вашим припадаю, сестрица.

– Что это ты, Шарда, трясешься как в лихорадке?

– А как же тут не трястись, сестрица? Дядя все‑таки приехал. Прямо из деревни, с подарками… В этой самой штуке. Вот ведь какая штуковина…

– Опять у тебя «штуки» да «штуковины»? Что там такое, объясни по–человечески. И почему ты дрожишь?

– Дядя все‑таки! На суд он приехал… Тут… как его… в Верховном суде дело дядино разбираться будет.

– Проведи его в гостиную. Усади как положено…

Проводив Шарду, Бэла накрывает на стол. Но не успевает она расставить принесенные поваром тарелки: варёный рис, картошка с приправами, – как опять является Рамратия с сообщением: пришли какие‑то три господина, с виду христиане, с цветами. Для девушки, говорят, телефонистки, что проживает здесь.

– Почему ты не объяснила им – Дороти в отпуске и свадьбу они сыграли не здесь, а в Гая?

– Я им так и сказала, а они в ответ: не тащить же корзину с цветами назад. Если невесты нет, вручите вашему начальству… С виду нездешние. Черные, почти как негры. Из Ранчи, наверно. Пьяные все.

– Закрой ворота и никого не впускай… Поздравлять, говоришь, явились?

– Там ещё водитель за молоком приехал. Из центра, что в Канкарбаге.

– И накладная есть?.. Хорошо. Открывай склад, сейчас приду.

X

Ютхика прекрасно устроилась: работает в туберкулезном санатории, принадлежащем миссии Рамакришны [39]39
  Миссия Рамакришны – религиозно–филантропическая организация.


[Закрыть], что в Джамшедпуре.

С Ютхикой они вместе учились. Со второго курса, но их пути разошлись: Ютхика закончила училище, а Бэле пришлось оставить и училище, и общежитие.

…Прежняя жизнь Бэлы напоминает старенькое одеяло, сшитое из разноцветных клиньев, с одной только разницей: обтрепавшийся край не вырежешь и не выбросишь. Не такое это одеяло, чтоб можно было хоть что‑то вырезать и выбросить… Жизнь не кинолента, и ни одного эпизода не могут вырезать из неё ножницы самого искусного режиссера!..

…Вместе с Бэлой в ту ночь общежитие покинули ещё четыре девушки. Они сделали это в знак солидарности с нею. Произошло это в ночь на 13 сентября 1943 года.

Девушки эти были Ютхика, Фатима, Сарасвати Дэви и Айша.

Кто были они, те, что пошли за Бэлой?

Ютхика – капризная дочка преподавателя одного из колледжей в Дханбаде.

Фатима – дочь националистически настроенного правоверного мусульманина из Сонапура: вопреки обычаям предков, Фатима сбросила чадру и, вызвав своим бунтом гнев единоверцев, навсегда ушла из дому.

Сарасвати Дэви – с детских лет оставшаяся вдовою [40]40
  «Вдова с малых лет» – по традиции, до недавнего времени, в Индии практиковались детские браки: родители нередко устраивали сговор, когда «молодые» ещё были в раннем детском возрасте. Если «наречённый» умирал, девочка считалась вдовой и, даже достигнув совершеннолетия, лишалась права выйти замуж вторично. В современной Индии детские браки запрещены законом.


[Закрыть]девушка из индуистской семьи, проживавшей в Бхагальпуре.

Айша родилась в Пенджабе, воспитывалась в Бенгалии. Пенджабка по рождению, она свободно читала и говорила по–бенгальски и прибыла сюда из Дакки [41]41
  Дакка – город в восточной части полуострова Индостан. В 1947 г. отошел к Пакистану. После образования в 1971 г. Бангладеш – столица этого государства.


[Закрыть].

А Бэла Гупта? Что сказать о ней?

…Когда Бэла порвала с Банкебихари и кучкой его дружков, торжественно именовавших себя «Бихар крантикари парти», её завертело и понесло, точно щепку в стремительном водовороте. С трудом вырвавшись из цепких объятий Бенареса – его бесчисленных переулков, храмов, полутемных клетушек странноприимных домов – и очистив душу и тело от скверны омовением в священных водах Ганги, она без сожаления рассталась с этим городом, и вслед за течением Ганги жизнь понесла её дальше, на восток, где под конец попала она в тихую заводь, именовавшуюся «Союзом содействия материнству». Увы, тихая заводь оказалась трясиной. Но и оттуда вырвалась Бэла и в 1940 году вместе с Ютхикой отправилась на учебу в Банкипурский медицинский колледж.

За те два года, что трудилась Бэла в Банкипурской больнице, добрая слава прочно утвердилась за нею. Их дружная пятерка выделялась среди трехсот пятидесяти воспитанниц колледжа. Больные и санитарки души в них не чаяли, врачи сдержанно хвалили, посетители выражали искреннее восхищение. Увидеть одну из них в своей палате пациенты почитали за счастье…

И Бэла обрела вновь молодость, красоту и силу.

Выбросив из памяти все, что довелось перенести ей, она начала новую жизнь. К ней вновь вернулась вера в людей – снова зазеленел взращённый любовью росток в выжженном зноем саду.

Эти два года были лучшими в её жизни.

А в 1943 году её вновь захлестнул водоворот. Это было какое‑то наваждение, но ей совсем не хотелось освобождаться от чар.

Тюрьмы были переполнены: битком набиты не только камеры, но и карцеры, изоляторы, комнаты для свиданий. Здесь вперемешку сидели все – здоровые и больные, уголовники и политические, представители правого крыла и левых сил, террористы, авантюристы, любители острых ощущений.

Среди них оказался и заключённый по имени Рамакант. Он был как все – один из многих, но почему же тогда Бэла тайком вздыхала о нем ночи напролёт, ворочаясь без сна на жёстких нарах?

Партия Банкебихари оказалась пустышкой, а сам Банкебихари – дешёвым фигляром, болтуном и позером; в нем не было ничего даже отдаленно похожего на истинного крантикари. С Банкебихари все ясно, а вот как быть с Рамакантом?

Кто больше по душе Бэле – партия, к которой принадлежал Рамакант, или сам Рамакант?

С Банкебихари она постоянно боролась, как могла, а узнав о его смерти, твердо сказала: «Одним подлецом на земле стало меньше». Но что так влечёт её к Рамаканту, заставляя радостно колотиться сердце? Каждое его слово звучит для неё как откровение!

После выяснилось, что Рамакант давно уже готовил побег из тюрьмы.

Нет, нет! О планах Рамаканта она ничего не знала, а если б случайно узнала, то всеми силами постаралась бы удержать его от побега. Какой тут побег, когда у него открытая форма туберкулеза: оба лёгких поражены. Ему бы месяцев пять отдохнуть, подлечиться в хорошем санатории.

Нет, нет! Откуда ей было знать, что план побега был спрятан в корешке той самой «Рамаяны», которую, отправляясь в тюрьму, она купила в книжной лавке Рамасинха? Она и не подозревала об этом.

И она не упала в обморок, когда до неё дошёл слух о том, что Рамакант погиб. В тот миг ей почему‑то вспомнились отец и мать, и она заплакала, чуть слышно всхлипывая… Куда бежал он? За смертью? Ноги привели его на берег Ганги. Он был уже на середине реки, когда его настигли и втащили в лодку. Но он не сдался – вырвался… чтоб навсегда обрести свободу!

И, наверно, в последнюю минуту… в последнюю минуту он вспомнил о ней. В то утро, зайдя к нему в изолятор, она в шутку решила привязать его к кровати его же собственным ремнем, потому что тюремный врач прописал ему полный покой. Не слушая её, Рамакант нервно расхаживал из угла в угол. Когда она сказала ему о своем намерении, он, вспыхнув, будто отрезал: «Привязать? Так вот, запомни: Рамакант не признает никаких оков, кто бы ни накладывал их – власти или женщина! Не признает и никогда не признает!» Она обиделась и выпалила: «Не признает – погибнет!»

Вот потому‑то, наверно, в свой смертный час он мысленно обратился к ней: «Все равно оков я не признаю!»

Что ещё мог сказать Рамакант в последнюю минуту? О чем мог подумать?..

Когда заведующая узнала о её отношениях с Рамакантом, как молодо блеснули её голубые глаза! Старуха крепко ухватила Бэлу за руку:

– Девочка! Ты правду говоришь мне? Ведь ты не имела отношения к побегу? Ты просто любила его, правда? Ради себя, своего счастья любила его. А вот полиция не верит… Ведь между вами ничего не было, правда?

– Нет, нет!

– Бэла, девочка! Мне очень жаль, но… тебе придется покинуть общежитие. Теперь всем этим будут заниматься полиция и закон. Мне очень жаль, и все же… я не могу допустить, чтобы тень пала на общежитие…

Той же ночью она ушла. Вместе с нею общежитие покинули четыре её подруги – в знак солидарности.

Беглянок приютила вдова Муния, единственным достоянием которой была старая развалюха в квартале Макхния-Куан.

Потом начались допросы, обыски, ежедневные ночные визиты. Являлись обычно в глухую полночь или на рассвете. Каждую ночь – допрос.

– Если опять явитесь ночью, дверь не откроем, – наконец, потеряв терпение, твердо сказала Фатима. – Арестуйте меня, если хотите, я согласна. Но каждую ночь видеть ваши рожи… нет уж, увольте.

На третий день их навестила какая‑то незнакомая дама.

– Ки котхай эго панчоконьяра? – весело спросила она по–бенгальски. – Где тут бесстрашная пятерка?

Это была Рамала Банерджи – их незабвенная тетя Рамала.

Выслушав сбивчивый рассказ девушек, Рамала улыбнулась.

– Коно бхойо нэи, – произнесла она уверенно. – Нечего бояться.

Рамала сразу решила все их проблемы.

Ютхику и Фатиму она сумела снова определить на курсы, для остальных такой возможности не представилось, и они втроём – Сарасвати Дэви, Айша и Бэла Гупта – продолжали снимать половину землянки, в которой жила бедная вдова Муния со своей дочкой Рамратией. Единственное, что смогла сделать для них Рамала Банерджи, – добилась в «Центре рукоделия и ремесел» ссуды в полторы тысячи рупий на приобретение разного материала: теперь им было из чего плести циновки, шить скатерти, вязать свитеры…

…Прошло немного времени, и Рамала, весёлая как обычно, принесла им ещё одну приятную весть:

– Ну, Бэла, готовься. Подыскала для тебя подходящее место. В городе создается «Ассоциация работающих женщин». Дел предстоит немало.

И стала Бэла заведовать общежитием, получая за свои труды полторы сотни рупий в месяц. Так на этой должности она и осталась, за эти годы ей не прибавили ни одной аны. Впрочем, она никогда и не просила об этом.

Подопечных у тети Рамалы Банерджи становилось все больше: кроме их пятерки, ещё и Снехлата, Шивани, Олив–Ливая, мисс Барла, Канчанлата, Барула. Теперь тетя Рамала в шутку называла их «Экадоши шонгхо» – «Союз одиннадцати».

Ютхика как‑то написала Бэле из Джамшедпура – письмо пришло вскоре после кончины тети Рамалы, – что у неё не хватает слов, чтобы выразить благодарность и признательность тетушке за все сделанное для их центра и лично для неё. Она бесконечно благодарна всевышнему, ниспославшему ей такую судьбу. «В своем предшествующем рождении я совершила, наверно, нечто благое – впервые в жизни я чувствую себя вполне счастливой».

…А что остается Бэле? Всю жизнь только завидовать другим?

Сегодня уехала Аннапурна. Бэла не проливала слез, не суетилась у колёс велорикши. Она проводила Аннапурну долгим взглядом, прячась от посторонних глаз в глубине комнаты.