Текст книги "Заведение"

Автор книги: Пханишварнатх Рену

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Пханишварнатх Рену
Заведение

Предисловие

На литературном небосводе Индии он засиял внезапно и ярко – звездой первой величины, сразу же затмив многие литературные светила. Это произошло в 1954 г., когда ему было уже 33 года, и с тех пор Рену неизменно упоминается в одном ряду с крупнейшими прозаиками современной литературы хинди.

Уроженец Северного Бихара, воспитанник Бенаресского университета, Пханишварнатх Рену рано познал радость битвы и горечь поражения. После августовских событий 1942 г. [1]1
  9 августа 1942 г. английские колониальные власти арестовали всех руководителей партии Индийский национальный конгресс, возглавлявшей национально–освободительное движение народов Индии. Эта акция вызвала массовые выступления протеста по всей стране.


[Закрыть], всколыхнувших всю Индию, а в некоторых районах, в том числе в Бихаре, вылившихся в вооружённую борьбу, колониальные власти бросают его в тюрьму, откуда ему суждено было выйти только в 1945 г. Но тюрьма не сломила воли юноши. Сразу же по выходе на свободу он активно включается в общественную жизнь Бихара и скоро выдвигается как руководитель крестьянского движения. Он принимает участие в вооружённой борьбе непальского народа за свержение деспотического режима… Пропагандист, организатор, борец, лишь изредка бравшийся за перо, Рену в 1954 г. выпускает в свет первое свое крупное произведение – роман «Грязное покрывало», поставивший его в один ряд с ведущими мастерами слова хинди.

Главное, что обращает на себя внимание при чтении первого произведения Рену, – это глубокая патриотичность романа: вдохновенная любовь автора к родному краю, его искренняя симпатия к простым людям и глубокая озабоченность их нелёгкой долей. Рену не мыслит собственной судьбы вне судеб своего народа. Он радуется его радостями, печалится его печалями. Родина предстает перед ним в образе матери–труженицы, которая даёт сынам своим силу и вдохновение, утешает в горе, помогает нести бремя житейских невзгод. Грязное же покрывало, облекающее Индию, – это отжившие общественные установления и порядки, позорные привычки и обычаи прошлого, которые сковывают и уродуют жизнь людей, обрекают их на нищету и беспросветное невежество, заставляют лжесвидетельствовать и убивать, мешают трудиться, думать, дышать. Весь роман звучит как гневный протест против условий, низводящих человека до уровня животного, как голос самого индийского крестьянина, задыхающегося в тисках безземелья и социального гнёта, кастовых предрассудков и невежества.

Последующие произведения закрепили славу Рену как одного из лучших прозаиков хинди: в 1957 г. выходит в свет второй роман писателя – «Сказание о пустоши», в 1959 г. – сборник рассказов под названием «Мелодии», в 1963 г. – повесть «Заведение»…

Путь Рену в литературе, так же как и в жизни, был не прям и не прост. Случались на этом пути и блуждания, и зигзаги. Однако никогда не терял писатель веры в свой народ, в его крепкие руки, ясный ум и светлую душу.

Каждое произведение Рену становилось событием в литературной жизни Северной Индии, вызывая волну откликов, комментариев, рецензий, восторженных или злобнонигилистических, не оставляя равнодушным никого – ни читателей, ни критиков. И это понятно: каждым своим произведением автор стремился ответить на злободневные вопросы современности и делал это ярко, талантливо, с той непринуждённой простотой, которая достигается лишь напряжённым трудом.

Повесть «Заведение» явилась в определенном смысле этапным произведением писателя.

В центре повести – два женских образа: Джотсны Ананд и Бэлы Гупты. Джотсна Ананд – почетный секретарь благотворительного общества. Бэла Гупта – воспитательница женского общежития, созданного в благотворительных целях. Обе женщины выведены в повести как образы–антиподы, прямо противоположные по своей нравственной сути.

Каковы же идеалы Джотсны Ананд? Деньги – вот что главное в жизни! Это она усвоила давно, гораздо раньше того времени, когда, бросив своего мужа, ушла с богачом – торговцем лесом, который, чтобы обеспечить себе лучшие подряды в лесах Непала, отправил её разделить ложе с непальским губернатором и которого она в сговоре с их прежним компаньоном мистером Анандом хладнокровно разорила и довела до гибели…

Деньги! Как можно больше денег! – вот что руководило ею, когда она продавала себя и предавала других, превращая непальские леса в хрустящие ассигнации.

Деньги! – вот её верховное божество, когда вместе со своим новым сожителем и компаньоном она возвращается в Индию, став госпожой Ананд – воплощением добродетели, куратором всех благотворительных заведений Банкипура, где муж её сразу был принят в круг «отцов и благодетелей» города.

Прямую противоположность госпоже Ананд представляет её подчиненная. Кроткая, трудолюбивая, немногословная Бэла Гупта прошла через все муки и испытания, какие только могут выпасть на долю женщины, и никакая грязь не смогла пристать к ней. Джотсна Ананд мучительно завидует Бэле и ненавидит её.

Конфликт между начальством и строптивой подчиненной зреет уже давно. Властолюбивая, не терпящая возражений госпожа Ананд, не считаясь с протестами Бэлы Гупты, в любое время дня и ночи вызывает обучающихся на курсах женщин, чтобы они развлекали гостей старого сластолюбца – её мужа, и распоряжается запасами продуктов, предназначенных для детей, как своей собственной кладовой. По воле директрисы женское общежитие все более приобретает славу сомнительного заведения.

Трудно сказать, во что бы мог вылиться их конфликт, если бы не нагрянула комиссия, вскрывшая хищения и злоупотребления, допущенные почетным секретарем Общества. Ну, теперь уж директрисе возмездия не избежать! Карающий меч правосудия настигнет её! И меч действительно опускается – только не на госпожу Ананд, а на ни в чем не повинную Бэлу, потому что формально именно она, Бэла Гупта, отвечает за состояние дел в общежитии.

Показывая крах идеалов, которые вели по жизни Бэлу, автор развенчивает её наивную веру в высшую справедливость, а вместе с этим – теорию непротивления злу насилием. Наивным идеалистам вроде Бэлы Гупты трудно жить в обществе чистогана. Им остается выбор: либо принять его волчьи законы, либо обречь себя на поражение, которое ждёт Бэлу и всех тех, кто ещё не расстался с иллюзиями о мирном сосуществовании волков и овец…

Повесть производит неизгладимое впечатление жизненной правдой, которая изображена сатирической кистью художника, срывающего все и всяческие личины и покровы с тех, для кого основное мерило человеческой ценности – деньги.

Символичен финал повести: общежитие закрыли, ворота его забили досками, и, дождавшись, когда толпа зевак рассеется, какой‑то сорванец, воровато озираясь, торопливо нацарапал на воротах короткое похабное словцо… Такой концовкой Рену выносит свой окончательный приговор царству анандов, которое созидается под их руководством и им на потребу, и решительно заявляет о его неприятии. Однако, едко обличая индийских колупаевых и разуваевых и решительно заявляя о своем неприятии их законов, Рену ещё не видит в индийской действительности тех сил, что способны принести стране коренные перемены, не замечает тех достижений, которых добилась Индия за годы независимости. А успехи эти несомненны и весьма значительны. Достаточно сказать, что страна, совсем недавно знавшая лишь деревянную соху, Индия по объёму промышленности производства уверенно входит сегодня в первую десятку государств мира. Растет и крепнет государственный сектор её экономики. Проведены аграрные реформы, ликвидировано помещичье землевладение. Разработан и проводится в жизнь широкий комплекс мероприятий, направленных на дальнейшее повышение производительности труда, подъем промышленности и сельского хозяйства. Все это сопровождается серьезными социальными и культурными сдвигами внутри общества. Именно эти сдвиги все чаще выносят на поверхность общественной жизни таких людей, как Бэла Гупта. Даже её поражение в плане историческом оказывается шагом к победе добра и справедливости.

Большое литературное наследие оставил Рену. Много в его произведениях светлого, лучезарного. Много и темного, беспросветного. Однако какими бы трагичными ни были ситуации в произведениях Рену, его творчество – будь то объёмистый роман или короткий, в несколько страничек, рассказ – пронизано светлым оптимизмом, автора никогда не покидает вера в человека, в его нравственные устои и созидательные силы. О чем бы ни писал Рену, всюду он стремится показать, что, несмотря ни на что, самое прекрасное в Индии – это её народ, талантливый, трудолюбивый, исполненный внутреннего достоинства, терпения и выдержки. Именно он, индийский народ, выведенный в многочисленных образах человека–труженика и борца, именно он – основной герой произведений Рену. Это и Бэла Гупта, через все жизненные невзгоды пронесшая свою незамутнённую веру и душевную чистоту, и её возлюбленный Рамакант, без колебаний отдавший жизнь во имя свободы, и прелестная в своей простодушной наивности деревенская девушка Гаури Дэви, умеющая так заразительно смеяться и так проникновенно петь песни. Писатель любуется их трудолюбием и оптимизмом, их долготерпением и душевной красотой, на них возлагает свои надежды и упования. Предлагаемая повесть позволит полнее представить самобытное творчество замечательного писателя–гуманиста Пханишварнатха Рену – выдающегося художника слова, который ушел из жизни в 1977 г., когда ему едва исполнилось пятьдесят шесть лет.

В. Чернышев

I

В полночь со стороны женского общежития донёсся отчаянный грохот: какой‑то поздний визитёр ломился в ворота. Бум! Бум! Бум! – разносилось по всей округе.

Из соседнего переулка послышались возмущённые крики, ругань, разноголосый собачий лай. В ответ, перекрывая шум, угрожающе взвыл черный лимузин, стоявший у ворот общежития. Собаки залились пуще прежнего.

– А ну, открывай!.. Открывай, кому говорю! – еле различимый за собачьим лаем, орал хриплый мужской голос.

Наконец сквозь грохот из‑за ворот донеслось писклявое:

– Кто там?

– Открывай!

Бум! Бум! Бум!

Пронзительные сигналы машины. Отчаянный лай.

– Кто там?..

Так продолжалось несколько минут, пока старая привратница по имени Муния не открыла наконец калитку:

– Кого ещё тут носит в такую… – И тут же поперхнулась, различив в темноте рослую фигуру личного шофера госпожи Ананд, а когда завидела саму мэм–сахиб [2]2
  Мэм–сахиб – почтительное обращение к знатной женщине. (Здесь и далее – примеч. переводчика.)


[Закрыть], выходящую из машины, вовсе перетрухнула старуха – сердце того и гляди из груди выскочит.

Да и как тут было не перепугаться. Мэм–сахиб даже на приветствие не ответила – едва ступив на асфальт, принялась отчитывать перепуганную насмерть Мунию:

– Ты что же это, старая колода? Начальство не узнаешь? Возомнила о себе? Деньги тебе даром, что ли, платят? На дворе ещё светло, а ты уже дрыхнешь? Погоди, я до вас доберусь! Где дочка твоя? Пускай сбегает за госпожой Бэлой…

Погоди, сначала открой офис да включи свет!.. Я до вас доберусь! Я вам покажу!

Муния трусцой бросилась выполнять приказание, в потемках обо что‑то споткнулась, грузно упала.

– Ты что, ослепла, что ли? – взвизгнула госпожа Ананд.

Муния выскочила на веранду, но мэм–сахиб уже проследовала дальше – к дверям квартиры, где жила Бэла Гупта. Перед глазами у старухи точно рой светлячков закружился. Что бы такое могло стрястись? Вишь какая начальница грозная! Кажется, тронь – искры посыплются! С чего бы?

Пока старуха терялась в догадках, её дочка Рамратия, ночевавшая на веранде, все поняла с первого взгляда. Притворно кашляя, поспешно вскочила с постели и застыла, почтительно сложив ладони лодочкой.

– Бездельники! Дармоеды! – гремело начальство. – А вы, мать с дочкою, что себе думаете? Может, от отца поместье осталось? Вам за что деньги платят? На дворе едва смеркается, а они уже почивать изволят! Бездельницы! Ну погодите, я до вас доберусь!.. Где твоя госпожа? А ну‑ка буди её!

Но Бэла Гупта уже стояла в дверях.

– Здравствуйте.

– Послушай, Бэла! Я хочу спросить у тебя начистоту: чего ты хочешь? Скажи, че–го ты хо–чешь? – отчетливо, по слогам повторила со сдержанной яростью госпожа Ананд. – Скажи мне, дорогая Бэла, тебе не терпится занять кресло почетного секретаря Общества? Так?

– О чем вы, тетушка Джоти? – с неподдельным изумлением спросила Бэла.

– Я тебе не тетушка и не сестрица! – вспылила госпожа Ананд. – I hate [3]3
  Ненавижу (англ.).


[Закрыть]… Как прикажете понимать вас? Может, мне ваши повеленья прикажете исполнять? Может, прикажете в служанки к вам наняться?

Рамратия поспешно вынесла на веранду лёгкое плетеное кресло. Госпожа Ананд отшвырнула кресло в угол.

Одно за другим засветились окна общежития.

Бэле вдруг стало весело: начальство обращается к ней на «вы»! А лицо‑то, лицо – как у тигрицы!

– Скажите, в чем моя вина, – спокойно произнесла она.

– Ты что это дурочкой прикидываешься? «В чем моя вина»… Будто не знает. Что такое, по–твоему, мой дом? Притон пьянчуг и игроков?

– Кто это вам сказал, что ваш дом – притон?

– Кто сказал? Ваша милость изволили так выразиться, а прислуга повторила… Смотри, Рамратия! Длинный язычок у тебя – пообрезать бы надо!.. Ну погодите, доберусь я до вас!

Госпожа Ананд в ярости скрипнула зубами.

– Послушайте, тетя Джоти…

– Опять «тетя»?!

Бэла нахмурилась.

– Извините, привы…

– Хочу я знать, – грубо прервала её госпожа Ананд, – почему ты не отпустила девушек ко мне? Кто тебе дал такое право?

– Извините, госпожа Ананд, отпустить девушек – это значит нарушить устав, – твердо отвечала Бэла. – Если вы хотите, чтобы я разрешала девушкам ночью покидать стены общежития, вы должны изменить устав. Вот тогда я буду отпускать кого хотите и когда хотите… И вообще было бы хорошо, если б ваш рассыльный не являлся за девушками по пять раз на дню… Кто, спрашиваете, дал мне такое право? Вами же принятый устав!

У госпожи Ананд ноздри затрепетали от ярости.

– Да что ты мне тычешь в нос своим уставом? Ты, что ли, не нарушаешь его?

– Нет, я не нарушаю.

– Нет, говоришь? А кто допоздна разгуливает по городу?

Рамратия от удивления даже рот открыла: ну и госпожа секретарь!

– Кто бы меня отпустил разгуливать по городу? – со вздохом проговорила Бэла.

– Тебя да не отпустят… Ты почему заставляешь работать на себя персонал общежития? Почему готовишь пищу на плите в молочном блоке?.. Молчишь? А эти вот, – она кивнула на Мунию и её дочь, – они тебе не прислуга, а обслуживающий персонал общежития и работать на тебя не обязаны. Понятно?

Бэла промолчала. Вместо неё заговорила Рамратия:

– Зачем напрасно обвинять человека? На ту плиту госпожа Бэла даже чайник не ставит. Зачем так несправедливо?

– А ты заткнись! И не имей привычки рот разевать, когда говорят старшие! Пораспустились тут! С позором выгоню!

– Ну и выгоняйте! – вспылила Рамратия. – Виноваты – выгоняйте! А позорить человека ни за что…

– Не надо, Рамрати, – спокойно прервала Бэла и, повернувшись, молча удалилась в свою комнату…

Во всех окнах общежития горел свет, переулок гудел, как потревоженный улей. Отчаянно заливались сбежавшиеся к воротам собаки, разноголосым хором откликаясь на визгливые выкрики госпожи Ананд.

Госпожа Ананд едва не задохнулась от ярости. Да как она смела? Перед самым носом хлопнуть дверью!.. На устав ссылается? Ну, я ей покажу устав!

– Абдул!

Абдул распахнул дверцу машины. Госпожа Ананд откинулась на спинку сиденья. Абдул не сводил глаз с ворот общежития. Никто не провожал его хозяйку.

Лимузин ещё не тронулся с места, а ворота уже с треском захлопнулись.

Г оспожа Ананд в ярости что‑то пробормотала сквозь зубы. Шум мотора заглушил слова.

Разнос, учиненный начальством, поднял на ноги все общежитие, в освещенных проемах окон мелькали тени.

– Муния! – донёсся из комнаты голос Бэлы. – Скажи всем, чтоб гасили свет!

Старухе не пришлось даже подниматься на второй этаж: приказание Бэлы услышали, и огни в окнах погасли один за другим. Как обычно, оставалось освещенным лишь окно комнаты, где живёт Аннапурна. Она занимается: завтра у неё экзамен. От одного воспоминания об Аннапурне у Бэлы сразу стало теплее на душе.

…А куда это исчезла Рамратия? Небось отправилась разносить новость по комнатам. Хоть света в окнах нет, обитатели общежития ещё долго будут обсуждать происшедшее.

Наконец Бэла улеглась. Все тело полыхало будто в огне, и ватное одеяло казалось ненужным и тяжелым, хотя на дворе стоял уже декабрь. Мелькнула мысль: почему это у госпожи Ананд, когда она злится, так неприятно выпирают передние зубы? И руками размахивает точь–в-точь как Г ори – судомойка из соседнего квартала.

– Сестрица! – это шепот Рамратии; наверно, уже успела обежать все общежитие. Бэла не откликнулась. Но Рамратию не проведешь. Она знала, что Бэла не спит. Кутаясь в старенькую накидку, Рамратия заговорила будто про себя:

– О господи! Ночь–полночь, является тут, да ещё чуть не в драку.

Бэла опять ничего не ответила, и тогда Рамратия забормотала скороговоркой:

– Глазищи‑то свои выпучила, так её и испугались! Не знаешь – не говори. «Прогоню!» – кричит. Да как у неё язык‑то поворачивается? Всю жизнь только тем и занималась, что прогоняла. Так я и испугалась! Рамратия никого не боится – ни тигров, ни бхутов [4]4
  Бхут – дьявол, нечистая сила (хинди).


[Закрыть]…

Бэла чуть не расхохоталась: уж очень забавно звучало это в устах Рамратии, которая больше всего на свете боялась кулаков своего мужа.

А Рамратия, укладываясь под одеяло, продолжала:

– Сама ещё только села в это кресло, а хочет, чтобы её все слушались, как, бывало, нашу прежнюю начальницу… Да, Рам ал а – вот была человек… А ты хоть лопни – до неё тебе далеко…

Рамратия протяжно зевнула.

– «Я до вас доберусь!» – передразнила она начальницу. – Добирайся, добирайся… пока до тебя самой не добрались.

Часы пробили один раз. Сколько же это – час или уже половина второго?

Свет в комнате Аннапурны тоже наконец погас. Кашлянув раза два, Рамратия сонно засопела.

Воцарилась тишина. И только тогда в душе у Бэлы словно плотину прорвало: она беззвучно заплакала. Много дней она жила спокойно, и вот снова обида, точно ножом, полоснула по сердцу. Сколько же таких обид, больших и малых, выпало на её долю! Сжав зубы, она молча переносила каждый уДар судьбы, давая волю слезам только глубокой ночью.

…А госпожа Ананд сердита на неё с того самого дня, как села в кресло секретаря Общества, которое до самого последнего дня жизни занимала тетушка Рамала. С тех пор как госпожа Ананд стала членом правления, она не упускала случая втихомолку или публично лягнуть Бэлу: о чем бы она ни говорила, в каждом её выступлении неизменно упоминались ошибки и упущения в работе подчиненной. А уж после того как умерла тетушка Рамала и госпожа Ананд стала секретарем правления, началась подлинная травля.

…Была бы сейчас жива тетушка Рамала, Бэла, не раздумывая, помчалась бы прямо к ней – на Китченер–роуд. Терпеливо выслушав её, тетушка только покачала бы укоризненно головой. «Тот, кто пасует перед первой же трудностью, не должен связывать себя обетом служения обществу, – сказала б она со вздохом. – Никогда не забывай: жизнь – та же битва. И надо не хныкать, а драться. Лучше умереть, чем постоянно терпеть унижения»…

А Бэла терпит унижения – молча, не проронив ни звука. Только теперь, когда тетушки Рамалы уже нет в живых, переносить все это стало совсем невмоготу… Ах, тетя, тетя! Все удары и мелкие нападки ты принимала на себя… Нет тебя, и госпожа Ананд, точно бичом, отхлестала твою Бэлу…

В ответ на её жалобу тетушка Рамала только усмехнулась бы ласково: «Перечитай‑ка ты лучше «Сестру Ниведиту» [5]5
  «Сестра Ниведита» – популярно написанная биография известной общественной деятельницы Маргарет Элизабет Нобл (1867—1911), которая, перейдя в индуизм, приняла имя Ниведита (Посвященная).


[Закрыть].

Она всегда в подобных случаях советовала перечитать эту книгу, учившую трудному искусству жизни.

Да, сестра Ниведита… Бэла видит её словно воочию: на шее – четки, на лбу – красная тика, знак счастья. Образ сестры Ниведиты возникает перед её мокрыми от слез глазами.

И Бэла Гупта забывается тревожным сном.

А госпожа Ананд всю ночь места себе не находит – мечется, будто рыба, выброшенная на горячий песок…

Ну держись, Бэла Гупта! Если раньше я хотела отделаться от тебя тайком, то теперь скрываться не к чему: выгоню на виду у всех – для острастки. Да, хорошо бы отделаться от строптивой Бэлы, но как это сделать? – вот вопрос. Большинство членов правления убеждены: другого такого работника, как Бэла, не найти… Увы, нелёгкая задачка. И придраться не к чему: чиста, будто молоком вымыта, – хоть бы одно черное пятнышко нашлось, наподобие той крохотной родинки, что у неё на щеке. Старухи из правления молиться на неё готовы – смотрят, как на святую, и невдомёк им, выжившим из ума старым дурам, что никакая она не святая и в молоке её никто не купал.

…Да, «девица Бэла Кумари»! Девица‑то она девица, а мужчину познала давно, сомнения в этом быть не могло. У госпожи Ананд в этих делах глаз намётанный…

В доме госпожи Ананд в тот вечер собралась небольшая компания: из Дели приехала комиссия – все друзья мистера Ананда, и госпожа Ананд вызвала из общежития двух девушек, Анджу и Манджу, затем якобы, чтобы они развлекли друзей её дома, спели народные песни. И, приглашая гостей, она не раз повторяла: «Послушаете наши народные песни – и уезжать от нас не захочется».

«Дорогая миссис Ананд! – плотоядно причмокнув, возгласил мистер Натх, считавшийся главным среди столичных гостей. – Мы жаждем насладиться народными песнями и танцами, особенно если они будут… с продолжением. Ха–ха–ха!»

Поэтому, едва переступив порог, мистер Натх подмигнул хозяйке:

«Итак, песни с продолжением?»

Госпожа Ананд – сама воплощённая невинность – прикрыла лицо краем сари.

«А вдруг из‑за песен забуду про постель? Ха–ха–ха!»

Перед ужином гостям предложили бетель и виски. И первый тост, который произнес мистер Натх, чокаясь с хозяйкой, был: «За продолжение!..»

Правда, после тоста разговор перешел на местную политику, и, улучив момент, госпожа Ананд тихонько вызвала своего личного шофера Абдула:

«Поезжай в общежитие, вези сюду Анджу и Манджу. Да поживей!»

После второго тоста разговор снова перешел на женщин, потом – на гастрономические темы, и всякий раз, когда госпожа Ананд входила в гостиную, подвыпивший мистер Натх, войдя в раж, встречал её одним и тем же вопросом: «Ну как, госпожа Ананд, твои пончики уже прибыли?»

«Какие пончики?»

«Те самые! Ха–ха–ха!»

И каждый раз госпожа Ананд, словно девица, прикрывала лицо концом сари, делая вид, будто готова со стыда сквозь землю провалиться. А мистер Ананд ободряюще махал ей рукой:

«Все в порядке, Джоти!.. Вот это отколол! Пончики… Ха–ха–ха!»

«Так вы тащите их сюда, да побыстрей, а то все уснут, пока дело дойдёт до песен».

«Сию минутку! Сию минутку!»

У подъезда взвизгнули тормоза. В гостиной наступила напряжённая тишина: неужто пончики?..

Госпожа Ананд выскочила на веранду. Щелкнула наружным выключателем.

«Что случилось?»

«Госпожа Бэла не отпустила».

«То есть как не отпустила? Что ты мелешь? Ты передал ей, что это я приказала?»

«Я все сказал ей, как велели, а она, видите, не отпустила. Такого наговорила…»

«Ладно, заткнись! Я и раньше знала – перед красивой женщиной ты словно язык проглатываешь».

Считавший себя образцом красноречия Абдул обиделся:

«Я ещё и виноват! Да стоило мне только заикнуться про ваш прием, она как вскинется: «Не пущу девушек!» Я и так и сяк ей: «Экстренный, мол, вызов», а она такое мне сказанула – повторять не хочется».

«И не надо повторять! Я и так знаю!»

«Она даже не поверила, что девушек требуете вы. Все переспрашивала меня. «Нет, – говорит, – это не госпожа, а господин твой их требует…» А подлюга Рамратия, как попугай, все за ней повторяет…»

«Эй, Джоти! Что там стряслось?» – донёсся из гостиной голос мистера Ананда.

А ей чудилось, будто в ушах у неё звучит голос Бэлы Гупты: «Нет, это не госпожа, а господин твой их требует…»

«Ничего не стряслось! – стараясь сдержаться, отвечала она мужу. – Просто не прибыли… пончики!»

«Ай–ай–ай!»

«Значит, продолжения не будет? О горе мне!»

Мистер Ананд торопливо вышел на веранду.

«Я тебя сколько раз предупреждал насчёт этой Бэлы, – горячо зашептал он. – Она тебе ещё покажет! Говорил ведь тебе… get rid of these Guptas, Mukerjis, Choudris! [6]6
  Освобождайся от всех этих Гуптов, Мукерджи, Чаудхи! (англ.).


[Закрыть]Вот зараза! Все общежитие разложила! Цветок невинности – нарцисс!»

Самый молодой из гостей, мистер Баге, все время хранивший молчание, отверз наконец уста:

«Предлагаю прямо отсюда направиться к целомудренной Бэле Гупте и раскинуть лагерь под самыми её окнами».

«Никуда мы отсюда не уйдем, пока не услышим народных песен!»

«Зря, что ли, госпожа Джоти второй день соблазняет нас?»

Мистер Ананд досадливо потер свою лысую голову. Потом, оглядев гостей, возгласил:

«А вы знаете, Джоти сама великолепно поет».

«Браво! Браво! – послышались радостные голоса, гости оживились. – Зачем тогда все эти пончики?»

«Начнём, пожалуй», – изрёк Баге, усаживаясь на циновке у её ног.

При виде этой сцены гости расхохотались.

«Джоти, дорогая, – взмолился мистер Ананд. – Время не ждёт… Спой нам, пожалуйста».

И сам вдруг затянул дребезжащим тенорком:

#Ах, на подносе золотом,

Ах, на подносе…

«Видишь, – добавил он, – не просто с золотой каёмочкой, а весь из золота!»

«Ха–ха–ха! Ах–ха–ха–ха!»

Теперь уж и госпожа Ананд смеялась вместе со всеми.

Проводив гостей, она тотчас кликнула Абдула и в глухую полночь, полыхая от злости, нагрянула в общежитие.

Сейчас, когда она вернулась домой, все в ней кипело от ярости, и хоть привратник не спал, на него первого обрушился гнев хозяйки: почему, мол, ворота не заперты?

Из глубины особняка доносился могучий храп мистера Ананда. Это лишь подхлестнуло её. Она шумно распахнула входную дверь и с треском захлопнула её за собой. Храп звучал с неослабевающей силой. Стоя на пороге спальни, она брезгливо разглядывала мужа, который, свернувшись калачиком, лежал поперек кровати. Замызганная пижама, белые, как у покойника, ноги, на голом черепе, у самого виска, шевелятся несколько волосков, рот разинут, видны красные, без единого зуба, десны, на покрывале – липкие пятна слюны…

Мельком взглянула на свое отражение в настольном зеркале, резким движением отбросила со лба прядь волос… А у Бэлы Гупты, черт бы её побрал, завидное здоровье и сложена отлично, хотя ничуть не моложе, – нет, она никак не может быть моложе госпожи Ананд… А мистер Баге сегодня сказал ей комплимент: «У женщин, уроженок Бенгалии, есть все, одного не хватает им – величавой южной красоты. Когда я смотрю на вас, мне всегда вспоминаются храмы Южной Индии…» Ловок, бес! Пока продолжалось застолье, Баге не отрывал глаз от её пышного бюста. То и дело поправлял узел галстука, словно воротник душил его. Большой нахал все‑таки! И почему это мужчины вечно таращат глаза на её грудь? На днях, когда она проходила по Сабзи–багу, молодой сын зеленщика, будто расхваливая свой товар, прокричал ей вслед: «Покупайте плоды папайи, плоды папайи! Свежие, сочные, крупные. По восемь ан [7]7
  Ана – мелкая денежная единица, равная 1/16 рупии. Находилась обращении до 1957 г.


[Закрыть]за штуку! На рупию – пара!»

На ночном столике стакан с водой, в стакане – искусственные челюсти. Ей почудился вдруг дребезжащий смешок мужа: хи–хи–хи! This is a flower of flash [8]8
  Этот цветок из плоти (англ.).


[Закрыть], Джоти!

В эту ночь госпожа Джоти Ананд не сомкнула глаз ни на минуту.