Текст книги "Заведение"

Автор книги: Пханишварнатх Рену

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

XI

Удивительная это пара – сестры–близнецы Анджу и Манджу.

Даже в числе дальних родственников госпожи Ананд они не значатся, однако она всех уверяет, будто они – дочери её покойного дяди. Госпожа Ананд привезла их из Кхарагпура, устроила в женский колледж Паталипутры и, несмотря на возражения Бэлы, добилась того, чтобы их поместили в общежитие для женщин–работниц.

Секрет такого необычайного расположения госпожи Ананд заключался в том, что сестры при случае всегда могли развлечь её гостей: они исполняли популярные песенки из кинофильмов й лихо отплясывали новомодные танцы.

Конечно, в их исполнении знаток мог найти немало погрешностей. Однако, несмотря на юные годы, у сестер были такие пышные формы, что при одном лишь появлении их на сцене публика начинала бесноваться. Коронным их номером считался танец рыбачек, когда сестры принимались изображать, какие чувства испытывают жены рыбаков, в такт музыке перебирая пойманную рыбу, публика млела от восторга, а у таких, как мистер Ананд, торчком вставали остатки волос на лысой голове. Конечно, только сами исполнительницы могли ответить на вопрос, в каких это краях женщины с таким восторгом берут в руки скользкое тело рыбин, однако зрители в Банкипуре подобным вопросом не задавались, и танец неизменно вызывал бурю аплодисментов. Страсти до того накалялись, что во время перерыва женщины требовали двойную порцию мороженого…

По этой причине в колледже сестрам дали клички: одну нарекли Анджан, другую – Манджан, что в переводе с хинди означает «губная помада» и «зубная паста». А сокращенно – Анджу и Манджу.

«Если бы не я, – с гордостью говорила госпожа Ананд, – наша публика давно бы уж прибрала их к рукам…»

В общежитии сестры занимали комнату номер два. Жили тихо, никому не мешали и в разговор ни с кем не вступали. Но стоило появиться мужчине, сестры тотчас начинали прихорашиваться и кокетничать. Завидев же мистера Ананда, они дружно ахали и закатывали глаза… Соседки по общежитию заметили, что в последние дни сестры о чем‑то усиленно шепчутся с Гаури и их почему‑то перестал навещать личный секретарь госпожи Ананд – ну, тот самый, длинный, как глиста, бенгалец – Сукхмай Гхош.

А Сукхмаю в эти дни было не до сестер: в нем заговорил несостоявшийся человек искусства. Он долго вынашивал свой план и наконец, решившись, отправился к госпоже Ананд. Однако, представ пред её очи, Гхош вдруг заколебался. Он переминался с ноги на ногу, скреб в затылке и беспрерывно кашлял, будто прочищая горло.

– Что тебе, Гхош? – оторвавшись от бумаг, подняла голову госпожа Ананд.

Лицо у госпожи Ананд серьезное, и она называет его по имени – Гхош, а не Гусь, как обычно. Это хорошая примета!

– Да тут вот… просьба у меня…

– Разве я не говорила тебе, нужно прошение…

– Нет, я не о том… Совсем другое дело…

Оказалось, Сукхмай Гхош придумал новый танец, «Жена и муж» называется. Он же написал и музыку к танцу. А просил он госпожу Ананд только об одном – чтобы танец исполнили её любимицы Анджу и Манджу. Он умоляет госпожу разрешить им… В знак благодарности он сделает все, что ни прикажет госпожа. Всю жизнь готов исполнять любые се желания.

Госпожа Ананд лукаво грозит ему пальчиком:

– Ах ты старый проказник! Оказывается, ты ещё и музыкант?.. Ну, старый плут! Значит, Анджу будет жена, а ты – муж?

– Нет, не я. Мужем будет Манджу… Я только буду ставить танец… Тут на днях, когда Бэла сказала: «Хватит заниматься пустяками», у меня как раз и родилась эта мысль.

– Ну ладно, рассказывай, что там у тебя за танец. Если получится, покажем на День республики – двадцать шестого января… Давай, я слушаю.

В жизни Сукхмая редко выпадали такие счастливые минуты. Заговорила глубоко сокрытая в его тощем теле душа поэта. Казалось, весь он прямо лучился.

– Вы только представьте, – вдохновенно начал он, – на сцене темно – глаз выколи. Только где‑то в самом верху робко мерцает одинокая звёздочка. Тишина… Потом… потом откуда‑то издалека доносится пение петуха… И снова все тихо… Потом голос кокиля, шум крыльев – все это я сам буду изображать… Тихонько вступает оркестр… Сноп света освещает спящую…

– Так где же все‑таки она спит?

– Как где? У себя дома.

– Ну и что дальше?

– Дальше? А дальше вот что… Девушка потягивается и просыпается… И все это под музыку… Потом я играю на свирели «Не ходи ты, Радха, в одиночку» – сначала тихотихо, будто издалека… Потом…

– Сколько ж у тебя этих «потом» будет, Гусь ты Лапчатый? – задорно смеется госпожа Ананд. – Ну ладно, продолжай. Что петом?

– Потом музыка обрывается, На экране, его поставят в глубине сцены, появляется изображение Гималаев. На сцену выбегают трое, среди них одна девушка. Сцену заливает яркий свет… Один из трех – это муж – поет: «Проснись, проснись, просни–и-ись, родна–а-я, все светло–о-о кру–у-уго–о-м!» Потом…

– Опять потом!..

– Потом девушка вскакивает, и все пускаются в пляс.

Госпожа Ананд, будто вспомнив что‑то, потирает лоб.

– Хорошо, Гхош, Анджу и Манджу будут танцевать твоих «Жену и мужа», – задумчиво произносит она наконец. – Только ты учти: у сестер свои музыканты.

– С музыкантами я договорюсь. Как я благодарен вам, мэм–сахиб! – И Сукхмай Гхош благоговейно касается руками её ступней, да так и замирает: знал, прохвост, что госпожа любит, когда её ног касается мужская рука.

– Хорошо, Гхош, мы покажем твой танец.

– До конца жизни верный ваш слуга…

– До конца жизни служить нет нужды, лучше то дело, что я поручила тебе, доведи до конца – только с умом.

– Все сделаю, не извольте беспокоиться. А Бэлу я так тряхну – от неё лишь клочок сари останется.

– Э, нет! Вот этого делать не надо! – И, не в силах сдержать улыбку, госпожа Ананд кокетливо закусывает нижнюю губу. – В моем родном бенгальском языке есть такое выражение: «Джхере–капор парие дэва» – «Одеть в чистую одежду». Вот это самое я и хочу сделать с нею. Ладно, ступай. Выходной все‑таки.

Где это Баге запропастился? Должен был прийти к половине второго, сейчас уже половина третьего, а его все нет. Может, позвонить ему: не стряслось ли чего, упаси боже!.. Ах, вот и он, это его машина сигналит.

Сегодня Баге при новом галстуке. Кто это там с ним? Любопытно!

Снимая черные очки, Баге украдкой подмигивает ей:

– Уважаемая госпожа Ананд! Разрешите представить вам большую прессу Банкипура. Манораджан Джха, штатный репортер «Банкипур тайме»… Госпожа Ананд.

– Рад познакомиться.

– Мне тоже весьма приятно… Скажите, а сколько в вашей газете штатных репортеров? Точнее, я хотела бы знать, кто давал репортаж о выставке новорождённых? Уж не вы ли?

Такого поворота репортер, как видно, не ожидал.

– Что вы сказали? – делая вид, будто не расслышал толком, спрашивает он. – Да, я. А что?

Совершенно неожиданно для собеседника госпожа Ананд переходит на шутливый тон:

– Значит, репортаж о выставке делали вы? Вы бихарец?

– Да, конечно. Прадед был чистокровный майтхильский брахман. Сам я родился в Пуне [42]42
  Пуна – город в штате Махараштра.


[Закрыть]. Образование получил в Аллахабаде [43]43
  Аллахабад – город в штате Уттар Прадеш.


[Закрыть]… Какой во мне процент бихарской крови, сказать, конечно, трудно.

– Тогда все ясно!

– Что ясно? Чем вам не понравился мой репортаж?

– Скажите, какое выдающееся деяние совершила некая Бэла Гупта? Почему вы посвятили ей целых полторы колонки?

– А почему не похвалить человека, если он сделал работу хорошо?

– Значит, по–вашему выходит, один человек сделал больше, чем целая организация? – на одном дыхании выпаливает госпожа Ананд; эти столько раз слышанные слова она заучила наизусть.

Баге выходит из комнаты.

…«Большая пресса» смотрит на неё такими же глазами, как и Баге. У неё опыт за плечами, и она безошибочно определяет, кто смотрит на неё равнодушно, а на кого производит впечатление её пышная грудь, которая, кстати, причиняет ей массу хлопот, заставляя подчас краснеть и отводить взгляд. И против собственной воли, её вдруг начинает тянуть к тем, кто пожирает её жадными глазами… Так было с Моханти и Анандом, с Баге, Тульпуле, Десаи, теперь ещё и Манораджан Джха!

…А репортер‑то, видать, пройдоха – клейма ставить негде. Конечно, из числа знакомых Бэлы и наверняка зовёт её сестричкою. Благодаря таким вот «братикам» у Бэлы и хватает наглости при всех оскорблять её, уважаемого в городе человека!

Прощупав почву, госпожа Ананд идёт в атаку:

– Очень жаль, что вы не являетесь истинным бихарцем. Очень жаль!.. Но должна вам сказать, совести нет и у тех, кто относит себя к числу истинных бихарцев… Что касается меня, то сама я не уроженка Бихара, мои родители да и муж тоже не бихарцы. Зато в Бихаре, особенно здесь, в Банкипуре, я встречала немало молодых людей, готовых за сухую лепёшку да горстку риса совесть продать. Или таких бихарцев, которые угощают бенгальских девушек бенгальскими сладостями и бывают на седьмом небе от счастья, услышав свое имя из их нежных уст… Читали Бонкимнатха, Равиндронатха, Шоротнатха [44]44
  Госпожа Ананд перепутала имена известных бенгальских писателей: Бонкимчандра Чаттопадхая, Рабиндраната Тагора и Шоротчандра Чаттопадхая.


[Закрыть]или других бенгальских писателей? Я тоже не читала ни одного из них. Зато муж мой, господин Ананд, прочел всех. Так вот, он говорит, что все бенгальские писатели, начиная от самого Гурудэва [45]45
  Гурудэв (великий учитель) – так в Индии нередко называют Тагора.


[Закрыть], изображали бихарцев грубиянами, наглецами, разбойниками и круглыми дураками. – Тут она, подражая кому‑то, произносит по–бенгальски: – Бари те экота хиндустани чакор, экота бходжпури лотхайт, экота кхотта дорбан чхило [46]46
  Жили–были хиндустанец–слуга, бходжпурец–драчун да глупый привратник (бенг.).


[Закрыть]. Расписывают, нахваливают, будто Бенгалия – уже и не Хиндустан вовсе, а прямо райские кущи… где‑нибудь на небесах… Знаете, как называют Бихар «сыны золотой Бенгалии»? Они величают Бихар не иначе как «наш кривой калека Бихар». У бихарцев, дескать, нет ничего своего – ни традиций, ни культуры. Какие песни поет бихарская молодёжь, каким богам поклоняется? Песни распевает на стихи Тагора и богине поклоняется бенгальской – Дурге!

– Я понимаю вас, госпожа Ананд. Между бенгальцами и французами много общего.

– Значит, Калькутта для них – как Париж для французов?

– Не о том речь. Я имею в виду внешность и национальный характер. И у тех и у других прямой нос. Те и другие – люди искусства. Те и другие ни во что не ставят соседей, зато себя превозносят как единственную культурную нацию на всем белом свете! Высокомерия и спеси – хоть отбавляй у тех и у других!..

Баге возвращается и спрашивает:

– Ну что, уважаемая госпожа Ананд? О чем изволили беседовать с господином Джхой? – Весело подмигнув ей, он беззаботно машет рукой. – Ну, оставим это!

– By the way [47]47
  Между прочим (англ.).


[Закрыть], я излагала господину репортеру свои взгляды на бихарскую молодёжь. По–моему, это поколение бесхребетных… А ум его и честь до сих пор держат под замком у себя дома бенгальцы.

Репортер смотрит на часы и встаёт.

– Приятно было познакомиться, – заученно произносит он. – Рад буду встретиться с вами ещё раз. Благодарю за беседу. Когда‑нибудь мы продолжим её. Расстаюсь с вами в надежде на новую встречу.

Г оспожа Ананд перехватывает его жадный взгляд и поворачивается к Баге.

– Представьте как‑нибудь господина Джху мистеру Ананду, – жеманно произносит она. – Ну, скажем, когда он вернётся из Катманду.

– Я и сам как‑нибудь наведаюсь к нему по долгу службы.

Репортер отвешивает поклон и выходит.

– Здорово вы разделали его! – восхищённо цокает Баге. – Хотя ничего не скажешь, малый смышленый.

– А я давно на него сердита. И чего только он не наплёл в своем репортаже, сукин сын! «Мисс Бэла Гупта служит обществу преданно и бескорыстно…» «Мисс Бэла Гупта на первый взгляд кажется вроде замкнутой и недоступной, на самом деле по натуре человек она очень отзывчивый и деликатный…» И черт знает что ещё. У него из головы никак не выветрятся воспоминания о временах Рамалы Банерджи.

– Он обещал тиснуть заметку об Анджу и Манджу… Да ещё с фотографией… Придет к нам снова, никуда не денется. И не раз.

– Ну, придет так придет. И… хватит дурачиться, – недовольно поморщившись, обрывает Баге госпожа Ананд, выведенная из себя его дурашливой манерой говорить с ней. – Лучше скажи, где это тебя угораздило наклюкаться ещё до полудня?

– Да вот, скитаясь по городу, набрёл на одну вполне приличную компанию. Перед ленчем угощали японским саке…

– Какое такое саке? Новый сорт пива, что ли?

– Рисовая водка. Пьют её подогретой… Людям нравится, а мне… меня мутит.

– Поэтому, видно, и в туалет потянуло?

– Ну, выставляй сладости.

– За что это?

– Новость хорошую принес. Деверь покойницы Рамалы пожертвовал вашему «Благотворительному обществу»… сколько б ты думала?.. Ни за что не угадаешь!.. Пятнадцать, заметь, пятнадцать тысяч рупий! Сам директор сказал.

– Да я уже знаю. Своего человека, видно, хочет протолкнуть. Какую‑нибудь землячку. Ясное дело, бенгалец тянет бенгальца… И станут они транжирить фонды Общества как душе их будет угодно: стипендии назначать, присуждать премии, и все – имени благородной и бескорыстной служительницы Общества Рамалы Банерджи!.. Ух, как я их ненавижу!

– Ладно, если эта новость тебе известна, у меня есть другая. Все равно придется раскошелиться. Ну, как, рассказать?

Баге с опаской озирается.

– Да ты не бойся, никого нет, – успокаивает его госпожа Ананд. – Гхоша я отпустила… Ну, что ты ещё хотел сказать?

Баге понижает голос почти до шепота:

– Есть возможность крупно заработать… Барыш надо перевести на счет компании «Уттаранчал транспорт сервис». Так велел мистер Ананд. А вы что скажете?

– Делай так, как сказал мистер Ананд.

– А вы… разве вам?

– Что – мне?

– Да для вас я… Впрочем, ладно, пока пусть все остается как есть. После расскажу.

– Что же все‑таки ты для меня?

– Ничего, дорогая, ровным счетом ничего!.. Есть тут одно дельце.

– Какое же?

– А вот какое… Из разговора некоторых влиятельных лиц я понял: одними певичками уже не обойтись, нужен свежий товар. Это пункт первый… Пункт второй – товар надо доставлять только через К. Чаттерджи, так как адреса знает только он.

– Учтите, весь вопрос в том, мой дорогой Баге, как нам заполучить этот товар сейчас, – – спокойно произносит госпожа Ананд.

– Зачем сейчас? Хотя бы дней через пять. Но товар, однако, требуется только первосортный.

– А те, кого ты подобрал, они не сбегут? Калькутта ведь не за горами.

– Сбегут? Куда? Некуда им, бедняжкам, бежать.

– Смотри у меня, держи ухо востро!

– Об этом Баге говорить не надо.

– Меня тут не будет. Я на несколько дней еду в Дели. Поступай как считаешь нужным. Только прежде чем что‑нибудь предпринять, непременно поставь в известность Ананда.

– Сегодня в общежитии… ну, в том, что основали марвари [48]48
  Марвари – так в Северной Индии называют представителей ростовщических каст – выходцев из западного Раджастхана, которые занимаются наследственным промыслом.


[Закрыть],.. прием у них будет. Правда, у них не разживешься, все угощение – сухая лепёшка да винегрет. А мне б мясца… Кусочек поаппетитней.

Смотри как расхрабрился, хлебнув японского саке! А может, охмелел от предчувствия барыша?.. Баге, не мигая, смотрит на неё долгим просящим взглядом. Взгляд его красноречивее всяких слов говорит, что за «кусочек» жаждет он заполучить. Она вспыхивает, как девчонка. Потом, будто проглотив что‑то жёсткое, тихо произносит:

– Ты не знаешь Ананда, Баге!

– В компании, куда меня занесло сегодня, оказался известный тебе Ди–сахиб, – словно не слыша её, говорит Баге. – Он был в хорошем настроении и высказал одну любопытную мысль. Кастеизм, сказал он, будет процветать пышным цветом, какая бы партия ни пришла к власти. А фаворитизм – кому по силам искоренить его? Непотизм? [49]49
  Непотизм – кумовство, выдвижение родственников.


[Закрыть]Непотизм тоже будет стоять неколебимо, как скала… И поста окружного коллектора [50]50
  Коллектор – глава административной власти округа, одновременно выполняющий функции судьи.


[Закрыть]будет добиваться любой из видных политических деятелей… А нам ради чего убиваться? Блюди закон и ничего не бойся. Торжество правды? Такого в жизни не бывает. Поэтому и написали на гербе: «Сатьямева джаяте». Написали и повесили на видном месте – напоказ! Целый забор букв, а в этом заборе столько щелей, при желании…

– Эге, куда это они? Взгляни‑ка, Баге, на ловца, как говорят… Не успел ты досказать, они тут как тут – целая партия товара. И все как на подбор!

Первой в кабинет входит Кунти. Склонившись перед госпожой Ананд в смиренном поклоне, она касается рукою её ступней: пыль со ступней учителя, по поверью, просветляет зрение и разум. Остальные следуют её примеру.

– К ногам вашим припадаю, дорогая наша мэм–сахиб, – привычной скороговоркой сыплет Шарда Кумари, касаясь её ног.

Только Вибхавти стоит в сторонке. Сложив ладони лодочкой, она приветствует госпожу Ананд лёгким наклоном головы. Госпожа Ананд бросает на девушку косой взгляд… Вон как зазнается: одевается только в домотканое, как завещано! Чистоплюйка!..

Откуда госпоже Ананд знать, что Вибхавти с самых малых лет учили: каждого встречного–поперечного глубоким поклоном приветствовать не следует.

– С просьбою мы к вам, мэм–сахиб, – заговорила наконец Кунти. – Помощи вашей просим, мэм–сахиб. Трудно нам без чапраси [51]51
  Чапраси (хинди) – рассыльный, слуга.


[Закрыть]. Старуха Муния – привратница, ей от ворот отойти нельзя. Рамратия обслуживает только младшую мэм-сахиб, ни на шаг от неё не отходит… Это первая наша просьба… А другая наша просьба вот какая. На втором этаже живёт одна дама… не помню уж, как её звать… Она, конечно, ученая, но кто ей дал право смотреть на нас как на людей второго сорта?.. Вот Гаури Дэви, например, она из касты брахманов, а та дама говорит ей: ты из хариджан. По какому такому праву, спрашивается?.. И ещё младшая мэм–сахиб не разрешает выходить в город. Рукмини, например, только из‑за этого бросила курсы и вернулась домой. Остальным тоже впору разбегаться: глядишь, и впрямь удерем кто куда. Хуже чем в тюрьме!.. Не даёт разрешения – и все тут. Девушкам с самого первого дня хочется город посмотреть. А она говорит: «Вам за что платят тридцать рупий? За то, чтоб вы по городу разгуливали?» Скажем, тебе к врачу надо, госпожа Чако все равно направляет к младшей мэм–сахиб, а её проси не проси – все равно не разрешит.

– You see how dissatisfied they with our matron [52]52
  Видишь, как недовольны они нашей заведующей (англ.).


[Закрыть], – вполголоса произносит госпожа Ананд, обращаясь к Баге.

Не отвечая ей, Баге оценивающим взглядом рассматривает жалобщицу сквозь черные стекла своих очков. Ничего не скажешь, товар что надо.

Оглядев каждую просительницу, черные очки снова бесстрастно взирают на госпожу Ананд.

– Хорошо, девушки, – произносит наконец госпожа Ананд. – Я поговорю с вашим врачом, госпожой Чако. Чапраси вы тоже получите.

Кунти Дэви восторженно всплескивает руками и тотчас же молитвенно складывает ладони лодочкой.

– После таких слов и уходить не хочется, мэм–сахиб! – восклицает Кунти. – Я не доносчица, но молчать больше не могу. Если младшая мэм–сахиб будет относиться к нам по-прежнему, я и сорваться могу – выложу ей все как есть! С нами даже разговаривать не хочет. И все её подпевалы такие же. Вон Рамратия исподтишка науськивает нас друг на дружку. А Муния – того хлеще: шаг сделаешь – плати. Не заплатишь – тебе же хуже будет.

– Ладно, девушки, сегодня же вечером приеду к вам и сама во всем разберусь.

Униженно кланяясь, просительницы выходят из кабинета.

– Ну, что скажете, мистер Баге? – не скрывая радости, спрашивает госпожа Ананд. – Где же вы, Баге?

– Как всегда, у ваших ног! Готов побиться об заклад, на Гаури положит глаз Ди–сахиб.

– А тебе которая по вкусу? Может, та, что в шальварах и во всем домотканом?

– Ради бога, не спрашивайте меня об этом!

– Но почему же?

– Хотя бы потому, что… я знаю Ананда.

Она сразу догадывается, на что намекает Баге в эту минуту… Но неужели ему не понравилась ни одна из них? Любопытно!

– Может, вечером поужинаем вместе? – вкрадчиво спрашивает она.

Баге едва не подпрыгивает от радости: наконец‑то! Ужин будет совсем не вегетарианский!

Уже под вечер госпожа Ананд заезжает в общежитие.

– Дорогая Бэла, я только что встречалась с госпожой Чако, обсуждали с ней проблемы наших курсов… Не понимаю, зачем тебе трепать нервы из‑за этих взбалмошных Девчонок? Хотят в город – пусть идут. И разрешение пусть дают те, кто отвечает за их здоровье. Нам‑то какое дело?

– Но ведь живут они в нашем общежитии. А по уставу общежития, если проживающие в нем хотят отлучиться, они Должны получить письменное разрешение и, вернувшись, представить справку из учреждения, которое посещали. По уставу…

Госпожу Ананд даже передергивает от злости.

– Заладила свое – устав, по уставу! Тебе‑то какой прок, если ты со своим уставом держишь их все равно как за решеткой? Ладно, сейчас ты следишь за ними, а что будет, когда они окончат курсы и разъедутся? Там ведь никто не запретит им валяться с каждым захудалым чиновником из блока развития. Или, может, ты следом за ними отправишься – блюсти и там их нравственность?

…Ах вот оно что! Вон как заговорила госпожа Ананд!

– Потому‑то я с самого начала и возражала против их вселения, – спокойно произнесла Бэла.

Слова Бэлы были последней каплей, переполнившей чашу терпения начальства.

– Оттого, что ты возражала или я возражаю, ничего не изменится! – почти выкрикивает госпожа Ананд, но тут же берет себя в руки. – Вызови сюда Анджу и Манджу, пожалуйста… А впрочем, не надо. – И госпожа Ананд стремительно направляется к выходу. В дверях поворачивается. – Ты берёшь на себя heavy responsibility [53]53
  тяжелую ответственность (англ.).


[Закрыть], дорогая, – четко выговаривая каждое слово, произносит она. – Так будь же готова нести её. Твоя тетушка Рамала при жизни всегда выгораживала тебя, теперь защитников у тебя нет, и я потребую с тебя полной мерой. Если же ты, моя дорогая Бэла, вздумаешь увильнуть от ответственности, я загоню тебя на край света!

…И про себя добавляет: «В самую преисподнюю!»