Текст книги "Крепкий орешек"
Автор книги: Петроний Аматуни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
Прошло не меньше четырех-пяти дней, пока все утряслось: инструктора перестали покрикивать на курсантов, старшины групп научились на ходу оценивать обстановку, быстро ориентировались, регулировали очередность, а вывозные полеты уже не только утомляли и огорчали, но и доставляли маленькие и большие радости.
Теперь на аэродроме стало как бы тише. У курсантов появились свободные минуты между полетами, о чем они не смели мечтать в первые день-два, можно было перекинуться с приятелем веселым словечком, внимательно продумать ошибки, еще и еще раз прочесть нужные места в инструкции по технике пилотирования и, уже не торопясь, красивым почерком записать в свою рабочую книжку замечания инструктора и задание на следующий полет.
Наконец настал и самый знаменательный день в жизни тех, кто посвятил себя летному искусству…
Каждому из нас хорошо известно, кто такое осуществленная мечта! Иногда в эти два слова умещаются всего год-два исканий, и человек, не постарев ни на сединку, становится безраздельным хозяином своей мечты. Но бывает и так, что успех приходит далеко не сразу, и путь к нему похож на барограмму полета в жестокую болтанку. Таким был путь и летчика Гроховского. Но как бы ни было трудно, нельзя оставлять своей цели и падать духом.
Может быть, не такими словами думал обо всем этом Гроховский в тот солнечный и незабываемый для него день, быть может, он тогда больше внимания уделял полосатому конусу указателя ветра и продумывал расчет на посадку. Скорей всего, так и было. Но он крепко верил в свою мечту и честно сделал все, что мог, для ее осуществления.
Вот почему, хотя и волнуясь, но все же как заслуженное воспринял он слова командира, который только что проверил его в воздухе:
– Самостоятельный вылет разрешаю.
Когда командир вылез из самолета, поднялось радостное оживление. Товарищи принесли мешок с песком и привязали его к заднему сиденью, чтобы сохранить центровку самолета в воздухе. Урывками они успели бросить счастливцу:
– Ни пуха ни пера…
– Расчетик уточни: боковичок дует, – советовал один.
– Да ну, разве это боковичок?! Еле дышит… – успокаивал другой.
– Руку подымай повыше, когда старт просить будешь: сам ведь летишь!
Остальные стояли в стороне и всем своим видом старались показать, что от души желают ему успеха.
Только командир эскадрильи и инструктор держались независимо, на их лицах было написано такое спокойствие, почти равнодушие, будто они не присутствовали при этом, хотя и обыкновенном в мировом масштабе, но всегда торжественном и радостном событии – рождении летчика.
Гунин кивнул: «Выруливай»…
Иван осмотрелся, незаметно для себя облегченно вздохнул и осторожно дал газ. Мотор, добродушно ворча, увеличил обороты, У-2 подкатился к линии исполнительного старта; справа и чуть впереди стоял стартер с флажками и с завистью смотрел на Гроховского.
Иван высоко и уверенно поднял правую руку. Стартер взмахнул белым флажком и задержал его на уровне плеч: взлет разрешен!..
Винт превратился в полупрозрачный диск, затем как бы исчез из поля зрения. Земля все быстрее бежала навстречу. Иван слегка отдал ручку от себя, подымая хвост машины, и теперь У-2 мчался на колесах, нацелившись первым цилиндром в далекую островерхую горушку на горизонте.
Упругий воздух широкими потоками омывал тугие крылья, с каждой долей секунды все охотнее принимая на себя тяжесть самолета. Иван почувствовал это всем телом, а момент, когда самолет, едва стукнувшись колесом о крохотный камешек, отделился от земли и повис над ней на высоте одного-двух сантиметров, отозвался в самом сердце Гроховского острой радостью. Издали же казалось, что машина еще бежит по аэродрому.
Потом все увидели, что она взлетела, и тишину на старте сменили шумный говор, возгласы:
– А направление… Видели? Как по струнке!
– Выдержал точно.
– Вот только, пожалуй, оторвался чуть на малой скорости…
– Понимаешь ты…
– А почему не понимаю? Думаешь, как ты, захожу с креном на посадку?
– Там и кренчик-то был, градуса два-три.
– А инструктор ведь заметил!
– Так то ж инструктор…
…Вот оно пришло, то самое, ради чего стоило преодолевать любые трудности! Мерный рокот мотора, воздух за бортом, быстрый, как буря, маслянистые брызги на блестящих плоскостях и высота, все увеличивающаяся и как бы раздающаяся вширь. Это была не та высота, которую видишь из окна десятиэтажного дома, когда смотришь вниз вдоль стены, – высота мертвая, пугающая, то были, скорее, глубина, простор, необъятность, вызывающие радостное чувство свободы и собственной силы.
Исчез крохотный тусклый ручеек, выбегающий из-под колючего кустарника и впадающий в спокойный арык, исчезла перспектива ровной, узкой улицы с белыми домами – все растворилось в необъятной громаде земли, покорно раскинувшейся под крыльями самолета.
А небо теперь обнимало Ивана со всех сторон, круглые, комковатые облака плыли на уровне его плеч, и он мог бы сейчас, при желании, подняться выше их, кружиться между ними…
Но вот сделан четвертый разворот, самолет планирует на посадку, мотор еле слышно ворчит на малых оборотах, высота быстро уменьшается, и теперь, наоборот, исчезает необъятность пространства, а детали местности проступают отчетливее и все увеличиваются в размерах.
Наконец все внимание молодого пилота сосредоточивается на белых посадочных знаках: по ним он уточняет направление полета и вероятность приземления в заданном месте. Еще несколько секунд снижения – и видны травяной покров аэродрома, отдельные пятна на земле и крохотные неровности…
Не спуская глаз с самолета, сохраняя невозмутимость, Гунин мысленно оценивал каждое действие Гроховского. По мере того как высота уменьшалась, он и сам невольно пригибался все ниже и ниже к сочной траве и, делая рукой плавные движения на себя, бормотал:
– Еще… Стоп! Придержи. Теперь снова на себя… Еще… Довольно. Добирай!
И когда проворный У-2 уже весело бежал по траве после отличной посадки, в квадрате[1]1
Квадрат – место для отдыха летного состава.
[Закрыть] раздались ликующие возгласы, а на лице командира эскадрильи, у глаз, разгладились тонкие морщинки. Он повернулся к Гунину и негромко сказал:
– Нормально.
ДВЕ ВСТРЕЧИ
1
Будто вихрем несло мальчишек к пустырю. Позабыты купание в реке, рыбалка и даже игры в гражданскую войну. Бежали наперегонки, еле переводя дух, спотыкаясь, падали, и вновь неутомимые босые ноги несли их дальше, пока не замерли на месте, будто остановленные невидимой преградой.
На краю пустыря, греясь в бронзовых солнечных лучах, стояла большая полотняная птица. Не сдерживаемые грозными окриками взрослых, которые суетились возле старенького, потрепанного «Фармана», ясноглазые зрители постепенно набрались смелости и подошли ближе.
Все внимание их было обращено на самолет и на человека в кожаной куртке, шлеме и больших очках, поднятых на лоб. Это был Сацевич, один из первых летчиков в Ростове-на-Дону. Слух о нем прошел по всему городу еще неделю назад, много говорили о его предстоящих полетах, но когда это произойдет, точно не знали. Предполагали, что Сацевич сперва сделает пробный полет без публики. Но от ребят укрыться ему не удалось…
– Сейчас полетит… – завистливо вздохнул Ванёк Шашин, небольшой: крепыш с расцарапанным лбом и дублеными, не привыкшими к обуви пятками.
– Еропла-а-нт?! – тоненько протянул крохотный сосед справа, выставивший свой голый живот словно специально для всеобщего обозрения.
– Нет, тот кожаный дядька, – подсказал кто-то за его спиной.
– Сам?!
– Какой же ты еще дурной, Михась! – засмеялись ребята, и один из озорников дружелюбно хлопнул его по затылку.
– Не замай! – нахмурился Михась и еще больше выпятил свои полосатый коричнево-серый живот.
– Брюхо у те сомье, а голова селедочья, – усмехнулся кто-то.
– Не, – угрюмо возразил Михась и вовсе насупился: – Я маленький, вот что…
– И поверил, что дядька так просто сам и взовьется?
– Да де ж поверил? – возмутился Михась. – Я хочу руками его потрогать…
– Дядьку-то?
Глаза Михася затуманились от обиды, ямочки на щеках стали глубже и четче.
– А ну, геть отседа, кто языкастый! – крикнул Ванек и привлек Михася к себе. – Мальчонок дело говорит. Вот слетает ероплан, мы и попросимся.
– Не, зараз надо, – сказал Гриша, тощий и долговязый подросток.
– Почему?
– А если разобьется? Чего же тогда трогать?
– И то правда! – раздались голоса.
– Мне батька ноне говорил, – важно передал Михась случайно подслушанную в разговоре взрослых фразу, – что чем больше кто еропланов побьет, тот и есть ерой! Вот как…
Сказав это, Михась выступил вперед и петушино крикнул:
– Дядь, а дядь! Позвольте хучь немного ваш хвост потрогать, а?
То ли вид казачонка понравился взрослым, то ли его слова произвели впечатление, но летчик улыбнулся и громко сказал, обращаясь к своим товарищам:
– Вот вам и помощники.
Он махнул ребятам – и вся ватага мигом облепила самолет.
– Стойте! – испуганно крикнул летчик. – Мне же на нем лететь…
Мальчики поняли, отступили на шаг и спрятали руки за спины.
– Поможете нам выкатить аэроплан вон в тот конец поля, чтобы поставить его против ветра, – объяснил летчик. – А браться при этом можно только за те места, что я укажу. Уразумели?
– Хорошо, дядя!
Когда инструктаж был закончен, ребята взялись за самолет и дружно покатили его по пустырю. Их было так много и действовали они так старательно, что двукрылый маленький самолет едва касался колесами земли.
– Вот это подъемная сила! – засмеялся летчик. – Глядишь, вырастут хлопцы и всю русскую авиацию на своих руках поднимут…
Подлинного смысла этих слов Ванёк не понял, но похвалу уловил и гордо шагал, поддерживая хвост самолета.
Проба мотора вызвала всеобщий восторг. Когда летчик забрался в кабину, дал газ, проверяя работу мотора на больших оборотах, и по всему пустырю прокатились невидимые волны ритмичного рева, – мальчишки радостно загалдели.
Когда же люди, державшие чудесную птицу за крылья, выпустили ее из рук, та, словно вырвавшись из клетки, все быстрее разгоняясь, пробежала по пустырю, мягко подпрыгнула и повисла в воздухе.
– Ура! – закричали взрослые.
– Ура-а-а! – звонко подхватили мальчишки.
Ванёк открыл рот от удивления. Дитя нового века, он приблизительно знал, что такое аэроплан, но так близко видел его впервые. В глубине своей наивной детской души Ванёк сомневался, что полет состоится, и сейчас, когда машина уже набирала высоту, он был до крайности поражен и взволнован.
– Летит! – радостно вскрикнул он. – Михась, ты видишь? Летит!!!
Михась молчал, тоже с недоверием всматривался в небо, и только когда самолет накренился и развороте, лицо его просияло, он радостно захлопал в ладоши и закричал:
– Машет, машет, крыльями машет! Взаправдашний ероплант…
Набрав метров двести, летчик сделал круг, приземлился в центре пустыря и порулил на стоянку. На сегодня это было все; но мальчишки долго не спускали восторженных взглядов с «кожаного дядьки».
Все, даже самое приятное и удивительное на свете, имеет конец. Мальчишки расходились, унося незабываемое впечатление от первой встречи с летчиком.
– Пошли, Ванёк, – предложил Михась.
Шашин стоял, не двигаясь. В его взгляде, устремленном на самолет, появилось что-то нежное и одухотворенное. Он даже не заметил, что летчик, проходя мимо них, остановился и улыбнулся:
– Ну что, ребятки, понравился полет?
Ребята онемели от счастья: герой дня, настоящий летчик сам заговорил с ними! Такое бывает не часто даже в богатой приключениями мальчишеской жизни…
Шашин был взрослее и потому повел себя более уверенно.
– Дядя, а я смогу летчиком стать? – мечтательно произнес он.
Сацевич с интересом посмотрел на мальчика.
– Если очень захочешь, то сумеешь, – убежденно ответил он.
– А не страшно… летать?
– Пожалуй, нет, – улыбнулся летчик. – Вот на ковре-самолете не знаю как… Может, и страшновато было бы. А это же машина. На машине не страшно!
– Значит, и мне можно?
– Всем можно. Но для этого, знаешь, каким надо быть человеком?
– Каким, дядя? – затаив дыхание, спросил Шашин.
– Решительным и точным. Уметь управлять своим характером. Вот так-то… Ну, ступайте домой, желаю успеха.
2
Мечта Шашина сбылась: он поступил в летную школу Гражданского воздушного флота. Отлично закончив теоретическую программу, в первых же учебных полетах обнаружил незаурядные способности: усваивал все буквально на лету.
Природа вдохнула в Шашина счастливейший дар: в любых условиях безукоризненно чувствовать положение своей машины в пространстве; у него изумительная зрительная память, глазомер и железная выдержка.
Но есть в летном деле одна зазубринка: чем талантливее молодой летчик, тем скорее нужно воспитывать в нем чувство сознательной дисциплины. Иначе будет неприятность. Его летный талант заглохнет. Не достигнув подлинного мастерства, такой летчик станет ухарем, но Чкаловым, Покрышкиным, Тараном ему не быть!
Инструктор Хворостьян понимал это и, видя, как легко дается Шашину техника пилотирования, большое внимание уделял воспитанию его характера.
Результат усилий инструктора проявился в одном, с виду обычном, заурядном учебном полете Шашина на высший пилотаж.
Это было летом 1932 года… Выполнив глубокие виражи и – обычное начало задания на высший пилотаж, – курсант Шашин внимательно посмотрел на землю с высоты тысячи метров, убедился, что его самолет находится в середине пилотажной зоны, и развернул машину в сторону аэродрома.
Внизу, как раз под самолетом, пролегала хорошо заметная с воздуха, ровная, как струна, дорога. Она-то и была нужна курсанту: вдоль нее легче выполнять перевороты и петли, лучшего ориентира искать не надо. Без этой дороги перевороты, да и петли тоже, могут получиться кривобокими: войдешь в фигуру в одной вертикальной плоскости, а выйдешь в другой, куда-то в сторону. Глядишь, или, вернее, проглядишь, – и «тройка» за такой пилотаж обеспечена.
Иван приподнял нос самолета чуть выше горизонта, энергично взял на себя ручку управлении и нажал правой ногой на педаль руля поворота. Юркий У-2 лег на правое крыло перпендикулярно земле и как бы уперся им в четкую линию дороги. Шашин быстро убрал газ, стало совсем тихо, а самолет, по инерции и повинуясь рулям, продолжал вращаться вокруг продольной оси, пока не лег на спину.
Шашин сейчас же поставил рули нейтрально и слегка подтянул ручку управления на себя. Нос самолета медленно стал опускаться к земле, У-2 перешел в пикирование. Тело Шашина стало почти невесомым, на душе сделалось легко и озорно.
Вдруг Иван заметил, что между фюзеляжем самолета и дорогой образовался изрядный угол и машину все больше увлекает влево… Он энергично вернул самолет на заданное направление. Ошибка исправлена, и Шашин опять предался своему восторженному настроению.
Впрочем, ненадолго: забот хватало. Когда Шашин набрал скорость, ввел самолет в петлю и, подняв голову, глянул на землю, дорога опять лежала криво. Пришлось, вися над землей вверх колесами, осторожными и точными движениями рулей исправлять положение, чтобы как можно меньше нарушать красоту и изящество фигуры.
Это было сделано так своевременно и мягко, что инструктор, заметив ошибку, оценил грамотное и быстрое ее исправление. Но мальчишки, облепившие бугорок возле аэродрома и наблюдавшие за пилотажем, освистали неопытного пилота:
– Фьо!.. Фью!.. Косая петля! Косая!.. «Летчик»!..
Зато вторая, третья и четвертая петли были выполнены настолько безукоризненно, что мальчишки радостно заплясали на бугре и, как это у них водится, тут же сменили гнев на милость:
– Ура летчику! Ура-а-а!..
Шашин сам чувствовал красоту этих фигур и теперь, закончив последнюю, в странном раздумье летел по прямой, медленно теряя скорость.
В душе его завязалась борьба. Словно два голоса – озорной и непокорный и добрый и благоразумный – заспорили в нем…
«Махни, Иван, еще одну петельку! Ведь так приятно крутиться в небе… Ты один, инструктор на земле, – крутани, приятель!»
«А как ты объяснишь инструктору, если он заметит и спросит? Ведь в задании точно указано: выполнить четыре петли – не меньше и не больше».
«Так уж он и заметит? Ну, скажешь, что просчитался, ошибся, мол, и все!»
«Хорош же из тебя получится летчик. Просчитался… Помнишь, что говорил инструктор: подлинная красота человека – в умении владеть собой».
«Мало ли что говорил! Плюнь и крути пятую петлю… Кашу маслом не испортишь!.. Ну?!»
И Шашин уже приготовился было к выполнению пятой петли, но левая рука вдруг убрала газ, он плавно взял ручку на себя, нажал на левую педаль и сорвался в штопор – следующую фигуру, указанную в задании на этот самостоятельный полет в зону…
На земле, выслушав доклад курсанта, инструктор Хворостьян недовольно спросил:
– Чего это вы после петель, вместо того чтобы сразу же выполнить штопор, так долго тянулись по прямой?
– Я хотел… – замялся Шашин. – Я думал…
– А надо было пилотировать! – с укором сказал инструктор. – О чем же это вы, если не секрет, думали?
– Мне очень хотелось сделать еще одну петлю, – тихо признался Шашин.
– И что же? – голос инструктора стал хлестким.
– Не сделал…
– Не решились? – инструктор посмотрел на курсанта в упор.
– Наоборот, решился не сделать, – ответил Шашин, выдержан этот взгляд.
Глаза Хворостьяна потеплели, в них засветилась такая ласка, что Шашин почувствовал себя человеком, выполнившим нечто очень значительное, важное.
– Ставлю вам «отлично» за эту пятую, не сделанную петлю – она для вас дороже выполненных четырех!..
3
После окончания школы Шашина направили в Среднюю Азию, где он работал несколько лет…
Как-то, залетев в Ашхабад с ночевкой, Шашин забрел на часок в бильярдную аэропорта. Здесь уже собралась веселая компания авиаторов и, окружив стол, обсуждала ход партии. Играли в пирамиду. Один из игроков привлек всеобщее внимание своим явным превосходством. Он легко и свободно держал тонкий кий, целился быстро и не напряженно, и, хотя бил кием без всякого усилия, шары скрывались в лузах с таким грохотом и так точно, что нельзя было наблюдать его игру без восхищения.
Посмотрев внимательно на игрока, Шашин невольно подался к нему. Это был человек среднего роста, сухощавый, уже с проседью в рыжеватых волосах. Его скуластое лицо с зоркими глазами и острым подбородком показалось Шашину знакомым.
В ту минуту, когда Шашин подошел к столу, игра уже подходила к концу: оставалось положить последний, стоявший неподалеку от угловой лузы, пятнадцатый шар.
Игрок помазал кончик кия мелом, с необычайной ловкостью, почти не целясь, отрывисто ударил острием кия в левый бочок «своего» шара. Шар устремился вперед и с такой силой ударил «пятнадцатого», что тот мгновенно скрылся в угловой лузе, а от упругих бортов взвилось легкое облачко пыли!
Партия была выиграна. Игрок, улыбаясь, положил кий и отошел в сторону, где стоял Шашин.
– Я вас знаю… – сказал ему Иван Терентьевич.
– Меня?
– Да. Вы тот самый летчик, которого я в детстве видел в Ростове-на-Дону, на пустыре, где сейчас построен Сельмаш… Вы тогда летали на «Фармане».
– Да, было такое… Однако у вас и память!.. Насколько я понимаю, мы с вами – земляки?
– Ростовчане, – улыбнулся Шашин.
– Тем больше я рад такой встрече. Ну что ж, давайте познакомимся? Сацевич, – запросто сказал он и протянул руку.
– Шашин.
– Вы, я вижу, сами летчиком стали?
– Да. Летаю на ПС-9, командиром корабля. А вы? Не оставили летную работу?
– Нет. Летаю на Г-2.
– Ваши полеты на «Фармане»… – Шашин хотел сказать «вдохновили меня», но постеснялся говорить так высокопарно, замялся и сказал другое: – я и сейчас так хорошо помню, точно все это происходило неделю назад.
Сацевич понял и благодарно потрепал его по плечу.
– Мне это приятно, – сказал он. – Вы сейчас свободны?
– Да.
– Пойдемте на воздух, побеседуем.
Они проговорили почти до полуночи и расстались друзьями.
В 1936 году, когда Шашина перевели в Ашхабад, они встретились вновь, и Иван Терентьевич, пожелавший летать на более тяжелых самолетах, был назначен к Сацевичу… вторым пилотом.
Сацевич обрадовался.
– Видишь, как порой жизнь людей сводит, – весело сказал он. – Даже летать довелось вместе… Ну что ж, Ваня, беремся за дело. Полетим с тобой в каракумские пески…
В полетах с Сацевичем ничего особенного не происходило: ни разу не сдавал мотор, не вставала на пути песчаная буря, и все приборы и агрегаты работали исправно, но эти полеты дали Ивану Терентьевичу Шашину многое.
Вообще говоря, летный опыт приобретается главным образом за счет обычных полетов. Поговорите с любым летчиком – и он подтвердит это. «Страшные случаи» сейчас чаще бывают в рассказах совсем еще юных авиаторов и… робких, начинающих пассажиров Аэрофлота! Ей-ей!
Много раз беседуя со старыми летчиками, я наконец сделал заключение, что надо выполнить тысячу полетов, чтобы в одном из них возникло действительно рискованное положение. Понятно, что летчик сможет выйти из такого положения благодаря опыту, который он получил в предыдущих обычных полетах, и не станет сразу мастерски летать потом, после того как ловко вывернулся из беды. Десять обычных полетов могут сделать одиннадцатый выдающимся.
Сацевич оказался для Шашина одним из первых наставников, до конца внушившим ему эту мысль, совершенно обязательную для зрелого летчика.
– Летая с Сацевичем, – рассказывает Иван Терентьевич, – я особенно четко стал понимать, что романтика летной профессии – в ее трудности, в высоте и, самое главное, в точности полета. И, наконец, между этими двумя встречами с одним из ветеранов русской авиации уложилась вся моя юность.
