Текст книги "Крепкий орешек"
Автор книги: Петроний Аматуни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)
ШТОПОР
1
Судьбе было угодно подарить мне немало встреч с выдающимися людьми, но Константин Константинович Арцеулов занимает особое место не только в моей жизни. Его обаятельный образ, незаурядная летная биография, всесторонняя одаренность, редчайшая скромность и человеколюбие облагораживали и возвышали авиаторов нескольких поколений.
Мать Константина Константиновича – младшая дочь великого русского художника-мариниста И. К. Айвазовского. Скажу сразу: талант деда в значительной мере передался внуку, он еще и известный художник…
Отец Константина Константиновича – К. Н. Арцеулов, выходец из семьи корабелов, и сам был корабельным инженером.
В 1891 году 29 мая в Ялте родился будущий знаменитый авиатор. Когда ему исполнилось 15 лет, его отправили в плавание на парусной шхуне «Моряк», ибо ни у кого не было сомнений, что море должно стать для юноши родной стихией.
Но болезнь изменила планы, и Константин Константинович решает стать художником. Однако пройдет еще совсем немного лет, и он, оставив студию Лансере, перейдет… в авиационные мастерские Щетинина… рабочим. Тому имелись веские основания. Не море, а небо влекло юного романтика!
Еще летом 1903 года, в Севастополе, куда переехали его родители, Константин Константинович с приятелем сделали монгольфьер – воздушный шар, наполненный горячим воздухом. Вместо полета получился небольшой пожар.
В 1904–1905 годах он построил планер типа «Шанюта» и пролетал с горки метров по восемь-десять. В общем, как говорит сам Константин Константинович, это длинная история… Я бы уточнил: это подлинная история авиации.
В 1911 году Арцеулов окончил приватно Всероссийский аэроклуб и стал профессиональным летчиком. Его жизнь наполнилась новым содержанием. Он налетал более 6000 часов, одержал 20 воздушных побед в первую мировую войну, стал первым советским летчиком-испытателем, но славу, неугасающую в памяти человечества, ему принес один осенний день 1916 года…
Тогда (впрочем, и еще много лет после этого) главной опасностью для авиаторов была потеря скорости и в результате ее – срыв самолета в штопор: вертикальное падение со сложным вращением вправо или влево. Никто не знал, как спастись в такой ситуации. Печать приносила одно трагическое сообщение за другим, но выхода из штопора… не было.
Первым в мире под Севастополем Константин Константинович Арцеулов разгадал секреты неумолимого врага и, получив разрешение, набрал на двукрылом «Ньюпоре» 2000 метров, сам ввел самолет в штопор и… вывел.
Вновь набрав высоту, бесстрашный прапорщик повторил рискованнейший эксперимент и стал Победителем штопора – навсегда!
2
Прошло ровно 50 лет, если мне не изменяет память. Мало того, то, что я расскажу сейчас, произошло даже в тот самый день месяца…
Конечно, штопор уже не только не представляет опасности, а стал даже источником наслаждения для любого летчика! И хотя, строго говоря, штопор это не фигура высшего пилотажа, а лишь учебное упражнение в летной школе или на тренировках, им увлекаются все авиаторы, не исключая и седовласых.
И кто бы мог подумать, что безвестному, совсем молодому инструктору Павлу Шувалову доведется тоже стать победителем, но, я бы сказал, победителем в штопоре.
Вот как это произошло…
Одного из курсантов звали Борис. Розовощекий, как девушка. Светлые курчавые волосы. Парень способный, только много детского еще было в нем.
Подошла пора слетать с ним в зону, специально на срыв в штопор. То есть показать курсанту, что может произойти с самолетом, потерявшим скорость, когда машина начинает штопорить – вращаясь, падать на землю, – и научить его выводить самолет из этой ситуации.
Много позже выяснилось, что накануне этого дня товарищи начинили Бориса самыми ужасными рассказами о штопоре, действительными и придуманными. Курсант, размышляя о предстоящем, вполне, так сказать, подготовил себя…
Набрали положенную высоту. Павел сориентировал самолет так, чтобы солнце не слепило глаза и сказал:
– А теперь начинаем срыв в штопор. Прибирай газок… Приподними нос, чтобы сохранить высоту… Вот так… Еще немного… Гаси скорость.
Конечно, бо́льшую часть действий Павел взял на себя, но ведь и его инструктора и наставники поступали так же.
Шум мотора резко стих, воздух становился рыхлым, крыльям не обо что было опереться, и самолет вздрагивал и покачивался.
– Сохраняй курс, – наставлял Павел. – Сделаем виток вправо и выведем машину в том же направлении.
Самолет уже с трудом летел горизонтально, вот-вот начнет мягко проваливаться, «парашютировать». Весьма забавная штука для пилота бывалого, но неприятная для неискушенного. Земля в эти мгновения выглядит угрожающе.
– А теперь дай правой ноги, – продолжал Павел. – Ну же! Вот так. – И сам нажал на правую педаль руля поворота.
Самолет как бы перекинулся через правое крыло и устремился носом к земле. К концу витка Павел попытался отдать рули в обратное положение – на вывод из штопора, но… не тут-то было! И ручка управления, и педаль руля поворота, и даже сектор газа не подавались ни на миллиметр.
Павел чуть дрогнул, где-то далеко-далеко внутри. Как бы про себя. Попытался еще разок. Безрезультатно!
На третьем витке мелькнула догадка: курсант испугался и от страха намертво зажал управление… Теперь легче сломать самолет, чем пересилить этого парня. Инструктор взволновался не на шутку. Попытался опять вырвать управление из рук курсанта. Хотел накричать на него. Выругаться. Но вовремя сдержал себя: бесполезно.
Высота падала ежесекундно, земля неумолимо приближалась. Все было исправно в самолете. И погодка – чудо. И жизнь вся еще впереди. Павел мысленно представил себя на месте курсанта, лихорадочно искал ключ к происшедшему. А земля все ближе.
Только на шестом витке Павла осенило…
– Ну и озорник! – со смехом крикнул он. – Не думал, Боря, что ты такой орел… Я тебе сказал, один виточек сделать, а ты уже шестой крутишь… Молодец! Из таких истребители выходят… Понравилось? То-то… Штопор, брат, приятнейшая вещь… Однако… хватит, Боря. Так мы и безопасную высоту проскочим! Порезвился – и будет…
«Как?! – пронеслось в голове курсанта. – Значит, инструктор не догадался, в чем дело? Да и вообще: испугался ли я на самом деле, черт возьми?..»
Мышцы его стали теперь мягче воска, и Павел стремительно дал рули на вывод из штопора. Самолет послушно прекратил вращение и перешел в пикирование. Только бы высоты хватило! Еще бы метров с десяток для гарантии!.. Павел энергично тянул ручку управления на себя. Хотелось покруче выйти из пикирования, но нельзя рисковать – можно вновь попасть в штопор, на этот раз уже не преднамеренный.
Наконец холмистый берег стал как бы отодвигаться вправо, и Павел подвернул к середине реки, чтобы выиграть даже высоту берега… И, мелькнув над самой водой, самолет со свистом и ревом вновь ушел в небо. А ведь надо было немедленно сесть и доложить руководителю полетов о ЧП… Но тогда Бориса отчислят из школы.
Они опять в зоне, и Павел убедился: все в порядке – Боря сам выполнил по витку вправо и влево и сам же вывел самолет из штопора.
Домой!
Они зарулили на левый фланг, вылезли из кабин и принялись отстегивать парашюты. Тяжелыми шагами приближался к ним командир отряда: Павлу предстоял суровый нагоняй… и молодой инструктор невольно терял решимость.
«Все-таки я молодец! – ликовал Борис. – А вот инструктор, на что уж старик – ему уже двадцать восемь! – но побледнел, и ноги у него отчего-то трясутся».
УЧЕНЬЕ – СВЕТ!
1
…Весной 1934 года курсантов перевели в эскадрильи для обучения полетам. Петра Абрамова назначили в группу молодого инструктора. Дя́дечко, воспитанника этой же школы. Инструктор попался требовательный. Решал все быстро и, хотя обучал только первую свою группу, был на хорошем счету. Высокий, смуглый, черноглазый, с фигурой спортсмена, Дядечко понравился своим курсантам и внушил доверие. «Сразу видно, что летчик!» – подумал о нем Петр.
Обучение начали по тогдашней системе – с рулежки. Для этой цели выделили старый, негодный самолет, ободрали крылья, чтобы он случайно не взлетел.
Сели в такой самолет и Дядечко с Абрамовым. Растерялся, оробел Петр в пилотской кабине. Отчего-то сразу позабыл, что к чему. Вместо того чтобы двигаться по прямой, машина то кружилась на месте, то прыгала бог весть куда. И чем хуже обстояло дело с рулежкой, тем сильнее волновался Абрамов, а чем больше он волновался, тем хуже шло дело. Получался заколдованный круг!
– М-да, так шаром и катаемся… – ворчал инструктор. – Вылазь, Абрамов, все равно дела не будет.
Вылез. Обмяк весь, головой поник. Ночью в общежитии не мог уснуть, перебирал в памяти правила грамотного руления и все думал: может, зря он взялся за такое дело? Не быть ему летчиком. Долго он мучился сомнениями и понимал, что летная судьба его висит на паутинке.
…Петр прислушался: товарищи его уснули. В спальне тишина. Он откинул одеяло, натянул на себя летний комбинезон и босиком, ступая осторожно, по кошачьи, вышел из общежития.
На его счастье, самолет для рулежки стоял близко и не охранялся. Неслышно залез Петр в кабину, положил на ребристые прохладные педали босые ноги.
«Значит, так: если самолет уводит влево, – мысленно рассуждал он, – я нажимаю на правую педаль. А если я хочу развернуть самолет вправо, то надо понимать… гм… тоже на правую педаль! Но почему в обоих случаях на одну педаль? Ах да, потому что в том и другом случае я хочу отклонить машину вправо! Так… А газом я, значит, буду работать следующим образом…»
Часа два пробыл Петр в самолете, усваивая основные правила рулежки, а главное – привыкая к кабине, к расположению секторов и рычагов управления и приборов, к смешанному запаху авиационного лака, бензина и масла, к самой мысли, что его хотят научить летать и что ему действительно доверят управление самолетом, если только он окажется подходящим человеком. И чем больше свыкался со всем этим Петр, тем живее шевелилась и крепла надежда в его смятенной и поколебленной первыми неудачами душе, а на смену сомнению приходила уверенность.
Дня два Петр тайком тренировался в кабине, с неослабным интересом смотрел, как рулят другие курсанты, и перечитывал курсантскую «библию» – «Курс учебно-летной подготовки», все глубже вникая в каждую строчку. И тут выяснилось: то, что остальные понимали с первого чтения, Петру надо было перечитывать по нескольку раз. Нечасто приходилось ему раньше самостоятельно работать с книгой…
Сжалился Дядечко и еще разок пустил Абрамова в кабину:
– Давай попытайся, все равно машину добивать: старье… А если и сейчас будешь куролесить – оставайся, друг, на земле!
Самолет, хотя и узкой змейкой, все же побежал по прямой.
– О! Видать, ты подучился малость, – обрадовался инструктор. – А я уже хотел списывать тебя с корабля на берег… Так, так, давай еще!
…К концу дня Абрамов освоил упражнение и стал рулить один.
Та же история повторилась и в первых вывозных полетах. Пока Петр находился на земле – все помнил и знал, что надо делать в полете, а как только садился в самолет и взлетал с инструктором – все знания оставались на земле. Впрочем, так казалось Абрамову, и он обвинял во всем свой неавиационный характер. В какой-то мере Дядечко разделял его мысли и без особого энтузиазма думал о летном будущем своего ученика.
Смущало инструктора только одно: у Абрамова не ладилось со взлетом и посадкой, а вот расчет на посадку почему-то получался сносно, хотя всем известно, что способности летчика-курсанта, пожалуй, ярче всего проявляются именно в расчете на посадку…
В чем же секрет? Конечно, проще всего было представить Абрамова на отчисление, но жаль было парня. Да и за него стоял горой авиатехник группы Коля Симченко.
– Честный он курсант, товарищ инструктор, – говорил Симченко. – Лучше всех работает на матчасти, машину протрет до блеска, мотор вымоет, капоты, да и соображает по устройству мотора. Обвыкнется малость – летать будет…
– Ладно, – махнул рукой Дядечко. – Подождем еще.
Прошло несколько дней, на протяжении которых Абрамов неустанно занимался теорией полета, и Дядечко давал ему летать, но немного. И когда, подучив остальных курсантов, инструктор снова взялся всерьез за Абрамова, последний сделал совсем недурно три полета подряд. Дядечко воспрянул духом и теперь лихо покрикивал в переговорный аппарат:
– А ну, держи направление, черт такой! Крен убери… Скорость!
После посадки, когда зарулили на старт, Абрамов отстегнул привязные ремни и вылез из кабины.
– Ты куда? – удивился Дядечко.
– Пойду в квадрат, – хмуро ответил Абрамов.
– А кто разрешал?
– Разве ж это полеты? – обидчиво произнес курсант. – Коли до ругани дело дошло, значит, из меня толку не будет…
– Так ведь я это, чтобы подбодрить тебя! – воскликнул Дядечко. – Если в человеке порох есть, то для него крепкое словцо – что искра!
– Ну вот я и взорвался.
– Гм… – задумался инструктор. – Скажи, пожалуйста, что получилось… Хотел лучше, а оно другим кончиком обернулось. Ну ладно, садись, рванем еще разок, но провезу я тебя уже по другой методике.
Абрамов подумал и вернулся в кабину.
«Другая методика» показала свое явное превосходство над первой. Чем ласковее объяснял Дядечко и чем больше подхваливал курсанта, тем правильнее летел самолет.
Инструктор пришел в восторг.
– Люблю гордых, – говорил он. – Молодец, всегда будь откровенен во всем. Не нравится – скажи. Правду говорят, что дело не столько в том, кого учат, сколько в том, кто учит…
2
В ту ночь Абрамов опять долго не мог уснуть. С одной стороны, его поддерживал временный успех, а с другой – снова стало терзать душу сомнение.
Думал о многом, вспоминал… А воспоминания, что пейзажи в перевернутом бинокле: все кажется далеким и маленьким…
Есть в Кущевском районе Краснодарского края село Полтавченское. Не на всякой карте его найдешь, не с любой высоты увидишь, но много в нем жило и живет замечательных людей с чистой душой и большим сердцем. Взять хотя бы чету Абрамовых – Лукьяна Степановича и Пелагею Ивановну. Полвека они прожили рука об руку. Всякое приключалось в их дружной семье, а всегда старались держаться рядом и никому не причиняли зла. Не было вот только у Абрамовых детей. И они усыновили сироту – Петю Михайличенко.
Вырос приемыш на радость своим новым родителям, женился, сам отцом стал. Внука, по настоянию деда, тоже назвали Петром.
В 1917 году Петр Лукьянович ушел добровольцем в Красную гвардию и погиб в боях за Советскую власть. Мальчик остался без отца.
Рано довелось Пете Абрамову познать труд. Лет с девяти стал он помогать деду в кузнице и подолгу любовался могучим стариком. Лукьян Степанович был здоровый, русоволосый мужчина с энергичным лицом. Лет до шестидесяти боролся он даже с молодыми силачами и почти всегда клал их на лопатки.
Особенно нравилось Пете раздувать меха и смотреть на пламя горна… Вот, смешно вздрагивая и кувыркаясь в сильной струе воздуха, обкатываются друг о друга смолисто-черные угольки и, накаляясь, меняются в цвете: становятся красными; затем по ним бегут змейками синие жилки, потом угли, разгораясь все жарче, приобретают бледные оттенки, и пламя появляется вокруг них, как корона, с легкими подвижными зубцами. Гудит оно весело, пляшет в воздухе, готовое создать нечто новое, необходимое человеку, или уничтожить в мгновение ока все, что попадется на пути.
Злая и привлекательная сила в кузнечном огне!
А дед, улыбаясь, кладет прямо в его подвижную пасть кусок металла, и огонь, словно понимая, чего от него хотят, жадно облизывает холодный брусок и как бы вдувает в него какую-то фантастическую жизнь…
И кажется Пете, что стоит только сунуть в пламя бесформенную глыбу металла, как, повинуясь волшебной силе огня, через несколько минут превратится она в точно такой же трактор, что увидел он сегодня впервые в жизни на улице села.
– О чем задумался, Петюнька? – заботливо осведомляется дед.
– О тракторе…
– Машина хоть куда, – соглашается Лукьян Степанович. – Каких только люди не придумали механизмов! Эх, Петро, купим мы с тобой мотоциклет да поедем вдвоем по Руси-матушке технику изучать… А?
– Поехать бы, дедушка, – не то упрашивая, не то утверждая, говорит Петя.
– А что ж, возьмем да и махнем! – подогревает дед мечтания внука. – А нет, так другое путешествие посмотрим…
– Какое? – настораживается мальчик.
– Пойдет скоро самая наипервейшая техника во все концы и в наше село заявится, – уверенно поясняет дед. – Сама к нам придет, как трактор! Ты учись только, Петюнька, все тебе будет.
– Ох, дедушка, трудно учиться и неохота! – признался Петя.
Вздохнул дед: уже несколько раз так жаловался ему внук. И мальчика жаль, и ошибиться боязно. Сам-то дед без особой грамоты в люди выбился, а как теперь оно будет, кто знает. Вероятно, иначе…
А несколько дней спустя пришел Петя из школы, кинул книги на лавку и твердо произнес:
– Не буду больше учиться!
– Это почему же? – испугалась Пелагея Ивановна.
– Тяжело в школе-то, бабушка.
– Неучем жить еще тяжельше, – рассердилась Пелагея Ивановна.
– Ну и что ж… Не пойду больше в школу.
– Дед! Скажи хоть ты слово, – взмолилась Пелагея Ивановна.
Помолчал Лукьян Степанович, отвернулся, не хочет неволить мальчишку. Почувствовал Петя слабину и обрадовался: дело выиграно! Но по-настоящему цену такого «выигрыша» узнал после.
В 1929 году всей семьей переехали в Батайск. Петя нанялся пасти колхозные табуны, а дед поступил в кузницу машинно-тракторной станции.
Машины по-прежнему привлекали Петра, но он лишь мечтал о них. Просто думал о том, что вот, мол, какую интересную технику придумывает человек. А если бы еще такие были машины, чтоб на Луну полететь… Или чтобы прямо с неба сеять. Или чтобы – трах! – и среди засухи дождь пошел… от-то б было дело!
Пока же юный пастух предавался мечтам, кони резвились, ветром носились по лугам и убегали в заросли камыша или сочные пастбища. Хватится Петр – двух-трех голов нет в табуне. Начинаются утомительные, беспокойные поиски. А как-то искал жеребчика весь день, ночь и следующий день. Из сил выбился. Упал в траву и горько заплакал: столько в мире умного и хорошего, а тут за конями ходи да быкам хвосты накручивай – «техника»!
Поздновато, правда, но сам же и опомнился: «Нет, не хочу быть неучем. Учиться пойду. Куда? А вот в ФЗУ. Машинистом бы стать, поезда водить…»
Обрадовалась Пелагея Ивановна, да и дед понял: большую ошибку совершили, что внуку позволили бросить школу! Надо наверстывать. Повели в ФЗУ. Не принимают. Нужно четыре класса, а у Петра три. Спасибо, есть подготовительные курсы.
Много труда приложил Петр, пока поступил в Ростовское ФЗУ связи на отделение монтеров, пока окончил его и стал работать на Батайской электроподстанции. Зато понял, что значат в жизни человека знания!.. Скорей всего, сейчас не ладится у него с полетами не потому, что он неспособный, а оттого, что он чего-то недопонял, а кое-чего, пусть даже мелочь, и вовсе не знает. А раз это так – надо все снова повторить, поучиться и постараться тоньше сообразить, что к чему, – тогда и на лад пойдет…
3
Его размышления прервало появление инструктора. Дядечко вошел тихо, махнул рукой дневальному, чтобы тот не поднимал шума, и сразу направился к койке Абрамова. Увидев, что Петр не спит, тихо произнес:
– Пойдем покурим…
Абрамов оделся, как по тревоге, и вышел вслед за инструктором. Ночь была ясная и теплая. Вдали, напротив общежития, темнел силуэт большого ангара тяжелых самолетов, а левее, один за другим, виднелись ангары для школьных У-2.
Сели в курилке, возле железной бочки, врытой в землю, – общей «пепельницы». Дядечко закурил, и серые клубы дыма окутали его задумчивое лицо – ветра не было. Абрамову стало жарко: он понимал, что инструктор не зря пришел в такую пору…
Сперва помолчали.
– Не спишь? – спросил Дядечко, будто в этом можно было усомниться.
– Не идет сон, – вздохнул Петр.
– И я не сплю.
Снова помолчали.
– Ну, и в чем причина, по-твоему? – спросил Дядечко.
Петр понял.
– Не знаю я многого, – откровенно признался он. Вот вы говорите: на посадке крены надо исправлять не элеронами, а рулем поворота.
– Так. Правильно говорю.
– Но я не могу слепо выполнять это, мне прежде надо понять! Скажем, руль поворота служит для того, чтобы поворачивать нос самолета вправо или влево. Крены же исправляют элеронами…
– Ты пойми и другое: на посадке скорость мала, и элеронов как бы не хватает для исправления, ну, предположим, правого крена… Так? Но ты быстро даешь левую ногу, и от этого поворачивает нос влево, а правое крыло забегает вперед и приобретает при этом большую скорость; в нем возрастает подъемная сила, и крен устраняется, – горячо заговорил Дядечко и, наклонившись к светлому квадрату земли возле окна, стал чертить на песке спичкой. – Смотри сюда…
Беседа затянулась, но Абрамов не замечал, как проходило время. Суть физических явлений, происходящих при посадке самолета, благодаря умелым объяснениям Дядечко становилась все более ясной. Вдруг Петр рассмеялся.
– Понял! – весело и счастливо воскликнул он.
Повеселел и Дядечко.
– А почему раньше скрывал, что знания твои слабоваты?
Петр не ответил и отвернулся.
– Гордый! – ласково произнес Дядечко и, положив ему руку на плечо, попросил: – Расскажи о себе…
Петр охотно исполнил его просьбу. Дядечко внимательно слушал.
– А теперь стыдно мне, – с горечью закончил Абрамов.
– Во многом ты и сам виноват: вовремя не хотел учиться… Теперь исправляй, тогда не будет стыдно. Ясно?
– Ясно, товарищ инструктор.
– Значит, договорились, – сказал Дядечко и встал. – Иди спать. С завтрашнего дня буду тебе и по теории помогать… Ученье – свет, брат, так-то!
Петр, смущенно окинув инструктора добрым взглядом, улыбнулся:
– Спасибо, товарищ инструктор.
С того дня дела у Абрамова пошли хорошо. В декабре 1937 года он отлично окончил летную школу. Но свои рулежки и полеты с Дядечко помнил, потому что это было его первое испытание, и если бы он тогда спасовал, не ходить бы ему в летчиках…
