Текст книги "Рейд на Сан и Вислу"

Автор книги: Петр Вершигора

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

* * *

Так рассказывала мне народная учительница, бывшая партизанка кавалерийского отряда Наумова.

В ту ночь триста конников прорвались из Голованевского леса в степь. До рассвета отмахали километров сорок. Чуть сереть стало, уже «костыль» [13]13
  Так называли фронтовики немецкий самолет–корректировщик «Хе–126».


[Закрыть]в небе урчит – надо прятаться. А в степи нигде ни лесочка, ни хуторка. Голым–голо.

В глубокую балку загнал свою кавалерию Наумов. Коней в снег положили и снегом забросали. Сами бойцы друг друга маскхалатами укрыли. Лежат. Только наблюдателей человек пять – шесть на бугры выставили в маскировочных халатах.

А над Галочинским лесом – канонада, самолеты проходят волнами.

Так продолжалось весь день. А чуть смерклось, кавалерия Наумова выскочила из балки и – опять на север. Шли без карты, руководствуясь чутьем. Двое суток скакал и на север с маленьким отклонением к западу. На третью ночь совсем изнемогли. Надо было лошадей покормить, людям перекусить хоть немного. Решили завернуть на хуторок. Выслали разведку. Там оказались жандармы. Не хотелось шум поднимать, но что поделаешь. Решились на налет. Ровно в полночь застрекотали автоматы, и в несколько минут от жандармов осталось только мокрое место.

Это была охрана одного из запасных узлов связи полевой ставки Гитлера. До самой ставки оставалось каких–нибудь десять километров. Ох, если бы Наумов знал о таком соседстве! Непременно бы завернул туда: помирать, так с музыкой.

Но все это выяснилось гораздо позже.

Помню как сейчас: прискакали лихие кавалеристы к нам на Припять, и я вместе с их начальником штаба стал наносить маршрут Степного рейда на карту. Смотрю – глазам своим не верю.

– Да знаешь, чертов ты парень, – говорю кавалеристу, – ведь вы были от Гитлера в десяти километрах?!

– Ну да? Не может быть! – отвечает он. – Откуда вы знаете, что там ставка?.. Полевая?

Пришлось объяснить.

Дело в том, что мы с Рудневым еще поздней осенью посылали под Винницу нашего разведчика – марш–агента. Это была учительница. Глаза молодые, печальные, а лицо как печеное яблоко – совсем старушечье. Галей ее звали. Она к нам пробилась из–под Винницы еще в декабре сорок второго. Я ее выспрашивал, как работает железная дорога Жмеринка – Казатин – Киев, а она все твердила о какой–то таинственной постройке в двенадцати километрах севернее Винницы.

– Что там? – допытывался я. – Нефтесклад? Боеприпасы?

– Никто не знает. Село все выселено, жители угнаны. Возводили эти таинственные постройки русские военнопленные в сорок первом году. Говорят, двенадцать тысяч человек было. И когда стройку закончили, все двенадцать тысяч были расстреляны. До одного.

Доложил я Рудневу. Он приказал: «Надо во что бы то ни стало выяснить, что там построено. Поговори с Галей, не пойдет ли она еще раз?»

Галя согласилась пойти. Мы дали ей подробную инструкцию, сказали друг другу пароли и какие–то неловкие напутственные слова.

– Сколько же тебе лет, Галя? – спросил я на прощание.

– Девятнадцать.

Удивился я. Но наши девчата–партизанки объяснили мне все: оказывается, гитлеровцы почти полгода держали Галю в публичном доме; сначала в офицерском, а потом – в солдатском.

Галя не появлялась более трех месяцев. Послал я ее в разведку из Князь–озера, а вернулась она под Припять. Смотрю: еще морщин у нее прибавилось, еще больше глаза стали, горят как огненные.

– Выяснила?

Молча кивнула головой.

– План начертила?

Молчит.

– Что? Аэродром? Горючее? Боеприпасы? Может, завод какой секретный?

– Ставка Гитлера там. – И заплакала. – Почему вы мне мин не дали, подрывному делу не обучили? Почему?

Но мне не до нее уже было. Захватило дух. Побежал, доложил Ковпаку и Рудневу. На Большую землю полетели радиодонесения. Оттуда приказ: проверить. Послали две группы разведчиков, однако ни одна из них не смогла добраться до ставки Гитлера…

* * *

Капитан Наумов прожил у нас на Припяти всего три дня. Не успел он опомниться после своего Степного рейда, как был вызван в Москву. Интерес к его рейду проявлялся неслыханный. И понятно почему: кроме наших донесений, составленных по данным, добытым Галей, в центре, видимо, уже располагали сообщением из винницкого подполья, того, которое на берегах Южного Буга действовало. По сообщениям этим выходило, что в ту самую ночь, когда конница Наумова на хуторке с пятнадцатью жандармами баталию учинила, паника во всей гитлеровской ставке поднялась.

И в другой Ставке эта баталия тоже сразу привлекла к себе внимание. Был слух, что Верховный, выслушав доклад о ней, встал, прошелся по кабинету, трубку закурил и сказал:

– Несолидно как–то получается. Нехорошо. Капитан – и вдруг по ставке Гитлера ударил. Надо ему дать генерала…

Через неделю вернулся к нам в Оревичи молодой генерал Наумов…

* * *

Вспоминая все это, медленно прохожу по улице волынского села Печихвосты, мимо своего штаба. У штаба полно связных. Хлопцы столпились в кучу и не видят меня. Остановился у огромной липы. Слушаю.

– А еще мне пишут, да только брешут, видать, что живут хорошо. Вот послухай: «Хлеба получили на трудодень достаточно. Трудодней на всю семью заработали больше тысячи…» А всех–то трое: моя половина, да парнишка–ученик, да дочка девятилетняя.

– Видно, мать тянется не разгибаясь, – заметил кто–то басом.

– Пишут, что ничего для победы не жалеют…

– Ясно, что не жалеют, когда одна баба с двумя детьми–малолетками более тысячи трудодней выработала.

– Какая уж там жаль–печаль! Что ни говори, а нам полегче все же, – продолжает незнакомый бас, но тут же спохватывается: – Хотя тоже подчас достается и нам.

– А сколько получили хлеба–то?

– В том–то и дело, что не пишут. Если бы получили как следовает – непременно написали бы. А так, догадайся попробуй. Ну да у меня приусадебный ничего… Если только вовремя засадили картоху – хватит…

Не веселый у ребят получился разговор, но голоса все же счастливые, задумчивая теплынь в интонациях.

– Эй вы, скорее развозить почту! Пускай пишут ответы! У Наумова есть связь с разведчиками кавкорпуса. Можно передать письма на Большую землю! – крикнул я и тут же быстро пошел к столовой.

– Поужинаем без спиртного, – сказал генерал.

– Непьющие мы, как все настоящие партизаны–рейдовики, – смеется доктор Тарасов.

– Да, в рейде не разопьешься. Тут вмиг голову можно пропить. И не только свою, – заметил Наумов. А потом вдруг без всякого перехода спрашивает: – Слушай, нет ли у тебя свежих экземпляров «Русского слова»?

Я не знал даже, что это такое – газета, журнал или, может быть, книга какая.

– Газета, – пояснил Наумов. – В Ужгороде издается. Когда я служил на границе в Карпатах, любил ее читать.

– Нет, такой газеты у меня нет. Я больше «Дас рейх» почитываю.

– Владеешь свободно немецким?

– Да какой там свободно… Доктор один у меня есть. С пражским образованием. Вот с его помощью и почитываю.

– Интересно, – улыбнулся Тарасов.

Так мы и отужинали, перебрасываясь как будто ничего не значащими фразами. Затем начались «разговоры по существу». Первым делом, конечно, о противнике.

– Основной враг – четвертая танковая армия немцев. Тут, видимо, все бесспорно? – спросил Наумов.

– Это верно. У меня на пути этой армии один батальончик есть. Под Бродами…

Генерал сделал вид, что пропустил мимо ушей упоминание о батальоне Брайко. Но по глазам его я заметил – принял к сведению.

– А этот немец ваш, он как? Действительно ходит к противнику? Свободно?

– Он в офицерском костюме на Львовскую магистраль уже дважды выскакивал, – сказал Войцехович.

– Это тот, что на Днепре отличился?

– Ага…

– Клейн или Кляйн? Так, что ли?

– Мы Кляйном зовем… А где Медведев? – спрашиваю я у генерала.

– Да где–то тут, на подходе, должен быть, – отвечает Наумов. – Сейчас вся наша активная партизанская братва потянулась поближе к Львову.

– А кто у вас все–таки под Бродами? – интересуется наумовский комиссар. – Там отряд полковника Павленко вчера ночью три эшелона под откос пустил. Один вроде с танками.

– У меня под Бродами Брайко, – улыбнулся я.

– Не слышал такого, – бросил генерал.

– Еще услышите.

– Кто же он? Почему ты в него так веришь?

– Да тут паренек один… Командиром третьего батальона. Бывший пограничник.

– Ну, раз пограничник – это другое дело, – засмеялся Наумов.

– Скажи, пожалуйста… И много их у вас таких? – с доброй улыбкой спрашивает Тарасов.

– Да есть. С десяток наберется. Вот, скажем, грузин Бакрадзе, тот, что Горохов занял.

Наумов нахмурился.

По нашим расчетам выходило, что Горохов заняли хлопцы Бакрадзе. Но Наумов сам стоял в Горохове и оттуда приехал к нам. Спорить не стали. Замяли это дело. И, может быть, напрасно: до сих пор Бакрадзе стоит на своем, а Наумов – на своем.

Стараясь перевести разговор на другую тему, я рассказал тогда Наумову о начале нашего рейда. При этом не удержался, пожаловался на «частного дурака» из штаба – Соколенко–Мартьгнчука. Генерал развеселился и, порывшись в планшете, показал мне текст своей телеграммы.

– На самый верх писал, – многозначительно сказал он.

И я прочитал примерно такое: «Соколенко–Мартынчук всегда вредил партизанскому движению. Надо избавить нас от опеки таких тупоумных руководителей…»

Мы в то время еще не знали, что, как только мнение командиров–практиков дошло до ЦК КП(б)У, Соколенко–Мартынчук был отстранен от руководства партизанами.

Единомыслие во взглядах на опостылевшего нам «частного дурака» стушевало «конфликт» по поводу Горохова. Засиделись с Наумовым за полночь, размышляя над сложившейся обстановкой, обмениваясь информацией. Но по какой–то глупой привычке скрывали все же друг от друга свои намерения. Первым проломил этот ненужный ледок недоверия более опытный в оперативном отношении генерал Наумов:

– Ну, теперь давай решать… Два полноценных партизанских соединения пошли по тылам четвертой армии немцев…

– Значит, нас только двое? – перебил я.

– Нет, не двое, есть еще Медведев с Кузнецовым. По–моему, это он и зовется полковником Павленко. Конспирация… – вздохнул генерал.

– Кузнецова наши разведчики в Бродах видели. А сейчас он, наверное, по тротуарам Львова прогуливается, – сказал Войцехович.

– А как ваш Кляйн? – спросил Тарасов.

– Нет, я своего разведчика берегу. Он поближе к Германии пригодится.

Наумов косо посмотрел на меня при упоминании о Германии.

– Кто же еще из партизан соседствует с нами? – поспешил я отвлечь его от этого новым вопросом.

– Да где–то на Тернопольщине – Шукаев. Еще Федоров – под Ковелем. Затем Иванов шел по моему следу, но почему–то отстал малость. Все это вроде настоящие вояки, хотя и другой, чем мы с тобою, партизанской веры. Тактика у них диверсионная.

– А вера у нас одна – получше бить врагов, – ввернул молчавший до того Мыкола.

– Правильно, – поддержал его Тарасов…

Заговорили о Рудневе, о его гибели. Задумались. Затем опять склонились над картой. Синие прожилки рек Галиции, бегущие к Пруту, а за Днестром – коричневые разводья Карпат. Для нас это не просто творение топографов, а живая земля, обильно политая кровью товарищей.

Испытывая друга, спрашиваю, кивнув на коричневую горную часть карты:

– Ну как, пойдем?

Он молчит. Потом неопределенно мотает головой и говорит уклончиво:

– Куда нам, если там самому Ковпаку наклали…

– Да вы же в голые степи ходили! – подзадориваю я.

– Ходил.

– А теперь?

– А теперь – подумаю.

– Я понимаю. Имеете другое задание?

Он опять кивает головой. На этот раз вполне определенно.

Понятно: собирается обойти Львов с северо–запада и запада с тем, чтобы нанести удар по дрогобычской и бориславской нефти. Ну что ж, разумное задание. Ковпак летом пробивался на Дрогобыч с востока – в лоб. Сейчас придумано, пожалуй, лучше: Наумова нацеливают в обход.

– Да, не много осталось нашей территории. Несколько хороших ночных маршей на запад – и упремся в границу, – размышляет Наумов.

– Одно Львовское генерал–губернаторство остается, – уточняет Войцехович.

– Кстати, какие есть у вас сведения о львовском губернаторе Калмане? – спрашивает меня генерал.

Сведений об этой шишке у нас никаких.

– Этим делом Медведев должен больше интересоваться. Его дело…

– Ну, а как вы смотрите насчет Сана и Вислы? – спрашиваю я гостей.

– Там же Польша все–таки. Иностранные дела… – отвечает Тарасов.

У Наумова оказалась карта Галиции и Польши, недавно изданная в Лейпциге.

Наши взгляды скользят по ней и устремляются туда, где кончается советская земля. Но Наумова, вижу, больше тянет на юг, где за горными кряжами раскинулось Закарпатье.

– Прямо перед нами за Саном – Краковское воеводство. Генерал–губернатор Франк. Вроде Эриха Коха, который был на Украине главным воротилой. Правее – Люблинское генерал–губернаторство, – говорит Наумов привычно. Видимо, он уже сидел наедине с этой картой. И не раз… Потом испытующе смотрит на меня: – Были твои разведчики в Польше?

– А как же… С конца января от самого Владимира–Волынского до Грубешова через Буг наведываются.

– Ну как, пойдем спаренной бригадой? – с какой–то залихватской интонацией предлагает Наумов.

Верно, спаренной бригадой идти легче. Недаром в приказе партизанского Главкома Клемента Ефремовича Ворошилова еще в сорок втором году, когда ставилась задача Ковпаку и Сабурову, был задуман именно такой спаренный рейд. На трудное дело посылались два соединения. Вдвоем легче раздвоить внимание противника, спутать его карты.

– Ну как, карпатский именинник? По рукам? – напирает генерал.

Я понимаю, что это не подковырка, а искреннее предложение. Оно совпадает и с моими намерениями. «Вот только как быть с Петей Брайко? Он же где–то под Бродами. Условились ведь ждать его здесь, северо–восточнее Львова. Дней пять – шесть…»

– А когда выход?

– Стремительность и натиск – девиз рейдовиков, – говорит Наумов, поднимая кверху кулак. А на рукаве с генеральским кантом вьется кавалерийская нагайка. – Чего топтаться на месте? Завтра в ночь и выходим.

– Не могу. Под Бродами у меня батальон.

– Так что же это за батальон у тебя? Какой это бычок, что матку не найдет. Радиосвязь есть?

– Есть, только какая–то…

– «Северок»? – спрашивает генерал.

– Он самый…

Ох уж эти мне «северки»! Москву берут, а за двадцать – пятьдесят километров – как немые.

– Ну, думай, тебе виднее. Ты командир.

– А как пойдем?

– Если бы это было по–фронтовому, так надо было бы искать стыки, – говорит генерал.

– Где же их найдешь тут, стыки? – недоумевает Войцехович.

По штабной привычке сразу же прикидывать командирскую мысль на карте он нагибается над столом, шарит то по своей, то по лейпцигской. Реки, горы, леса, дороги. Неопределенная обстановка. Есть ли у противника за Бугом дивизии? И какие? Есть ли охранные полки? И сколько их? Где вражеские гарнизоны? И какова их численность?

За Бугом – полная темнота.

Нагибаемся над картой и мы с генералом. Он вытаскивает из планшета еще одну – трофейную, с обозначением границ районов, воеводств.

– Тоже немецкая?

– Нет, польская – трехкилометровка.

Мы сличаем ее со своей русской и снова знакомимся с неведомой местностью, по которой через несколько дней нам придется идти с боями. И вдруг молнией догадка. Почудилось, что ли? Вроде нашел стык.

– Ну, что–то надумал? По глазам вижу, – немного покровительственно говорит генерал.

– Да как вам сказать – может, показалось…

И еще раз смотрю на польскую трехкилометровку.

– Ну, давай, выкладывай. Что там тебе… показалось.

– Мне показалось, что я отыскал стыки.

– Интересно, – оживился генерал.

– В тылу врага, в глубоком, какие действуют против нас части?

– Конечно, охранные войска.

– А они ведь распределены по территориальному признаку, по губернаторствам, воеводствам. Так? Вот перед нами Львовское генерал–губернаторство, вот Краковское, Люблинское. А дальше, наверное, будет Варшава. Южнее – Венгрия. Во главе каждого воеводства – начальник, рейхскомиссар или генерал–губернатор. И каждый из этих тузов имеет в своем распоряжении свое войско: полк–два. Пока мы действуем на территории одного, он против нас бросает только свои войска. Подтянет их – мы с ними поиграем сколько можно, а потом – р–раз! – и к другому в гости. Значит, войска первого от нас отстанут, а другой, пока разведает, да подтянет, да развернет своих охранников – у нас пара дней передышки.

– А ведь верно, – обрадовался Тарасов.

– Не только пара дней, а и неделя передышки будет, – задумчиво произнес генерал, прикидывая что–то курвиметром на карте. Затем поднял серьезный взгляд на меня и продолжал: – Никак не понимаю, в чем тут дело… Вот я военный человек. Правда, в академии учиться не пришлось. Но нормальное училище кончил, да Высшая пограничная школа, да практика… А в голову такое не пришло. Объясни ты мне, пожалуйста, как же тебе, киноработнику, постигнуть это удалось? Каким ходом мысли? А?

Я решил отшутиться:

– Да это, пожалуй, лучше меня мой начальник штаба вам объяснит.

– Секретничаешь? – Мне показалось, что Наумов даже обиделся.

– Да нет. Не было здесь того хода мыслей, который вас интересует. С оперативным мышлением я не в ладах. В данном случае мне просто вспомнилась кинокартина одна. Давнишняя. На экранах ее уже нет. «Чарли–контрабандист» – так, кажется, она называется. Гротесковая, конечно. Граница государственная изображена на земле в виде белой полосы. По левую сторону от этой полосы бегает Чарли, а за ним – мексиканская полиция. Вот–вот догонят, за полы пиджака схватят. Но в этот момент Чарли – скок через белую полосу. По другой уже территории бежит. Мексиканской полиции хватать его запрещено. Для передышки и шаг убавил. Но тут другая, американская полиция догонять его стала. А он опять – через «границу» скок… Вот вспомнил это и представил себе стыки в расположении противника.

Грянул дружный смех. Отсмеявшись, Наумов сказал серьезно:

– Все секретничаешь. Ну ладно. Это первая ступень мастерства.

– А вторая? – спросил я с любопытством.

– Высшее мастерство всегда щедро. Оно рассыпает знания и опыт, торопится передать другим.

– Куда уж нам до высшего, – ответил я, чувствуя, что краснею.

Стали обсуждать время выхода. Может быть, под влиянием похвалы и подзадоривающих реплик генерала я решил, что выйду только на день позднее его. Посоветовался с Васей. Начштаба сказал:

– Рискнем…

Тут же наметили и переправы через Южный Буг.

– Не близковато от Львова будет? – спросил Наумов.

– Сколько там?

– Километров тридцать пять, – ответил Войцехович.

– Ничего. Пока очухаются, на запад еще полсотни отмахаем. Подмораживает, санная дорога будет.

Вызвали радистов.

– Обменяйтесь позывными, установите расписание. Нужно будет двустороннюю радиосвязь держать…

– Ну, так как там твой контрабандист? – Генерал Наумов хлопнул меня по плечу на прощание. – Значит, двигаем спаренной бригадой?

– Двигаем, товарищ, генерал.

– До самого Сана?

– На самый Сан.

– А к Сану подойдем и – влево р–раз! Как это у вас? Ход конем? Вот тебе и Карпаты.

– Дойдем до Сана, там решим: кто влево, в Карпаты, а кто направо, на Вислу, – сказал я твердо.

Через несколько минут мы распрощались.

29

Девятого февраля, вечером, колонна партизан вытянулась из Печихвост по дороге к селу Корчину.

– Вот мы и во Львовской области, – сказал около полуночи начальник штаба. – Перемахнули Волынь за семь ходовых дней. А?! Да еще с боями!.. Теперь Львовщина пошла.

– Какой район?

– Да вроде район Каменки.

– Каменки?

– Ага… Каменка–Струмиловская, – ответил начштаба, осветив электрическим фонариком планшет, взятый у немецких летчиков в Мосуре.

Марш проходил не быстро. Мы притормаживали движение, давая время разведчикам прощупать новый маршрут. Через каждые два – три часа следовала команда: «Привал!», и колонна останавливалась на хуторах. Командиры и бойцы заходили в хаты: бойцы – погреться и побалагурить, командиры – сверить маршрут и выслушать короткие донесения разведмаяков и связных.

Заговаривали с жителями.

На одном из хуторов я по своей привычке забрался куда–то в закуток за печкой, а Войцехович, ежеминутно сверяясь с картой, занялся расспросами капитана Бережного, только что вернувшегося с берегов Буга.

– Где кавэскадрон? – спросил начштаба у Бережного.

– Махнул через речушку.

– Как связь с генералом Наумовым?

– По радио у вас должна быть.

– Нет, я о локтевой.

Бережной почесал свою чуприну:

– Мы шли по следу… Видели его хвост. Может, Усач и догонит. От Сашиных конников никакой генерал не уйдет.

– Противник?

– Впереди – ни гугу. Южнее, к шоссейке на Львов, – сплошные гарнизоны…

Войцехович сделал в блокноте какую–то запись и откинулся от стола, вытянув затекшие ноги:

– Еще что нового?

– Грязь, снег, леса, болота. Больше ничего особенно примечательного не видать.

– Не густо, капитан.

В хате водворяется тишина. Начштаба сложил карту. Бережной отошел в сторону и, пожав плечами, отколол обычную шутку:

– Торгуем товаром, имеющимся в наличии. Рекламой не занимаемся. Кота в мешке не продаем. Видели сами – грязь. Пожалуйста. Так же и все прочие удовольствия.

Но это не вызвало ни у кого даже улыбок. Начштаба заглянул ко мне в закуток, присел рядом. А я думал в это время о том, что мы идем, словно по коридору: севернее – вязкое болото бандеровщины, южнее – железный забор немецкой танковой армии, который где–то там, за Бродами, у Тернополя, сдерживает пока войска Ватутина.

– Генерал пошел напролом – прямо на запад, – тихо сказал начштаба.

– Слышал…

Мне было ясно, что, не доходя Сана, Наумов свернет влево и двинется на Карпаты. Но не это сейчас волновало меня. Я вслушивался в журчавшую балачку штабных с хозяевами. Плохо понимая друг друга, переспрашивают, но затем, уразумев, так и сыплют: «бардзо дзенькую», «проше пана»… А потом снова объясняются мимикой и жестами. Вспыхивает смешок.

– Слышишь, какой у местных людей говор? Хлопцы с ними больше на пальцах говорят.

Начштаба удивленно посмотрел на меня.

– Сильно пестрит полонизмами.

Войцехович пожал плечами, словно хотел сказать: «Причем тут лингвистика, в нашем положении…» Но тоже стал прислушиваться.

– Я си ходыу до Польши ще до Хитлера… ще як Рид Смигла тута пановау, – медленно объясняет хозяин разведчикам, особенно любопытствующим насчет жизни в этих местах.

– Польша рядом, Вася.

– А–а…

Слух мой зацепился не только за смысл услышанного. Привлекала музыка речи, интонации, обороты, совсем не такие, как у тернопольских подоляков или у карпатских гуцулов. Чем–то давним, знакомым пахнуло. Откуда же мне знакома эта речь? Ах да, в юности, где–то в девятнадцатом, в родной Каменке на Днестре застряли двое военнопленных. Назывались они у нас австрияками. Но на самом деле были обыкновенными украинцами – галичанами. Старший из них, Пика–рыжий, – пожилой, костлявый. Грынько – совсем молодой парубок, здоровяк. С Грыньком мы работали по соседству – на мельнице и у кулаков. А квартировали они у моей тетки Оксаны – простой, неграмотной крестьянки… Вечера и посиделки. Песни галичанские. Тоскливые песни. Бывало, сядут вдвоем эти два разных по возрасту человека, занесенных к нам в Молдавию войной, и рыжий Пика выводит высоким тенорком, подперев щеку ладонью:

Чуешь, брате мий, това–а–ры–шу мий,

Видлита–а–ют сызым клыном журавли в ырий…

А вдали, за Днестром, в туманной дымке – Бессарабия, неведомый, таинственный край, отрезанный боярами… Наверное, это и был тот малопонятный «ырий», о котором пели два галичанина.

«Но нас–то куда заведет этот коридор? На запад? А там сто километров – и Сан. Наумов – налево, к Карпатам, направо – Висла, Польша. Тоже – «ырий», дымка. Ох, и тесной же ты стала, партизанская Малая земля…»

– Эгей, паны–товарыши, – говорит за перегородкой крестьянин из Каменки–Струмиловской, – войны я вже си не бою… Абы с места не рушали… Умерты – так дома.

Вспомнился выход из Карпат и сентенция Карпенко, горячо поддержанная Кульбакой: «Ежели и умирать, так хоть на ровном месте…»

Впервые почти тридцать лет назад почувствовал я могучую тягу двух галичан к родине. Была она так сильна, что и юная душа моя улетала вдаль за журавлями, в ту далекую Галичину, где, оказывается, тоже есть своя Каменка  – Каменка–Струмиловская. «Стремительная, что ли?»

Эта Струмиловская – возле Западного Буга. Может, именно к ней льнули сердца рыжего Пики и Грынька, задумчиво и тоскливо певших:

Чуты кру–гу, кру–гу, кру,

В чужыни–и умру–у,

Заким море перелэ–э–чу

Крылонька зитру,

Крылонька–а–а зи–и–тру…

Кру, кру, кру.

Давно ушли за Днестр, вслед за журавлями, галичане. А вот и я теперь здесь. Ровно через четверть века.

Начштаба, отошедший к столу и вновь колдующий над картой, встряхнул головой. Я, возвращаясь к действительности, спрашиваю:

– Что за Каменкой?

– Буг. А за Бугом – Жовква.

Вспомнилось о Петре Первом. Кажется, там он составлял свой план знаменитой кампании 1708 года, завершившейся Полтавой: «Отходить на свою землю для оголаживания неприятеля…»

Там когда–то совершил одну из своих боевых мертвых петель авиатор Нестеров. Там он и погиб.

Тут, под Каменкой–Струмиловской, в июле – августе двадцатого года побывал Котовский. Не об этом ли говорил член Военного совета Хрущев командующему Ватутину?

– А за Жовквой?.. Эх, связи с Наумовым нет! – сокрушается начштаба.

– Это хуже…

– А с Брайко? Завтра свяжемся или сегодня?

– Сегодня – стоп, – говорю я Войцеховичу.

Начштаба удивленно смотрит на меня: «Перед самой рекой? Когда переправа в наших руках?» Он не говорит этого, но мое решение явно противоречит нашей тактике быстроты и натиска.

– Так все–таки будем переходить границу или нет?

– Давай как–нибудь перебьемся… денек, – прошу я начштаба.

– Защучит нас на этих хуторах какой–нибудь поганенький эсэсполчок…

– Ты проверил бы оборону лучше, Васыль, – говорю я. – Чем так вот… бередить душу. И без тебя не очень сладко.

– Какая тут оборона? Разъездами, патрулями прикрываемся. Хуже чем на марше. Да и эскадрона как назло нет. – Войцехович направился к выходу, затем вернулся и умоляюще сказал: – А что, если нам вслед за генералом?! До Сана и налево. Там еще добрый кусок Львовщины, а потом еще…

– Карпаты?

Начштаба ожесточенно заскреб голову и, плюнув, молча пошел проверять оборону.

Я тоже вышел на улицу. Ночью не разглядел, где пришлось остановиться на непредвиденную дневку.

Кажется, ночной марш загнал нас в самую неблагоприятную для боя местность. Кругом хутора, холмики, перелесочки, путаная сеть тропок и дорожек. Где и как тут строить оборону? Словно растерзанная лежала перед глазами земля, разделенная собственническим укладом. Индивидуализм в самой сути здешней жизни и быта. Все вокруг организовано так, чтобы замкнуться в своем пятигектарном мирке. Отгороженный от всего света канавой, колючей изгородью, кустарником, человек особо восприимчив к проповедям бандеровцев.

Тихо, мертво. Кое–где между хуторами снуют партизаны. Но вот взгляд мой остановился на одном из увалов. Из–за него выползала колонна конницы. «Вроде Усач возвращается? Или, может, это какой–нибудь из эскадронов генерала Наумова?»

Сотня на рысях спустилась в долину и скрылась на миг в лощинке. Затем снова появилась, круто завернув на извилистую хуторскую тропу. «Но что за черт? Чего они остановились? Передние сбились в толпу. Так у нас не бывает…»

А навстречу коннице шел человек. Я забежал в хату, схватил автомат и бинокль. Поднял его к глазам и ясно увидел пешехода. «Это же Сашка Коженков!»

Поворот шершавого колечка на более четкий фокус – и перед взором возникла молчаливая картина, словно кадр кино с оборвавшимся звуком. Коженков идет медленно, вразвалку. А над конниками показалась на пике двухцветная тряпка. От одного вида ее у меня на спине стянуло кожу морозом: это же конная банда! А где наши роты? Как же начальник штаба организовал охрану, если вот тут же, к самому КП, без выстрела прошел враг?.. И нет нашего эскадрона. Вот тебе и стоянка. Словно умышленно подвели себя под удар хитрого и пронырливого врага.

Тут же заговорило чувство самосохранения, и желание предупредить товарищей. Пять шагов влево – кусты. Снова поднял бинокль к глазам. Коженков идет беспечно. «Да что он? Надо его предупредить, что ли?..» И сразу очередь вверх из автомата. Потом три выстрела из парабеллума – сигнал тревоги.

Коженков остановился. Оглянулся. Ему отходить некуда, открытая местность, шагов пятьсот назад – ни кустика, ни хатки. Но автоматная очередь и три пистолетных хлопка сделали свое дело: из соседней хаты выбежал Ясон Жоржолиани. В руках у него какой–то горшок. Нырнул в овин и мигом выскочил с ручным пулеметом.

Сашка стоит и ничего не понимает. К нему скачут человек десять конников. Кричат. Размахивают плетками. Блеснули два – три клинка. И вдруг он поднял, руки, словно собирался сдаваться в плен.

Я выхватил пулемет из рук растерявшегося Ясона. После бинокля вдаль смотреть трудно, только маленький бугорок пляшет на горбинке мушки. Но нельзя стрелять по скачущим конникам: Коженков с поднятыми руками стоит прямо на пути, перекрывает траекторию. Ложился бы. Но он стоит, подняв кулаки кверху…

Переводя мушку левее, на колонну, я в последнюю секунду увидел, как Сашка махнул руками: одной, затем другой. Валятся лошади… И глухой грохот двух ручных гранат сотрясает воздух. Очередь, тряска ручного пулемета, горький дымок из пламегасителя. Ныряют в снег стреляные горячие гильзы. Перед глазами все еще недоумевающий Ясон.

– Вперед! Там Сашка Дончак.

С хуторов бьют уже два ручных пулемета. Потом от штаба забарабанил станковый. Банда рассеивается по бугру и исчезает, скатываясь в лощину.

– Отходят, отходят! – кричит Жоржолиани.

Он проскакал на неоседланной лошади. А когда через несколько минут возвратился, я увидел слезы на его горбоносом лице.

– Зарубили Коженкова Сашку… Зарубили, гады…

Отшвыривает сапогом черепки разбитого им же глека из–под молока и громко, по–детски всхлипывает.

Все это продолжалось не более пяти минут.

Когда опросили двух бандитов, раненных гранатой Коженкова, выяснилось, что прямо в центр нашего расположения въехали остатки банды Сосенко. Они легко проскользнули мимо наших застав боковыми тропами. Заставы принимали их за возвращающийся эскадрон Усача.

Но и бандиты ошиблись. Они ничего не знали о нас и не подозревали подстерегавшей их опасности. Сотня отъявленных головорезов довольно беспечно двигалась обратно на Владимир, откуда по обрывкам подпольной связи получили они сообщение о нашем уходе.

– И надо же случиться, чтобы именно Сашка попался им на пути, – сокрушался Войцехович, забывая, что в противном случае через десять – пятнадцать минут банда была бы возле штаба.

И тут все решил бы злой, коварный пасынок войны – случай. Кто первый сообразит, не растеряется, кто раньше нажмет на гашетку и у кого не дрогнет рука – за тем и верх. Это был бы даже не встречный бой, а просто свалка, поножовщина, драка.

Обошлось… Ценой жизни Коженкова.

А сотня Клеща уходит верхами. Кавалерии для преследования у нас нет. Вот досада!..