Текст книги "Дворцовые интриги на Руси"

Автор книги: Петр Толочко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

В завершение очерка приведем характеристику Игоря, содержащуюся в летописи В. Татищева. Она явно взята из какого-то древнего источника и является свидетельством современника Игоря, видимо, близкого к нему человека:

«Сей Игорь Ольгович был муж храбрый и великий охотник к ловле зверей и птиц. Читатель книг и в пении церковном учен. Часто мне с ним случалось в церкви петь, когда был он во Владимире. Чин священнический мало почитал и постов не хранил, того ради у народа мало любим был. Ростом был средний и сух, смугл лицом, власы над обычай, как поп, носил долги, брада же уска и мала. Когда же в монастыри был под стражею, тогда прилежно уставы иноческие хранил, но притворно ли себя показуя или совершенно в покаяние пришед, сего не вем, но что Бог паче весть совести человек»[163]163
  Там же. С. 176.


[Закрыть].

«Пивъ бо Гюрги въ осменника у Петрила»

Заголовок этого очерка взят из летописного сообщения о смерти великого киевского князя Юрия Владимировича, наступившей в 1157 г. при загадочных обстоятельствах. Полностью оно читается следующим образом: «Пивъ бо Гюрги въ осменика у Петрила въ тои день на ночь розболѣся и бысть болести его 5 днии и преставися Киевѣ Гюрги Володимиричь князь Киевскыи месяца мая въ 15 въ среду на ночь»[164]164
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 489.


[Закрыть].

Летописец не говорит об умышленном отравлении Юрия Долгорукого на этой попойке, но где-то в подсознании не может отрешиться от мысли о неслучайности этой смерти. Если бы у него не было сомнений в ее естественности, вряд ли он упомянул бы такой несущественный факт, как пирование Юрия у киевского боярина Петрила. Не стал бы он и уточнять, что князь болел пять дней. Какое значение имеет в этом случае длительность его хвори? Тем не менее летописец счел необходимым с протокольной точностью задокументировать обстоятельства ухода из жизни Юрия Долгорукого.

Это летописное сообщение невольно вызывает в памяти рассказ об отравлении внука Ярослава Мудрого Ростислава Тмутараканского в 1066 г. Византийцы, опасаясь расширения влияния русского князя на Северном Кавказе, приняли решение о его физическом устранении. Совершить это черное дело поручили наместнику Херсонеса. Тот идет в Тмутаракань к Ростиславу, пирует с ним, братается и незаметно выливает из перстня в чашу с вином, как говорится в летописи, «растворение смертное». Вернувшись в Корсунь, котопан объявляет, что Ростислав умрет до седьмого дня. Он знал срок действия отравы, а поэтому его «пророчество» сбылось с точностью.

Конечно, схожесть – не обязательно тождественность. В Киеве могло быть и по-другому. Юрия Долгорукого, человека уже далеко не молодого, от неумеренного употребления хмельных медов мог сразить и сердечный приступ. Определить точно причину его смерти нам, видимо, уже никогда не удастся, однако высказать более или менее правдоподобную версию, вероятно, можно.

Прежде всего нам необходимо ответить на два естественных вопроса. Кто был заинтересован в устранении Юрия Долгорукого? И были ли вообще у этого князя враги на юге Руси?

На второй вопрос ответ прост и однозначен. Безусловно, были. Хотя длительная тяжба Юрия за Киев и завершилась его утверждением на великокняжеском престоле, полного спокойствия буйному княжескому племени она не принесла. На юге Руси он мог положиться разве что на своего зятя Ярослава Галицкого. Все остальные князья пребывали в оппозиции к Юрию Долгорукому.

Больше всех недоволен был князь черниговский Изяслав Давидович. Он не мог простить Юрию того, что тот изгнал его из Киева в 1154 г., когда после смерти Изяслава Мстиславича, приняв приглашение киевлян, он занял великокняжеский престол. Вступить в открытое соперничество с Юрием Изяслав тогда не решился. На требование Долгорукого уйти из Киева, поскольку это была его отчина, черниговский князь ответил согласием и покинул столицу Руси, но эта унизительная акция превратила его в непримиримого врага Юрия. Казалось, их отношения должны были улучшиться после того, как сын Долгорукого Глеб женился на дочери Изяслава Давидовича, но этого не произошло. Какое-то время горячность Изяслава сдерживалась опытным новгород-сиверским князем Святославом Ольговичем, но вскоре Юрий исхитрился испортить отношения и с ним. Не настолько, чтобы Святослав стал его врагом, но достаточно, чтобы тот не был союзником. Еще одного противника он приобрел в лице Мстислава Изяславича, когда попытался отнять у него Владимир-Волынский и передать племяннику Владимиру Андреевичу. Не был расположен к Долгорукому и Ростислав Смоленский.

Так постепенно, собственными руками, Юрий Долгорукий собрал против себя мощную коалицию князей. К 1157 г. они созрели для открытого противоборства с великим князем. В поход на Киев готовы были выступить полки Изяслава Давидовича, Ростислава Мстиславича Смоленского, Мстислава Изяславича.

Не исключено, что действия князей каким-то образом согласовывались и с киевлянами, по меньшей мере с теми, кто был недоволен политикой Долгорукого. Предполагать это позволяет сообщение летописи о том, что в день выступления объединенных дружин на Киев оттуда прибыли к Изяславу гонцы с сообщением о смерти Юрия. «Во тъ день приѣхаша къ Изяславу Кияне рекуче: Поѣди княже Киеву, Гюрги ти умерлъ»[165]165
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 489.


[Закрыть]. Фраза недвусмысленно указывает на то, что в Киеве ожидали прихода Изяслава и могли содействовать его ускорению.

Отношения Юрия Долгорукого с киевлянами изначально не были искренними. Они то приглашали его в Киев, то оказывали предпочтение его сопернику Изяславу Мстиславичу. После смерти последнего они как будто смирились с Юрием, но тайно плели интриги против него и готовились поддержать Изяслава Давидовича. Ситуация усугубилась еще больше, когда Юрий Долгорукий привез в Киев из Суздаля галицкого изгоя Ивана Ростиславича Берладника, чтобы выдать его на расправу Ярославу Осмомыслу. Этому воспротивились митрополит Константин, игумены и, по-видимому, влиятельные киевские бояре. Они заявили Юрию, что он берет большой грех надушу, собираясь выдать Берладника. Протест возымел свое действие. Долгорукий уступил просьбе киевского духовенства.

Не приобрел Юрий популярности в Киеве и тем, что поддержал действия митрополита Константина по запрещению служб и доставлений митрополита Клима Смолятича. Киевляне любили предшественника Долгорукого на киевском столе Изяслава Мстиславича и не могли смириться с гонениями на его сторонников.

Таким образом, у Юрия Долгорукого не было сторонников ни в Киеве, ни вне его. Не постигни его скоропостижная кончина, он, наверное, был бы изгнан из Киева. О серьезности намерений Изяслава Давидовича свидетельствует его восклицание, последовавшее за известием о смерти Юрия. «Онъ же прослезивъся и руцѣ въздѣвъ к Богу и реме: Благостенъ еси Господи оже мя еси росудилъ с нимъ смертию, а не кровопролитьемъ»[166]166
  Там же.


[Закрыть]. Фраза свидетельствует о том, что Изяслав имел намерение добиваться Киева даже и ценой крови.

О том, как бы вели себя киевляне при наступлении объединенных сил оппозиционных князей, может свидетельствовать их реакция на смерть Долгорукого. В Киеве вспыхнуло настоящее восстание, которое затем распространилось и в других городах Киевской земли. Гнев киевлян пал на суздальскую администрацию умершего князя. Она подверглась избиению, а ее усадьбы и добро – разграблению. Аналогичная участь постигла дворы Юрия Долгорукого и его сына Василька: «И много зла створися въ тотъ день, – записал летописец, – разграбша дворъ его (Юрия. – П. Т.) красныи и другыи дворъ его за Днѣпромъ разграбиша, его же звашеть самъ Раемъ, и Васильковъ дворъ сына его разграбиша в городѣ»[167]167
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 489.


[Закрыть].

Рис. 31. Поход Юрия Долгорукого на Киев

Бесчинства толпы, как видно из процитированного текста, не вызвали одобрения летописца. Он однозначно оценивает случившееся как большое зло. Вряд ли гнев киевлян был адекватен проступкам Юрия Долгорукого, однако он свидетельствует о том, что власть его в Киеве действительно исчерпала себя.

Рис. 32. Вокняжение Юрия Владимировича на киевском престоле

Здесь мы вновь возвращаемся к вопросу о вероятности насильственной смерти князя. Общая ситуация указывает на то, что он и вправду мог быть жертвой княжеско-боярского заговора. По летописи, тень смерти Юрия Долгорукого падает на осьменника Петрила, но у него могли быть и сообщники в этом черном деле.

Исследуя граффити Софии Киевской, С. Высоцкий обнаружил в алтарной части придела Иокима и Анны необычную надпись. Она находилась рядом с шестиконечным процветшим крестом и читалась так: «Господи, помози рабома своими Петрилови [и] Варнаве»[168]168
  Высоцкий С. А. Средневековые надписи Софии Киевской ХІ-ХѴІ вв. К., 1976. С. 119.


[Закрыть]. Обращает на себя внимание необычная, редко встречаемая двойственная форма обращения к Богу. В свое время она натолкнула автора этих строк на мысль о возможности отождествления автора этой надписи с летописным Петрилом. При этом было высказано предположение, что двойственное число, вероятно, свидетельствует о совместном участии Петрила и Варнавы в каком-то преступлении, не исключено, что и в погублении Юрия Долгорукого[169]169
  Толочко П. П. Киев и Киевская земля в эпоху феодальной раздробленности ХII-ХIII веков. К., 1980. С. 117.


[Закрыть]. С тех пор никаких новых данных, которые бы подтвердили это предположение, не появилось. Оно, конечно же, не безусловно, но, думается, вполне вероятно.

Дополнительные, хотя и косвенные, аргументы в пользу версии насильственного устранения Юрия Долгорукого находим в событии, происшедшем в 1171 г. Речь идет о скоропостижной смерти сына Юрия Долгорукого великого князя Глеба. В летописи эта смерть описана в традиционно сочувственном тоне. Князь назван «благоверным», «братолюбцем» и «благоправым». При чтении посмертного панегирика может сложиться впечатление, что, в отличие от своего отца, Глеб как будто пользовался уважением киевлян, а поэтому подозрение в неестественности его смерти не выглядит убедительным.

И все же такое подозрение было высказано вскоре после погребения Глеба Юрьевича. Можно сказать даже не просто подозрение, а обвинение. Брат Глеба, Андрей Боголюбский, был уверен, что эта смерть целиком на совести князей Ростиславичей, которые таким образом прокладывали себе путь к великокняжескому престолу. После кратковременного княжения Владимира Мстиславича Киев действительно перешел к Ростиславичам – в нем утвердился Роман.

Вот как звучит обвинение Боголюбского в изложении Ипатьевской летописи: «Того же лѢта нача Андрей вины покладывати на Ростиславичи, и присла к нимь Михна, река тако: Выдайте ми Григоря Хотвича и Степаньша и Олексу Святославця, яко тѣ суть уморилѣ брата моего ГлѢба, а то суть ворозѣ всимъ намъ»[170]170
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 569.


[Закрыть].

Из слов Боголюбского явствует, что он не только уверен в отравлении Глеба в Киеве, но и знает конкретных исполнителей этого преступления. Григорий Хотович был тысяцким у Глеба, два других соучастника – Степан и Олекса Святославич – также, вероятно, принадлежали к близкому окружению князя.

В свое время С. Соловьев высказал предположение, что этот донос на киевских бояр мог быть и наветом. Ростиславичи, считая обвинение Боголюбского бездоказательным, не исполнили его требований[171]171
  Соловьев С. М. Сочинения. Кн. 1. История России с древнейших времен. Т. 2. М., 1988. С. 524.


[Закрыть]. Думается, что действия Ростиславичей не подтверждают невиновности названных бояр. Дело в том, что устранение Глеба (если оно действительно случилось) бросает тень не только на непосредственных исполнителей этого злодеяния, но и на его вдохновителей. Согласись Ростиславичи на выдачу Боголюбскому упомянутых бояр, они бы, по существу, признали и свою вину. Поэтому их отказ удовлетворить требование суздальского князя выглядит вполне логичным.

Тем не менее, как свидетельствует летопись, Ростиславичи все же смалодушничали. Не выдав Григория Хотовича в руки Боголюбского, они отказались от его услуг и выдворили из Киева: «И пустиша Григоря от себе». Тем самым Ростиславичи частично согласились с обвинениями Андрея. Он этим, впрочем, не удовлетворился и изгнал Ростиславичей из Киева и Киевской земли.

В заключение необходимо отметить, что оба князя – Юрий Долгорукий, его сын Глеб – были похоронены в монастыре Св. Спаса на Берестове. К концу 80-х гг. XX в. здесь проводил широкие архитектурно-археологические раскопки В. Харламов. В результате удалось обнаружить несколько погребений в каменных саркофагах. В Киеве и за его пределами разошелся слух, что наконец-то обнаружено захоронение Юрия Долгорукого. И хотя исследователи не дали никакого повода для распространения подобных слухов, в газетах ссылались именно на них.

Что же нашли археологи в действительности? В 1989 г. на расстоянии 3,5 м от центральной апсиды храма был открыт саркофаг из пирофилитового сланца (овручского шифера). В нем находился скелет. От проникновения в саркофаг воды череп и отдельные кости верхней части скелета превратились в труху.

Антропологическая и судебно-медицинская экспертиза показали, что кости принадлежали мужчине невысокого роста (около 160 см), имевшего возраст от 65 до 70 лет. В них не обнаружили следов твердых металлов, которые свидетельствовали бы об отравлении. Если исходить из возраста погребенного, то он совпадает с возрастом Юрия Долгорукого. Князь прожил 66 лет.

Однако сильно смущает рост находки. Как свидетельствует В. Татищев, Юрий «был роста не малого».

В 1990 г. в 14,5 м от первого был обнаружен еще один саркофаг. В нем находилось два скелета в анатомическом порядке длиной около 1,7 м. Черепа рассыпались на мелкие обломки, большинство костей нижнего скелета превратилось в серую порошкообразную массу.

Следует вспомнить о том, что еще один саркофаг был обнаружен здесь ранее в 1909-1914 гг. Д. Мылеевым и П. Покрышкиным рядом с восточной стеной северного ризалита. Он был сложен из плинфы и оштукатурен изнутри. Днище и крышка его представляли собой плиты из шифера.

Из летописи мы знаем о трех захоронениях в монастыре Св. Спаса: дочери Мономаха Евфимии – 1138 г., Юрия Долгорукого – 1157 г. и Глеба Юрьевича – 1171 г. Не исключено также, что на этом фамильном некрополе была похоронена и жена Владимира Мономаха. О каких-то захоронениях у св. Спаса мы, возможно, не знаем.

Наверное, обнаруженные саркофаги и захоронения в них принадлежат названным историческим лицам, однако дать более точную их атрибуцию на основании имеющихся материалов нет никакой возможности. Антропологической и судебно-медицинской экспертизе подвергся лишь один скелет. Материалы же раскопок 1909-1914 гг. не сохранились.

При обсуждении проблемы захоронений возникало сомнение в том, что они княжеские. Многим казалось, что такие захоронения должны были совершаться в храме, а не вне его. По крайней мере, такой чести должны были удостоиться великие киевские князья Юрий Долгорукий и Глеб Юрьевич.

Внимательное прочтение летописных известий об их погребении рассеивает эти сомнения.

Сообщив о смерти Юрия, летописец далее замечает «заутра в четвергъ положиша (его. – П. Т.) у монастыри святаго Спаса»[172]172
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 569.


[Закрыть]. Еще более определенно сказано о месте погребения Глеба: «И спрятавше тѣло его, и положиша и у святаго Спаса вь монастырѣ идѣже его отець лежить»[173]173
  Там же.


[Закрыть].

Таким образом, оба великих князя были похоронены в монастыре, но «у святого Спаса», а не «в святом Спасе».

Страсти по митрополитам киевским

В 1159 г. Киевом овладел Волынский князь Мстислав Изяславич. Конечно, ему хотелось самому утвердиться на великокняжеском престоле, но не будучи уверенным в своих силах, он предложил его дяде Ростиславу, который сидел в Смоленске. При этом выдвинул условие, чтобы Ростислав, став великим князем, вернул на митрополичью кафедру Клима Смолятича. Условие, нечего и говорить, весьма пикантное. На Руси ведь был митрополит, и выполнение этого условия означало бы создание конфликтной ситуации не только внутри страны, но и вне ее. Изгнание митрополита Константина, поставленного в Киев по всем канонам Греческой православной церкви, угрожало обострением отношений с Константинополем.

Ростислав ответил отказом. Начались напряженные и длительные переговоры. Мстислав заявил прибывшему в Киев послу смоленского князя Иванку, что он решительно настаивает на изгнании с митрополичьей кафедры Константина и возвращении Клима. Вернувшись в Смоленск, Иванко передал Ростиславу требование Мстислава. Тот и на этот раз не поддался давлению племянника. В Киев отправилось новое посольство во главе с сыном Ростислава Романом и вновь попыталось убедить Мстислава в нецелесообразности замены Константина на Клима. Трудные переговоры двоюродных братьев состоялись под Вышгородом. Оба упорно отстаивали своих кандидатов: «Ростиславу же Клима не хотящю митрополитомъ, а Мстиславу Константина не хотящю, иже бяше священъ патриархомъ и великимъ соборомъ Костянтина града»[174]174
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 503.


[Закрыть].

В процессе переговоров Роман, по-видимому, связывался с отцом, но тот оставался непреклонен. В конце концов удалось найти компромиссное решение: отказаться от услуг и Константина, и Клима, а пригласить из Константинополя на киевскую митрополичью кафедру нового иерарха: «Рѣчи продолжившися, и пребывши крѣпцѣ межи ими и тако отложиста оба, яко не сѣсти има на столѣ митрополитьстемь, и на том цѣловаста хрестъ, яко иного митрополита привести им ис Царягорода»[175]175
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 503.


[Закрыть].

Отчего же князья так упорствовали в своих решениях? Чтобы ответить на этот вопрос, необходим небольшой экскурс в прошлое.

Клим Смолятич стал митрополитом по воле великого киевского князя Изяслава Мстиславича. Случилось это в 1147 г. Воспользовавшись тем, что предыдущий митрополит Михаил, рассорившись с Всеволодом Ольговичем, отбыл в Константинополь, Изяслав решил избрать на митрополичью кафедру русина Клима Смолятича. Его ближайшим помощником в этом неординарном деле был епископ черниговский Онуфрий. По инициативе последнего в Киеве был созван церковный Собор, чтобы в стенах Софии Киевской избрать нового митрополита. На приглашение Онуфрия откликнулись не все русские епископы. Согласно Ипатьевской летописи, в Киев прибыло семь епископов: Онуфрий Черниговский, Федор Белгородский, Ефимий Переяславльский, Демьян Юрьевский, Федор Владимир-Волынский, Нифонт Новгородский и Мануил Смоленский. Как свидетельствует Новгородская первая летопись, Нифонт не принимал участия в Соборе. Вероятно, то же можно сказать и о Ману иле. Оба имели четко выраженную провизантийскую ориентацию и решительно воспротивились инициативе Изяслава и Онуфрия. В летописях отсутствуют сведения относительно остальных епископов (всего их к этому времени на Руси было 10), но здесь нет большой загадки. Церковный Собор 1147 г. не считался каноническим и всеобщей поддержки не имел. Его бойкотировали епископы прежде всего тех земель (Ростово-Суздальской, Галицкой и Полоцкой), князья которых находились в активной оппозиции к Изяславу Мстиславичу.

Наиболее последовательными противниками поставления Клима Смолятича были Нифонт и Мануил. Они мотивировали свою позицию тем, что никогда не было такого закона, чтобы епископы ставили митрополита без патриарха и без благословения святой Софии Константинопольской: «Не взялъ еси благословения у святоѣ Софьи, ни отъ патриарха»[176]176
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 340.


[Закрыть].

С точки зрения практики доставления епископов на Русь, позиция Нифонта и Мануила была безукоризненной. Нарушение заведенных порядков было налицо. Но так ли уж справедливы были эти порядки? Оказывается, нет. Как гласит 28-е правило IV Вселенского Собора (Халкедонского, 451 г.), патриархи имели право только поставлять или освящать митрополитов «между варварами», но их избрание относилось к компетенции Собора епископов соответствующей митрополии. Константинопольские патриархи, вопреки каноническим правилам, присвоили себе право избирать киевских митрополитов, что они и делали вместе с архиерейскими соборами. На Руси молчаливо согласились с таким порядком, который с течением времени обрел каноническую силу.

Таким образом. Собор русских епископов имел право избрать митрополита. Каноничность этой части акции не была нарушена. Иное дело – его хиротония. По мнению Нифонта и Мануила, она должна была происходить в святой Софии Константинопольской и обязательно с благословения патриарха.

Епископ Онуфрий полагал, что и это не обязательно. Он предложил освятить митрополита Клима мощами святого Климентия, которые были одной из важнейших святынь Русской православной церкви. При этом он сослался на традицию Византийской церкви, когда патриархи ставятся рукой св. Иоанна: «Азъ свѣде, достоить ны поставити, а глава у насъ есть святаго Климента, яко же ставять грѣци рукою святаго Иоана»[177]177
  Там же.


[Закрыть].

Предложение Онуфрия поддержали присутствовавшие епископы, и Клим Смолятич был поставлен на киевскую митрополию: «И тако сгадавше епископы, главою святаго Климента поставиша митрополитомъ»[178]178
  Там же. Стб. 341.


[Закрыть]. Решения Собора в св. Софии Киевской, однако, не получили всеобщей поддержки и, по существу, привели к церковному расколу на Руси. Фактически Клим Смолятич исполнял митрополичьи обязанности только тогда, когда великим князем был Изяслав Мстиславич. Когда же князь под давлением Юрия Долгорукого уходил из Киева, покидал свою кафедру и Клим. После смерти Изяслава Мстиславича в 1154 г. и утверждения в Киеве Юрия Долгорукого Клим и вовсе был смещен с митрополии.

В 1156 г. из Константинополя прибыл на Русь новый митрополит. Им был крупный греческий богослов Константин I, который вроде бы знаком был с Русью еще до своего поставления. В Киеве торжественно встретили греческого иерарха. Накануне сюда прибыл и новгородский архиепископ Нифонт, чтобы оказать почести Константину, но осуществить свою мечту ему не удалось. Он умер в Киеве еще до прибытия митрополита. Среди встречающих Константина I были епископы Мануил Смоленский, Полоцкий, а также великий князь Юрий Долгорукий. Вот как эта встреча описана в Ипатьевской летописи: «Тогда же митрополит Константин приде исъ Царягорода, и прия и князь Дюрги съ честью, и Полоцкий епископ и Мануилъ Смоленьскии епископъ, иже бѣ бѣгалъ перед Климомъ»[179]179
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 485.


[Закрыть].

Пользуясь особым расположением Юрия Долгорукого и, по-видимому, пытаясь услужить великому князю, Константин занялся ликвидацией церковного раскола. Прежде всего он предал анафеме Клима Смолятича и Изяслава Мстиславича, сместил с кафедр тех епископов, которые поставили и поддерживали Клима. Все рукоположения последнего были объявлены недействительными. От тех дьяконов, которые желали служить новому митрополиту, было взято письменное осуждение бывшего митрополита: «И тако испровергъши Климову службу, и ставления, и створивше божественную службу, и благословиша князя Дюргя Володимирича, а потомъ и дьякономъ ставление отда, иже бѣ Климъ ставилъ митрополитъ, писаша бо к нему рукописание на Клима»[180]180
  Там же.


[Закрыть].

Тотальная чистка клира Русской православной церкви, несомненно, осуществлялась с благословения Юрия Долгорукого. Разумеется, это не расходилось и с желанием Константинопольской патриархии. Крутость, с которой Константин принялся наводить порядок во вверенной ему митрополии, должна была продемонстрировать, кто в доме хозяин, а заодно и исключить подобные отступления от церковных канонов в будущем.

Но Константин несколько переусердствовал. Его действия не принесли желаемого результата, а, наоборот, породили еще большие противоречия. Беспрецедентная акция проклятия Изяслава Мстиславича создала сильную княжескую оппозицию митрополиту в лице сыновей покойного великого князя – Мстислава и Ярослава. Можно сказать, что положение Константина было ничуть не лучше, чем у его предшественника. Если Клим был всецело обязан покровительству Изяслава, то Константин в такой же мере зависел от поддержки Юрия Долгорукого. После смерти последнего он потерял опору власти, а вскоре и вовсе вынужден был оставить митрополичью кафедру.

Когда в 1159 г. в Киев вошли войска Волынского князя Мстислава Изяславича, Константин бежал в Чернигов. Летописец так прокомментировал это событие: «Бѣ бо в то время выбѣглъ ис Кыева Мстислава дѣля Изяславича»[181]181
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 349.


[Закрыть]. Конечно, Константин боялся расплаты за проклятие Изяслава. Но почему он ушел, скажем, не в Константинополь, как это сделал в свое время митрополит Михаил? Исследователи объясняют это тем, что в Чернигове на епископской кафедре сидел грек Антоний, и там Константин рассчитывал найти надежное убежище. К этому, видимо, следует прибавить и то, что черниговским князем был один из наиболее верных союзников Юрия Долгорукого Святослав Ольгович, и Константин рассчитывал, наверное, на его поддержку в возвращении оставленной кафедры.

Надеждам его не суждено было сбыться. Святослав Ольгович хоть и приютил опального митрополита в своем городе, участия в его судьбе не принял. Не озаботились происшедшим и другие русские князья. Кроме Ростислава Мстиславича, готовившегося к роли великого князя, никто из них не выступил на защиту Константина. Мстислав Изяславич не мог простить ему проклятие отца, а поэтому решительно настаивал на смещении с кафедры. Да, видимо, и Ростислав не особенно усердствовал в отстаивании его прав. Принципиальной его позиция была только по отношению к Климу, и когда она наконец нашла понимание у Мстислава Изяславича, Ростислав легко согласился на то, что митрополичью кафедру должен занять новый человек.

В летописях нет сведений о том, как вел себя в этой ситуации епископат Русской православной церкви. Он целиком состоял из иерархов, поставленных Константином, и, по логике вещей, должен был вступиться за своего митрополита. Тем не менее епископы, видимо, тоже промолчали. Уж очень одиозной представлялась личность Константина на Руси, чтобы ее можно было защищать без собственных нравственных потерь.

Заняв Киев, Ростислав отправил в Константинополь посольство с просьбой высвятить на Русь нового митрополита. При этом, вероятно, были объяснены причины, по которым далее занимать кафедру Константин не может. В патриархии с должным уважением отнеслись к этой просьбе, но с присылкой митрополита не торопились. Только под 1161 г. Ипатьевская летопись сообщает о прибытии в Киев митрополита Федора: «Том же лѣте приде митрополитъ Федоръ ис Царягорода, месяца августа, бяшеть бо посылалъ по нь князь Ростиславъ»[182]182
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 515.


[Закрыть]. Здесь несколько смещена хронология событий: в действительности митрополит Федор прибыл в Киев в августе 1160 г., но и эта дата отстоит от просьбы Ростислава более чем на год.

Столь длительные раздумья Константинополя объясняются, по-видимому, необычностью ситуации. На Руси был канонический иерарх, и доставление туда еще одного не предусматривалось правилами патриархии. Неизвестно, как долго бы длилась эта неопределенность, если бы трудную проблему не разрешил сам Константин, а вернее, его смерть, наступившая в 1159 г.

Сообщив о кончине митрополита Константина, летописец заметил: «народи же вси дивишася о смерти его». Удивляться и вправду было чему. Чувствуя близкий конец, Константин призвал к себе епископа Антония и попросил, чтобы после смерти тело его не было предано земле, но выволочено при помощи веревки, привязанной к ногам, за город и там оставлено на съедение собакам.

Согласно Московскому летописному своду 1479 г., завещание свое Константин подготовил письменно. Запечатав, он передал его епископу Антонию и взял с него клятву, что тот исполнит все в точности, как записано в этой грамоте. Когда Антоний открыл грамоту в присутствии Святослава Ольговича и прочитал ее, то «обрете в ней страшную вещь».

Конечно, было от чего ужаснуться Антонию и Святославу. Таких похорон они еще не знали. Однако клятва была дана, и Антоний выполнил последнее слово Константина.

Чем была вызвана столь необычная просьба митрополита? Объяснение некоторых историков, что Константин таким образом искупал свою вину за неканонически длительное отсутствие в Киеве или же за суровое обхождение со сторонниками Клима Смолятича, вряд ли можно принять. Не таков был характер, чтобы раскаиваться в содеянном. Скорее всего, это действительно был вызов обществу, отвергнувшему его, протест против совершенной над ним несправедливости[183]183
  См.: Толочко О. Смерть митрополита Константина // MEDIEVALIA Ucrainica: Ментальність та історія ідей Т. 2. К., 1993. С. 32.


[Закрыть].

Рис. 33. Погребение митрополита Константина в Спасском Черниговском соборе

По истечении трех дней Святослав приказал подобрать тело митрополита, внести в город и похоронить его у св. Спаса. Это было вызвано якобы тем, что все это время тело оставалось цело, и никто к нему не посмел притронуться: «На утрий же день Святославъ князь здумавъ с мужи своими и съ епископомъ, вземше тѣло его и похорониша в церкви у святаго Спаса Черниговѣ»[184]184
  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 349.


[Закрыть].

Нетронутость тела Константина была расценена современниками, как первое чудо. За ним последовали и другие. Тот же Московский свод сообщает, что, когда хоронили митрополита, в Киеве «солнце помрачися и буря зѢлна бѣ», тряслася земля, сверкали молнии, грохотала гроза. Великий князь Ростислав в это время находился под Вышгородом. Буря сорвала его шатер. Князь преисполнился страхом и, вспомнив о смерти Константина, о которой ему поведал Святослав Ольгович, послал к св. Софии и иным церквам, чтобы служили всенощную по митрополиту.

В Чернигове же сияло солнце, а ночью над телом митрополита были видны три столба огненных до небес, а когда свершилось погребение, установилась необычайная тишина. Эти чудеса послужили Русской православной церкви основанием для провозглашения Константина святым.

Итак, Константин умер, митрополичью кафедру занял грек Федор, а Клим, по-видимому, коротал свои дни во Владимире-Волынском. Казалось, о нем совсем забыли, но судьба готовила ему еще одно испытание. В 1163 г. неожиданно умирает митрополит Федор, и Ростислав принимает, наконец, решение вернуть на кафедру Клима. В Константинополь снаряжается посол с просьбой признать его законным митрополитом Руси. К сожалению для Клима, в Олешье русские послы встретились с греческим посольством, которое сопровождало на Русь нового митрополита. Пришлось им возвращаться в Киев.

Такая необычайная торопливость патриархии возмутила Ростислава. Первой его реакцией было отказать митрополиту в приеме и отправить обратно в Константинополь. Затем он поменял гнев на милость, но при этом произнес такие слова: «Я сего митрополита за честь и любовь царскую нынѣ прийму, но впредь ежели патриарх безъ ведома и определения нашего, противно правил святыхъ апостоль в Русь митрополита поставить, не токмо не прииму, но и закон сдѣлаемъ вечный избирать и поставлять епископамъ Рускимъ с повеления великого князя»[185]185
  Татищев В. Н. Указ. соч. Т. 3. С. 79.


[Закрыть].

Свидетельство В. Татищева, несмотря на определенный скепсис историков в его восприятии, находит подтверждение и в древнерусской летописи. Вот что сообщает об этом событии Ипатьевская летопись в статье 1164 г.: «Прииде митрополитъ Иванъ в Русь, и не хотѣ его Ростиславъ прияти, занеже отрядил бяше Ростиславъ Гюряту Семковича къ цареви, хотя оправити Клима въ митрополью: и възвратися опять Гюрята изъ Олешья с митрополитомъ и царевомъ посломъ»[186]186
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 522.


[Закрыть].

Из последующего изложения видно, что между Ростиславом Мстиславичем и императорским послом состоялся серьезный разговор. Посол передал великому князю послание императора: «Молвить ти царь, аще приемши с любовью благословение отъ святыя Софья...»[187]187
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 522.


[Закрыть]. Дальше в летописи пропуск и, по-видимому, не случайный. Еще Е. Голубинский полагал, что бдительный цензор убрал из летописи резкие высказывания Ростислава, чтобы смягчить конфликтную ситуацию[188]188
  Голубинский Е. Е. История Русской Церкви. Т. 1. М., 1901. С. 344.


[Закрыть]. Какими были эти слова в протографе статьи Ипатьевской летописи, мы не знаем, но очень возможно, что именно такими, какие содержатся в летописи В. Татищева.