Текст книги "Ожерелья Джехангира"

Автор книги: Петр Сигунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Век учись

Закончив исследование берегов Горбиачина, мы двинулись дальше на север и 1 сентября разбили палаточный лагерь у реки Кулюмбе. Дул холодный, пронзительный ветер, хлестал дождь. Все спрятались в палатку, где весело потрескивала накаленная докрасна походная железная печка. Меня же какая-то неодолимая сила оторвала от блаженной ласковой теплоты и погнала сквозь кусты по камням и болотам к унылой серой реке, булькающей от дождя.

«Быть может, именно здесь посчастливится сразиться с настоящими речными гигантами! Ведь Кулюмбе куда полноводней Горбиачина. В большой реке и большая рыба», – рассуждал я. Однако надежды не оправдались, хотя были перепробованы все блесны: поверхностные, глубинные, колеблющиеся, вертящиеся, желтые, красные и белые.

Наступил вечер. Плечи ныли от бесчисленных маханий удилищем. Я поднялся на крутой холм и презрительным взглядом окинул неприветливую серую реку. Она текла среди каменных гряд, похожих на уродливо обрубленные ящики. Обмытые дождем плоские гряды мрачно блестели черной глазурью. Ни одного деревца, ни одного кустика на их вершинах – только камни да камни, да кое-где в ложбинах изъеденные бурой пылью островки вечного снега. Захотелось в палатку – к жаркой печурке, к горячим пшеничным оладьям.

Увидев меня, Сафонов вынул из чехла охотничий нож.

– Братцы-рыбоеды! – обратился он к геологам. – Кончайте дуться в преферанс, давайте тайменей потрошить.

Товарищи ни за что не хотели верить, что я пришел с пустыми руками. Оказывается, мой рыбацкий авторитет был настолько высок, что все были убеждены: стоит мне только махнуть своей полосатой палочкой-выручалочкой, завертеть катушкой, пропеть петушиное слово – и таймени поплывут ко мне сами, как по щучьему велению.

Я старался изо всех сил оправдать их доверие: обловил все водопады и пороги, все глубокие ямы и перекаты – ну хоть бы кто клюнул ради смеха. Я готов был поспорить на спиннинговое удилище, что таймени в Кулюмбе не водятся.

Но вот однажды я шел по долине каменистого ручья, в устье которого был широкий веер из серой гальки. Вода здесь растекалась вялыми беззвучными струями. О как я удивился, когда увидел под тихими струями штук пять тайменей! Они спокойно лежали на мели, эта позиция им явно нравилась. Сбегал к устью второго ручья. Там тоже под уступом песчаной косы принимала холодный тихоструйный душ стая тайменей.

Так вот почему я опозорился! Вот почему приходил с рыбалки не солоно хлебавши! Привык, что на Горбиачине таймени держатся лишь в самых бурливых стремнинах, а кулюмбинским лентяям, оказывается, шумные водопады не по душе. Почему?

Почему же они облюбовали мелкие заводи в устье ручьев? Что там хорошего? Я не мог ответить на эту загадку. Зато теперь знал, где их ловить. Спросил у геологов, сколько тайменей преподнести им к ужину. Геологи пожелали трех. Просьба была выполнена в точности.

Пока мы кочевали по берегам Кулюмбе, мой рыбацкий авторитет опять поднялся на недосягаемую высоту, а в походном дневнике появились новые любопытные записи. Я заметил, что сибирские таймени прекрасно маскируются: иногда их почти невозможно обнаружить среди камней. В неглубокой заводи, дно которой было беспорядочно усыпано белыми плитами туфогенного песчаника и бурыми глыбами базальтов, таймени держались только среди бурых камней и боялись заплывать за белые плиты. Спины у них темные, бурые, они, вероятно, «чувствуют», что на светлом фоне, в прозрачной воде их очень легко заметить.

От кого же они прячутся? Кто их враги? Прежде всего сами… таймени. Один раз я тащил на спиннинге полуметрового таймешонка, как вдруг почувствовал необыкновенно сильный рывок, и добыча вместе с блесной навсегда исчезла в глубокой пасти чудовища. Я ужаснулся, увидев широченную малиновую кромку хвоста. Это была мечта, моя заветная спортивная цель величиной… с акулу! Таймень-гигант легохонько оборвал миллиметровую жилку. Долго-долго я не мог опомниться, и спиннинг в руках дрожал и трепетал, кланяясь вслед малиновому великану.

Прячутся таймени среди бурых камней еще и затем, чтобы легче было нападать на рыбу. Так зеленые щуки любят таиться в зеленой подводной траве.

Однажды я подсек пудового толстяка, который с перепугу так забился в камни, что невозможно было его вытащить оттуда. Я не хотел терять «счастливую» уловистую блесну и нырнул в ледяную воду. Блесну кое-как вытащил из пасти, а тайменя вытащить не смог. Он протиснулся между валунами, словно клин. Когда я позвал товарищей на помощь, пленник юркнул в груду камней проворнее угря. Вот тебе и неуклюжий толстяк!

12 сентября снова полил дождь. Ручьи вздулись, река помутнела, вышла из берегов. Рыба перестала браться. Геологи приуныли: у нас осталась одна противная сушеная картошка, которая всем смертельно надоела. Я прямо-таки бесился от злости: таймени возбужденно бултыхались под сливом ручья, а на блесны не обращали внимания. Они схватывали что-то плывущее с поверхности потока, но что – не мог разобрать. Наконец разглядел бурый лохматый комочек. Это был лемминг. «Вбульк» – и комочек исчез в пасти рыбы. Ах вот оно в чем дело! И как это я забыл, что тайменей иногда ловят на мышек! Ведь читал же об этом!

Немедленно привязал к тройнику лоскуток серой оленьей шкуры. И что же? Хищник схватил обманку сразу же. На этот лоскуток удалось поймать трех тайменей. В их желудках были мыши, горностаи, лемминги и даже землеройка.

Теперь стало ясно, почему кулюмбинские хитрецы променяли бурные глубокие водопады на устья мелких притоков. Неплохая позиция, особенно во время осенних паводков, когда в горные ручьи попадают застигнутые врасплох беззащитные зверьки, за которыми не надо гоняться, как за быстрыми пугливыми хариусами.

Когда дождь перестал и река посветлела, таймени снова начали брать блесны.

На всю жизнь запомнилась рыбалка 18 сентября. День был солнечный, голые вершины плоскогорья блестели бурым загаром. На каменистых склонах горели оранжевые лиственницы, а у реки стелились малиновые кусты карликовых берез. Среди белого ягеля сочно зеленели листки брусники. Все вокруг ярко искрилось и переливалось веселыми пестрыми цветами. Мы с Сафоновым надули резиновую лодку. Он бесшумно греб, а я размахивал спиннингом, сидя на спасательном круге. Пока светило солнце, ничего не поймали. Но когда оно спряталось и река окуталась мутными голубыми сумерками, таймени начали кидаться за «байкальчиками» наперегонки. Мы опасались, как бы они в голодном азарте не прокусили резиновые борта. Втащить в лодку даже мертвого таймешонка очень трудно. Сабанеев, конечно, был прав, написав, что пудовый лобан может столкнуть человека с лодки. Поэтому, как только таймень повисал на блесне, Сафонов торопливо греб к берегу.

В лагерь мы плыли с богатой добычей. Мороз рисовал на черных резиновых бортах тонкие белые узоры. По темному синему куполу неба тянулись серебристые ленты. Они то расширялись, то сужались и вдруг слились в волнистое полукружие, и бледные неясные полосы – голубые, лиловые, желтые и алые – свесились мерцающей бахромой. Это северное сияние полыхало над горами фосфорическими огнями.

А наутро весь ручей, у которого стояли наши палатки, наполнился трепетными, быстрыми ртутистыми шариками. Сверкающие шарики звонко плескались среди мутных обломочков шуршащих льдинок. Я подбежал поближе к ручью. Батюшки мои! Да это же белые хариусята-сеголетки! Подгоняемые властным инстинктом жизни, они торопливо покидали воды, которые скоро скует полярный мороз. А в устье ручья их поджидала стая вечно голодных речных шакалов. Они раскрывали клыкастые пасти и глотали, глотали рыбешку без устали.

Быть может, таймени покинули свои пороги и водопады именно ради этого утра, чтобы устроить бегущим малькам засаду. Быть может, одно это утро обеспечит прожорливых хищников жизненной силой на всю долгую, темную полярную зиму.

Через несколько дней за нами прилетел самолет. Вскоре мы очутились в Ленинграде. Началась обычная городская жизнь: без костров, без оленей, без речных великанов.

Прекрасное семейство

Сибирский таймень – чистокровный представитель семейства лососевых. Это самое необыкновенное, самое таинственное, самое прекрасное семейство рыб на земле. Одни лососевые живут лишь в соленых морях, другие – в опресненном Ледовитом океане, третьи – только в озерах и реках. Но почти все они мечут икру в быстрых горных потоках, где чистая вода богата кислородом. Нет рыбы более красивой, более сильной, более вкусной, чем лососевые! Около десяти миллионов центнеров добывают ее каждый год во всем мире!

Семейство состоит из десяти родов, семь из них живут в нашей стране: тихоокеанские, атлантические и дунайские лососи: гольцы, ленки, сиги, белорыбица и нельма.

Узнаются лососевые очень просто – по жировому плавнику, который мягким лепестком растет у них на спине возле хвоста и которого больше нет ни у каких рыб в мире, кроме хариуса и корюшки.

Лососевые прекрасно приспособлены к далеким путешествиям по бурным океанам и горным стремнинам. У них обтекаемые тела, сильные плавники, мощные мускулистые хвосты.

Кочевники за смертью

Тихоокеанские лососи (кета, горбуша, чавыча, нерка, кижуч, сима) занимают почетное место в рыбном промысле Советского Союза.

Самая долголетняя, самая крупная и самая вкусная из них – чавыча. Вес ее нередко достигает сорока пяти килограммов, а жирность – тринадцати процентов. По нежности, по аромату малосольных балыков и консервов никто из тихоокеанских лососей не может соперничать с чавычей. Не случайно японцы называют ее масуио-суке – «князем лососей», американцы – «королевским лососем». Один из первых русских ихтиологов, путешественник Степан Петрович Крашенинников, побывавший на Камчатке, писал в 1775 году: «Из тамошних рыб нет ей подобной вкусом. Камчадалы так высоко почитают объявленную рыбу, что первоизловленную, испекши на огне, съедают с изъявлением превеликой радости».

«…Сия рыба больше идет в те реки, которые из озер текут», идет «превеликими рунами».

Ныне, к сожалению, о «превеликих рунах» камчатских «князей» говорить не приходится.

Чавыча приходит на нерест в реки раньше всех лососей – в начале мая. Иногда она подымается на три с половиной тысячи километров от устья.

Вес кеты обычно не превышает десяти килограммов. Кета на весь мир славится отменной деликатесной икрой – прозрачно-огненной, как угли костра. Хрустальная бадейка таких «угольков» – завидное украшение любого праздничного стола.

Из красивой узорчатой шкуры кеты шьют легкие нарядные туфельки, изящные сумки, всевозможные декоративные безделушки…

Особенно ценится серебрянка, то есть та упитанная, мясистая кета, которая гуляет по морям, готовясь к нересту. Значительно хуже пеструшки, зашедшие в реки. А уж сухих, костлявых зубаток, все соки которых ушли на созревание икры и молок, берут только для кормления собак.

Горбуша весит до трех килограммов, кижуч – до четырех, сима – не больше шести. Японцы называют кижуча серебряной, а камчадалы – белой рыбой.

Нерка – единственная лососевая рыба, которая предпочитает нереститься в тихих озерах, все же остальные нерестятся только в бурливых стремнинах.

Тихоокеанские лососи, по выражению С. П. Крашенинникова, лишь «однажды токмо в жизнь свою икру и молоки пускают», после чего гибнут. «Кочеванием до смерти» назвал эту нерестовую миграцию русский ученый Солдатов.

Вот как описывает профессор И. Ф. Правдин в своей чудесной книге «Рассказ о жизни рыб» «превеликие руны» тихоокеанских лососей.

«Я наблюдал ход горбуши и по реке Большой на Камчатке. Поразительное зрелище! Была тихая солнечная погода. Игра стремительных потоков, сталкивающихся около речных отмелей, лишь изредка чуть-чуть изменяла зеркальную гладь воды. Вдруг со средины реки, с подводного бугра меж двух речных фарватеров, донесся страшный шум, напоминающий плеск кипящей в большом котле воды.

Мы с берега долго любовались движением огромнейшего косяка горбуши, который, словно сильный поток, ворвался в реку Большую и, преодолевая ее течение, несся все дальше и дальше все выше и выше. Длина косяка была не менее одного километра, а ширина примерно 100 метров, так что без преувеличения можно считать, что в нем был не один миллион рыб.

В течение двух недель с утра и до вечера были заметны поднимавшиеся над поверхностью и снова медленно опускавшиеся в воду горбатые спины самцов горбуши и серебристые брюшки самок, высоко подпрыгивавших над водой. Этот беспрерывный танец рыб в реке не прекращался и по ночам.

Горбуша вошла большими косяками также в притоки реки Большой. Однажды, стоя на мостике, перекинутом через узкий проток, я долго смотрел, как горбуша шла навстречу потоку. Но поведение рыб было уже иным, чем в устье реки Большой, – более смирным и вялым. Многие особи успели (так скоро!) приобрести заметные изменения тела».

Кета перед нерестом тоже преображается до неузнаваемости. Из океана она приходит стройной, вся в сверкающей солнечной чешуе, как в морской пене, но уже через несколько суток жизни в реке на ее посеревших боках выступают малиновые, лиловые и черные «тигровые» полосы, вдоль тела появляется темная узорчатая сыпь. У самцов спина вздувается горбом, челюсти загибаются грозным крючкастым клювом. Они превращаются в фантастические клыкастые страшилища.

Нерка перед пляской любви надевает огненно-красный саван.

Такое необыкновенно быстрое изменение лососей объясняется сильным воздействием половых гормонов – ведь за каких-то пятнадцать – тридцать дней у них полностью созревает икра и молоки.

Тихоокеанские лососи забираются в самые верхушки речек. Ничто не может их остановить – ни пороги, ни водопады.

Кета спешит на нерест со скоростью около пятидесяти километров в сутки. Наконец, окруженная свитой нетерпеливых клыкастых чудищ, самка останавливается на перекате и, судорожно извиваясь, расчищает плавниками глубокую яму. Потом ложится и трепетными, пульсирующими струями выпускает икру в яму, а главный – самый могучий, самый ярый горбач поливает икру молоками.

Ленки, хариусы, гольяны так и шныряют поблизости, норовя ухватить оранжевую гроздь личинок. Главный горбач, свирепо оскалив пасть, отгоняет их прочь. Бросается он и на своих собратьев, едва они приблизятся к его самке. Иногда между равными соперниками вспыхивают настоящие сражения: они грызут друг другу бока, плавники, с силой сдавливают крючкастыми челюстями хвосты и беспощадно треплют. Трусливые удирают, а слабые погибают.

Пока силачи бьются, к самке наперегонки устремляются хиленькие, тщедушные «рыцари», чтобы хоть на мгновение внести свою лепту в продолжение рода. Так из-под рогов громадных сражающихся быков-оленей иногда воруют важенок охваченные страстью молодые бычки.

Самки заботливо засыпают икру толстым слоем песка и не уплывают от своего потомства под бугром, ревностно следя, как бы кладку не разворошили другие рыбы. Их тело ссыхается, грубеет, покрывается язвами и лохмотьями кожи, обрастает грибками. Проходит неделя, две, и течение уносит к морю безобразные, вяло вздрагивающие тела когда-то сильных, непокорных красавцев. Все! Конец! Там, под бугром, они спрятали своих детей. Там, под бугром, они закопали самих себя. Таков неодолимый круг их существования: смерть ради жизни, жизнь ради смерти.

Засыпанные песком неоплодотворенные икринки обладают чудесными свойствами: не погибают, а продолжают развиваться до тех пор, пока из оплодотворенных не выклюнутся мальки. Если бы они начали разлагаться, они погубили бы всю кладку. Сколько тайн в природе! Да и сама жизнь тихоокеанских лососей тоже еще не разгаданная тайна.

Известно, например, что они совершают далекие путешествия. Одна меченая кета за 33 суток проплыла 900, а другая – 1600 километров. Некоторые молодые лососи из наших рек устремляются к югу-западу острова Хоккайдо, другие – к юго-востоку Алеутской гряды. Но где бы они ни скитались, в каких бы морях ни блуждали, они всегда возвращаются метать икру только в ту речку, где вывелись. Это доказано американскими учеными, которые, прежде чем выпускать мальков в океан, отрезали у них грудные или жировые плавники. Когда американцы убедились в правоте своих выводов, они построили широкую сеть рыбозаводов. И все затраты с лихвой окупились.

Почему же тихоокеанские лососи возвращаются в места своей колыбели? Как же они, бороздя бескрайние океаны, безошибочно находят маленькие речушки?

Одни ученые предполагают, что у лососей развит «инстинкт родной реки», «инстинкт дома». Другие говорят о каком-то «навигационном чувстве». Третьи – о «тончайшей реакции особей на внешние условия», о том, что с младенческих дней мальки якобы «впитывают» ароматы родной реки, то есть «запоминают» химический состав воды, особенности рельефа дна, берегов и т. д. Некоторые ученые считают, что ключ к разгадке этой тайны кроется в «изменениях осмотического давления углекислых соединений крови рыбы». Одним словом, гипотез хоть отбавляй, но тайна по-прежнему будоражит умы биологов.

А сибирские рыбаки убеждены, что здесь все ясно и никаких загадок нет. Косяки лососей ведут за собой из океана малыши-однолетки, которые еще не успели забыть дорогу к своей колыбели, как и их великовозрастные родичи. Рыбаки зовут таких однолеток каюрками. Каюр управляет оленьими и собачьими упряжками, ну а каюрки – громадными стадами морских бродяг. Перед поводырями-каюрками всегда идут гонцы – самые могучие самцы-одиночки, словно проверяют, не заблудились ли малыши, правильно ли ведут к свадебному ложу косяки самок.

В давние времена поимку первых гонцов, предвещавших богатый дар океана, рыбаки отмечали веселыми обрядами, песнями, факельными шествиями, кострами.

Как только раздается плеск гонцов, из лесов и гор тучами слетается к рекам воронье, сбегаются лисы, росомахи, белки, соболи, горностаи, мыши. Уссурийские тигры, властелины дальневосточных дебрей, и те не прочь отведать жирной лососинки. Хрустят рыбой даже олени, даже дикие горные бараны. Зайцы тоже подбирают чешую да косточки.

Но нетерпеливей всех ждут «великого хода» камчатские медведи. Они усаживаются на удобных позициях, где лососи прижимаются к берегу, и бьют их лапами. Рыбалка настолько увлекает медведей, что они забывают даже про еду – все ловят и ловят, рявкая от азарта и бегая вприпрыжку за каждой вырвавшейся из когтей рыбиной.

Потомственный охотник-камчадал Петр Васильевич Портнягин вспоминал:

«В тридцатых годах пришлось мне охотиться на медведей во время нереста горбуши. Вошел я на пригорок, речка вся как на ладони, но стрелять нельзя, далеко и ближе тоже не подкрадешься – ветер мешает. Вот и сидел я, ждал, пока ветер переменится. От нечего делать стал считать медведей. Насчитал шестьдесят шесть, потом сбился…»

Сначала звери и птицы пожирают лососей целиком, потом – только головы. А уж когда бесчисленные трупы рыб устилают берега, лакомятся лишь глазами и мозгами. Подобно людям, они заготовляют рыбу впрок: сушат на солнце, прячут под камни. А медведи – так те, говорят, даже закапывают в ямы.

Атлантические скитальцы

Образ жизни атлантических лососей примерно таков же, как тихоокеанских. Однако не все они погибают после брачных плясок, не все обитают только в морях. В этот обширный род входят следующие виды: балтийские, невские, ладожские, онежские, черноморские, аральские и каспийские лососи, семга, кумжа, озерные и ручьевые форели.

Кумжа водится во внутренних и северных морях. Она очень привязана к пресной воде. Даже в морях кумжа «пасется» лишь вблизи берега. Кроме того, она продолжает усиленно питаться и в брачный период, когда все другие лососи голодают.

Ученые предполагают, что черноморские, каспийские и аральские лососи произошли от кумжи, которая в ледниковый период заселяла, судя по окаменевшим отпечаткам, и Средиземное море.

Форель тоже произошла от кумжи. Доказательством этому может служить хотя бы следующий факт. Однажды из Западной Европы привезли в Новую Зеландию ручьевую форель. И что же? Она прекрасно стала плодиться там. Мало того – из пресных рек спустилась в соленое море и стала такой же бродягой, как северная кумжа.

Из южных лососей самый крупный каспийский, достигающий 50 кг веса. На нерест он подымается в гремучую Куру, причем, если начинается массовый ход миноги, каспийские лососи останавливаются, пропускают этих паразитов вперед, следя, чтоб они не присосались к жабрам.

Большой популярностью среди спиннингистов и любителей малосольных балыков пользуются благородные лососи, обитающие в северных окраинах Атлантического океана. Их вес нередко превышает 40 кг.

В Неву, например, они заходят с конца мая до половины сентября. На боках и жабрах у них появляются красные пятна, челюсти загибаются крючком. В море они скатываются исцарапанные, избитые. Многие погибают. Очень редко одна и та же самка нерестится трижды.

Благородные лососи заходят и в Нарву. Тех, которые приплывают весной, нарвские рыбаки ласково величают «земляничкой», а поздних, наиболее толстых – «осенью». Ведь осень – пора изобилия.

Самая вкусная из лососей – семга, особенно «двина» и «печора». В ней много жира (свыше 10 %, а иногда и до 24 %). Живет она восемь-девять лет, размножается в северных реках. Семга мечет икру среди порогов и перекатов на большой глубине – осенью или зимой. В первые дни беззащитные мальки спасаются от хищников между камнями, питаясь лишь желточным пузырем. Затем начинают промышлять мелких насекомых. В реке молодые рыбки – пестрятки резвятся три года и вдруг бросают прозрачные ключевые струи и «бегут», неудержимо «бегут» в неведомые путешествия по неведомым морям. Вблизи нерестилищ остаются лишь крохотные, ростом с пальчик самцы. Они тоже наравне с самцами-гигантами, пришедшими из океана, будут участвовать в свадебных плясках.

Явление это замечательное! Если бы карликовые самцы не успевали созревать к нересту, то многие икринки были бы не оплодотворены, Ведь в отличие от тихоокеанских лососей, у которых разгораются страшные баталии из-за самок, некоторым стадам атлантических лососей, наоборот, не хватает взрослых самцов.

И тут нашла выход мудрая природа!

Раньше думали, что беломорская семга далеко не кочует. Но вот что пишет профессор И. Ф. Правдин:

«В реке Выге была поймана самка семги с меткой, которая указывала на то, что рыба была помечена у западного берега Норвегии. Так как лососи обычно приходят на нерест в ту реку, где они вывелись, то можно считать, что пойманная в Выге семга вывелась в этой реке. Здесь она прожила три года в виде малька, потом ушла к берегам Норвегии. Там, в море, она росла еще три года (это видно по чешуе), достигла половой зрелости и вернулась опять в Выг.

Рыба прошла около 2500 километров в одну сторону и столько же в другую. На обратный путь, как показывает метка, семге понадобилось около 50 суток. Значит, рыба проходила не менее 50 километров в сутки»

Многие лососи уходят в Атлантику еще дальше, спускаясь порой на глубину 150–200 м. Там для них обильный корм – рыба, моллюски и особенно ярко-оранжевые креветки. Лососи быстро растут, наливаясь огненным соком креветок, чтобы за праздничным столом порадовать людей аппетитным цветом своих мускулов.

Однажды в Канаде был помечен трехлетний лосось, Перед «побегом» в море он весил всего 50 г. Через три года его поймали снова. Теперь он весил 15 кг. В триста раз быстрее, чем в реке, рос он среди морских просторов. Вот что значит сытая, привольная жизнь! Вероятно, голод и гонит лососей в моря и океаны.

Но не всегда им живется сладко в соленых глубинах. Процветание лососей зависит от колебаний климата, который влияет на обилие корма, от закономерностей, охватывающих целые материки и океаны. В 1931 году канадский ихтиолог Хэнтсмен установил, что в уловах лососей повторяется строгая периодичность, равная девяти-десяти годам. Но климат климатом, закономерности закономерностями, а уж если говорить правду, главным виновником оскудения «превеликих рун» является, конечно, человек.

Вот почему в Советском Союзе, Америке, Канаде, Японии и других странах искусственному разведению рыбы придается сейчас самое серьезное значение. Только в 1964 году в нашей стране было выращено 554 миллиона мальков лососей, а в Японии – 412 миллионов.

За границей особенно процветает форелеводство. Это очень выгодная и доходная отрасль. В США, например, за один год выращивают около 90 тысяч центнеров, а в маленькой Дании в 1961 году получено 88 тысяч центнеров великолепной радужной форели. Во многих странах, в том числе в ГДР и Чехословакии, форель разводят специально для спортивной ловли удочками. Эта пугливая рыба, оказывается, легко приручается.

В 1948 году в Австрии братья Лугер устроили на мельничном ручье оригинальное представление, которое до них никто во всем мире не показывал. Они подняли над заводью старый заржавелый колокол и стали звонить. Потом начали выкликать имена знаменитых спортсменов: Хоберзаттера – короля прыжков, Тони Сайлера – чемпиона по взлетам. И что же? Перед изумленной публикой из-под темных коряг одна за другой проворно взвились в воздух пятнистые акробаты. Форели кувыркались, выкидывались прямо в руки людей, прыгали через разноцветные пластмассовые кольца, подвешенные над ручьем, ползали по ореховым жердям. Одна форель, по кличке Звезда Хофратте, взлетала из воды свечой и, схватив мельника зубами за палец, повисала в воздухе.

В наших реках форели обычно некрупные. Например, в Карелии они не превышают полутора килограммов. В Америке же водятся радужные форели до 15 кг, ручьевые – до 5 кг. Впрочем, наша севанская форель тоже не уступает радужной.

Ручьевая форель (пеструшка, крошница) – особенная рыба. Она знаменита не только отменной красотой, ибо вся «испещрена черными, красными и белыми крапинками» (Аксаков), не только тем, что «самая пугливая, сторожкая», «самая быстрая в своих движениях», не только «превосходным» вкусом. На весь мир она прославилась тем, что спасла и спасает от уничтожения многих редкостных рыб, в том числе и лососей.

Но начнем лучше по порядку.

В горных речках Франции форель водилась в великом множестве. Рыбак Жозеф Реми хорошо помнил ее веселый плеск, заглушающий шум потоков. Но когда он подрос, почти всю форель выловили. Что же делать? Как же помочь родным рекам? Неужели их воды навсегда останутся приютом пиявок и головастиков?

Реми нашел ручей, где пеструшки еще уцелели от браконьеров, и стал за ними наблюдать. Дни и ночи он пропадал у воды, стараясь разгадать секреты размножения форели. Ведь тогда даже ученые не могли понять, как плодится рыба, а уж среди крестьян и подавно ходили всякие нелепицы. Ему помогал друг Антуан Жеэп.

И вот в 1842 году они сообщили доктору-естествоиспытателю Д. Аксо о том, что научились искусственно разводить форель.

Доктор Аксо незамедлительно приехал в глухую деревушку. Он увидел там ручьи, прямо-таки звеневшие от изобилия пеструшки. Реми охотно рассказал ученому, что икру форели надо держать на песке в круглых дырчатых банках, опущенных в речку; что мальков надо подкармливать сырой печенью лишь на пятый-шестой день после того, как они съедят свой желточный мешок; потом их надо выпускать в «сажалки», обязательно отдельно от взрослых рыб.

Горбичианская тундра.

Доктор был ошеломлен великим открытием простых крестьян. Вскоре он уехал в город, и деревенские мужики подняли на смех чудаков рыбоводов. Католическое духовенство поспешило объявить их сумасшедшими.

Меж тем Аксо опубликовал небольшую книжицу об их открытии. Она буквально произвела сенсацию и сразу же была переиздана. Чудесный человек был доктор Аксо! Кристально честный, отзывчивый и очень умный. Он писал, что «автором этой маленькой брошюры, строго говоря, был рыбак Реми», а он является «доверенным его мысли, эхом воззрений Реми».

«…Произведение рыб… – подчеркивал Аксо, – лежит еще в колыбели, но, выйдя на свет в бедной вогезской деревеньке, в настоящее время оно быстрыми шагами идет к совершенству и, может быть, некогда откроет нам средства не только значительно умножить воспроизведение рыбных пород в наших реках, но и расплодить в наших реках чужеземные породы и даже создать новые».

Какие пророческие мысли!

В 1843 году Вогезское общество естествоиспытателей наградило рыбаков Реми и Жеэна за их открытие бронзовыми медалями и денежной премией по 100 франков. С той поры идеи неграмотных рыбаков полетели по всему миру на быстрых крыльях.

Однако, справедливости ради, нужно отметить, что немецкий натуралист Людвиг Якоби выращивал мальков из икры значительно раньше, когда Реми еще не было на белом свете.

«Моя работа по рыбоводству, – писал он, – длилась 24 года и наконец привела к искусственному выведению форелей и лососей».

Но в те времена европейские реки еще славились богатством рыбы, еще не было необходимости выращивать ее искусственно. И потому о великом открытии Якоби забыли.

Большой вклад в рыбоводство внес и наш соотечественник Владимир Павлович Врасский. Ему так захотелось заселить красивой дорогой рыбой истощенные водоемы Валдайской возвышенности, что он, не колеблясь, бросил многообещающую карьеру и «свет» и в 1855 году в селе Никольском построил на свои деньги первый российский рыбоводный завод. Но французская «мокрая» методика оплодотворения икры его не устраивала. Она была слишком медленной и малопроизводительной, ведь в воде множество икринок становились непроницаемыми для живчиков и, следовательно, обрекались на гибель. Проделав тысячи опытов, Врасский пришел к выводу, что икру можно оплодотворять прямо в сосудах, и мальки будут выклевываться из каждого яичка.

Ихтиологи всего мира получили простое, но мощное оружие, которое они с благодарностью назвали «русским методом». Но довольно истории. Давно уже пора поведать и о других детях «прекрасного семейства».

И аргиш, вытянувшись как поезд, пошел в горы

Бьют острогой местные жители

Рыбу ловят медведи

Будущие рыболовы беседуют под сенью юколы