Текст книги "Ожерелья Джехангира"

Автор книги: Петр Сигунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Живые молнии

Стадо диких оленей шумной лавиной катилось к Ледовитому океану. За оленями усталой рысцой трусила стая седых полярных волков. Волки высунули языки, тяжело дышали.

Стадо оленей разбрелось на маленькие группы. Волчья стая тоже разбрелась на парочки, каждая парочка пошла стеречь своих оленей.

И днем и ночью, и летом и зимой, словно нитка за иголкой, неотступно будут следовать они за своими жертвами. Олени побегут в белую топкую тундру – волки за ними; олени поднимутся на каменные горные кручи – и волки туда же, олени помчатся в тайгу – волки от них не отстанут.

Когда я писал главу «Речные великаны», меня почему-то так и подмывало сравнить сибирских тайменей с полярными волками. У тайменей тоже есть свои «олени», за которыми они, как нитка за иголкой, бегут даже в крохотные ручейки. «Подводные олени» под стать северным оленям: сторожкие, быстрые, проворные, грациозные и такие неприхотливые, что готовы питаться хоть одними комарами. Они тоже любят раздолье сибирской тундры, горные кручи и чистую, холодную воду, текущую из-под льдистых снежников. И хотя нет у них на голове буйных ветвистых рогов, зато на спине имеется шикарный веер. Впервые я стал ловить эту рыбу в Туве.

К геологам из тайги пришел гость

Жили геологи в самодельной избушке без крыши

Ну разве похожи таймени на щуку, как утверждают некоторые ихтиологи?

Великое скопище. (Темные полосы-это лежащие таймени)

Нет, не попался, а попались!

Сразу у двух закидушников.

Карабинер стреляет.

Вот и все

Перекати-реку

Тува! Дивный край! Там все смешалось и переплелось в живописные ковры – дремучие таежные дебри, желтые песчаные пустыни, холмы с березовыми перелесками, волнистые ковыльные степи, голые громады скал, зеркальные вершины снежных гор, безмолвные озера и гремучие водопады!

Тува! Колыбель Енисея – великой сибирской реки!

База нашей геологической экспедиции стояла вблизи Енисея у поселка Белая Ива. Как только выпало свободное время, я побежал к Енисею. Разлившись на протоки, он устало блуждал среди зеленых островов.

На галечниковой пойме, где течение было быстрое, толпились тувинские ребятишки – загорелые, босоногие и, как все мальчишки мира, чумазые, в ссадинах и царапинах. В руках они держали по длинной палке, к которой была привязана узловатая леска, свитая из конского волоса, а к концу лески у самодельного крючка – кусочек свинца или просто камешек. Мальчишки нанизывали червей на крючок и бросали наживку в воду. Круглые грузила, как перекати-поле, неслись течением по дну реки. Натягивалась леска – и мальчишки проворно вытаскивали хариусов.

Они с завистью косились на мое стройное бамбуковое удилище. Особенно им нравился точеный поплавок с зелеными и красными ободками. Но они не знали, зачем он нужен.

Я бросил наживку в реку. Поплавок сразу же нырнул. Я почувствовал толчок, однако засечь не успел. Снова сделал заброс, и снова прозевал. Казалось, под водой были не рыбы, а живые молнии. Они мелькали белыми сверкающими стрелами, мгновенно схватывали червей, и я только бесился от злости, вытаскивая голые крючки. Тувинята что-то лопотали и смеялись.

Тогда я снял свой нарядный поплавок и привязал к леске пулю от мелкокалиберной винтовки, точно так же, как делали это мальчишки. Быстрое течение понесло пулю, словно ветер перекати-поле. Рывок – и хариус завертелся на крючке.

Теперь-то я знал, как обманывать эту стремительную рыбу. Поплавок тут плохой помощник, потому что он передавал сигнал о поклевках с запозданием, когда хариусы уже срывали наживку. А натянутая благодаря грузилу леска передавала толчок удилищу мгновенно, без промедления.

Я подарил всем ребятишкам настоящие заводские крючки… за то, что они научили меня ловить «живых молний». Я думал, что сделаюсь теперь грозою хариусов.

И в самом деле, весной, когда речки были мутноватые, хариусы ловились на удочку без поплавка хорошо. А вот в светлую воду «перекати-поле» только пугало их.

Если б не охотник за петухами, я бы не скоро познал тайну летнего лова «живых молний».

Охотник за петухами

Наша поисковая партия перекочевывала на грузовике к предгорьям Таннуольского хребта, мрачной, каменной гряды, которая, как черная стена, заслоняла небо. Когда мы проезжали через поселок, шофер Андрей вдруг неожиданно остановил машину, выскочил из кабины и бросился бежать за петухом. Петух был сизый, как голубь, с золотистой грудью, с белыми и огненно-рыжими крыльями, а хвост изгибался радугой.

Андрей вприпрыжку мчался за петухом, тот истошно гоготал, не зная, куда деться.

– Батюшки мои! Да он моего кочета украсть надумал? Ах ирод! Ах ворюга несчастный! – с криком выбежала из хаты старушка и, сломив хворостину, погналась за шофером.

Петух перелетел через плетень, скрылся в густой картофельной ботве. Андрей остановился.

– Бабка, это чей красавец?

– Я тебе покажу чей! Ворюга бессовестный!

Андрей сказал ей что-то, и она затряслась, замахала руками, причитая: «Ой господи, царица матушка космоногая, уморил, совсем уморил! Пойдем, родименький, у меня полное лукошко всяких перьев».

– Нет, бабка, живую рыбу ловят только на живое перо. Вот тебе деньги, позволь мне выдрать несколько перышек из вашего производителя.

– Да что ты, милый! Зачем старую обижаешь? Дергай сколько хочешь. Только не очень жадничай. А то ему перед курами стыдно будет! – и она снова затряслась от хохота.

– Спасибо, бабка. Я вам за это хариусов привезу. Из вашего петуха получатся великолепные мушки.

…Наутро шофер уселся возле палатки и начал колдовать над петушиными перьями. Каких только мушек он не наделал! И сизых жуков, и черных шмелей, и полосатых оводов. Но больше всего наделал бабочек – желтеньких, рыжих, белых, синих, пестрых. Он прикреплял перышки к крючкам-заглотышам то красными шелковинками, то конским волосом, то медной тонюсенькой проволокой.

– Возьмите меня, пожалуйста, с собой. Я еще ни разу не видел, как ловят на мушку, – робко попросил я.

– Нет! Нет! Отстаньте! Кагалом ходить не имею привычки. Особенно за хариусами. Ведь к ним надо подкрадываться!

– Я буду вести себя очень тихо. – Напрасно уговариваете. Рыбалка, молодой человек, не танцы и не цирк. Это святая страсть, единение с природой!

«Какой неприятный, чопорный тип», – подумал я.

– Ладно, собирайся, – неожиданно согласился он и, перекинув через плечо сумку из холщового мешка, торопливо зашагал к речке.

– Хариуса надо ловить умеючи, – говорил он. – Если двигаться вверх по течению, то вернешься с пустыми руками, потому что рыба эта очень пугливая. Увидит человека, услышит треск валежника, стук камней – хоть кидай мушку из перьев золотого петуха, ни за что не возьмет. У меня тактика особая. Я всегда перехожу от омутка к омутку вниз по течению. Пусть мушка опережает рыболова – тогда уха наверняка будет! Уяснил? Ну, поехали, – и он нырнул в прибрежные заросли.

Река торопливо журчала по камням – жаловалась на свою беспокойную судьбу. Андрей сгорбился и медленно, точно выслеживая зверя, пошел к воде.

– Тише! – шептал он. – Слышишь, плещется!

Он спрятался за куст, привязал к леске сизую мушку, плавным взмахом удилища пустил мушку по течению.

Над водой пролетела рыжая лохматая бабочка. «Ульк» – и бабочка исчезла, только видно было, как солнечными зайчиками блеснула чешуя рыбы. Но сизую мушку никто не тронул. Андрей привязал рыженькую мушку – такого же цвета, как бабочка. За ней сразу выпрыгнули два хариуса.

– Беляшок-серебрунчик, – улыбнулся он, снимая с крючка хариуса. – Ну, плыви, голубчик! Твое счастье, что попался первым! – и шофер осторожно пустил рыбу в речку.

«А ведь он с чудинкой», – подумал я.

Затем Андрей поймал еще трех серебристых хариусов с углистыми пятнышками по бокам. Он назвал их пеструшками-шахматушками.

– Хватит, – сказал он. – Пойдем дальше! Тут держатся одни беляши да пеструшки, пускай подрастут! – И добавил: – Понял, почему я наделал разных мушек? Хариус страшно привередливая рыба: то желтый цвет любит, то синий. Вот и приходится носить с собой коллекции всяких насекомых.

Я хотел задать вопрос, но он грозно цыкнул, и я решил, что лучше буду слушать да помалкивать.

Мы подошли к тихому омутку с темным дном. Вода текла в омуток бурунистой струйкой, словно веревочкой вилась по темной серой глади.

– Тут черныши-поцеловщики должны стоять, – сказал Андрей.

Мушка пересекла бурунистую веревочку. «Чмок-чмок» – раздалось над речкой. Вокруг мушки кольцами расплылись волны. «Чмок! Чмок!» – целовала мушку невидимая рыба. И вдруг тихий омуток заплескался.

– Ну и вертится, – воскликнул Андрей. – Того гляди, удилище вырвет!

Хариус был темно-сизый, как будто прокоптился на смолистом костре. Андрей вытащил трех «поцеловщиков» и вдруг сердито набросился на меня.

– Ты что же не просишь удочку?

– Давайте, коли не жалко.

Я видел круглые бурунчики, слышал причмокивание, но никакого толчка, никакой поклевки не ощущал. Казалось, мушка без движений колыхалась на поверхности речки, на самом же деле ее с быстротой молнии хватали черныши и еще быстрее выплевывали, как только убеждались, что мушка не настоящая.

– Не кипятись! Высунет хариус губы из воды – тогда и подсекай, – советовал Андрей.

Я все прекрасно понимал. Однако руки не успевали отвечать на «поцелуи» «живых молний». Одного черныша я все-таки случайно подсек, но действовал неумело, и он уплыл вместе с поводком.

– Ладно, не огорчайся! Походишь годика два и на мушку ловить приспособишься. Это тебе не плотва! Тут, молодой человек, тонкое чутье, опыт нужен! Пойдем вон к тому обрыву. Посмотрим, какие красули ждут нас.

Обрыв был лиловый, словно вечерний закат. Андрей поймал здесь двух лиловых горбачей.

Так мы бесшумно крались от омута к омуту. Моего спутника интересовали не просто хариусы, а хариусы с разнообразным оперением. По цвету берега и воды он безошибочно угадывал их окраску. И только у грота, который был вымыт среди желтых, и белесых песчаников, ошибся.

Мы заглянули сквозь трещину под грот и долго не могли оторвать взгляда от чудесной картины. На дне глубокой ямы, озаренной желтыми тусклыми лучами солнца, неподвижно лежали большие золотистые рыбины. Они как будто спали, только широкие прозрачные плавники на спине волнисто колыхались, переливаясь красными узорчатыми пятнами. Издали казалось, будто хариусы накинули на себя расписные нейлоновые шлейфы.

– Золотяки-самородники, – промолвил Андрей.

Он поймал кузнечика и бросил под грот. Рыбы молниеносно взметнулись к поверхности за кузнечиком и снова легли на прежние места, накрывшись цветистыми шлейфами.

Андрей пустил мушку. Хариус на крючке поднял такую возню, что все его соседи куда-то исчезли.

Хариус оказался не золотяком-самородником, а настоящим изумрудником, весь малахитово-зеленый, только брюхо золотистое да хвост малиновый.

– Ну, пора в лагерь, – сказал Андрей и горделиво разложил в ряд на травянистой лужайке свои трофеи.

Я любовался добычей и думал: пожалуй, в наших реках нет более красивой рыбы, чем хариус. Один спинной плавник что стоит! Посмотришь на него сверху – он весь в зеленых фосфорических пятнах, посмотришь через него на солнце – пятна эти вовсе не зеленые, а коричневые. А сколько оттенков, сколько тонких узоров! Каждый хариус – в своем собственном наряде! И только у всех вокруг черных зрачков одинаковые золотисто-оранжевые ободки.

Да, ради таких красавцев любой городской рыболов с удовольствием побегал бы за петухами!

Узелки на память

После знакомства с охотником за петухами я решил вести рыболовный дневник. И вот маленькая пожелтевшая книжица лежит передо мной. На ее листах то пятна крови от раздавленных комаров, то расплывшиеся подтеки от пота и дождевых капель, то обугленные дыры и подпалины от искр костра. Сколько сибирских речек я прошел с этой истрепанной закоптелой книжицей! Сколько бессонных комариных ночей провел у геологического костра!

Читаю и вспоминаю горы, тайгу, рыбалку. Но не все понятно в моем дневнике. Вот небрежно нацарапанная углем строка – «розовый кудесник». Почему кудесник? Почему розовый? Ах да, – припоминаю.

А вот завязанная узелком полоска газетной бумаги, на которой написано «няньки» и… нарисованы зубы. Вероятно, «няньки с зубами». Но что за няньки? При чем тут зубы?

И снова ломаю голову над торопливыми фразами, записанными в походной спешке, над узелками и пометками. Особенно я помучился над одним листом, на котором смолой были приклеены тоненькие иголочки от лиственницы и маленькие, как бисер, перламутровые чешуечки какой-то рыбешки. И больше ничего. Как будто я хотел скрыть от посторонних глаз какую-то тайну. А когда наконец вспомнил, что это значит, – передо мной весело замелькал хоровод белых «танцующих иголочек».

Под Игаркой на тихом старичном озерке в розовых лучах заката танцевали серебристые иголочки-попрыгунчики. Их было такое множество, что, казалось, они волшебным чудом сбежались сюда от всех швей мира. Беззвучно, еле заметными колечками протыкали они розовую гладь воды, взлетали вверх, падали отвесно и снова взлетали, стремительные, порывистые. Со снайперской меткостью хватали они мельчайшую, как точку, серенькую мошку и очень редко случалось, чтоб «промазывали». За комарами рыбки не прыгали: комары для них были слишком велики, а овод легко мог унести на своих крыльях целую стаю таких иголочек.

Я подставил руку, и две холодные трепетные иголочки упали на ладонь. Это были крохотные мальки-хариусенки.

Пройдут годы, серебряные попрыгунчики сделаются могучими горбачами и, как ласточки, с молниеносной меткостью начнут ловить на лету самых крупных насекомых в самых бурных стремнинах.

Дно речки было усыпано галькой, круглыми валунами, песчаными плитами. Куропатка могла бы перебрести речку, не замочив хвоста.

За камнями, под журчащими струями таились беленькие с дымчатыми спинками хариусята. У крутых подмытых берегов темнели ямы, заросшие бурыми скользкими водорослями. В каждой яме – два-три горбача. Стоят, колышут своими узорчатыми шлейфами. И не поймешь – то ли это плавники, то ли речные водоросли.

В яму-подмоину заплыла стайка беленьких хариусят. Горбачи грозно вскинули шлейфы, хариусята разбежались врассыпную, словно ребятишки, забравшиеся в чужой сад, при виде сторожа. Два непослушных сорванца замешкались, горбачи – к ним. Губы трубой вытянули, как будто ругаются: «А ну вертунки – айда на свою мель! Там тепло, там солнышко, там быстрое течение приносит комаров. А в темные ямы не смейте соваться – замерзнете!»

«Какие заботливые!» – подумал я и на кусочке газетной бумаги написал «няньки». Но, увидев, как горбач вдруг втянул в свою пасть хариусенка, нарисовал около слова «няньки» зубы, а чтобы не забыть про этот случай, завязал газету в узелок.

Махровые анархисты

Многие рыбы ходят стаями – лещи, например, головли, судаки, ельцы.

…Тихая родниковая речка в Липецкой области затерялась среди путаных кустов лозины. Все млеет от жары. Умолкли птицы, спрятались в траву стрекозы. Только кузнечики неугомонно стучат молоточками в зеленых солнечных горнах.

Я сижу в кустах. Сижу неподвижно, как филин. Подо мной прозрачная гладь воды. И вдруг из глубины бесшумно подымается стая ельцов и бесшумно плывет, еле-еле шевеля плавниками. Впереди – черногривый вожак, сзади – юнцы белобрысые. Плывут стройной колонной. Вожак повернет – и вся стая за ним.

…Хариусы же – махровые анархисты, дисциплину не признают. Каждый сам по себе, каждый стоит отшельником, никакого дела нет ему до соседа.

Хоть хариусы и анархисты, но речные угодья у них поделены: мальки держатся с мальками, молодые с молодыми, старики со стариками. Молодые всегда норовят ускользнуть от стариков. Кому охота попасть в зубы к «нянькам»?

Старики горбачи глотают не только своих детей. Они не прочь полакомиться любой рыбешкой. Даже колючки их не пугают.

На реке Горбиачине я поймал весной очень крупного и пузатого хариуса, в желудке которого было… 83 колючих рыбки! Как называлась эта рыбка, никто из геологов толком не знал. Первый раз в жизни меня озарила блестящая идея перейти от рыболовного дневника к ихтиологической коллекции. Я опустил неведомых рыбок в банку со спиртом, залил ее кедровой смолой и спрятал в рюкзак. Осенью я обнаружил, что банка куда-то исчезла. Мои друзья-геологи вынуждены были сознаться, что спирт они выпили во время гнусной дождливой погоды, когда я со спиннингом пропадал на Кулюмбе, а коллекцией… закусили.

Так навсегда была похоронена идея о коллекционировании интересных рыболовных трофеев. Боясь, как бы друзья не расправились таким же образом с моим дневником, ну, скажем, не пустили бы его во время гнусной дождливой погоды на растопку костра, я пришил к походной куртке потайной карман и спрятал дневник туда.

– Напрасно спрятал, – заметит какой-нибудь недовольный бурчун.

Ну что ж, каждый ловит по-своему. Одни привозят домой рыбу, другие – воспоминания.

Стайка хариусов

Пьяные хищники

Стоит горбач-красуля на быстрине

Все крупные хариусы, особенно те, которые живут в реках, к осени делаются ненасытными хищниками. Они бросаются на блесну, как осы на мед. Очень любят никелированный «байкальчик», хватают его с налету, страстно, назойливо. Блесна выскальзывает из маленькой пасти, они хватают ее вновь и вновь, даже не чувствуя, что она из металла. Блесна их опьяняет, волнует, они ничего не замечают, кроме сияния никеля. А ведь при ловле на мушку хариус очень осторожен и пуглив. Спиннингисту же незачем прятаться в кустах. Он смело может стоять на открытом берегу. Поймает одного хариуса, тут же возьмется второй.

В сибирской тайге есть речки, где легко можно наловить на спиннинг за один вечер два-три пуда отменных горбачей.

Но колеблющаяся блесна типа «норич» вызывает у хариусов подозрительность. Они бегут за ней толпой, сопровождая до самого берега, а взять почему-то боятся.

На мушку

Однако ловить хариуса на блесну не очень интересно. То ли дело на мушку, особенно когда мушка привязана к тончайшей леске, а леска – к тончайшему ореховому хлыстику. Как он кувыркается! Какие делает свечи!

Вы пускайте мушку так, чтобы леска была натянута, слегка ее подергивайте, чтобы она взлетала и падала на воду, будто живая. И когда под мушкой вскипит бурунчик – плавно подсекайте.

Это будут провесные тайменьи балыки

«Робинзоны» на острове Чёрной речки

Все зависит от внимания, от того, сумеете ли вы с такой же молниеносной быстротой отвести удилище в сторону, с какой хариус раскрывает рот. И если ваши глаза зорки, а руки тверды и чувствительны, вы увидите, как удилище вдруг согнется. Но, рассказывая друзьям о бурных переживаниях, не преувеличивайте размеры хариусов – они очень редко бывают больше двух килограммов. Ловить на мушку – дело хитрое. Прежде всего нужно убедить себя, какая мушка больше тебе нравится – из перьев или из волос. Хариусам это безразлично, а вот рыболовам далеко нет. Сибирские рыболовы, например, разделились на два непримиримых лагеря – одни горой стоят за петухов, другие – за бороды. Не буду навязывать свое мнение, но, по-моему, обманка из перьев обладает существенными недостатками: во-первых, слипается в воде, во-вторых, легко обкусывается рыбой и, в-третьих, что самое главное, совершенно недоступна городским жителям. Торговые организации не считаются с их нуждами – продают петухов общипанными.

Ленки-сибирская форель

Пир в честь Джехангира и старика Крузо

То ли дело борода, только обязательно рыжая. Вы отрезаете ножницами от бороды кудрявый пучок и привязываете к крючку так, чтобы мушка получилась кудлатой, как ежик, то есть топорщилась волосиками во все стороны. Хариусы от таких изделий прямо-таки без ума.

Много лет я принимал на работу в свой геологический отряд только рыжеволосых мужчин и даже не подозревал, что моя черная борода, оказывается, тоже в почете у хариусов.

Узнал я об этом лишь в 1963 году, когда рыбачил в одном из горных притоков Нижней Тунгуски. Хариусы брались тогда плохо. Я разрезал одного ножом и увидел, что его желудок нашпигован черными муравьями. Недолго раздумывая, выдрал из своей бороды клок волос – и что же?.. Хариусы стали кидаться за черной мушкой наперегонки, будто состязались, кто быстрей повиснет на крючке. С той поры я стал относиться к своей бороде с уважением.

Кстати, вспомнился мне любопытный случай. Однажды я извлек из желудков хариусов полную баночку черных крылатых муравьев. Муравьи были мокрые и явно мертвые, никто из них не шевелился. Искусственные мушки, конечно, хороши, но любое естественное насекомое привлекает внимание хариусов лучше обманок. Я решил порыбачить на муравьев. Высыпал их на тряпку и положил сушиться на солнышке. Часа через два пришел за ними. О чудо! – почти все муравьи ожили и разлетелись.

Браконьерский заездок на реке Хатырке

В другой раз я задумал проверить, сколько мух может съесть один хариус за «присест». Наловил среди оленей штук сто больших полосатых оводов и пошел к речке. Увидев хариуса, бросил овода перед его носом. Он схватил насекомое, сделал круг и лег на дно. Бросил второго – все повторилось. Так он проглотил 56 оводов и каждый раз с удивительной точностью ложился на одно и то же место, как будто оно было очерчено какими-то невидимыми волшебными линиями, которые мог чувствовать только он, хариус. Я кинул ему пустой коробок – обжора обиделся, удрал на перекат.