Текст книги "Ожерелья Джехангира"

Автор книги: Петр Сигунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Спортивное крещение

Летом 1957 года я проводил геологические исследования в долине полярной реки Горбиачин, которая течет в Хантайку.

Река Горбиачин – неширокая, но очень капризная. То гулко грохочет она валунами, зажатая в теснины, то вольно разливается серыми озерными плесами, то весенними голубями воркует по галечным перекатам. Там, где на ее пути протягиваются гряды, бесноватая и взлохмаченная, с разноголосым ревом падает она с отвесных долеритовых (Долерит – изверженная основная порода, застывшая на глубине) плит – крепкой, как сталь, породы. Начинается она в Столовых горах, названных так потому, что их вершины не венчаются каменными пиками, как, например, в Саянских хребтах, а напоминают ровную поверхность гигантского стола. Заберешься на такую плоскую вершину и шагаешь себе, словно по асфальтовой площади, ничто тебе не мешает – ни деревья, ни кусты, только изредка попадаются развалы черных базальтовых (Базальт – изверженная основная порода, излившаяся на поверхность земли) глыб да вздрагивающие перины кудрявого белесого ягеля.

Тайменей в Горбиачине, к сожалению, не оказалось, и мне пришлось вместо тувинских кобыл подгонять спиннингом северных оленей – очень упрямых, пугливых и глупых животных.

Тринадцатого июля наш непомерно длинный аргиш (караван из оленей) перекочевал к большому безымянному водопаду на Горбиачине. Поставив палатки, все торопливо залезли под марлевые противокомариные пологи и в ожидании, когда повар сварит на костре гречневую кашу, занялись нудной картежной игрой – преферансом. А я, плотнее нахлобучив на лицо накомарник, схватил спиннинг и побежал к безымянному водопаду. Поднялся на вершину черной долеритовой скалы. Отполированная весенними льдинами, она блестела, как стекло.

От черной скалы, прямо поперек реки, ступенчатой лестницей тянулся крутой обрывистый уступ. Выше уступа река была бесцветная и прозрачная. Белоснежной лавиной рушилась она вниз, в котел, кружилась, бурлила, металась и, вырвавшись из котла, мчалась уже иной – изумрудно-зеленой. А дальше, где спускались к воде карликовые кустистые березы и чахлые полярные лиственницы, утомленная, обессиленная, она лениво расплывалась голубоватым разливом.

Я пристегнул к леске тяжелую блесну и забросил ее в самую пучину, где река брызгалась пеной. Течение мгновенно, словно щепку, подхватило блесну, жилка натянулась.

Да разве может в таком кипящем хаосе водиться рыба? Но не успела блесна скрыться под воду, как из бурной глубины сверкающей ракетой вылетел таймень, полоснул серебристую пену оранжевым хвостом и снова нырнул в глубину. Я почувствовал тяжесть засевшей рыбы. Жилка взволнованно трепетала, отзываясь на ритмичные упористые движения тайменя. Сладкая истома сковала мое тело. Наконец-то она, долгожданная добыча! Ведь там, в Саянских горах на Сыстыг-Хеме, я даже не успел почувствовать, что такое борьба с великаном сибирских рек. Ошалев от азарта, я вытащил его так неожиданно, так быстро и для себя и для тайменя, что он потом долго прыгал на берегу, словно разъяренная кобра, не даваясь нам в руки. Но теперь, теперь-то я испытаю всю прелесть поединка.

… – Спокойней, рыболов, спокойней! – шептал сам себе.

Когда блесна вышла из пены в тихую заводь, я не увидел на крючке никакой рыбы – это был просто обманный эффект бешено вертевшегося «Байкала»

«Ну что ж! Спокойней, рыболов, спокойней!»

Снова закинул блесну в пенистую пучину. И сразу же почувствовал слабые толчки, как будто кто-то играючи баловался блесной. Но жилка не натянулась, как прежде, а провисла и пошла против течения, кто-то упрямо поволок ее к обрывистому уступу – наперекор ревущей стихии. Я быстро начал крутить катушку, и таймень с крючком в пасти послушно, без малейшего сопротивления подплыл к берегу. Он лежал под скалой, лениво помахивая хвостом, словно привыкшая к цепи подхалимная дворняжка. Я с волнением смотрел на его бурую широкую спину, раздумывая, как вытащить такого гиганта – рыбацкий багорик остался в лагере…

Я намотал жилку на руку и резким рывком приподнял рыбину из воды. На какой-то миг она оторопела и вдруг круто изогнулась. На тройнике остался маленький белый кусочек от губы, а на ладони глубокие красные кольца, выдавленные жилкой.

Бросил блесну снова. Таймень жадно схватил ее и неожиданно ринулся вниз к тихому голубоватому разливу с такой скоростью, что катушка, поставленная на тугой, стальной тормоз, затрещала, как испуганная сорока. Из всех сил я тянул тайменя к себе, а он не слушался. Похоже было, что я играл с подводным великаном в «перетяжки». Но силы были неравны… Раздался щелчок, похожий на выстрел из мелкокалиберной винтовки. Мимо лица с рокотом промелькнуло свинцовое грузило и шлепнулось далеко за спиной. Блесна же осталась у победителя.

Я призадумался. Значит, нельзя играть с тайменями в «перетяжки». Игрушки плохие, если лопается даже польская миллиметровая жилка, которую никто из геологов не в силах был перервать.

– Спокойней, рыболов, спокойней! – повторял я. И все-таки не смог сделать спокойного заброса. Жилка соскочила с катушки. Получилась бородища погуще африканских джунглей. Пришлось сесть на скалу и, чертыхаясь, распутывать злополучные петли, узлы, витки. А тем временем блесну опять заглотал таймень.

«Пусть плавает. Вот расправлюсь с бородой и вытащу»– решил я. Когда «парик» наконец был распутан, я попытался подвести лосося к берегу, а он, шельмец, залег между валунами и никак не хотел реагировать на мои действия. Жилка накрепко захлестнулась вокруг подводных камней – мертвый зацеп.

Итак, новое открытие: в прятки да в «ожидалки» тоже нельзя играть с тайменями. Нужна иная, более гибкая тактика – не слишком наступательная, но и не очень робкая.

Таймени почему-то перестали брать блесну. Белый тусклый диск полярного солнца склонился над водопадом и повис неподвижно, точно Земля остановилась. Пена наполнилась белыми лучами, в каждом пузырьке плавало свое солнце. Никелированная блесна словно растворялась в этом серебристом сиянии.

Прицепил желтую латунную блесну – она ярким золотом заиграла в солнечном потоке. И таймень сразу же ее заметил, толкнул мягко и неуверенно. Я наматывал леску осторожно. Казалось, не рыба, а тяжелое затонувшее бревно волоклось под водой.

Никаких движений, никаких признаков жизни! И вдруг стремительный скачок в сторону, удилище задрожало, катушка пронзительно завизжала: «Ах, сорвется, ах, сорвется!» Утащив с собой больше половины лески, таймень всплыл далеко от водопада – в тихом голубом разливе.

Позиция на крутой скале была явно невыгодная, катушка почти опустела. Если он сделает еще один такой рывок – прощаете блесны! Здесь даже иголкой приходится дорожить. Но иголку еще можно найти у какого-нибудь запасливого геолога, а блесен и крепких занозистых якорей ни за какие деньги не достанешь.

Зажав в одной руке спиннинг, цепляясь за шероховатости и выступы камней, я начал карабкаться к разливу, где скала покато уходила под воду, – там легче было одолеть рыбу. Пробираюсь медленно и осторожно, чтобы не сорваться в реку со скользких отполированных глыб и не упустить добычу. Катушка поставлена на тормоз, жилка по-прежнему угрожающе натянута, словно тетива лука.

Таймень колышется на волнах, царственно распластав плавники и выставив наружу красный край хвоста. Он утомился, он отдыхает, пытается лечь на дно, запрятаться под камни, но я не пускаю – тяну к себе. Таймень упирается, никак не удается стронуть его с места. Я все время чувствую, как он сердито мотает головой, дергает за леску. Пугаясь темной стены берега, он отплывает на середину реки.

Вот наконец и пологая площадка, заросшая кустами карликовой березы. Подвожу тайменя к берегу, идет послушно. Вот он уже совсем близко, вот уже ясно видна зубастая оскаленная пасть.

Сердце так и стучит: «С пуд! С пуд! С пуд!» А может, и на все два. Заметив человека, таймень резко шарахнулся в сторону, нырнул и, выскочив на поверхность, заскользил, едва касаясь брюхом гребней волн. С такой скоростью, наверное, мчатся касатки, преследующие акул.

Мчится великан! Багряные плавники раскинулись, как у морской летучей рыбы. Он ворвался под пенистый водопад и, разбивая огненным хвостом белые пузыристые хлопья, завертелся шальным волчком. И вдруг запрыгал свечами – высоко, упруго, круто.

Я сорвал с лица черный душный накомарник. Тысячи кровососов облепили щеки, лоб, шею, полезли в глаза, в нос. Но я не чувствовал боли.

Факелом мелькал оранжевый хвост, на могучем упругом теле радугой переливались солнечные блики, и водопадные брызги, смешиваясь с брызгами, летящими от тайменя, горели разноцветными искорками. Катушка восторженно рокотала, леска гудела веселым басом, и сердце мое колотилось от счастья: «Спуд! С пуд!»

Когда таймень перестал плясать, удалось подвести его к берегу. Он устало хлопал жаберными крышками, завидев меня, встрепенулся и опять запрыгал буйными высокими свечами. Тогда я с головой накрылся плащом, сел поближе к уступу. Таймень уставился на меня выпуклыми бесчувственными глазами. Я не шевелюсь, и таймень лежит спокойно – неподвижная фигура человека похожа на глыбу скалы.

Осторожно снял с плеча мелкокалиберную винтовку. Неудобно стрелять с одной руки, но спиннинг выпускать нельзя. Щелкнул выстрел. Таймень вздрогнул, перевернулся кверху брюхом. Хватаю за жабры, порывисто вытаскиваю на берег и долго-долго смотрю, любуясь его могучей красотой.

Мускулистый, широколобый, он под стать необузданной стихии порожистых рек Сибири. Казалось, в нем сливались все краски севера: голубовато-серое небо и бурые скалы, цветение полярных маков и сибирской купальницы, белесое раздолье оленьего моха и сияние снега.

У тайменя была круглая черно-бурая спина, пепельно-серые – бока, испещренные черными жучками и полумесяцами, беловатое в золотистых крапинках брюхо. Особенно великолепен хвост: серебристо-дымчатый, с желтыми пятнами, он постепенно становился красным и обрамлялся широкой ярко-оранжевой лопатой с малиновыми, золотистыми и синеватыми полосами. Парные плавники заострены: грудные – серые, у хвоста – оранжевые. Спинной плавник – в черных овалах, на жировом плавнике тоже черные узоры. Голова большая, пасть с крупными конусовидными зубами. Зубы редкие, острые, крючковатые, загнутые внутрь. Лоб крутой, широкий. Жабры дымчатые, глянцевитые, в черных пестринах.

К сожалению, у меня не было «рыбомера», зато в полевой сумке оказалась геологическая рулетка. С добросовестностью ихтиолога я принялся замерять свою первую в жизни крупную добычу.

Длина тайменя с хвостом была 1 м 32 см

Окружность головы – 50 см.

Ширина раскрытой пасти – 18 см

Длина зуба – 0,9 см.

Длина боковых и спинных плавников – 10–17 см.

Ширина хвоста – 25 см.

Вес около 25 кг.

К полуночи поймал еще шесть рыбин. Все они были не меньше метра и окрашены в темные тона. У некоторых тайменей на боках и жабрах зияли свежие рваные раны, как будто их выгрызли акулы. А может, и в самом деле под водопадом обитают акулы, то есть гигантские таймени? Вот бы сразиться с ними! Помериться силой!

Солнце неподвижно висело над водопадом, разливая мутный белый полумрак. Я с трудом волок по гальке две рыбины и думал о загадочных ранах на их боках.

На мшистоягелевой поляне среди кривых лиственниц показался наш лагерь: два белых брезентовых чума, где жили долгане – каюры, и три зеленые парусиновые палатки. Вдали удушливо и едко дымил костер, вокруг него теснились, спасаясь от комаров, худые, ребристые олени. Все уже спали, кроме техника-геофизика Сафонова.

– Ну как твои успехи, несчастный полуночник? – спросил он.

– Неважные. Всего только пару малышей поймал, – притворно вздохнул я.

Увидев мою добычу, Сафонов поднял такой шум, что из палаток мигом высыпали все полевики. Даже Лера Шихорина – наша единственная женщина-геологиня, совершенно равнодушная к рыбалке, и та не выдержала и тоже поспешно вылезла на росистый холод из теплого спального мешка. Таймени взбудоражили всю партию. Геологов охватило какое-то хмельное возбуждение. Только слышались ахи да охи. А когда я сказал, что там «валяются» еще пять штук, то все наперегонки побежали к водопаду.

Потом кто-то изъявил желание сняться с тайменями, и все поголовно заразились фотографической лихорадкой. Я снял сначала каждого в отдельности, потом всех вместе, – одним словом, щелкал «ФЭДом» до тех пор, пока не кончилась пленка. Но никто не догадался сфотографировать меня – возмутителя ночного спокойствия. Впрочем, я не обижаюсь. Пусть на память у них остаются снимки, у меня же в сердце всегда будет биться безыменный водопад с огненными свечами тайменей.

Сафонов быстро разложил у палаток жаркий костер. С молчаливого согласия начальника партии Николая Петровича Голованова было решено устроить ночной полярный пир – гречневая каша уже всем надоела до изжоги.

Прежде чем разделать тайменей, я тщательно измерял их, рассматривал в лупу загадочные рваные раны, пытаясь обнаружить следы клыков речных чудовищ, вскрывал их желудки, чтобы установить, чем они питаются. Товарищи надо мной весело подтрунивали.

Геля Сафонов, высокий, худощавый, весь в мускулах и жилах, уже много сезонов проработавший за Полярным кругом торжественно продекламировал:

– На первое будет уха по-рыбацки, на второе – шашлыки по-горняцки, на третье – жаркое по-арктически, а кто останется голодным, тому – заливное по-геологически.

Он положил в одно эмалированное ведро тайменьи головы для ухи, во второе – одни плавники для заливного. Затем располосовал охотничьим ножом боковины самого упитанного «поросенка», нанизал увесистые куски на черемуховые вертела и, посыпав солью, воткнул в землю над дымящимися тальниковыми гнилушками коптиться. А тем временем по его указанию «голодающие» обваливали в сухарной муке тонкие ломтики лососины и клали рядами на горячую сковородку, в которой плавилось сливочное масло.

Вскоре сидеть у костра стало просто невыносимо: такие полились ароматы, что и описать невозможно. Клянусь всеми сибирскими тайменями, всеми геологическими тропинками, нигде в городе вы не увидите янтарных капелек жира, булькающих в нежно-розовых изогнутых корытцем боковинах под струями горьковатого тальникового дыма, не вдохнете головокружительного аппетитного благоухания острой тайменьей ухи. Да что там говорить! Даже пожилые оленегоны и те проснулись, как только ветер донес до их чумов запах жареной рыбы. Долган было шестеро: двое мужчин, две женщины и два мальчика. Старшему, Илье, было лет двенадцать, младшему – четыре годика. Они тоже присоединились к ночному пиру у костра и отметили мое «спортивное крещение» по-своему, как полагается истинным северянам. Взяли двух тайменей, в каждом из которых было не меньше пуда, и начисто съели их сырыми, без хлеба, без соли, ловко орудуя узкими самодельными ножами. Мы диву давались, как они не отрезали свои губы.

Уснули мы на заре, когда солнце, описав над горизонтом полукруг, торопливо начало набирать высоту. Мне снились голубые китовые акулы.

На следующий день (если только на севере можно отличить день от ночи) начальник партии шутливо объявил мне выговор за срыв работы. Впрочем, этот «срыв» повлиял на полевиков благотворно – люди приободрились, повеселели. Бесконечные маршруты и перекочевки с одного лагеря на другой всех измотали, поэтому отдых пришелся как нельзя кстати.

Только Сафонов отказался отдыхать. Он изъявил желание – съездить за письмами на базу экспедиции, которая находилась километрах в двадцати от лагеря. Для подарка жителям базы (работникам спектральной и шлиховой лаборатории) он захватил двух лоснящихся «боровков», положив их на нарту, запряженную тройкой оленей. Вернулся Сафонов в отличном настроении. Я подозреваю, что он проверил, подходит ли таймешатина для закуски.

После отдыха мы снова разбрелись по горам составлять карту, искать руду. Я поднялся на плоскую вершину и вдруг увидел, как из-за хребта вынырнул самолет и тревожно начал кружиться над нашим лагерем. Он то и дело снижался, пытаясь сесть, но не решался. И так несколько раз.

Неужели случилось несчастье? Неужели наш радист послал сигнал бедствия? Подозрительное поведение самолета не давало покоя. Я бросил работу и побежал в лагерь. Там, к счастью, все было в порядке.

Только потом выяснилось, что летчиков всполошили мои таймени. Они так потрясли всех жителей базы, что даже скупые минералогини согласились промывать шлихи обычной водой, а спирт, которым их полагается промывать, отдали мужчинам для омовения редкостной добычи. По-видимому, Сафонов не скупился на яркие, художественные краски и населил мой водопад такими гигантами, какие не снились ни одному сибиряку.

Слава обо мне как о знаменитом рыболове, который запросто вытаскивает тайменей чуть ли не с себя ростом, разнеслась через эфир по всем закоулкам севера, где работали сотрудники Научно-исследовательского института геологии Арктики. Взбудораженные этой вестью летчики экспедиционного самолета, захватив спиннинги, несколько раз пытались сесть на галечную косу у водопада, но не рискнули. Коса была слишком крохотная и вся усыпана громадными валунами, словно противотанковыми надолбами.

Раскаяние

Составив карту плоской вершины, я снова решил наведаться к безыменному водопаду – очень хотелось, чтобы взялся самый крупный «хозяин». Пусть доведет до смертельной усталости, пусть искорежит дорогой спиннинг, пусть утащит с собой всю сверхпрочную польскую жилку, – только бы испытать его силу, хоть краешком глаза взглянуть, какой же он, властелин диких речных раздолий!

За мной увязался сын оленегона Илья. Едва я бросил блесну, как почувствовал знакомый робкий толчок, но леска наматывалась легко, не натягиваясь. Решил, что таймень не засекся. На самом же деле он послушно плыл к берегу, – видимо, еще не разобрал, что попался. Откуда ни возьмись, появился второй лобан и остановился около. У меня мелькнула озорная идея – поймать сразу двух «зайцев».

– Илюша, милый, держи спиннинг, да покрепче, смотри, чтобы эти звери не вырвали, – сказал я и поддел рыбацким багориком того самого толстяка, который только что появился. Он с такой силой хлестнул хвостом, что я мгновенно очутился в реке. Таймень же, который заглотал блесну, ошалело запрыгал свечами. Спасибо я успел обхватить руками валун, иначе не написал бы эту книгу: под водопадом все кипело и грохотало камнями.

Махать спиннингом больше не хотелось. Настроение было испорчено. Какой-то неприятный осадок лег на сердце. И вовсе не потому, что неожиданно выкупался в ледяной воде, – нет, геологов этим не расстроишь. Я сердился на себя за то, что так глупо погнался за двумя «зайцами», что в памятный день «спортивного крещения» лишил себя прелести честного охотничьего поединка.

Зачем стрелял из мелкокалиберной винтовки, превратившись в тупого, слепого промысловика? Зачем губил тайменя за тайменем, как обезумевший от голода волк, ворвавшийся в стадо, губит овцу за овцой? Что же с ними будет, если всех спиннингистов обуяет жадность? Ведь человек в отличие от волков должен обладать хоть крупинками совести и разума, Почему ловил на такую толстую канатную жилку, когда есть потоньше, по – спортивнее? И потом – этот проклятый багор, купленный специально для поддевания живой рыбы. Для поддевания, для пропарывания. И как только поднялись руки? Допустим, я вытащил бы сразу двух – ну и что? К черту такую хищную, хулиганскую рыбалку!

И пусть простят мудрецы спиннингового спорта, считающие багор неотъемлемым орудием охотника за большими рыбами, пусть простят почтенные теоретики, которые на страницах рыболовного альманаха скрупулезно обосновали конструкцию багра (а именно: он должен обладать «остротой, достаточной длиной, портативностью, легкостью, безопасностью, ухватистостью») пусть простят они меня за неуважение к рыболовной технике – я с удовольствием вышвырнул их любимое «ухватистое» детище в самую глубину Горбиачина. Сделав это, я будто принял успокоительное лекарство. И сразу стало хорошо на душе.

Я лег на скалу и начал смотреть на водопад, на груду белой пены. Она колыхалась, дрожала, кружилась, как снег на ветру, и все вокруг – и воздух, и деревья, и скала – дрожало от гулкого нескончаемого падения. Чудилось, будто сказочный хор разноголосо пел над горами.

Очень хотелось увидеть тайменей в их родной стихии. Что делают они? Как плавают? Как охотятся за добычей? Но сквозь белую пену, как сквозь снег, ничего не видно.

Вдруг в том месте, где долеритовая скала, протянувшаяся поперек реки, обрывалась косыми ступенями, вылетел таймень. Описав в воздухе крутую дугу, он коснулся хвостом края водопада, через который смутно просвечивались камни, и снова взметнулся на следующую ступень. В одно мгновение он играючи перескочил через всю водяную лестницу.

Так вот как они поднялись сюда! Вот как одолели хантайские пороги и горбиачинские водопады. Ударяли хвостом по камням и прыгали со ската на скат, с изгиба на изгиб – вверх по реке. Какова же картина была тут весной, когда они шли из Енисея метать икру? Наверное, все полыхало, шумело пожаром от огненных хвостов.

Из пены выскочил второй прыгун, но не попал на край ступени и был сброшен потоком вниз, словно бревно.

Прыжки больше не повторялись. В глазах переливалась непроницаемая волнистая рябь света и тени. И вдруг в пестрой глубине колыхнулось что-то бурое. Непроницаемая рябь расплылась, возникли смутные очертания громадной рыбины. Я протер кулаками утомившиеся от долгого напряжения глаза, но, когда взглянул снова, игривая кисея ряби заслонила все, только киль хвоста колыхался, как бурые водоросли. Долго-долго пришлось смотреть в воду – кисея растаяла, и я опять увидел на том же месте тайменя. Он был больше полутора метров. На спину его падала принесенная течением галька, а он лишь пошевеливал хвостом.

Рядом, прижимаясь к обрывистой скале, сновали стайки мелких сигов и хариусов. Они скакали вверх, пытаясь преодолеть отвесную двухметровую водяную стену, но не могли. Навстречу им из-под брызгающего веера раскрывалась широкая перламутровая пасть, и сбиваемая струями рыбешка попадала прямо в зубы. Подплывали новые стайки и тоже исчезали в белой пасти, как в пропасти. Казалось, под струей лежало ненасытное чудовище. Все таймени отскакивали прочь от него: знать, чудовище было хозяином водопада.

Я упорно пытался поймать великана спиннингом, по блесну уносило точением к хвосту. Несколько зорь охотился за этим хитрецом, ожидая, когда же он покинет свою удобную позицию, соблазнится игрой блесны, но, увы, так и не дождался. Таймень лежал под струей и знал одно – подставлять пасть под сбиваемую рыбешку.

Конечно, его можно было застрелить из карабина или оглушить взрывчаткой. Здесь, в полярной глуши, никто не поймал бы на месте преступления. Но такая победа не доставила бы мне радости.

Через несколько дней мы навьючили оленей походными пожитками, и длинный, вытянувшийся, как поезд, аргиш, понукаемый гортанными криками каюров, пошел к дальним синим вершинам плоскогорья.