Текст книги "Письма о науке. 1930—1980"

Автор книги: Петр Капица

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

6) Я. Г. ДОРФМАНУ 20 июня 1934, Кембридж

Дорогой Дорфман,

Получил Ваше второе письмо с просьбой сообщить, сможет ли Кикоин приехать сюда, чтобы поработать у нас. Я бы с удовольствием, конечно, принял его, но здесь есть некоторые трудности. У нас есть правило в пашей лаборатории, что мы принимаем иностранцев но менее чем на год – чтобы они могли сделать работу, представляющую для нас действительную ценность, и не нарушали своим временным пребыванием работу лаборатории. Вторая трудность заключается в том, что я уже обещал взять Шальникова, а принять в одно и то же время более одного русского я не могу, поскольку я получил уже заявления от физиков из Франции. Бельгии, Америки, Швейцарии и других стран. Принять я могу лишь очень ограниченное число, поэтому больше одного человека от страны я взять не могу.

Одно могу Вам посоветовать: напишите Шальникову и выясните у него, действительно ли он приедет. Этой осенью я надеюсь быть в России, если поездка моя будет устроена, и тогда мы сможем лично обсудить это цело и прийти к какому-то решению. В ожидании встречи с Вами.

Искренне Ваш П. Капица

7) А. Л. КАПИЦЕ 5 октября 1934, Ленинград, ул. Красных Зорь

...Пишу тебе на третий день [после] твоего отъезда вместо того, чтобы писать на второй[7]7
  В конце сентября 1934 г., когда Капица вместе с женой находился на родине – участвовал в научных конференциях, давал консультации, читал лекции,– ему официально сообщили, то он не сможет продолжать свою работу в Англии. Анна Алексеевна вернулась в Кембридж, к детям, одна. Петр Леонидович остался в Ленинграде, у своей матери.


[Закрыть]. Хотел вчера написать, но зашел Лейпуиский, а потом Леня утащил меня в цирк. Ну, теперь начну повесть о себе, хотя за эти дни ничего интересного не произошло. <...> После твоего отъезда отправил телеграмму Автомобильной ассоциации насчет страховки машины, а потом пришел домой и хандрил здорово. На следующее утро, 3-го, пошел сразу гулять с утра, дошел до Стрелки. Утром также звонил Николай Николаевич [Семенов], он только что приехал из Москвы. он пришел ко мне в 5 и сидел часа полтора. <...> Потом он завез меня к твоему отцу[8]8
  Академик А. П. Крылов.


[Закрыть] на Васильевский остров, и я с ним сидел вечер. <...> 4-го я начал день с прогулки в Ботанический сад. Ходил смотреть оранжереи, водил какой-то старичок, который очень хорошо давал объяснения. Потом, после завтрака, начал заниматься. Купил книгу Павлова об условных рефлексах и ими занимаюсь теперь.

...Настроение у меня куда лучше, хотя и меланхолическое. Но есть даже какое-то чувство счастья. Дело в том, что я, безусловно, устал за последние месяцы в Кембридже, налаживая гелиевые опыты, а потом поездка по Скандинавии и все прочее, и теперь этот вынужденный отдых мне приятен. <...>

8) В. И. МЕЖЛАУКУ 2 ноября 1934, Ленинград

Зам. Председателя

СНК СССР В. И. Межлауку

Товарищ В. И. Межлаук.

В ответ на сношение Ваше от 26-го октября за № 29/С. М., которое было мне вручено только вечером 31-го октября и в котором Вы предлагаете сообщить Вам о той научной работе, которую я предполагаю вести в СССР, сообщаю Вам: как Вам известно, мои основные работы до сих пор велись в области криогенно-магнитных изысканий, которые я вел в моем институте в Кембридже. Эти работы относятся к самым сложным технически в области современной физики и требуют исключительно хорошо оборудованной технически базы и высококвалифицированных кадров сотрудников. В Кембридже я развивал свои работы 13 лет, причем сотрудники мои развивались вместе с тем, как создавались единственные и оригинальные приборы, коими оборудована моя лаборатория. При этом я располагал услугами английской промышленности, которая, благодаря кризису, охотно бралась за индивидуальные проблемы.

Чтобы начать эту работу снова, надо создавать всю лабораторию; не имея кадров хорошо отобранных и специально обученных ассистентов и механиков, не имея чертежей, технических данных и пр., только под одним моим идейным руководством, в любой стране потребовалось бы несколько лет усиленной работы и это при хорошей поддержке со стороны промышленности. В Союзе, где технические ресурсы крайне загружены, многие материалы дефицитны, а главное, при отсутствии подготовленных помощников, я не вижу возможности взять на себя ответственность за организацию научных исследований, аналогичных тем, над которыми я работал в Кембридже. Единственный способ это осуществить, как я уже говорил Вам, была бы посылка молодых ученых ко мне в лабораторию и постепенное переведение технического опыта из моей лаборатории в Кембридже в СССР.

Я еще раз хочу отметить, что 2 или даже 3 года тому назад я неоднократно предлагал послать наших молодых советских физиков работать у меня в институте и предоставлял им эту возможность, будучи готов принять их вне очереди в ряду иностранцев, желающих у меня работать; я еще тогда указывал авторитетным лицам, что это единственный способ перевести мои работы в Союз. К моему глубокому сожалению, это исполнено не было. При имеющих же теперь место условиях я определенно считаю, что взяться за создание новой лаборатории не могу, и поэтому я решил для работы в СССР переменить область моих научных изысканий.

Дело в том, что я давно интересуюсь так называемыми биофизическими явлениями, то есть теми явлениями в живой природе, которые подлежат изучению физическими законами. Я интересуюсь вопросами механизма мышечной области. Эта область, как лежащая на границе двух областей знания, всегда была в загоне, несмотря на ее большой научный интерес. В последние годы Hill (Хилл) и его школа значительно продвинули эту область, и его работы получили признание еще несколько лет тому назад, когда ему была присуждена Нобелевская премия.

Близкое знакомство с Хиллом, который часто пользовался моей консультацией по разным вопросам физики, дало мне возможность ознакомиться с направлением и методами его работ.

В Союзе у нас никто этими вопросами не занимается, и, так как они требуют не громоздких и мощных установок, а малых чувствительных и точных приборов, то я предполагаю ими заняться. Кроме того, Hill, будучи по специальности математик, в своей работе несколько преувеличил термодинамические элементы мускульных процессов, оставляя несколько в стороне чисто физические, которые меня как раз интересуют. Обращением к И. П. Павлову я выяснил, что общее направление этих работ им одобряется и что он также интересуется этими вопросами, хотя специально на них никогда не сосредоточивался. Вместе с тем Иван Петрович любезно соглашается предоставить мне необходимое место и технические возможности у себя в лаборатории.

Как только я закончу проработку необходимой литературы, я приступлю к экспериментальной работе.

Если нашим научным учреждениям потребуются мои консультации, то само собой разумеется, что я охотно буду их давать, как делал это до сих пор.

П. Капица

9) ИЗ ПИСЬМА К А. А. КАПИЦЕ 4 декабря 1934, Ленинград

...Иван Петрович [Павлов] в разговоре со мной сказал: «Знаете, Петр Леонидович, ведь я только один здесь говорю, что думаю, а вот я умру, вы должны это делать, ведь это так нужно для нашей родины, а теперь эту родину я как-то особенно полюбил, когда она в этом тяжелом положении... Мне хотелось бы еще прожить хоть десять лет, чтобы увидеть, что с моей родиной будет и также что будет с моими условными рефлексами. И знаете, я заставлю себя прожить!»

Он ко мне хорошо относится, но между нами большая разница во всем. Насчет говорения [того], что я думаю, тут я не побоюсь, но потенциальные условия разные... Он уже давно во главе школы, признанный всеми, а я тут один, без опоры и доверия. <...>

Он сразу же мне поверил и отнесся гораздо более оптимистично к моей работе по биофизиологии, чем А. В. Хилл и Эдриан. Я теперь уже с месяц занимаюсь и уверен, что они ошибаются. Я говорил с Берпалом[9]9
  Дж. Д. Бернал в конце 1934 г. посетил СССР и встречался Капицей в Ленинграде.


[Закрыть] <...> и увлек его моей теорией мускульной работы[10]10
  Интерес к биофизике, в частности, к мускульным процессам, сохранился у Капицы до конца жизни. В 1959 г. в своей речи «Будущее науки» на Международном симпозиуме по планированию науки (Прага) он говорит: «Самое удивительное, и в этом нужно сознаться,– это то, что до сих пор учеными не понята сущность мускульного процесса. <...> Несомненно, работа по изучению механизма мускульного сокращения будет одной из центральных проблем научных исследований будущего. В этой работе будут участвовать физики, химики и биологи».


[Закрыть]. У меня есть уже план на несколько экспериментов. А. В. [Хилл] и Эдриан, по-видимому, видят только тот метод подхода к проблеме, каким они сами пользовались, и не видят другого. Но ведь это всегда у меня так. Если бы я слушал всех советчиков и скептиков, то я бы ничего не сделал в своей жизни.

У нас здесь все очень грустят по поводу смерти тов. Кирова... Это приняло форму общего горя. Даже люди отнюдь не советски настроенные. Так как справедливость, доброта и энергия тов. Кирова завоевали общую неподдельную любовь. Кроме того, это большая потеря в социальном отношении, так как безусловно все данные говорят за то, что тов. Киров был большим организатором и обладал большим творческим талантом. Если прибавить еще то, что он исключительно хороший автор, то ты поймешь ту большую потерю, которую терпел Союз в лице Кирова. <...>

10) В. И. MEЖЛАУКУ [Между 9 и 15 декабря 1934, Москва]

После совещания с академиками[11]11
  Речь идет о совещании в президиуме Академии наук СССР в Москве, созванном 8 декабря 1934 г. непременным секретарем АН СССР академиком В. П. Волгиным. В совещании приняли участие академики Г. М. Кржижановский, А. Н. Бах, С. И. Вавилов, И. В. Гребенщиков и Н. Н. Семенов.


[Закрыть] настоящим я имею подтвердить нижеследующее.

Я еще раз подтверждаю свою полную готовность неотлагательно приступить к моей научной и технической работе в СССР. Замечу кстати, что за 13 лет своего пребывания в Англии я никогда не делал ни одного шага для того, чтобы перейти в какое-либо другое подданство, и за это время уже 5 раз был в СССР. Во время моих приездов в СССР я, помимо чтения лекций, никогда не отказывался ни от каких консультаций.

Я хочу также отметить, что во всей моей рабочей жизни главный смысл ее и интерес были в чисто научной работе. Этими своими работами, которые всегда полностью опубликовывались, я и завоевал то положение ученого, которое теперь занимаю, и [я] чувствую, кто таким образом внес свою долю работы в развитие международной культуры и науки. По складу своего характера и по своим убеждениям я и впредь должен ставить свою научную работу как основное мое занятие, и мое пребывание в Союзе возможно только [в том случае], если я смогу продолжать эту научную работу. Но, продолжая эту работу как основное [свое дело], я считаю своим долгом, по мере сил и знаний, использовать накопившийся опыт для оказания всевозможной помощи и содействия в социалистическом развитии нашей страны, с которой я никогда не порывал связей как духовно, так и формально.

В итоге вышеупомянутого совещания я прихожу к таким выводам, что на ближайшее время возможна моя работа в СССР <...> по линии неотлагательного включения в организацию работ при Академии наук, причем мне кажется, что я мог бы быть на первое время полезен и в вопросах выработки плана реконструкции Академии наук в ее новых московских условиях[12]12
  В 1934 г. Академия наук была переведена из Ленинграда в Москву.


[Закрыть]. Считая, что разворот научной работы в настоящее время должен идти в прямом контакте со всем индустриальным окружением, я, как в целях продолжения моей работы, так и в общих интересах промышленной культуры СССР, полагал бы необходимым принять посильное участие в действительном ознакомлении с положением тех фабрик и заводов, где, по своей специальности, я могу быть полезен, и которые, в свою очередь, будут полезны и необходимы для меня при дальнейшем продолжении моих специальных работ в СССР.

Что же касается до этих основных, чисто научных моих работ, которые я вел в Кембриджском университете, то их продолжение в Союзе всецело зависит от возможности сооружения здесь в быстрейший срок такой лабораторной обстановки, которая была у меня в течение моих 13-летних усилий создана в Англии.

Я отдаю себе отчет в том обстоятельстве, что, конечно, здесь многое зависит и от меня лично. Чтобы в этом отношении не было никаких недоразумений, я согласен немедленно предпринять решительные шаги для своего окончательного обоснования в Москве, с учетом моей связи с Академией наук и моей семейной обстановки. <...>

Переходим теперь к важнейшему – к постройке лаборатории, без которой моя научная работа невозможна. Чтобы ясно себе представить те трудности, которые связаны с созданием такой лаборатории в кратчайший срок и для дальнейшего ведения в ней научной работы, я должен охарактеризовать более подробно мою работу.

В прежних научных работах диапазон научных изысканий был ограничен теми обычными лабораторными средствами и приборами, которые так хорошо известны и изготовляются многими научными фирмами. В своей научной работе я существенно увеличил область научных изысканий в целом ряде вопросов физики, в особенности в вопросах магнетизма, использовав весь заводской и технический опыт для постройки оригинальных приборов и выработки новых методов. Мое первоначальное инженерное образование в значительной мере содействовало этому. С другой стороны, я имел помощь английской промышленности, которая, будучи заморожена капиталистическим кризисом, в значительной мере бездействует и охотно бралась за сравнительно незначительные по прибыльности работы для моей лаборатории.

Конечно, при колоссальной загруженности и напряженности наших заводов моя работа только тогда может успешно развиваться в СССР, если будут созданы особо благоприятные условия, при которых мои заказы будут реализовываться. Конечно, со своей стороны, я всегда наблюдал, что заводской персонал охотно помогает мне, так как, в свою очередь, я часто бывал полезен им. Я, конечно, не знаком в деталях с теми техническими возможностями, которыми я могу располагать в Союзе, поэтому, чтобы решить вопрос, насколько моя работа может разворачиваться здесь без помощи западноевропейской индустрии, я был бы благодарен, если бы мне дали возможность ознакомиться с этим вопросом. Что же касается постройки оборудования лаборатории своими средствами здесь, в Союзе, то можно почти с уверенностью сказать, что технический опыт есть более чем достаточный для главной части такой работы, но главная трудность заключается в том, что для этой цели прежде всего необходимо располагать громадным комплектом рабочих чертежей, технических данных, словом, всем тем ассортиментом, который в течение 13 лет в различные сроки, на различных заводах, у различных консультационных групп накапливался у меня в Англии и без которого я не представляю себе возможности самого приступа к работе. Эта работа в Англии производилась под моим идейным руководством, но такими исполнителями, без которых фактически соорудить лабораторию я не буду в состоянии. Чтобы перенести сюда весь технический опыт и восстановить мою лабораторию здесь, я считаю абсолютно необходимым наличие всех технических данных, которые хранятся в архивах лаборатории; во-вторых, приобретение и перевозку сюда всех тех приборов и аппаратов, которые делались по эскизам и точных данных о которых не имеется в архивах лаборатории. И наконец, приглашение в Союз двух моих главных сотрудников-иностранцев на начальный период работ в лаборатории, не превышающий 3—4 лет. Получить все это не будет легко и дешево, но при правильном, корректном обращении в Кембриджский университет через проф. Резерфорда, я думаю, что все же это не невозможно. Во всяком случае, я готов оказать всевозможное содействие в успехе этих переговоров. Конечно, если после ознакомления с техническими возможностями в Союзе окажется, что некоторых материалов и некоторых аппаратов нельзя здесь приобрести, то такие придется закупить за границей.

П. Капица

11) ИЗ ПИСЬМА К А. А. КАПИЦЕ 17 декабря 1934, Москва

...За эти дни произошло много интересного. Вчера я был у В. И. [Межлаука], мы беседовали с ним без малого три часа, и это одни из самых отрадно проведенных часов за все эти последние дни и недели. В. И. умный человек, понимает тебя с полуслова, хотя, конечно, другой раз говорит не то, что думает, но это вменяется в обязанность человеку, должно быть, ежели он занимает известное положение. <...> Во всяком случае, разговаривали мы сперва на общие темы о науке в Союзе. Тут, конечно, все время были затруднения. У нас вечно путают чистую науку с прикладной. Это естественно, конечно, и понятно, но в то же время [в этом] несомненный источник многих ошибок. Разница [между] прикладной научной работой и чисто научной – [в] методах оценки. В то время, как всякую прикладную работу можно непосредственно оценить по тем конкретным результатам, которые понятны даже неэксперту, чисто научная деятельность оценивается куда трудней и [эта оценка] доступна более узкому кругу людей, специально интересующихся этими вопросами. Эта оценка может производиться правильно только при .широком контакте с мировой наукой. Следовательно, для Союза необходимо наладить твердую и тесную связь с международной наукой. Надо, чтобы наши достижения и наши ученые котировались на мировом научном рынке. Кроме того, как раз это подымет уровень наших знаний и выбьет ту калиостровщину[13]13
  От Дж. Б. Калиостро (1743—1795), одного из самых известных в истории шарлатанов и авантюристов.


[Закрыть], которая у нас так развита. Последнее я не говорил В. П., но на первых встречах было достаточно полное взаимное понимание.

Потом мы говорили и о более мелких временных болезнях науки и институтов – их чрезмерный размер, халтура и совместительство. Тут тоже было достигнуто понимание. Вообще с В. П., несомненно, можно прийти к полному пониманию, и так как у нас у обоих одно и то же желание – создание мощной науки,– то я был бы очень счастлив, если вообще мне с ним удалось бы работать вместе в будущем. <...>

Я продолжаю, как это делал всегда, давать консультации и включаюсь в организационную работу планирования Академии наук. Академия переносится сюда, в Москву, не только территориально, но этот перенос связан с реконструкцией. Оздоровить старую телегу, конечно, надо – поставить на нее бензиновый мотор и пр. Конечно, неправильно, как делает твой папаша, чихать на такие дела. Дескать, Академия такая дыра, что и связываться с ней не надо. Надо попытаться оживить ее, это ведь не невозможно...

12) ИЗ ПИСЬМА К А. А. КАПИЦЕ 23 февраля 1935, Москва

...Уже два месяца, как начала организовываться подготовительная работа по переноске моего института[14]14
  Речь идет о постановлении Совнаркома СССР о строительстве в Москве Института физических проблем, которое было подписано 23 декабря 1934 г. Говоря о «переноске института», Капица имеет в виду приобретение для нового института, директором которого он был назначен, оборудования Мондовской лаборатории.


[Закрыть]. За эти два месяца ничего продуктивного не сделано, кроме как мною обследована промышленность и составлен список необходимого оборудования (кроме кембриджского) и планы лаборатории. Все это сделал за 14 дней.

Мне смешно смотреть, как Ольберт[15]15
  Заместитель директора Института физических проблем.


[Закрыть] барахтается в бумагах и бюрократиях. То, что в Англии решается телефонным звонком, здесь требует сотни бумаг. Тебе на слово ничему не верят, верят только бумаге, недаром она дефицитна. Бюрократия душит всех. Душит она и Валерия Ивановича [Межлаука], который часто сам бессилен, его распоряжения разбиваются, разбавляются и уничтожаются в бумажных потоках. <...>

Между прочим, у этого бюрократического аппарата есть все же одна положительная черта: он работает. То есть, если иметь терпение и выдержку, то добиться всего можно. На нем такие люди, как Ольберт, и делают свою карьеру. Не будь этого аппарата, все шло бы просто и легко, и 3/4 москвичей остались [бы] без работы. Какой ужас для москвичей! Уничтожить бюрократию будет не легче, чем уничтожить чересполосицу. Хотелось бы верить, что она будет уничтожена, но задача нелегкая. Но если с чересполосицей справились, почему с бюрократией не справиться? Люди за нее очень держатся, кормятся ею. Бюрократ – это паразит нашего строя, но он неуязвим. Но, по-видимому, есть в Союзе некоторые организации, которые в значительной мере преодолели трудности бюрократического аппарата. Хотелось бы, чтобы их хозяйственный опыт был распространен на всю страну. Почему этого еще не делают, не знаю. По-видимому, это вопрос больше воспитательный, чем организационный, а воспитывать надо годы.

Но при всей этой ругани с моей стороны я верю, что из всех затруднений страна выйдет победоносно, верю в то, [что] будет доказано, что социалистический метод хозяйства не только наиболее рациональный, но [он] создаст государственный строй, отвечающий наиболее высоким запросам человеческого духа и<...> этики. Но вот в муках рождения [этого строя] мне, как ученому, страшно трудно найти место свое. По-видимому, как я тебе писал в прошлом письме, время еще не созрело, это и есть трагедия моего положения. По-видимому, единственный [выход] – это стать в исключительное положение, так сказать, под непосредственное покровительство власти. Быть на правах тепличного растения. Хорошо ли это? Могу ли я идти на это? Не лучше ли обождать со всем этим? Мне многое не ясно, но жизнь покажет. <...>

13) ИЗ ПИСЬМА К А. А. КАПИЦЕ 10 марта 1935, Москва

...До сих пор меня не принимает В. И. [Межлаук]. Я боюсь, что это результат маленького и безобидного озорства, мною выкинутого (я написал письмо, пользуясь старинной формой эпистоляра), письмо касалось посылки. Но тут люди веселости не любят. Я уверен, что они были бы в восторге, если [бы] я отпустил себе бороду, мычал важные слова и величаво поглядывал направо и налево. Одним словом, выглядел бы, как мудрец, философ и ученый, так, как их принято представлять в театре. Вот тогда я действительно настоящий ученый, даже, может быть, подающий надежду стать знаменитым. Между прочим, этот грим ученого у нас очень распространен. Если не наружный, то внутренний. Один писатель, с которым меня недавно познакомили[16]16
  К. Л. Зелинский.


[Закрыть], называет это «жречеством».

Разыгрывают из себя жрецов, вроде того, который поет так свирепо и важно в «Лиде». И никто бы не огорчился, если бы Академия наук была превращена в храм, а мы – в священников. Но вот я-то «попом» как раз быть не могу по натуре, у меня все против этого. И я еще не так им наозорничаю, чтобы они тут бросили этот мистический подход к ученым. Наука должна быть веселая, увлекательная и простая. Таковыми же должны быть ученые. К Академии наук должен быть деловой подход. Если они перебарщивают в сторону жречества, то я буду компенсировать это. <...>