Текст книги "Письма о науке. 1930—1980"

Автор книги: Петр Капица

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

От составителя

Эпистолярное наследие выдающегося советского физика, инженера и организатора науки академика П. Л. Капицы (1894—1984) обширно и еще полностью не изучено. В последние годы читатели все чаще знакомятся с его письмами, В 1986 году в журнале «Новый мир» (NN 5 и 6) была опубликована большая подборка писем Петра Леонидовича к матери 1921—1926 годов. Публиковались подборки его писем в журналах «Огонек», «Природа», «Химия и жизнь», в газетах «Советская культура» и «Комсомольская правда».

В настоящую книгу включены письма Капицы о науке, охватывающие период с 1930 по 1980 год. Большая часть из них публикуется впервые. Поскольку книга рассчитана на широкого читателя, письма, посвященные сугубо специальным научным или техническим вопросам, в нее не включались. По этой же причине, как правило, делались и сокращения в публикуемых письмах. Опущенные места и неразобранные слова обозначаются тремя точками в угловых скобках <...>. Сокращенные слова (кроме сокращенного наименования учреждения) дополняются без квадратных скобок в случаях, не имеющих другого толкования, кроме предложенного составителем. Исправление опечаток и неточностей не оговаривается.

Необходимые сведения об адресатах Петра Леонидовича Капицы и упоминаемых им лицах читатель найдет в именном указателе.

Письма иностранным корреспондентам, а также письма N 2 и 6 публикуются в переводе с английского языка. Большую помощь в этом оказали научные сотрудники Института физических проблем АН СССР А. В. Дробинин и Ю. Ф. Орехов, которым составитель приносит искреннюю благодарность. Перевод писем Резерфорда, выдержки из которых приведены в примечаниях, осуществлен Ю. Ф. Ореховым.

Все публикуемые письма получены из архива П. Л. Капицы, который хранится в Институте физических проблем АН СССР.

1) Э. РЕЗЕРФОРДУ 16 апреля 1930, Кембридж

Председателю

Комитета магнитных исследований Кембридж

Дорогой профессор Резерфорд,

Прошло уже ровно восемь лет с тех пор, как началась моя работа над сильными магнитными полями. Вы помните, конечно, как эта работа развивалась. На первом ее этапе я получил магнитные поля до 100 тысяч гаусс с помощью специальных аккумуляторов, но тогда казалось маловероятным, что эти поля, существующие только доли секунды, могут быть использованы в экспериментальных исследованиях. Тем не менее, успешное использование таких магнитных полей для обнаружения искривления траекторий а-частиц в камере расширения Вильсона и для изучения эффекта Зеемана показало, что этот метод является весьма перспективным.

Практически всецело благодаря Вашей поддержке и вниманию были начаты эксперименты, развивающие этот метод для получения магнитных полей большей силы. Мы отказались от аккумуляторов, а необходимая большая мощность получалась от специальной динамо-машины. После двух или трех лет работы, в течение которых у меня не раз возникали сомнения относительно того, могут ли быть преодолены все возникающие трудности, мы наконец нашли способ получения полей более 300 тысяч гаусс и провели ряд экспериментов в таких полях.

Два или три года работы с использованием сильных магнитных полей показали, что открывается широкая область исследований, которых хватит на несколько человеческих жизней. Кроме того, было установлено, что наиболее интересная область магнитных исследований находится при низких температурах. В прошлом году мы приступили к низкотемпературным работам и теперь имеем очень эффективную установку для получения жидкого водорода, которую сделали сами и которая позволяет расширить диапазон исследований до 14 градусов по абсолютной шкале. На мой взгляд, наша Магнитная лаборатория, без преувеличения, располагает сейчас совершенно уникальными возможностями для дальнейших исследований в новых областях современной физики.

К настоящему времени на эту работу было истрачено более 25 000 фунтов стерлингов. Однако, несмотря на очевидный успех, лаборатория имеет в целом неопределенный и временный статус. Такие условия совершенно естественны в начале работы, когда результаты и перспективы могут, и вполне оправданно, казаться сомнительными. Но сейчас, как мне кажется, мы вправе рассчитывать на то, чтобы перспективы развития этой исследовательской работы были определены на постоянной основе, и я прошу поставить этот вопрос перед Комитетом [магнитных исследований].

Так как я отвечаю за работу Магнитной лаборатории, то хотел бы изложить Вам мои соображения относительно будущего этой работы.

Если сравнить масштабы физических исследовании наших дней с тем, что было пятнадцать или двенадцать лет назад, то разница будет огромная. Широкий размах нынешних физических исследований требует значительно более громоздкой и сложной аппаратуры. Если в прежние времена исследователь мог сам обеспечить себя приборами, необходимыми для его работы, то сейчас во многих случаях он должен идти туда, где он может найти такую аппаратуру. Эти новые условия привели к созданию таких специализированных исследовательских институтов, как, например, Институт низких температур в Лейдене и Reichsanstalt[1]1
  Physikalisch—Technische Reichsanstalt (нем.) – Имперский физико-технический институт в Шарлоттенбурге под Берлином.


[Закрыть] , ряд лабораторий высоких напряжений, Магнитная лаборатория профессора Вейса и др. Совершенно очевидно, что в будущем подобных специализированных институтов будет создаваться все больше и больше – институты рентгеновского излучения, лаборатории высоких давлений и высоких температур и т. д. Поскольку методы получения сильных магнитных полей и низких температур, применяемые в нашей лаборатории, требуют очень больших средств и могут быть использованы в очень широкой области исследований современной физики, развитие нашей лаборатории в подобную организацию представляется мне вполне оправданным.

В организационном отношении современные исследовательские лаборатории можно разделить на два типа. К первому относятся университетские лаборатории, подобные Кавендишской, в которых молодые люди обучаются исследовательской работе, постоянный штат также занят в основном педагогической работой и лишь малую часть своего времени тратит на научную работу. Научные учреждения второго типа не зависят ни от какого университета и заняты исключительно исследованиями, как, например, лаборатории различных предприятий или национальные физические лаборатории, где постоянные сотрудники все свое время посвящают исследовательской работе. На мой взгляд, ни та, ни другая организационная структура не подходит для развития магнитных исследований, и мне кажется, что самым лучшим вариантом будет компромиссный между этими двумя типами научных учреждений. И вот почему. Во-первых, подлинно научно-исследовательская лаборатория должна быть связана с университетом, чтобы иметь возможность получать новых молодых исследователей. Во-вторых, научная работа в подобной лаборатории потребует очень много времени, и поэтому лишь малая часть рабочего времени персонала может быть использована для учебных целей. Однако для того, чтобы сотрудники лаборатории были в курсе всего нового и поддерживали связь с молодежью, некоторое количество преподавательской работы высокого уровня совершенно необходимо. В-третьих, в лаборатории должны быть созданы условия для работы стажеров из разных университетов. Я считаю, что организационная структура лаборатории должна отвечать этим требованиям.

Поскольку экспериментальная техника в лаборатории довольно сложная, необходим штат хорошо подготовленных лаборантов высокой квалификации. Эти лаборанты освободят стажеров-исследователей от необходимости осваивать рутинные приемы экспериментально» работы и возьмут на себя ответственность за соблюдение всех предосторожностей. При работах с жидким гелием, например, легко может случиться, что из-за неаккуратности и неосторожности неопытного молодого исследователя будет потеряно несколько кубических футов гелия, что обойдется лаборатории в значительную сумму денег, а при использовании сильных магнитных полей плохо выполненный контакт может стать причиной опасного взрыва. Большое количество специальных приборов, нужных для работы в такой лаборатории, приводит к необходимости иметь опытных механиков и стеклодувов. Хорошим примером организованного по этим правилам учреждения является криогенная лаборатория при Лейденском университете, созданная Камерлинг-Оннесом.

Нет сомнения, однако, что подобные научные институты являются весьма дорогостоящими. В качестве примера необходимых затрат могу сослаться на оценки профессора Мак-Леннана. <...> Профессор Мак-Леннан подсчитал, что одно лишь оборудование криогенной лаборатории может стоить 10 000 ф. ст., строительство здания– 15 000 ф. ст., текущие расходы – около 3 000 ф. ст., оплата технического персонала в 6—8 человек – примерно 2 500 ф. ст. (сюда не включен научный персонал). Эти оценки дают, несомненно, правильную по порядку величины сумму, которая потребуется для подобного учреждения.

В этом направлении, с моей точки зрения, и должны развиваться и расширяться методы магнитных исследований и низкотемпературная работа нашей лаборатории. Этот рост, однако, должен происходить медленно и постепенно, так как каждый новый механик или сотрудник, принятый в постоянный штат, должен быть тщательно отобран и обучен. Рост лаборатории, ее превращение в полноценное учреждение займет, вероятно, десяток лет или больше. Однако сейчас для меня важно быть уверенным в возможности такого продолжения нашей работы. Вот почему наша лаборатория, в ее теперешнем виде, должна быть признана самостоятельной организацией со своим бюджетом и штатом. Необходимо также определить ее отношения с [Кембриджским] университетом.

Сейчас будущее магнитных исследований совершенно неопределенное. Срок полученной субсидии истекает через три года, а выделенных средств <...> не хватает уже и сейчас на то, чтобы поддерживать растущие расходы на научную работу. Кроме того, существует проблема помещений: все комнаты, занятые лабораторией, были временно предоставлены университетом. Они очень удобны для работы, но во время последнего расширения было занято все свободное пространство рядом с лабораторией, и свободной площади для дальнейшего роста больше нет. В существующем здании могут работать не больше двух аспирантов, поэтому, если предложенный план будет принят, надо рассмотреть необходимость расширения лаборатории в течение двух или трех лет. Кроме того, совершенно не определено положение моего персонала и меня самого по истечении трехлетнего срока субсидии.

Я надеюсь, Вы понимаете, что я ставлю перед Вами этот вопрос за три года до истечения субсидии потому, что мне приходится быть весьма предусмотрительным, поскольку, если моя работа будет прервана, мне понадобится два или три года, даже при наличии полученного опыта, чтобы начать все сначала.

У меня нет уверенности в том, будут ли приняты мои предложения университетом, потому что, насколько я понимаю, существует мнение, что те сугубо научные работы, которые я веду и которые лишь очень косвенно связаны с обучением, не должны делаться в университете, а те деньги, которые университету время от времени перепадают на исследовательскую работу, не должны тратиться на разработки, подобные упомянутым выше.

Есть еще одна организация, на поддержку которой можно было бы рассчитывать. Это Департамент научно-технических исследований. Но не исключено, что ДНТИ решит, что оказание поддержки на постоянной основе не входит в круг его традиционных дел. Может быть, в случае отказа со стороны университета и ДНТИ Комитет [магнитных исследований] найдет возможным попытаться привлечь необходимые средства и пожертвования из других источников, подобных Рокфеллеровскому фонду.

Вы можете быть уверены, что я желаю лишь того, чтобы иметь возможность продолжать свою работу в этом университете и в этой стране. Я всегда буду обязан Вам лично за большую помощь, поддержку и внимание, которыми я пользовался в течение всех десяти лет моей работы в Кавендишской лаборатории. Но все же я не могу оставить без внимания некоторые полученные мною предложения о создании подобного института в другом месте, и в случае отказа развивать мою работу и перевести ее и моих сотрудников на постоянную основу мне придется рассмотреть эти предложения весьма серьезно и, возможно, принять их. Я понимаю, конечно, что с моей стороны было бы проявлением неблагодарности, если бы я покинул эту лабораторию с ее весьма дорогостоящим оборудованием и у Вас возникли бы трудности с поиском работников, которые могли бы заменить меня и моих сотрудников. В случае моего возможного ухода я считаю необходимым предусмотреть полное возмещение всех первоначальных расходов на оборудование лаборатории, которые, как мне кажется, составят 15 000 или 20 000 фунтов стерлингов. Это также упростит мое положение в новом месте, поскольку я смогу перевезти туда научное оборудование[2]2
  Очевидно, что Капица еще в апреле 1930 г. предусмотрел возможность продажи научного оборудования своей кембриджской лаборатории Советскому Союзу.


[Закрыть]. Я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы поставили перед Комитетом вопрос о возможности подобного соглашения в отношении оборудования.

Наконец, что касается жидкого гелия. Водородный ожижитель, как Вы знаете, работает вполне успешно, и я думаю, что теперь мы вполне подготовлены к тому, чтобы приступить к созданию гелиевого ожижителя. Поскольку, однако, эта новая работа займет около пяти-шести месяцев, было бы, по-моему, нецелесообразно приступать к ней в этом году и уж, во всяком случае, не стоит этого делать до того, пока не будут решены в положительном смысле вопросы, поднятые в первой части моего письма. <...>[3]3
  Текст этого письма, по всей вероятности, Капицей был предварительно согласован с Резерфордом, который последний год находился на посту президента Королевского общества. По предложению Резерфорда Королевское общество в конце 1930 г. выделило 15 тысяч фунтов стерлингов на строительство и оборудование специальной лаборатории для Капицы. Эти деньги были взяты из посмертного дара химика и промышленника Людвига Монда. Капица был назначен профессором-исследователем Королевского общества и директором повой лаборатории. Открытие Мондовской лаборатории состоялось 3 февраля 1933 г.


[Закрыть]

Искренне Ваш П. Капица.

2) И. В. ОБРЕИМОВУ 25 апреля 1930, Кембридж

Дорогой Обреимов,

Как мне сообщил Синельников, ты срочно отзываешь его в Россию для работы в связи с предстоящим открытием харьковского института. Меня удивляет, что ты сделал это, не уведомив меня. Во-первых, потому, что работа Синельникова в Кавендишской лаборатории тесно связана с исследованиями, которыми ему предстоит заняться, когда он вернется в Харьков, а поскольку я являюсь консультантом твоего института, подобные шаги, прерывающие его работу, должны быть со мной согласованы[4]4
  Капица был назначен консультантом только что созданного в Харькове Украинского физико-технического института в мае 1929 г. О правах консультанта УФТИ ему 8 февраля 1929 г. писал директор-организатор этого института И. В. Обреимов: «...Консультант – это одно из основных лиц и принадлежит к руководящему составу, и раз предложение тебе сделано, то ни один крупный шаг не будет без тебя предприниматься. А твоя помощь будет очень нужна».
  С предложением стать консультантом УФТН к Капице 23 января 1929 г. обратился председатель коллегии Научно-технического управления ВСНХ СССР Л. Б. Каменев. «Сейчас мы организуем в Харькове Физико-Технический Институт по типу Ленинградской лаборатории академика Л. Ф. Иоффе,– писал Каменев.– Придавая этому делу исключительное значение, я решил просить Вас принять участие в организации этого Института в качестве консультанта...»


[Закрыть]. Во-вторых, ты ставишь меня в очень тяжелое положение. Когда люди так внезапно бросают свою работу, это производит здесь очень неблагоприятное впечатление и может затруднить мне хлопоты, связанные с приглашением других ученых из России приехать сюда, чтобы поработать в Кавендишской лаборатории.

Я надеюсь, что по получении этого письма ты отменишь свое распоряжение о возвращении Синельникова ранее согласованной даты в июне и дашь мне объяснения по этому делу.

Я искренне опасаюсь, что шаги, которые ты предпринял, могут повредить твоим отношениям с коллегами и со мной. Определенная уверенность в будущем и свобода совершенно необходимы для исследователя, с ним нельзя обращаться, как с солдатом. Для успешного развития твоего института, на мой взгляд, необходимо, чтобы сотрудники твои были счастливы и свободны, потому что успех в науке достигается людьми, а не приборами.

Надеюсь, что ты с вниманием отнесешься к моим замечаниям.

Искренне твой П. Капица

3) Р. РОБЕРТСОНУ 20 февраля 1931, Кембридж

Конфиденциально

Дорогой Робертсон,

К сожалению, должен сказать, что профессор Сапожников действительно арестован, но поскольку о предъявленных ему обвинениях в печати, кажется, до сих пор не сообщалось, причина его ареста мне неизвестна.[5]5
  Известный советский химик, специалист по взрывчатым веществам А. В. Сапожников (1868—1935) в 1930 г. был арестован по ложному обвинению. Находился в заключении в «закрытом» научно-исследовательском учреждении. Незадолго до своей кончины был освобожден со снятием судимости.


[Закрыть]

Я думаю, Вы понимаете, что из-за нынешней политической обстановки в России любые действия иностранных друзей Сапожникова в его поддержку должны предприниматься с чрезвычайной осторожностью и с большим тактом.

Как Вы знаете из газет, во многих случаях арестованным в последнее время русским гражданам предъявлялись обвинения по поводу их связей с иностранными государствами. И Вы, конечно, поймете, что если подобное обвинение выдвинуто против Сапожникова, то любое вмешательство его зарубежных друзей причинит ему больше вреда, чем пользы.

Мне кажется, что его друзьям в Англии следовало бы подождать до тех пор, пока не будет объявлено и, может быть, опубликовано в русских газетах выдвинутое против него обвинение. Тогда я посоветовал бы обратить внимание публики на научные достижения профессора Сапожникова и на значение его работ для развития науки, тщательно избегая при этом любой критики Советского правительства или каких-либо заявлений, касающихся политических вопросов. Как Вы, несомненно, знаете, нынешнее Советское правительство стремится сделать все возможное для развития науки и поддержки ученых в России, но оно чрезвычайно чувствительно к любому вмешательству извне.

Я бы посоветовал, например, опубликовать статью о научной деятельности профессора Сапожникова к 65-летию со дня его рождения, которое, насколько я знаю, но не совсем в этом уверен, будет в этом году. Есть и другая возможность. Можно было бы опубликовать статью о достижениях русских химиков, делая особый упор на работы профессора Сапожникова. Подобная статья, опубликованная в солидном научном журнале, была бы, несомненно, прочитана в России и могла бы поэтому быть использована его друзьями в России, которые так же обеспокоены его судьбой, как и его друзья в Англии.

Что касается обращения к русскому послу, о чем Вы пишете в своем письме, то мне кажется, что любое подобное обращение было бы ошибкой, и я бы не советовал предпринимать такие шаги, поскольку они могут быть истолкованы как имеющие политическое значение.

Искренне Ваш П. Капица

P. S. Возвращаю Вам информацию о профессоре Сапожникове.

4) У. Л. БРЭГГУ 4 мая 1933, Кембридж

Конфиденциально

Дорогой Брэгг,

Я только что получил письмо от д-ра Росбауда, который пишет мне о профессоре Поляни. Письмо это написано без ведома Поляни, и д-р Росбауд просил рассматривать его как сугубо конфиденциальное.

По всей видимости, Поляни – одна из жертв того страшного всеобщего избиения, которое происходит сейчас в Германии. Как мне сообщил д-р Росбауд, некоторое время назад Поляни получил предложение возглавить в Манчестере один физико-химический институт. В то время он это предложение принять не смог. Теперь же, когда условия так сильно изменились, он хотел бы знать, может ли быть возобновлено это предложение.

Я сам ничего об этом не знаю, но Вы, наверное, знаете об этом все и готовы помочь еврейским профессорам. Может быть, эта информация Вам пригодится[6]6
  Профессор Манчестерского университета У. Л. Брэгг уже 5 мая 1933 г. пишет Капице: «Большое спасибо за Ваше письмо. Сейчас уже предприняты некоторые шаги в том деле, которое Вы упомянули, и я надеюсь, что они успешно приведут к тому, чтобы заполучить сюда Поляни».
  В 1933 г. Капица помог многим физикам-евреям из Германии найти работу в университетах Англии, Франции, Бельгии и США.


[Закрыть].

С Поляни я встречался лишь случайно, но Росбауд – мой друг. Вот почему, по-видимому, он и написал мне.

С самым теплым приветом и наилучшими пожеланиями.

Искренне Ваш П. Капица

5) Н. БОРУ.15 ноября 1933, Кембридж

Дорогой Бор,

Дирак по Вашей просьбе только что рассказал мне о трудностях с Гамовым. Мне кажется, что для любого человека лучше всего работать в той стране и в тех условиях, которые нравятся ему больше всего. Вот почему я думаю, что если бы Гамову удалось найти место, то для него лучше всего было бы работать за границей. Особенно потому, что сейчас в России делается мало экспериментальной или теоретической работы по ядру, и способности Гамова были бы значительно лучше использованы за рубежом. Да и характер у Гамова такой, что успешнее всего он работает тогда, когда у него есть широкий круг общения.

Невозвращение Гамова в Россию чрезвычайно затруднит получение разрешений на выезд для тех молодых русских физиков, которые хотели бы учиться за границей. Это представляется мне основным доводом против подобного шага. Сейчас примерно десять молодых физиков хотели бы выехать за границу, и этот вопрос рассматривается в настоящее время. Но если Гамов останется в Европе без разрешения русского правительства, это очень им повредит.

На мой взгляд, выйти из этого затруднительного положения можно только одним способом – на пребывание Гамова в Европе надо получить разрешение в России. А чтобы добиться этого, надо, чтобы Гамов получил служебный отпуск хотя бы на год. На второй год получить разрешение будет легче. И так действовать до тех пор, пока его отсутствие не станет походить на хроническое заболевание, к которому уже привыкли! Думаю, что и для самого Гамова подобное решение было бы наилучшим – из-за его переменчивого характера: через год или два он может передумать, жена его может затосковать по родине, поскольку это ее первая поездка за границу. А так мосты не будут им сожжены.

Мне кажется, что добиться такого отпуска можно было бы через Иоффе. Я убежден, что Иоффе достаточно влиятелен, чтобы устроить это, если найти к нему правильный подход. Если бы Вы, например, обратились к Иоффе, я убежден, что он сделал бы все воз-можное, чтобы пойти навстречу Вашим пожеланиям, Можно было бы позвонить ему из Копенгагена. Я ужо звонил из Кембриджа в Ленинград и нашел этот способ вполне удовлетворительным. <...>

Дирак мне сказал, что, может быть, Вы сами поедете в Россию. Тогда Вы могли бы обсудить этот вопрос с Иоффе со всей откровенностью.

Грустно все-таки очень, что такая сейчас политическая обстановка, что страна, претендующая на то, что является самой интернациональной в мире, ставит на деле своих граждан в такое положение, что им очень, трудно посещать другие страны. Я сожалею, что так сейчас сложились условия, но я рад, что могу сказать, что они быстро меняются к лучшему.

Самый теплый привет от меня Вам и г-же Бор.

Искрение Ваш П. Капица