Текст книги "Морские были"

Автор книги: Петр Северов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

– Как же мне быть-то с вами, славные, верные воины? Жаль отдавать вас Щепеткому. Жесток, говорят, он – пытать и мучить станет без разбору... За себя-то я не страшусь, – кругом широкий край, и волюшка мне еще не надоела. За вас болею, бедные, – тяжелая ваша судьба...

– Мы с тобою останемся, атаман, – нам тоже воля не надоела!.. – шумели казаки. – А ежели надо убрать Щепеткого, – уберем!..

– Умное слово приятно слышать, – ответил Анциферов. – Пока еще отписки в Якутск дойдут да пока новый приказчик явится, может и год и два минет?.. Два года поживем – и то наше!

В Нижне-Камчатский острог они решили явиться с ясашной казной. Это рассеет всякие подозрения у Щепеткого. Пока он будет любоваться мехами лисицы и бобра, сам Анциферов или кто другой из его людей должен улучить минуту и без шума ножом уложить приказчика на месте... Тогда и те казаки, что в остроге, примкнут к Анциферову. Тогда он станет атаманом всей Камчатки и сам будет издавать законы.

Об одном жалел атаман в этом походе – о том, что не было с ним Козыревского. В тот самый день, когда казаки стали собираться в дорогу, есаул заболел. Впрочем, Анциферов и так был уверен в быстрой победе. Не первый приказчик стоял на его пути. И заранее радовался атаман близкой большой добыче.

Но случилось не так, как рассчитывал Анциферов. Щепеткой, вопреки его ожиданиям, не прикоснулся к мехам, сидел в сторонке и разговаривал со своими служилыми. Два казака равнодушно, без всякого удивления или одобрения, сосчитывали меха. И пока вели они счет, вооруженные люди Щепеткого ни на минуту не отходили от своего командира.

Анциферов понял: приказчик почуял недоброе и заранее предупредил своих казаков. В смешное и обидное положение поставил себя атаман: отдал богатейшую казну, а теперь должен был вернуться к своим с пустыми руками! Посмеется над ним Козыревский, посмеются и другие казаки: хитер атаман, да нашлись еще хитрее!

И решил Анциферов действовать напрямую.

– Дельце тайное есть у меня, любезный Василий Севастьянович, – сказал он, озабоченно поглядывая по сторонам, – государственной важности. Надо бы с глазу на глаз потолковать...

– А кто нас услышит? – удивился Щепеткой. – Служилые? У меня от них секретов нет. Говори. Они – тоже государевы люди.

– Неловко это, Севастьянович, выходит... Пройдем-ка в твою горницу, поговорим.

– Что за тайна?.. Говори здесь.

Служилые Щепеткого уже сомкнулись вокруг него тесным полукругом. И атаман понял, что не успеет он ступить даже шагу, как будет сражен насмерть.

– Ну, ежели нынче ты не расположен, – сказал Анциферов, изо всех сил стараясь улыбнуться, – поговорим в другой раз...

Спокойные глаза приказчика, показалось Даниле, смеялись.

– Пожалуй, – согласился Щепеткой. – Да только в другой раз побольше ясака привози. Следовало бы тебе пойти на реки Колпакову и Воровскую, потом к авачинцам завернуть, – опять они не хотят ясак платить.

– Ты доверяешь мне такое дело? – удивился атаман.

– А почему бы не доверить? – с чуть уловимой улыбкой спросил Щепеткой. – Вот нынче богатую казну ты сдал. Будем надеяться, что и в другой раз не подведешь. Я не судья тебе, судьи еще приедут. Я как служилый человек с тобой говорю.

Крепко задел он этими словами атамана, в самоё сердце уязвил, но придраться Анциферов не мог: Щепеткой оказывал ему доверие.

Раздраженный до крайности, Анциферов покинул острог. Когда он выехал со спутниками за ворота, караульный со сторожевой вышки вслед им крикнул:

– Эх и попировали, голубчики, да горек, видно, мед!

Никто из казаков не оглянулся. Анциферов хмурил брови и скрипел зубами.

Лютая злоба вдруг охватила атамана. Козыревский – вот кто во всем виноват.

Ну, рассчитается же он теперь с есаулом!

Но прежде необходимо было покончить с неугомонными авачинцами.

...Группа авачинских воинов встретила Анциферова еще на дороге, всячески выражая свою радость. Ему подносили шкуры бобров, звали его в селение, а здесь сам старшинка широко распахнул двери прочного обширного балагана.

– Дорогому гостю – честь и слава! Мы не подчинились Щепеткому, но мы подчиняемся Анциферову, потому что знаем: это самый смелый человек на всей Камчатке!

Польщенные такой почетной встречей, атаман и несколько верных ему казаков вошли в балаган. Из предосторожности Анциферов сразу же потребовал заложников. В балаган вошло шестеро пожилых камчадалов.

– Смотри; атаман, – сказал старший из них, – тебя ждут лучшие угощения, а завтра мы дадим тебе все, что имеем: много мехов бобра, и соболя, и чернобурой лисицы... Угощайся, атаман!..

Ночью Анциферова разбудил какой-то шум. Вскочив, он увидел, как снизу, из-под земли, закрывая выход, поднялся прочный дубовый заслон...

Атаман бросился к заслону и ударил в него кулаком, но толстые брусья даже не покачнулись.

– Огонь! – закричали вдруг заложники.

Лишь теперь Анциферов понял, что эти шестеро камчадалов решили погибнуть в огне, лишь бы погубить его, ненавистного атамана. Он угрожал, плакал, просился. Но все было напрасно. Вскоре пламя заметалось над их головами.

Может быть, в последние свои минуты вспомнил непутевый атаман пророческие слова Атласова: "Умереть тебе в мучениях и в позоре..."

Казаки не спасали своего предводителя. Им и самим едва удалось выбраться из селения, где каждая юрта сыпала стрелами и каждый пригорок рушился глыбами камней.

Узнав о гибели атамана, Козыревский, казалось, не был ни удивлен, ни опечален.

– Это, – молвил равнодушно, – может единственный добрый поступок Данилы Анциферова. И судьям облегчение дал и палачу...

Однако и самого Козыревского ждала расплата.

Новый приказчик, приехавший вскоре на смену Щепеткому, долго допрашивал его, грозился кнутами и петлей; наконец наложил огромный штраф и приказал... Вот уже не ждал такого приказа, даже мечтать о подобном не мог беспокойный есаул! Приказчик повелел ему немедля собираться в дорогу для дальнейшего проведывания Курильских островов!

Было это веление для Козыревского не наказанием, – наградой. Опять увидит он бескрайнюю даль океана, чаек над вспененной волной, таинственные земли, где никто из его соотечественников еще не бывал!

В 1712 году начальник отряда казаков Иван Козыревский снова собрал сведения о Курильских островах во время похода на юг Камчатки. В следующем году с дружиной в 66 человек он достигает второго острова Курильской гряды, составляет чертежи открытых земель, узнает, что японцы добывают на одном из островов какую-то руду. Из опроса встреченных японцев Козыревскому удается уточнить расстояние до японских берегов и начертить приблизительную карту юга Камчатки, Курильских островов и Японии, а также описать Курильские острова и Японию. Почти год Козыревский был сам приказчиком на Камчатке. Он расширил и укрепил старые остроги, построил новые.

Летом 1715 года на Камчатку прибыл новоназначенный приказчик Петриловский.

Козыревский изложил ему свои планы новых походов, которые должны были привести к открытию пути в Японию...

Петриловский внимательно выслушал есаула.

– Хорошие планы, Иван Петрович, и, вижу, отваги для походов тебе не занимать...

– Надо построить больших размеров лодки, – объяснил Козыревский. Мачты повыше да пошире паруса. За месяц, а может и того менее, в Японию долечу!

– Неужто долетишь?

– Достоверно свидетельствую перед начальством...

Неожиданно Петриловский тихо и хрипло засмеялся, щуря маленькие хитрые глаза:

– А не шибко ли разлетелся ты, сокол?.. Не пора ли крылышки тебе укоротить?

– Это за что же, начальник? – изумленно спросил Козыревский. – Уж не за то ли, что новые проведал я острова да такую богатую казну собрал?..

– Ежели был бы ты с пустыми руками, – висеть бы тебе на осине, арестант! Или ты думаешь, что старое позабыто? Или мы не ведаем, что ты атамана Анциферова первый был дружок? Ступай-ка в тюрьму и насчет доли своей ясашной позабудь.

Теперь Козыревский догадался, откуда у Петриловского эта лють: приказчик решил ограбить его и сжить со света, чтобы не было ни жалоб, ни упреков...

Свирепые тюремщики держали заключенного на воде и хлебе, за каждую малую провинность – будь то непокорное слово или взгляд – нещадно били батогами...

Тайно передал Козыревский челобитную в Москву, но попала она в руки Петриловскому. Приказчик сам явился в тюрьму, велел построить виселицу и вызвал священника.

Седенький попик шепнул заключенному еле слышно:

– Покайся, Иван, что тебе стоит?.. Покайся и скажи, что хочешь идти в монастырь. Ведь Петриловский решился на крайность. Повесит он тебя, обязательно повесит!.. А если скажешь, что в монахи пострижешься, тут уж и я силу для защиты имею.

...Так бравый есаул Козыревский, открыватель Курильских островов, после молитвы перед виселицей очутился в заштатном монастыре, получив новое звание: инок Игнатий... А вскоре монахи дали ему вполне заслуженную кличку "беспокойный".

Дальнейшая жизнь Козыревского полна злоключений. Ему все же удалось бежать из монастыря. Вырвавшись на свободу, решил он отправиться прямо в Москву. Но в Якутске беглеца заточили в Покровский монастырь. Из Покровского его перевели в Спасский. И опять бежал Козыревский, и опять был пойман. В наказание положил несколько сот поклонов и... снова бежал.

...С интересом разглядывал якутский воевода явившегося к нему беглеца.

– Да неужели ты и есть тот самый Козыревский, что открыл и описал Курильские острова?..

– Он самый, ваше благородие! – отвечал Козыревский.

Воеводе приглянулся этот бывалый грамотный человек, и он оставил его при себе.

Но и эта жизнь показалась "иноку Игнатию" скучной. Отпросился он у воеводы и на судне "Эверс" ушел с экспедицией вниз по Лене.

Вскоре Козыревский таки пробрался в Москву. Здесь он и дал подробные показания о Камчатке, Курильских островах и Японии.

Какой-то важный сановник возразил бывалому человеку:

– Замечу вам, милейший, что Япония соединяется с Америкой! Вы говорите, она расположена на островах? Но я ведь точно знаю, что Япония и Америка это одно и то же!

Козыревсккй глянул на него через плечо и молвил с усмешкой:

– Не меня, вашество, тебе учить!

Сановник ахнул... В тот же день "беспокойный инок" снова был отправлен в монастырь.

Неизвестно, где, когда и в каких монастырских дебрях оборвалась жизнь открывателя. Быть может, снова бежал он от монашеских ряс и умер где-нибудь безвестным бродягой, быть может, нашел товарищей среди "гулящих людей", что шли на восток, в новые земли, ломая все преграды на своем пути.

Трудно поверить, чтобы Козыревский закончил свои дни в монастыре. Слишком любил он жизнь, свободу и борьбу...

Память о славном землепроходце сохранилась до наших дней.

Именем Козыревского названы мыс и гора на Курильских островах. На Камчатке есть хребет Козыревский. Селение, раскинувшееся на берегу реки Камчатки, также называется Козыревским.

Когда-то в этих местах жил и совершал свои отважные походы "беспокойный инок", вольный, лихой есаул...

КОМАНДОРЫ В ПУТИ

Капитан-командор Витус Беринг умирал, зарытый по плечи в землю.

Только два или три часа назад русобородый русский матрос исполнил последнюю волю капитана. Собрав все свои силы, шатаясь и падая, едва поднимая лопату, он засыпал Беринга землей. Это была трудная работа. Лопата поминутно выпадала из рук моряка, ноги его подгибались, тяжелые капли пота катились по бледному сосредоточенному лицу. Минутами Берингу казалось, что это знакомое лицо уже лишилось признаков жизни, что лишь последним усилием воли, стремясь облегчить страдания своего командира, матрос отгоняет, отбрасывает смерть...

Тронутый этой заботой, Беринг сказал:

– Спасибо, друг... Теперь мне будет спокойнее и теплее...

Моряк не расслышал этой благодарности командира. Уронив лопату, он отполз в угол землянки и лег там, бессильно раскинув руки. Беринг долго всматривался сквозь полумрак в бледное, словно светившееся лицо матроса, пока не понял, что тот уже мертв.

Это был третий человек из команды пакетбота "Св. Петр", умерший в течение дня. Из оставшихся в живых только трое могли кое-как ходить. От них зависела судьба всех остальных...

Молча слушая заунывный свист ветра, капитан-командор долго думал горькую, мучительную думу.

Еще недавно эти люди смеялись, и радость светилась в их глазах. Холмы и скалы, что обозначились на горизонте, они приняли за берег Камчатки. Многие уже называли знакомые сопки, заливы, бухты. А Беринг знал, что они ошиблись, что впереди – неизвестная земля. Но он никому не сказал об этом ни слова...

Потом на ближайший холм поднялся разведчик. Он увидел вокруг малого острова свинцовую океанскую даль...

Тогда кто-то из моряков спросил у капитана:

– Это... значит?..

Беринг пожал плечами и отвернулся:

– Да, это – конец...

Его удивило спокойствие, с каким моряки выслушали суровое признание. В какой уже раз с восхищением подумал он о железной выдержке этих простых русских людей, поистине не ведавших ни отчаяния, ни страха. Матрос, ходивший в разведку, сказал:

– На острове, сколько я ни вглядывался, нет даже малого деревца. Высокая трава растет в межгорьях, да только из травы не построить нам корабля...

Красноярский казак Савва Стародубцев, человек, не ведавший ни уныния, ни печали, оборвал разведчика насмешкой.

– Это как же понимать-то тебя, любезный? Может, и посылали мы тебя с расчетом, чтобы ты заупокойную принес? Не палуба все же, – земля у нас под ногами. И на ней есть травы, – вот уже лекарство от цинги. И снег имеется, вот уже и вода, по какой в океане мы истомились. А может и рыба у берега найдется, – должна найтись! Я видел, тут вот прямо под скалой морской бобер играет, – это и мясо, и мех, и жир. Не про погибель нам думать надобно, моряки. Умереть – дело не хитрое, это всегда успеется. А выстоять, выжить на этих каменьях у самой пучины да на яростном ветру, – тут и смекалка, и силенка, и железо в характере необходимы...

Железо в характере необходимо! Эти слова простого русского моряка не выходили из головы капитана. Сколько помнил себя Витус Беринг, ему именно того "железа" и не хватало.

Долгими бессонными ночами, когда леденящий северный ветер прогонял тяжелое забытье, умирающий командор вспоминал год за годом всю трудную, скитальческую свою жизнь, – и тихий отцовский домик в приморском датском городе, и пристань, где он впервые увидел морские корабли, и то, как испытывал он зависть к беспечным и веселым морякам, уходившим в далекие южные страны.

Беринг с детства увлекался морем.

Капитан-голландец принял его в матросы. Ощупал мускулы, крепко встряхнул за плечо и, отвернувшись, процедил сквозь зубы:

– На палубу... Марш...

Возвратясь из Ост-Индии в Амстердам, Беринг, уже опытный матрос, узнал, что из Петербурга прибыл важный сановник вербовать моряков в российский флот. Он обещал заманчиво высокое жалованье, повышения в чинах, и Беринг, не колеблясь, согласился служить в России. В 1705 году он уже был капитаном грузовой шхуны в Петербурге, через год получил чин лейтенанта, а еще через четыре года – чин капитана-поручика. Русские флотские офицеры дали ему новое имя и отчество – Иван Иванович. Приятелям он говорил, что теперь уже окончательно стал русским. О возвращении в Данию Беринг и не думал. Во время войны со Швецией он сражался под знаменами России, на кораблях и в Петербурге у него было много друзей, великая северная столица стала ему более близкой и родной, чем маленький датский Хорсенсе.

Но когда война против шведов была победоносно завершена и многие офицеры флота получили высокие чины, Беринга ожидало большое огорчение: он был оставлен в прежнем чине капитана 2-го ранга. О нем говорили, как об исполнительном офицере, который всегда пунктуально выполнял предписанное в приказах. Казалось бы, разве этого мало? Но петровская военная школа требовала от каждого солдата, матроса и, тем более, офицера проявления находчивости и инициативы. А за Берингом не числилось ни смелых самостоятельно принятых решений, ни героических подвигов. Буква приказа была преградой, которую он не решался преступить. Слишком мешала Берингу в военных делах эта подчеркнутая осторожность.

Огорченный моряк решил уйти в отставку. В Адмиралтейств-коллегий его не упрашивали. Берингу разрешалось возвратиться на родину. Так просто, легко и быстро все это произошло, – минуло лишь две недели, и он уже получил паспорт. Но теперь, когда дорога в Данию была для него открыта, Беринг испытывал такое чувство, будто в России он оставлял самое дорогое, с чем так сроднился, чем жил...

Почти ежедневно корабли уходили в свинцовую даль Балтики, направляясь в Копенгаген, а Беринг оставался на причале. Только взбежать бы по сходням, закрыться в каюте, и не заметишь минуты, как, дрогнув, поплывут берега. Но труден этот шаг, слишком труден! Хочется еще раз пройти по Невскому, постоять над могучим разливом Невы, увидеть стройные паруса знакомых кораблей...

Закончился март, промелькнули волшебные белые ночи, неприметно промчалось парное, в дымке восходов и закатов петербургское лето. Уже августовский ветер уверенно наполнял паруса кораблей, когда Беринга вызвал генерал-адмирал Апраксин.

В его жизни это было огромным событием. Президент Адмиралтейств-коллегий, один из ближайших помощников Петра, человек всесильный в российском флоте, вдруг милостиво приглашал к себе почти безвестного, к тому же ушедшего в отставку капитана 2-го ранга!..

Генерал-адмирал ласково принял Беринга и предложил ему принять командование над шестидесятипушечным "Марльбургом".

Одновременно Беринга повышали в чине. Теперь он стал капитаном 1-го ранга.

Однако военная служба Беринга продолжалась недолго. Уже в начале следующего, 1725 года ему вручили собственноручно написанную Петром инструкцию и указ о назначении его начальником большой экспедиции. Капитану предписывалось отправиться на Камчатку, построить один или два корабли и следовать вдоль берегов на север...

Это было время, когда географические открытия русских служилых людей, моряков и землепроходцев уже стали известны всему миру, когда заложенный Петром русский военно-морской флот выходил в дальние моря и океаны. Особенно замечательные географические открытия и исследования были совершены на северо-востоке России. Еще в 1639 году Иван Москвитин достиг Охотского побережья. Во время похода 1643-1646 годов Василий Поярков прошел по Амуру в Охотское море и, плывя вдоль берега, высадился в устье реки Ульи, в том месте, где достиг берега Москвитин. В 1697 году Владимир Атласов, которого Пушкин назвал "камчатским Ермаком", прошел всю Камчатку до самого юга. В 1711 году Иван Козыревский и Данила Анциферов достигли Курильских островов, а в 1716 году русские мореходы Кузьма Соколов, Яков Невейцын и Никита Треска открыли морской путь на Камчатку, преодолев штормовое Охотское море.

На протяжении сотен километров Россия вышла к просторам, Тихого океана. Открытие пролива между Азией и Америкой, по расчетам Петра I, дало бы России возможность через Ледовитый и Тихий океаны проложить своим кораблям путь в Индию и Китай.

Камчатская экспедиция и должна была выяснить, сходится ли Азия с Америкой или их разделяет пролив.

Помощниками Беринга были назначены лейтенанты – Алексей Чириков и Мартин Шпанберг. За несколько дней до того, как Беринг получил инструкцию, Петр I умер. Однако медлить с исполнением царской воли было бы непростительным кощунством.

Не теряя времени, Беринг отбыл в Охотск. Впервые видел он бескрайний сибирский простор, дикую тайгу и тундру, реки, полноводнее которых нет на земле, могучие горные хребты, которым никто еще не давал названий...

Труден был путь через всю Сибирь. Много свежих могил выросло на этом пути. Люди сами впрягались в нарты и, обессилев, падали, замерзали, тонули в трясинах, умирали от голода и цинги. Над этими людьми всячески издевался лейтенант Шпанберг, прозванный "беглым каторжником". Неистовая злоба и жадность проснулись в нем здесь, в далекой от столицы глуши. Он грабил якутов и своих подчиненных, спекулировал казенным имуществом, наживался на ком только мог. Начальнику экспедиции следовало бы вмешаться и положить конец этим преступным проделкам. Но он ценил Шпанберга как опытного моряка.

Наконец путешественники прибыли в Охотск, селение из десяти разбросанных под горой дворов. Здесь должны были начаться работы по снаряжению экспедиции.

Никогда еще не было у Беринга так много разнообразных и неотложных дел. Большая часть строительных материалов и продовольствия все еще находилась в пути, измученные люди едва двигались с тяжелыми грузами. Те, кто уже прибыл в Охотск, не могли даже дня отдохнуть: нужно было строить склады и жилые помещения, заготовлять провизию и, главное, поскорее сооружать корабль.

Не раз вспоминал теперь Беринг старинную поговорку о том, что люди познаются не на словах, а на деле. Насколько свиреп с подчиненными и криклив был Шпанберг, настолько уравновешен был Чириков. Любое задание, порученное Шпанбергу, вызывало жалобы, промедления, беспорядочную суету. У Чирикова же люди работали не за страх – за совесть, и все как один стремились под его начальство.

Быть может, именно это еще больше бесило Шпанберга и побуждало его отзываться о Чирикове с высокомерной насмешкой. Впрочем, лейтенант Чириков, человек внешне слабый, обладал железным характером и волей – он умел одним словом и даже взглядом утихомирить свирепого крикуна.

В Алексее Чирикове Беринг обрел незаменимого помощника, добросовестного, опытного и отважного моряка. Но Чириков не всегда соглашался с начальником, открыто и смело отстаивал свои предложения. Беринг не мог избавиться от мысли, что лейтенант подрывает его авторитет.

А Шпанберг умело льстил и, наговаривая на Чирикова, притворяясь преданным другом, писал в Петербург донос за доносом, в которых всячески порочил Беринга.

Оглядываясь на прошлое, Беринг отлично понимал, как много было допущено ошибок из-за его излишней осторожности и постоянных колебаний. Если бы вдумался начальник в спокойные и рассудительные советы Чирикова, возможно, давно бы с успехом была закончена экспедиция и люди не гибли бы на этом неприглядном островке...

Судно "Фортуна", построенное в Охотске, оказалось ненадежным, Беринг даже не решился обойти на нем вокруг мыса Лопатка. Пришлось закладывать новый корабль, который был спущен на воду только в июне 1728 года, больше чем через три года после того, как экспедиция отбыла из Петербурга. Корабль строился в Нижне-Камчатске, все грузы снова пришлось везти по камчатскому бездорожью на расстояние более 800 верст. Какого труда стоило это и сколько заняло времени!

Наконец, новое судно – "Св. Гавриил" – вышло в далекий путь и, миновав устье реки Анадырь, приблизилось к северо-восточной оконечности Чукотки. Здесь Беринг узнал от чукчей, что их земля до самой реки Колымы окружена морем. Возник вопрос: верить ли чукчам? На Колыму не ходили морем и не знали, есть ли севернее Чукотского носа какая-либо земля. Добраться морем до устья Колымы значило окончательно решить вопрос о существовании пролива между азиатским и американским материками.

Алексей Чириков и предложил продолжать путь на Колыму. Беринг утверждал, что это не имеет смысла.

На офицерском совете экспедиции разгорелся яростный спор.

– Вы говорите: не имеет смысла? – изумленно спрашивал Чириков. – Но можем ли мы предъявить карту, которая доказывала бы, что в сторону Колымы лежит свободное море и нет никаких земель? Можем ли мы по расспросам наметить очертания берега? Вы опасаетесь зимовки, так как земля эта безлесна. Но чукчи рассказывали, что против Чукотского носа лежит другая, богатая лесом земля. Разве мы не можем добраться туда, если уж придется зазимовать в неизвестном краю? Нет, мы не имеем права возвращаться, не выполнив до конца поставленной перед нами великой задачи...

Шпанберг заметил с усмешкой:

– Мы ценим и ваше умение и отвагу, господин лейтенант. Но зимовать во льдах, да еще среди племен, которые не подвластны России... К тому же, вы знаете, что такое цинга? А полярная ночь? Это – гибель!..

– Но ведь море до сих пор свободно ото льдов, – настаивал Чириков. Быть может, через несколько дней мы достигнем Колымы. Так много сделано, осталось сделать последнее усилие. Посмотрите на матросов: простые русские люди, они готовы на любые лишения, на риск, лишь бы достигнуть цели...

– Русские люди!.. – резко прозвучал голос Шпанберга. – Об этом вы слишком часто напоминаете.

– Потому что это русская экспедиция, господин Шпанберг. Я не перестану об этом напоминать,

Наступила тишина. И в эту минуту молчания капитан отчетливо понял, что его отряд разделился на два лагеря: в одном русские с Чириковым во главе, в другом – иностранцы с крикливым Шпанбергом. На чью сторону должен был стать теперь Беринг в решении спора?

Лейтенанту Чирикову нельзя было отказать в отваге. Он рвался к разрешению древней загадки, презирая опасности полярного моря, угрозу зимовки в арктических льдах. Он не просто был лихим, рисковым моряком, этот человек знал свое дело и полагался прежде всего на себя, на свое мореходное искусство. Если бы судно действительно достигло устья Колымы, – а ледовая обстановка в том году была особенно благоприятна, – экспедиция закончилась бы великим триумфом.

Беринг понимал это. Но верх снова взяла та самая черта характера Беринга, которая так мешала ему еще на ратном пути.

– Мы не можем, – молвил он, – не считаться со здравой осмотрительностью господина Шпанберга. В темные ночи, в туманы найдем ли мы путь на Колыму? А если противные ветры принудят нас зимовать у пустынного берега? Да и судно уже требует ремонта.

И Беринг приказал возвращаться на Камчатку.

Во время этого похода была составлена карта Чукотского побережья; путешественники открыли также остров св. Лаврентия, а на обратном пути острова св. Диомида. Стоило немного отклониться к востоку, и была бы открыта Аляска. Но "Св. Гавриил" шел прежним, уже проверенным путем, и никто не заметил близкого, почти уже достигнутого материка...

Зимовали в Нижне-Камчатском остроге, небольшом селении из бревенчатых изб, затерянном в безлюдных отгорьях на берегу океана. В тишине этого далекого, словно всеми забытого селения Беринг имел время обдумать весь ход экспедиции, взвесить каждое свое решение, обсудить с офицерами планы дальнейших исследовательских работ.

Алексей Чириков не скрывал своего недовольства.

– Мы были у самой цели, – говорил он, – и не решились ее достичь.

Сдерживая раздражение, Беринг как-то сказал:

– Мы были у самой цели, но, возможно, и у роковой черты, за которой гибель... Однако все это в прошлом. Что вы предлагаете на будущее, лейтенант?

– Немедленно ремонтировать корабль и весной отправляться на поиски американского материка. Мы достигнем его, я уверен, достигнем... И разрешим загадку о проливе. Как же нам возвращаться в Петербург, если задача осталась нерешенной?

С Чириковым нельзя было не согласиться, но для второго похода Беринг чувствовал себя слишком утомленным. И когда весной "Св. Гавриил" снова поднял паруса и взял курс на восток, к берегам Америки, капитан был сумрачен и молчалив. Этот рейс, на который Чириков возлагал такие большие надежды, не только не увлекал Беринга но, казалось, наоборот, – с каждым часом укреплял его сомнения в успехе.

Шторм, разразившийся в океане на третий день похода, окончательно привел капитана к убеждению, что корабль не выдержит далекого и неизвестного пути. Беринг приказал возвращаться. "Св. Гавриил" обогнул мыс Лопатка и вскоре бросил якорь у Большерецка. Отсюда он благополучно прибыл в Охотск.

Весной 1730 года Беринг возвратился в Петербург.

Вот они, знакомые каменные своды Адмиралтейств-коллегий... Длинный унылый коридор. Седой швейцар неторопливо открывает дверь, и Беринг предстает пред молчаливыми взглядами целой дюжины высших сановников. Впрочем, не все они тотчас его замечают. Он произносит слова приветствия, а трое или четверо вельмож даже не оборачиваются на его голос... Эта минута встречи проходит в неловкой тишине, и Берингу уже чудится, будто стоит он перед судом, решающим его судьбу...

Президент Адмиралтейств-коллегий Головин первый нарушает эту напряженную тишину.

– Итак, вы уверены, что Азия отделена от Америки проливом?

– Да, я в этом уверен, – отвечает капитан. – Я располагаю свидетельством чукчей...

– Эти показания, конечно, очень важны, – соглашается президент, однако было бы значительно лучше, если бы вы располагали картой пролива.

– Нам удалось составить карту восточного побережья этого пролива, берега, на котором живут чукчи...

– Сведения о чукчах очень интересны, капитан, но на поставленный вопрос и они не дают ответа. Можете ли вы утверждать с уверенностью, что севернее названного вами пролива нет никакой земли? А что, если именно севернее, где-нибудь против устья Колымы, и лежит Американский материк?

Перед этим прямо поставленным вопросом Беринг почувствовал себя бессильным. Он должен был признать, что задание в самой важной части своей осталось невыполненным.

Кто-то из сановников заметил угрюмо:

– Мы знаем не больше, чем знали. А сколько потрачено денег!.. Это не принесет вам славы, капитан.

Головин порывисто встал; пристальные, быстрые глаза его блеснули.

– О нет! Мы знаем значительно больше, чем знали. Что знали мы о чукчах, например? Теперь этот далекий народ изучен и описан досконально... Мы имеем также карту Чукотского побережья. Наконец, открыты новые острова... Повидимому, вы были у порога других великих открытий, господин капитан. Вам следовало стремиться к устью Колымы.

Человек большого творческого размаха, Головин не хотел допустить, чтобы результаты экспедиции были подвергнуты сомнениям или насмешкам невежд. Эти насмешки могли привести к прекращению огромного и важного для России дела. А Головин рассчитывал, что вслед за этой экспедицией, будут организованы и другие: уже давно пришла пора определить границы государства на севере и на востоке. Заветная мечта Петра о пути в Индию вокруг северного побережья Азии стала и его мечтой. Теперь он сожалел только о том, что Беринг оказался недостаточно решительным начальником. Если бы экспедицию возглавил Чириков... Этот не дрогнул бы перед опасностями зимовки.

Довольно сложная задача встала теперь перед Головиным: с одной стороны, он должен был защищать Беринга, чтобы начатое государственной важности дело чиновники не сдали в архив. С другой стороны, он не мог быть доволен постоянными колебаниями капитана, его нерешительностью, его ослабленной волей. Что скажет сам Беринг в эту ответственную минуту, когда вместе с оценкой его трудов уже как бы решался вопрос о возможных следующих экспедициях? Если он скажет, что трудности плавания в тех далеких морях непреодолимы, – возможно, на долгие годы будут забыты смелые начертания Петра. Это будет жестокий удар и по расчетам Головина, и по авторитету Адмиралтейств-коллегий. При дворе немедленно найдутся слишком "осведомленные" чужестранцы, которые непременно оклевещут великое начинание русских ученых и мореходов.