Текст книги "Морские были"

Автор книги: Петр Северов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Моряки, которым доводилось плавать из Ормуза в Индийские порты, всегда опасались быть занесенными к Африканскому побережью. Океан здесь кишел пиратскими кораблями. Редко удавалось каким-либо мореходам уйти из этих районов невредимыми. Если бы только шкипер догадался, в какие опасные места занес его шторм, он, пожалуй, не колеблясь отвернул бы от берега: лучше уж погибать в океане, чем у диких пиратов в плену. Однако и шкипер, и пассажиры радовались неведомой земле, далеким пальмам, словно плывущим над прибоем, зеленым водорослям, качавшимся на волнах.

Судно вошло в неглубокую бухту и причалило к берегу. Шкипер первым спрыгнул на золотистый песок. Поблизости не было видно ни единого человека, никакого признака людского жилья. В каменистом овражке заманчиво журчал и искрился прозрачный ручеек. Это была находка, – величайшее счастье для измученных жаждой людей. Уже через несколько минут все пассажиры и команда расположились у ручья: одни с жадностью пили воду, другие умывались, третьи, зачерпнув прозрачную влагу, бережно держали ее в ладонях, любуясь, как жемчугом, капельками воды... Тем временем вдоль берега, отрезая дорогу к таве, выстроилось несколько десятков черных воинов с луками, мечами и длинными копьями в руках.

Слишком поздно шкипер заметил засаду. Увидев африканцев, он упал на колени и стал громко молить о пощаде. А негры по-прежнему стояли неподвижно, поглядывая на рослого, пестро раскрашенного своего вожака, опиравшегося на огромный меч. Вожак был чем-то заметно смущен и, видимо, обдумывал решение. Но вот он поднял руку и сделал несколько шагов вперед. Шкипер подполз к нему на коленях.

– Встань, бедный человек, – проговорил предводитель на ломаном арабском языке. – Я вижу, вы без оружия, а безоружных людей мы не убиваем. Если бы вы плыли сюда для войны, для того, чтобы захватить пленных, – вы взяли бы с собой оружие.

– Мы шли из Индии в Ормуз, – сказал шкипер. – Мы заняты мирной торговлей, и на нашей таве нет ни одного кинжала, ни одного копья.

– Вы уйдете отсюда невредимыми, – заключил предводитель. – Но если у вас найдется соль, – поделитесь с нами...

– Мы все вам отдадим! – с радостью закричал шкипер. – Только отпустите нас...

– Нет, мы возьмем немного, – ответил вожак. – Вы дадите нам соли, рису, перцу и хлеба.

В течение пяти суток, пока продолжался шторм, путники невольно должны были находиться в гостях у одного из прибрежных племен Африки. Вожак остался вполне доволен подарками. К исходу пятых суток он ласково простился со шкипером и купцами. Заметно облегченная тава взяла курс на север, несколько отклоняясь к востоку, и через двенадцать суток прибыла в аравийский порт Маскат. Отсюда Никитин, не задерживаясь, перебрался в Ормуз, а дальше лежала сухопутная дорога через Бендер, Лар, Шираз, Исфахан, Тебриз и многие другие города – до Трапезунда.

Никитин не задерживался в пути. В Иране со дня на день могли начаться военные действия. Поэтому Никитин спешил на север, поближе к русской земле. Большую часть пути шел он пешком, обходя селения и города, в которых положение было особенно тревожным. По пути к портовому городу Трапезунду Никитин попал в ставку предводителя воинственных туркменских племен Узун-Хасана.

С подозрением, которое вскоре сменилось интересом, воины-кочевники слушали рассказ Никитина о его странствиях. Сам Узун-Хасан назвал его отважным человеком и пожелал тверичу счастливого пути.

Но именно в те дни, когда Никитин находился в этой степной ставке, разгорелись военные действия между Узун-Хасаном и турецким султаном Мухамедом II. Армия Узун-Хасана в те времена представляла немалую силу, и начавшиеся сражения должны были охватить очень обширные районы.

Никитин снова оказался в большой опасности. Ему предстояло перейти через линию фронта. Турки могли посчитать его агентом Узун-Хасана. В горестном раздумьи тверич записывает: "...ано пути нету некуды"... Все же ему удается пробраться в Трапезунд. И здесь случилось то, чего он опасался: турецкие власти заподозрили в нем шпиона, подосланного Узун-Хасаном. Арест, обыск и допросы, конечно, не дали туркам никаких улик против Никитина. Однако у путешественника были отобраны последние гроши...

Кое-как уговорился Никитин с моряками, чтобы переправили его через Черное море, третье море на его пути. После многих мытарств Афанасий Никитин направился в Кафу (Феодосию). Здесь, в Крыму, рассчитывал он встретить земляков. В Кафе было даже русское подворье, где останавливались русские торговые люди, прорывавшиеся со своими товарами мимо всех татарских засад.

С волнением считал Никитин часы и минуты, оставшиеся до встречи с земляками. Какой будет эта встреча? Какие редкостные товары покажет он им, соотечественникам? Ведь в дорожном мешке у Никитина ничего не осталось. Остался только дневник, правдивое сказание о древней великой стране, в которую прошел он через все преграды, чтобы поведать о ней на Руси.

Велико было то радостное изумление, с которым встретили Никитина русские люди в Кафе! Они и сами видывали виды, не раз ходили в дальние страны, не так уж просто было чем-нибудь их удивить. Но Индия!.. О ней только пелось в былинах, только сказки рассказывали о чудесной этой стороне. И вот простой тверич сам побывал в Индии, видел ее, изучил, описал... Счастливый человек! И Никитин понял, что в этом дневнике – его действительное богатство.

...В 1475 году из Литвы в Москву возвратились русские торговые люди. Кроме разных товаров, привезли они одну загадочную вещь. Это была объемистая, истрепанная тетрадь, исписанная различными чернилами, со множеством непонятных иноземных слов, которыми, как видно, были названы неведомые заграничные города, имена и фамилии неизвестных людей и цены на товары.

Купцы случайно подобрали эту тетрадь в дороге и, считая, что она, может быть, утеряна какой-нибудь важной особой, передали ее в Москве великокняжескому дьяку Василию Мамыреву. Дьяк Мамырев первый прочитал "Хождение за три моря" Афанасия Никитина. Документ представился ему настолько интересным, что Мамырев не замедлил передать его летописцу.

Замечательные путевые записи отважного русского человека, побывавшего в Индии почти на тридцать лет раньше португальца Васко да Гамы, дошли в летописи до нашего времени.

От себя летописец добавляет, что Афанасий Никитин "не дошед умер" в пути вблизи Смоленска.

Причины и обстоятельства его смерти неизвестны. Быть может, литовские князья, как раньше трапезундские турки, заподозрили в нем московского "лазутчика", возможно что-то иное помешало ему донести драгоценный свой дневник в подарок родному городу.

Но записи Никитина стали достоянием всего русского народа. Это ценный литературный памятник, который неопровержимо доказывает, что задолго до прибытия европейских завоевателей сын нашей родины Афанасий Никитин без корысти, без обмана, с честным и чистым сердцем пришел в далекую страну и первый пронес по ее городам и селениям гордое имя – Россия.

КАЗАК СЕМЕЙКА, СЛУЖИЛЫЙ ЧЕЛОВЕК

На дальних сибирских дорогах, в отрядах служилых людей, в маленьких, обнесенных частоколом селениях, где встречались удалые путники этого необъятного края, немногие знали по фамилии казака Семейку.

Настоящее имя его – Семен – было переделано кем-то в уменьшительное Семейка, но звучало оно не пренебрежительно, – ласково.

Люди бывалые, исходившие звериными тропами огромные просторы тундры и тайги, отзывались о Семейке с похвалою, говорили, будто дрался он в сорока сражениях и на теле его на осталось живого места: все оно было покрыто шрамами и рубцами.

Но Семейка об этих бесчисленных схватках, о своих удивительных приключениях и отважных походах рассказывать не любил. В два слова вкладывалось у него все пережитое:

– Такова служба...

А государева служба в диком, неизведанном краю в те далекие годы была очень тяжела. Исследуя новые земли, собирая, нередко с боями, для царской казны ясак – налог, который вносился обычно пушниной, мамонтовой костью, моржовыми клыками, – служилые люди уходили от Якутска (в то время опорного пункта русских на реке Лене) за сотни и тысячи верст. В этих походах бесследно погибали целые отряды землепроходцев: воины сибирских племен, присоединенных к России, нападали на них в таежных дебрях, горных долинах, тундровых топях, устраивали засады при переправах через могучие реки. Многих обрекали на гибель голод, холод, цинга.

Нужна была особая закалка, воля и поистине железный характер, чтобы преодолеть все эти невзгоды и добыть для родины новые земли, а для царевой казны – ясак.

Даже в челобитных закаленного казака Семейки, которые он слал царю, словно сдержанный стон, иногда прорывались жалобы. Он описывал, как "помирал голодной смертью", "сосновую и лиственную кору ел", "многие годы всякую нужду и бедствие терпел", "голову свою складывал, раны великие приимал"...

Однако из далеких земель Семейка и его товарищи не стремились возвратиться в город Якутск. Страшен был Якутск кровавыми делами стольника Петра Головина. Палач и самодур, Головин пытал и казнил десятки ни в чем не повинных людей; мрачная слава о нем гремела по всей Сибири.

Впрочем, бывалому Семейке не трудно было найти для себя более спокойную службу и в другом месте. Но спокойная жизнь в теплой избе, как видно, была не по нём. Слишком любил Семейка дикие сибирские просторы, гудящие стремнины рек, неведомые заоблачные хребты, где еще не ступала нога человека... А суровый полярный океан! Какие острова еще не открыты в этом океане, какие звери и птицы на них обитают? А синие озера, разлившиеся до самого горизонта! Что дальше, за этими озерами? Быть может, снова горы и реки и неведомые народы?

Бивни мамонта и моржовый клык, найденные на островах в дельте Лены; драгоценный мех соболя, чернобурой лисицы, голубого песца; золотые россыпи, сверкающие на дне ручьев и проток, и другие сказочные богатства этого первозданного края, – все звало отважных землепроходцев вперед, в неисхоженные дали. Не для них был домашний уют и холопьи поклоны воеводам.

В XI веке, преодолевая тысячи преград, русские люди разведали Каменный пояс – Урал и продвинулись дальше на восток, в Сибирь. В 1582 году Сибирское царство было навечно присоединено к Руси. Но где проходили границы этого необозримого края, точно никто не мог сказать. Огромная неисследованная страна простиралась на многие тысячи верст.

Русь издавна славилась беззаветной удалью своих сынов: не было преград, которые могли бы остановить пытливого русского человека.

Еще обживалась Уральская земля, еще отражали молодые русские города нашествия диких орд, а ватаги казаков и промышленников, каждая в два-три десятка человек, уже плыли на кочах – небольших плоскодонных судах и плотах по многоводной Оби, проникали в бассейны соседних рек, пробирались на Енисей, на Нижнюю Тунгуску, на Вилюй, упорно и бесстрашно прокладывая путь к далекой Лене.

В 1632 году казачий сотник Петр Бекетов заложил на реке Лене Якутский острог. Это постоянное поселение стало торговым центром и узлом всех сибирских путей. На запад дороги вели к Уралу, к далекой Москве. На восток они вели неведомо куда – то ли в Америку, то ли в загадочную Японию. Никто из европейцев на крайнем северо-востоке Азии к тому времени еще не побывал, и между учеными велись жаркие споры: есть ли пролив между Азией и Америкой?

На одних географических картах Америка изображалась соединенной с Азией, на других же был обозначен пролив, названный Анианским. В течение долгих лет этот пролив оставался загадкой, и споры о нем время от времени разгорались с новой силой.

Служилый человек Семейка знал сибирские реки, горные цепи, дикую тундру и тайгу без карт и описаний, – шрамы от копий, стрел и мечей были для него словно зарубками памятных дней и пройденных дорог.

Но дальние просторы востока снова властно звали его в путь. Шел он теперь с товарищами на неизвестную Колыму-реку, о богатствах которой уже говорили в самом Якутске.

Еще никто из землепроходцев не ступил на берег этой далекой реки, а слух о ней успел облететь все поселения в тундре и тайге, отделенные сотнями километров одно от другого, и уже верилось, что кто-то побывал на таинственной реке. Пушные богатства ее кружили головы смельчакам, спешно создавались разведывательные отряды.

Когда казак Семейка прибыл в низовья Колымы, другой землепроходец Михаил Стадухин – уже успел основать здесь острожек и заставить племена юкагиров платить царю ясак.

В устье Колымы Стадухин пробрался морем, не убоявшись ни штормов, ни льдов. Малые деревянные кочи нещадно швыряла штормовая волна, путь преграждали подводные скалы и мели, ветер срывал скроенные из оленьих шкур паруса, но Стадухин упрямо шел на восток, пока не открылось колымское устье. И теперь по праву первого он чувствовал себя хозяином всей реки.

Был Михаил Стадухин человеком решительным и отважным, но, как говаривали казаки, характером больно уж резок да норовист. С неизвестными племенами, обитавшими по берегам студёного моря и сибирских рек, не знал он обращения без угроз и боя. Служил когда-то Семейка под началом этого свирепого человека. Не раз приходилось ему увещевать своего атамана, но тот советов никогда не слушал, а указаний не терпел.

И, распростившись как-то на дальней дороге, твердо решил Семейка не возвращаться больше к Стадухину, чтобы не слышать его исступленного крика, не видеть жестокого суда.

А теперь неожиданно в этом маленьком острожке в устье реки Колымы Семейка оказался в гостях у Стадухина, и тот, лукаво посмеиваясь в бороду, спрашивал так, будто заранее знал ответ:

– Ну что же, казак, пойдешь под мое начало? Я, знаешь, слова насупротив не люблю...

Был здесь еще и Дмитрий Зырян, испытанный в боях товарищ Семейки, он-то и ответил за двоих:

– Служба у нас одна, Михаило, – государева. И уж если ты первый прибыл в сии места, значит быть тебе нашим начальником...

– Тогда, собирайте, молодцы, отряд, – сказал Стадухин. – Юкагирского князя Аллая надобно смирить. Нам он везде перечит, засады строит, убивает людей...

Юкагирское племя омоков храбро отстаивало свои земли. Впервые слышали коренные жители этого края – юкагиры о грозном русском царе, который объявлял себя их правителем. Для начала этот правитель требовал высокую дань соболиными да песцовыми шкурами. Юкагирские кочевья снялись и ушли в тундру.

...Три года скитался казак Семейка по тундре, не раз пытался уговаривать гордого князя Аллая, чтобы все мирно порешить. Не тот неожиданно напал из засады, и началась рукопашная схватка, в которой снова отличился Семейка, убив самого сильного и отважного воина юкагиров – брата Аллая.

Сам Семейка был серьезно ранен: витой железный наконечник стрелы пронзил насквозь ему руку.

Кое-как добрался Семейка с горсткой казаков обратно в Нижнеколымский острожек и передал начальнику собранный ясак.

С этой добычей и ушли казаки с Колымы в Якутск. Только двенадцать человек во главе с Семейкой остались в острожке. Были они заняты мирным делом: ловили рыбу, штопали свою износившуюся одежонку, собирали целебные травы для заживления ран.

Князь Аллай узнал, что в острожке обитает малая горстка русских. Это был удобный случай отомстить за гибель брата и опять утвердить над краем свою власть. Он собрал воинство в пятьсот человек, пообещав каждому из них щедрые награды. Он даже не думал, что тринадцать русских, израненных в прошлых сражениях, примут бой против пятисот его воинов.

Ночью шумное войско обложило острожек, и Аллай предложил Семейке сдаться на его княжескую милость. Эта милость, впрочем, была не очень-то велика: князь сказал, что разрешит Семейке выбрать любую смерть – от огня, от петли или от ножа.

Семейка громко засмеялся в ответ:

– Попробуй-ка, Аллайка, сунься! Мы – русские, а русские не сдаются!..

Воинство Аллая пошло на приступ. Шагая через трупы своих полудиких солдат, Аллай первый ворвался в острожек...

Яростно дрались тринадцать молодцев. Мелькали копья, мечи, стрелы, сверкали ножи, гулко громыхали длинные ружья-пищали казаков...

Железная стрела вонзилась в голову Семейки, он вырвал ее и, залитый кровью, бросился на Аллая. Но князя защищали отборные богатыри. Семейка отразил мечом удары трех копий и уложил на землю раскрашенного великана. Кто-то из казаков подхватил оброненное копье, и оно тотчас же мелькнуло в воздухе. Князь Аллай успел схватиться за древко, но было поздно... Копье пронзило его насквозь и пригвоздило к ограде острожка.

В ту же минуту паника охватила нападавших. Оказалось, что князь Аллай уверял их, будто он заговорен шаманами от копий, от стрел, от мечей. А сейчас он стоял у ограды мертвый, – древко копья не позволяло ему упасть.

Воинство Аллая рассеялось так же быстро, как появилось, а казаки принялись собирать брошенное оружие, выволакивать трупы, перевязывать раны.

Зырян, старый друг Семейки, будто почуял беду. Не доехав до Якутска, он повернул свой отряд в обратный путь. Очень спешил он, почти не останавливался на привалах, мчался по рекам, в темень ночную шел по трясинам тундры, но когда, наконец, увидел с дальнего холма полуразрушенный острожек, понял, что опоздал...

За черной зубчатой оградой передвигались какие-то люди, и начальник решил, что это Аллаевы воины.

– К бою! – скомандовал он.

Казаки развернулись привычным строем, постепенно окружая острог.

Великой радостью для Зыряна была эта ошибка. От взломанных ворот, прихрамывая и опираясь на копье, к нему медленно шел веселый, улыбающийся Семейка...

О чем говорили в тот вечер два друга, два неутомимых путника? О битве, которая только недавно здесь отгремела? Или о донесшихся из Якутска новостях? Или, может быть, Семейка посетовал на судьбу: снова ранения, и нет даже тряпок для повязки, и жалованья по-прежнему не шлют?..

Нет, не об этом до поздней ночи увлеченно шептались они у камелька. Прослышал Дмитрий Михайлович Зырян о богатых землях далеко за Колымой, у другой великой реки – Анадырь, где никогда никто из русских еще не был. Старый юкагир ему рассказывал, что живут в той далекой стране храбрые воины – чукчи, народ-охотник, промышляющий кита и моржа. Моржового зуба у них великое множество, а пушного зверя хоть руками бери...

Узнав об этом, Семейка стал обдумывать план нового похода.

В 1646 году население Нижне-Колымска неожиданно увеличилось вдвое. С моря возвратился промышленник Игнатьев.

Об Исае Игнатьеве Семейка слышал и раньше: потомственный помор, с детства ходил он с отцом и дедом за Канин Нос, в бурное северное море. А теперь Игнатьев возвратился с большой добычей: привез он "рыбий зуб" моржовую кость, которая ценилась выше любого меха.

Так далеко на восток до Игнатьева никто не ходил, и все завидовали удачливому помору.

Рассказывал Исай о великих богатствах открытых им земель, где песца кочевники гонят палками от юрт, где моржовую кость можно выменять за пуговицу или иголку... Слышал он, оказывается, и о реке Анадырь, словно течет та река не на север, как Лена, Колыма или Индигирка, а поворачивает где-то в горах на юг, потом на восток. Добраться к Анадырю Игнатьев, однако, не смог – тяжелые льды преградили дорогу.

Приказчик богатого московского купца Федот Алексеевич Попов, тоже бывалый человек, привыкший ходить в неведомые земли, сразу почуял прибыльное дело. Собрать отряд для дальнего похода в Нижне-Колымске было нетрудно. Охотников нашлось много. Казак Семейка должен был отправиться в поход в качестве "государственного человека", на него возлагались обязанности подводить неизвестные племена под "высокую цареву руку" и собирать с них ясак.

К лету 1647 года четыре коча были готовы к походу. В тот год, однако, поход не состоялся: жестокий шторм расшвырял деревянную флотилию, а потом за устьем Колымы неодолимой стеной сомкнулись льды.

Но мореходы не унывали. Знали они по опыту, какого терпения и труда стоит иная удача. Не выпустило море этим летом – выпустит на следующее, на третье.

Промышленные люди не теряли напрасно времени. Еще два коча присоединились к флотилии, – новенькие, поблескивающие свежим тесом, с яркими флажками на верхушках мачт.

В июне 1648 года наконец прозвучала долгожданная команда, и на судах дружно поднялись паруса.

Стоя на носу коча и вглядываясь в близкое свинцовое море, не думал казак. Семейка, что плывет он к бессмертной славе своей...

Море было спокойно лишь в первые часы, когда кочи неторопливо, плавно вышли из устья Колымы и взяли курс на восток.

Слабый ветер дул с берега, и вскоре с горных отрогов сползла плотная сизая пелена тумана. Коч, на котором находился Семейка, осторожно пробирался вблизи берегов. В тумане отчетливо слышался грохот прибоя. Неожиданно у самого носа лодки выросла огромная черная скала. Кормщик едва успел развернуть суденышко, – острый зубчатый выступ пронесся над самым бортом.

Нет, в открытом море все же было безопасней, чем здесь, у берегов. Ветер наполнил парус, и коч понесся на север, стремительно взлетая на волну.

Будто сорванный ветром, внезапно исчез туман. Оглядевшись, Семейка увидел на горизонте только два паруса, – остальные, наверное, из-за тумана замедлили ход.

Эта разлука в море никого в отряде Семейки особенно не взволновала. Курс всем был известен: держать на восток; где-нибудь у северного мыса, а может и у далекой реки Анадырь отряды сойдутся снова и тогда уж постараются плыть вместе.

Другое заботило Семейку и его спутников. Вокруг глухо стонали волны, резко свистел ветер. Откуда-то из морской дали с полуночи надвигался шторм. Стоило навалиться тяжелой волне или бродячей льдине подвернуться, и коч мог рассыпаться в щепы, а в суровом полярном море помощи неоткуда ждать...

Парус вскоре пришлось спустить, но и о веслах нечего было думать, лохматые гребни вставали все выше, пена с шумом вьюжилась над ними... Люди уже выбились из сил, непрерывно вычерпывая воду, а шторм продолжал греметь и грохотать.

Даже среди промышленников, этих удалых и бесстрашных сибирских бродяг, которым не раз приходилось смотреть в глаза смерти, нашлись такие, что возроптали на судьбу: уж ежели и помирать, мол, так с оружием в руках и на земле, а не здесь, в бешеной пучине, рыбе всякой диковинной на корм.

Кто-то крикнул кормщику:

– Правь обратно! Гибель неминучая впереди! Вон уж льды показались...

Семейка пригрозил ему копьем:

– Ежели струсил, прыгай за борт, а других не мути! Наша дорога – на восток. Или погибнем, или пробьемся!..

За неизвестным скалистым мысом, в бухте, где берег сверкал пластами вечного льда, потрепанный коч Семейки укрылся, наконец, от непогоды. Теперь-то уж можно было вволю напиться чистой родниковой воды, развести костер и просушить одежду, спокойно вздремнуть у огня.

Кто-то из промышленников подстрелил дикого оленя, у большого артельного котла засуетились лучшие повара.

Десять дней скитаний по бурному морю остались позади. Никто уже не вспоминал о пережитом. Солнце светило ярко, воздух был свеж и ясен, жизнь снова улыбалась и звала в неизведанное.

С высокого обрывистого мыса, на котором дымно горел сигнальный костер, Семейка долго вглядывался в морскую даль. Только два малых парусника вырисовывались на горизонте. Куда же девались остальные? Может быть, возвратились? Или погибли на скалах, или занесены штормом в далекий ледяной простор?

На этих двух уцелевших кочах командирами были Герасим Анкудинов и Федот Попов. Разом они сошли на берег и первым делом спросили об остальных кораблях.

– Плохо, – сумрачно молвил Анкудинов. – Злая, как видно, у них судьба...

– Надобно подождать, – заметил Попов. – Может, через день, через два они придут...

Анкудинов нахмурился и спросил с усмешкой:

– Ждать, пока льды нагрянут и всех нас затрут? Я зимовать на этих камнях не собираюсь.

Он обернулся к Семейке:

– Что скажешь ты, казак?

– Товарищей оставлять в беде или в дороге не тоже, – ответил Семейка, продолжая с надеждой вглядываться в пустынный горизонт. – Однако, может они дальше мимо этого мыса прошли и ждут нас где-нибудь на востоке?.. Льды и правда могут нагрянуть каждый час, а путь наш далекий и трудный. Надо бы здесь, на случай, из камня выложить сигнал: следуйте, мол, дальше к востоку, ежели отстали...

Море горело и сверкало под солнцем, только временами ровный западный ветер гнал и кружил в зыбком просторе одиночные обтаявшие льдины.

Лучшей погоды для дальней дороги, казалось бы, и не следовало желать. Но командиры знали, что эта милость полярного моря ненадолго: лишь переменится ветер, и опять загромыхают принесенные с хмурого севера льды...

Знали еще командиры понаслышке, что есть где-то далеко на востоке грозный "необходимый" мыс. Сбивчивые слухи о нем походили на легенду. Говорили, будто нет еще на белом свете храбреца, который решился бы обойти вокруг этого мыса. Море там постоянно кипит, и плавучие ледяные горы страшными обвалами рушатся на берег...

Но горстка русских людей, твердо уверенных в своей удали и силе, не боялась никакого риска.

Был август месяц, а в сентябре в этих краях уже скрипит мороз, валит снег, срываются иногда первые метели. Три коча продвигались на восток мимо скал и отмелей, подолгу блуждая в извилистых ледяных коридорах. Иногда на далеких обрывах вставали дымы костров, – там обитали какие-то племена. Но как только Семейка с товарищами приближался к берегу, неведомые кочевники снимались и уходили в тундру, оставляя только пепел да смятую траву.

В устье малой речушки Анкудинов решил высадиться на берег, припасти свежей воды. Коч едва обогнул отмель, как из-за черных скал и валунов тучей взметнулись длинные стрелы.

– Быть бою, – сказал Анкудинов и стал сигналить другим отрядам.

Вскоре командиры собрались держать совет. Оглядывая прочную и гибкую стрелу с костяным наконечником, Семейка молвил в раздумье:

– На стрелу стрелой надобно отвечать. А на десять стрел – в ответ два десятка. Только без промаху. Чтоб наверняка. Ежели нам, русским, помеху чинят – рано или поздно смертному бою быть. Следует тут, однако, призадуматься: не лучше ли позже дать бой?.. Море льды уже гонит, морозец звенит, зимовать меж врагами в неведомом краю – дело не простое. А берег, поглядите-ка, к югу свернул. Может, уже недалеко она, река Анадырь? Может, и грозный мыс уже скоро покажется? Главное нельзя нам упускать – великую ту реку разведать и за Москвой ее укрепить.

Упрямый и настойчивый Анкудинов на этот раз согласился:

– Знаю, Семейка, отваги тебе не занимать. Молвил бы так другой – дело ясное, – струсил. Быть по-твоему – дальше идем, на реку Анадырь.

...Суровый скалистый берег тянулся к юго-востоку и словно обрывался у моря. Дальше не было видно ни горных отрогов, ни осыпей, ни белой изломанной полосы прибоя. У мыса кипела высокая волна, какая может родиться только в бескрайних морских просторах.

Семейка пристально вглядывался в открывавшуюся за мысом уже не свинцово-серую, но густо-синюю морскую даль, в которой четко и ясно обозначались легкие контуры двух островов.

Три малые суденышка шли почти рядом, Семейкино несколько впереди. Немало дивились промышленные люди беспокойству бывалого казака. Все время метался Семейка с носа на корму, неотрывно глядя на пустынный берег, словно дальний утес в точности измерить хотел, руки зачем-то в воду за борт опускал и радостен был необычайно. Тут же, не замечая крутой волны, он разостлал на палубе свои бумаги и стал в подробности описывать, как и насколько этот мыс в море протянулся...

Даже Анкудинов заинтересовался.

– Экую диковину увидел! – сказал он. – Камень выступил в море, вот и все.

Казак медленно встал и торжественно снял шапку.

– Радуйтесь, русские люди!.. Многие беды мы претерпели, но вот он и есть перед нами, – "Большой Каменный нос"...

Но не знал Семейка и никто из его спутников и ратных друзей, что отсюда, от этого мыса, во весь необъятный мир открываются дороги – в Камчатскую землю, в Японию, в далекую Индию, Африку, Австралию, Америку, на бесчисленные океанские острова...

Величайшее географическое открытие, совершенное мореходами в непогожий сентябрьский день, было для них только победой над грозным мысом на пути к заветной реке Анадырь.

Для отважных русских людей не было неодолимых преград. Три лодки под парусами уверенно шли на юг, безбрежный синий простор не страшил мореходов, а звал их вперед.

Шторм нагрянул внезапно, будто выметнулся из-за каменной береговой ограды.

Огромная волна накрыла коч, на котором плыл Анкудинов, и легкое суденышко рассыпалось в щепы. Семейка сам сбросил парус и скомандовал:

– На весла!

Меж летящих взвихренных гребней, наполовину захлестнутый водой, его коч шел на помощь Анкудинову.

Позже Семейка и сам называл это чудом: обветшалая лодка его устояла против океанского шторма. Загруженная до отказа (весь отряд Анкудинова был спасен), долго металась она по волнам, поднимавшимся, казалось, до самого поднебесья. Среди рифов и скал Семейка нашел небольшую тихую бухту, и вот уже под плоским днищем захрустел береговой песок...

Второй коч, на котором шел Федот Попов, тоже остался невредимым.

Уже горели на берегу костры, кто-то тащил из воды огромную рыбу, кто-то принес найденный на отмели моржовый клык. Находка эта, казалось, вдохнула в путников новые силы. Все знали, что теперь недалеко неведомая желанная река.

В стороне, у отдельного костра, совещались три вожака этой отчаянной ватаги, намечая дальнейший путь. Самое трудное, казалось им, уже осталось позади. Встреча с грозным мысом никого больше не тревожила. Правда, суров океан, но не будет же он грохотать целые недели непрерывно! Выдастся еще и погожий день!

И не знали они в те минуты, что из-за ближних скал, из-за осыпей, из-за каждого выступа камней, вздыбленных над океаном, сотни глаз настороженно и пристально следили за отрядом, и сотни стрел готовы были сорваться в любую секунду с натянутых тетив.

Суровый океан, отвесные скалы берега, вставшие сплошной стеной, дикие воины на скалах, – все, казалось, было против горстки русских храбрецов. Но когда первая стрела пронзительно и тонко пропела над ярко горевшим костром, эти люди, к удивлению северных воинов, не разбежались. Нет, по слову команды все они, даже те, что были вынесены из лодок на руках, теперь поднялись как один и взяли оружие.

Грянули выстрелы.

Воины этой суровой земли были отважны в бою. Лишь в первые минуты их испугал или только озадачил еще никогда не виданный гремящий огонь. Рассеявшаяся толпа вскоре опять соткнулась. Снова засвистели стрелы. Глухо вскрикнул и покачнулся Федот Попов. Кто-то из казаков подхватил его на руки и вынес из боя.

Не страх, а ярость охватила соединенные отряды Семейки, Анкудинова, Попова. Как видно, страшны были в гневе эти бородатые, оборванные, вооруженные длинными пищалями воины. Они рассеяли дикую толпу и взяли несколько пленных.