Текст книги "Легенды Крыма"

Автор книги: Петр Гармаш

Соавторы: С. Ли,Василий Стефанюк,Т. Кузина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Три больших дуба подошли к нему и один больно ударил по голове.

– Затягивай крепче шею, – сердился другой, старый, похожий на Аджи-Мурата.

Толкнул третий из-под ног камень, и повис Мустафа Чалаш в воздухе.

Нашли его отузские еще живым и добили кольями.

– Отузские всегда так, – говорили в Козах и жалели Чалаша.

– Настоящие горцы, настоящие “таты”, – хвалили таракташцев в Кутлаке и Капсихоре.

Вздохнет таракташец, вспоминая Чалаша.

– Сейчас тихо у нас. Кого убили, кого в тюрьму увели. И увидев орла, который парит над Бакыташем, опустит голову. – Были и у нас орлы. Высоко летали. О них еще помнят старики. Не случись Карасевда, Мустафа Чалаш таким бы был.

Ай-Савва

Их было три, три старых, почти слепых монаха. Таких старых, что забыли бы как их зовут, если бы не поминали каждый день за молитвой:

– Павло, Спиридо, Василевс.

Пришли татары, взяли крепость, сожгли Сугдею.

Кто уцелел, бежал в горы; разбежались и монахи.

Только Павло, Спиридо и Василевс остались у Ай-Саввы, у святого Саввы, потому что куда бежать, если не видишь, что на шаг впереди. И еще потому, что, когда долго живешь на одном месте, трудно с ним расстаться.

В тот год раньше времени настала студная зима и покрылись крылья Куш-кая, Сокол-горы снежным пухом. Сильнее прежнего гудел Сугдейский залив прибоем волн; плакал, взвизгивая, острый ветер ущелья; по ночам выл зверь у самой церковной ограды. А перед днем Рождества налетела снежная буря и не могли старцы выйти из своих келий, чтобы помолиться в церкви.

Уже несколько дней не встречались они и не знали – живы ли или нет.

Но в праздник Василевс, менее старый, чем другие, ударил в церковное било и когда на зов его никто не отозвался, догадался, что Павло и Спиридо оставили его одного навсегда.

Стоят рядом кони, не думают один о другом, а уведут одного – скучает другой.

Взгрустнулось Василевсу. Видно близок и его час.

– Савва, преподобный отец, – молился Василевс, опустившись на церковную плиту, и думал о близком конце.

Но стих ураган, и в церковное оконце залетел солнечный луч.

Обрадовался ему Василевс. – Может быть, еще поживу.

Придет весна, запоет в лесу хоралом птиц, закадит перед Творцом благоуханием земли.

– Докса си, Кирие, докса си. Слава Тебе, Господи, слава Тебе.

Так думал Василевс и улыбнулся своей мысли.

– И хора инэ одельфи дие липие.

– Радость и печаль – сестры, только одна стоит впереди и не хочет оглянуться на другую, пока не случится.

Распахнулась тяжелая дверь. Оглянулся Василевс.

У входа сверкнули мечи.

– Вот монах, – крикнул передовой, и рванул Василевса за руку, чтобы показал, где скрыты богатства.

Потянулся Василевс взглядом к алтарю. Он последний, кто служил перед ним, кто благодарил Творца за радость жизни.

Убьют его, запустеет храм, рухнут стены.

И воззвал к Савве, чтобы спас обитель.

Точно спала на миг пелена с глаз, озарилась церковь лучистым светом, и из-за престольного камня поднялся в свете высокий старик.

И когда напавший ударил Василевса мечом и брызнула на пол его кровь, светлый старик коснулся рукой престольного камня.

И из него истек источник живой воды.

– Мегас и Кирие, ке фавмаста та ерга су. Велик Ты, Господь, и чудны дела Твои.

* * *

Прошли тысячи зим мягких и суровых, забыли в Айса-вах о святом Савве, а источник бежит по-прежнему из-под престольного камня и там, где пробегает светлый ключ – растут цветы и плоды, и радуется человек.

Кэдэ

Кошка, когда крадется, чтобы поймать птицу, не так была хищна, как Назлы – дочь Решеида.

Ах, Решеид, Решеид, Аллах знает, как наказать человека.

В Демерджи боялись Решеида. Злой был человек; злой и хищный, как старая лисица. Тихо говорил; балдан татлы – сахарное слово знал, улыбался, придумывая человеку обиду.

Пошла Назлы в отца. Ласкалась, хвалила его; распускалось у отца сердце, как благоухающая роза.

Тогда дергала Назлы отца за бороду, царапала, кусала его, и убегала в жасмин. Не достанет ее там отец.

– Хи!

Скрывал Решеид от людей свое горе и по-прежнему был важен, когда на улице ему кланялись и свои, и чужие.

На много верст кругом знали Решеида. От Демерджи до Алушты тянулись его сады, а тратил на себя меньше, чем слепой Мустафа.

Напрасно все это, Решеид-ага.

Умрет богач, не больше останется, чем от бедного.

Ехал Решеид из Алушты, продал Хахылгана.

Если побить больного по спине и потом продать белого петуха, – хахылгана, то, когда начнут зеленеть деревья, вся твоя болезнь перейдет к другому, кому продал хахылгана.

Болел у Решеида давно живот, теперь больше не будет болеть.

Шла дорога в гору. Устали лошади бежать, устал Сейтар погонять.

– Айда, Сейтар, – сердился Решеид.

Не свои были лошади, чужих нанял, нечего было жалеть.

Смотрел Решеид-ага на свой сад, приятно было.

Миндаль оделся листьями, другие деревья были в цвету.

Думал Решеид: – Кто-нибудь двадцать тысяч даст, опять не отдам.

Оглянулся назад. Высоко поднялись. Синее море, как стена стало. Красиво было смотреть. Только не подумал об этом Решеид-ага, о другом думал.

– Как много добра даром пропадает. Когда кушают люди, сколько сала на тазу остается…

Мяукнула у плетня кэдэ, кошка.

– Отчего кэди эти, например, нельзя есть? Ну, сам не ешь, гостей можно накормить. Прибавить курдюку – хороший пилав будет.

Приехал домой, рассказал Назлы, что думал по дороге.

Смеялась Назлы.

– Вот хорошо. Непременно сделаем так. Соберем соседских кошек. Сама резать буду. Позовем гостей из Шумы!

Рад был Решеид посмеяться над шуминцами.

Давно хотел их наказать за то, что не продали ему леса.

– Сделаем. Только смотри, никому не говори.

Пропала кошка у одного, у другого. Мало ли куда могла забежать. Не удивились.

Удивились, что Решеид-ага гостей из Шумы позвал всех, кто бороду запустил.

– Не даром.

Подала Назлы плов. Дымился рис, только немножко неприятный запах был. Точно кошка близко ночевала.

Однако шуминцы ели, некоторые даже хвалили.

– А ты отчего сам не ешь? – угощала Назлы отца.

– Попробовал бы, как я приготовила.

Отплюнулся в сторону Решеид, смолчал.

А шуминцы хвалили.

– Хорошая хозяйка у тебя дочь, ох, хорошая, в тебя вся пошла.

И много еще другого говорили хозяину.

Только икнул один и показалось ему, что в животе у него мяукнула кошка.

Слышали другие, подумали:

– Обрадовался человек, что в гостях объелся.

Однако, когда на ночь вернулись в Шумы, не у одного, у всех замяукало в животе.

Не спали всю ночь, мучились, точно кто царапал внутри.

А старый Асан чуть не умер.

– Да что ты, кошку что ли съел, – сердился на него сын, потому что тот не давал ему спать.

И подумал Асан – не посмеялся ли в самом деле над ними Решеид-ага, не накормил ли дрянью.

А наутро вся деревня узнала, что накормил Решеид-ага людей пилавом из кэдэ.

Шли мимо два демерджинца и посмеялись над глупостью шуминцев.

Обрадовались, кошатины наелись. Мяу, мяу!

И стало от всех шуминцев после этих слов пахнуть кошками. И через месяц, и через год, и через десять лет, и даже теперь не прошло. Если едешь мимо Шумы – слышишь кошку.

Может быть, что и прибавил; не прибавишь – хорошо не расскажешь.

– Артмасы – ганиме.

Только одно правда. Если проезжаешь по шоссе мимо Шумы, не дай Бог сказать “мяу”.

Лучше молчи.

Хорошо если тебя обругают, или плюнут, случится топор, и топор вдогонку полетит. А не веришь – испытай сам. Крикни, проезжая, “мяу”.

Посмотришь, что выйдет.

Гюляш-Ханым

Туды-Мангу-хан был похож на быка с вывороченным брюхом; к тому же он был хромой и кривил на один глаз.

И все дети вышли в отца; одна Гюляш-Ханым росла красавицей. Но Туды-Мангу-хан говорил, что она одна похожа на него.

Самые умные люди часто заблуждаются.

В Солгатском дворце хана жило триста жен, но мать Гюляш-Ханым занимала целую половину, потому что Туды-Мангу-хан любил и боялся ее.

Когда она была зла, запиралась у себя, тогда боялся ее хан и ждал, когда позовет.

Знал, каков бывает нрав у женщины, когда войдешь к ней не вовремя.

А в народе говорили, будто ханша запирается неспроста. Обернувшись птицей улетает из Солгатского дворца в Арпатский лес, где кочует цыганский табор Ибрагима.

Попытался было сказать об этом Туды-Мангу-хану главный евнух, но побелело от гнева ханское око и длинный чубук раскололся о макушку старика.

Помнил хорошо хан, что вместе с Гюляш-Ханым пришла к нему удача, – так наворожила ее мать. И любил хан цыганку-жену, потому что первым красавцем называла она его, когда хотела угодить.

Улыбался тогда Туды-Мангу-хан, и лицо его казалось чебуреком, который сочнел в курдючном сале.

И всегда, когда хан шел на Ор, он брал с собой Гюляш-Ханым – на счастье, чтобы досталось побольше добычи и была она поценнее.

Один раз добыл столько, что понадобилось сто арб.

Была удача большая, потому что Гюляш-Ханым не оставляла хана, даже когда он скакал на коне.

Но арбы шли медленно, а хану хотелось поскорей домой. Позвал он Черкес-бея и поручил ему казну и Гюляш-Ханым, а сам ускакал с отрядом в Солгат.

Весел был хан, довольны были жены. Скоро привезут дары.

Только не всегда случается так, как думаешь.

Красив был Черкес-бей, строен, как тополь, смел как барс, в глазах купалась сама сладость. А для Гюляш-Ханым настало время слышать, как бьется сердце, когда близко красавец.

Взглянула Гюляш-Ханым на Черкес-бея и решила остаться с ним, – обратилась в червонец. Покатился червонец к ногам бея, поднял он его, но не положил его к себе, – был честен Черкес-бей, а запер червонец в ханскую казну.

Честным поступком не всем угодишь.

А ночью напал на Черкес-бея балаклавский князь, отнял арбы, захватил казну.

Еле успел спастись Черкес-бей с немногими всадниками.

И повезли Гюляш-Ханым с червонцами в Балаклаву.

В верхней башне замка жил греческий князь.

К нему и принесли казну.

Открыл князь казну и начал хохотать. Вместо червонцев – в казне звенел рой золотых пчел.

– Нашел, что возить в казне глупый Туды-Мангу-хан!

Вылетел рой, поднялся к верхнему окну; но одна пчела закружилась около князя и ужалила его прямо в губы.

Поцелуй красавицы не всегда проходит даром.

Отмахнулся князь и задел крыло пчелы. Упала пчела на пол, а вокруг нее посыпались червонцами все остальные.

Поднял от удивления высокую бровь балаклавский князь и ахнул: вместо пчелы у ног его сидела, улыбаясь, ханская дочь; загляделась на него.

Был красив Черкес-бей, а этот еще лучше. Светилось на лице его благородство и в глазах горела страсть.

Околдовало его волшебство женской красоты и оттолкнул юноша ногой груду золота.

Когда молод человек, глаза лучше смотрят, чем думает голова.

Схватил ханшу на руки и унес к себе.

Три дня напрасно стучали к нему старейшины, напрасно предупреждали, что выступило из Солгата ханское войско.

Напиток любви самый пьяный из всех; дуреет от него человек.

А на четвертый день улетела Гюляш-Ханым из башни. Обернулась птицей и улетела к своим, узнала, что приближается к Балаклаве Черкес-бей.

Скакал на белом коне Черкес-бей впереди своих всадников и, услышав в стороне женский стон, задержал коня.

В кустах лежала Гюляш-Ханым, плакала и жаловалась, что обидел ее балаклавский князь, надругался над ней и бросил на дороге.

– Никто не возьмет теперь замуж.

– Я возьму, – воскликнул Черкес-бей, – а за твою печаль заплатит головой балаклавский князь.

И думала Гюляш-Ханым по дороге в Солгат – кто лучше, один или другой, и хорошо бы взять в мужья обоих, и князя бея и еще цыгана Ибрагима, о котором хорошо рассказывает мать.

Когда имеешь много, хочется еще больше.

А балаклавский князь искал повсюду Гюляш-Ханым и, когда не нашел у себя, пошел, одевшись цыганкой, искать в ханской земле.

Через горы и долины шел до Солгата.

На много верст протянулся город, но не было никого на улицах. Весь народ пошел на площадь к ханскому дворцу, потому что Туды-Мангу-хан выдавал младшую дочь замуж и угощал всех, кто приходил.

Радовался народ. Сто чалгиджи и сто одно думбало услаждали слух, по горам горели костры; ханские слуги выкатывали на площадь бочки с бузой и бекмесом; целое стадо баранов жарилось на вертеле.

Славил солгатский народ Туды-Мангу-хана и его зятя Черкес-бея.

Завтра утром повезут Гюляш-Ханым мимо мечети султана Бибарса; будет большой праздник.

Думала об этом Гюляш-Ханым, и что-то взгрустнулось ей. Подошла к решетчатому окошку в глухой переулок и вспомнила балаклавского князя.

– Хоть бы пришел.

И услышала с улицы, снизу, старушечий голос.

– Хочешь погадаю; вели впустить.

Велела Гюляш-Ханым впустить ворожею и заперлась с нею вдвоем.

– Гадай мне счастье.

Посмотрела Гюляш-Ханым на цыганку. Горели глаза безумным огнем, шептали уста дикие слова. Отшатнулась ханша. Упали женские одежды и к ней бросился балаклавский князь.

Бывает луна белая, бывает желтая.

Посмотрели люди на небо, увидели сразу три луны: одну белую и две в крови. Подумали – убили двух, третий остался.

Вскрикнула Гюляш-Ханым. Вбежал Черкес-бей. В долгом поцелуе слились уста. Мелькнуло лезвие ятагана, и покатились две головы любивших.

Оттолкнул Черкес-бей тело Гюляш-Ханым и женился в ту же ночь на старшей дочери хана.

Потому что не должен мужик жалеть бабу.

* * *

Теперь от Солгатского дворца остались одни развалины. Совсем забылось имя Гюляш-Ханым. Но в осеннюю пору, когда у местных татар играют свадьбы, в лунную ночь видят, как на том месте, где был дворец хана, встречаются две тени. И спрашивает одна:

– Зачем ты погубил меня?

И отвечает другая:

– Я любил тебя.

Легенда относится к тому времени, когда побережье Крыма от Судака до Балаклавы находилось в руках греков, а вся степная часть полуострова – во власти татар, то есть ко времени после первой половины XIII века, времени вторжения в Крым татар. В этот период, до утверждения династии Гираев (в первой половине XV века) главным центром татарского владычества в Тавриде был город Солгат, теперешний Старый-Крым. Отсюда, например, золотоордынские ханы вели сношения с египетско-мамелюкским султаном. Памятником таких сношений явилась мечеть, построенная султаном Бейбарсом (1281 – 1288 г.). “Уроженец Кипчака, египетский султан Бибарс, желая увековечить свое имя и прославить место своего рождения, построил великолепную мечеть, стены которой были покрыты мрамором, а верх – порфиром”. (Jos de Guignes. Histoire generale de Huns etc. Paris, 1756, v. II, p. 643.).

Туды-Мангу-Хан – лицо историческое. Это он отправлял в Египет нарочитое посольство с просьбою пожаловать ему какой-нибудь мусульманский титул. От его времени дошла старокрымская монета (1284 г.). Ханы не всегда жили в Солгате, и в их отсутствие городом правили наместники. Одним из таких наместников являлся Черкез-бей, живший, впрочем, в более позднюю эпоху, судя по договору 1380-го года между генуэзцами и татарами. Старокрымские беи или беки пользовались огромными правами: они имели право чеканить свою монету, сноситься с другими странами и т. д.

Ор (по татарски – ров) – теперешний Перекоп. Старая крепость была построена на перешейке, который был перерезан рвом.

Aрпат – деревня между Судаком и Алуштой.

Чебуреки – пирожки с рубленой бараниной, поджаренные на курдючном сале. Это любимое блюдо татар.

Буза – напиток, приготовляемый из проса.

Чалгиджи – музыкант.

Думбало – большой барабан.

Бетмас – мед, приготавливаемый из виноградных выжимок.

Ханский дворец был построен на берегу р. Серен-су, протекающий в южной части города. Здание существовало еще в конце XVIII века, когда в нем жил епископ Гумилевский (1792 г.). Теперь от дворца остались развалины внешней стены, внутренняя же площадь продана городом частному лицу.

Легенда эта, как и последующая, рассказана бывшим заведующим феодосийским музеем древностей – Степаном Ивановичем Веребрюсовым. В несколько иной редакции она помещена в Легендах Крыма – В. X. Кондараки.

Гибель Гирея

Золото и женщина – две гибели, которые ждут человека, когда в дело вмешивается Шайтан.

Если высохла душа, дряблым стало тело – тогда золою.

Если кипит еще кровь, и не погас огонь во взоре – тогда женщина.

Шайтан знает, как кому угодить, чтобы потом лучше посмеяться.

* * *

Казалось, не было на земле хана умнее солгатского, казалось, могущественный Арслан-Гирей имел все, чтобы быть довольным. Сто три жены и двести наложниц, дворец из мрамора и порфира, сады и кофейни, бесчисленные табуны лошадей и отары овец Что еще было желать?

Казалось так.

Но по ночам приходил к Гирею кто-то и тревожил его мысль:

– Все есть, только мало золота

– Откуда взять много золота? – спрашивал сам себя Гирей. И не спал до утра.

И вот раз, когда пришли к нему беки, велел им созвать мудрецов со всего ханства. Не знали беки – для чего, и каждый привел своего приятеля, хоть бы он и не был мудрец:

– Средство хочу, – объявил хан, – чтобы камень золотом становился.

Подумали беки и мудрецы: «Помешался хан, если бы можно было так сделать, давно бы люди сделали».

Однако сказали:

– Воля падишаха священна. Дай срок.

Через неделю попросили:

– Если можешь, подожди.

А через две недели, когда открыли рот, чтобы просить нового срока, хан их прогнал.

Умный был хан.

– Пойду сам поискать в народе мудреца, – решил он.

Беки отговаривали:

– Не следует хану ходить в народ. Мало ли что может случиться. Может услыхать хан такое, чего не должно слышать благородное ухо.

– Все же пойду.

Оделся дервишем и пошел.

Правду сказали беки. Много обидного услышал Гирей и о себе и о беках, пока бродил по солгатским базарам и кофейням. Говорили и о последней его затее:

– Помешался хан, из камня золото захотел сделать.

А иные добавляли:

– Позвал бы нашего Кямил-джинджи, может быть, что и вышло.

– А где живет Кямил-джинджи?

И хан пошел к колдуну; рассказал ему, чего хочет.

Долго молчал джинджи.

– Ну, что же?

– Трудно будет… Если все сделаешь, как скажу, может, что и выйдет.

– Сделаю.

И хан поклялся великою клятвою:

– Да ослабеют все три печени, если не сделаю так. И повторил:

– Уч талак бош олсун.

Тогда сели в арбу и поехали. Восемь дней ехали. На девятый подъехали к Керченской горе.

– Теперь пойдем.

Шли в гору, пока не стала расти тень. А когда остановились, джинджи начал читать заклинание.

На девятом слове открылся камень и покатился в глубину, а за ним две змеи, шипя, ушли в подземный ход. Светилась чешуя змей лунным светом, и увидел хан по стенам подземелья нагих людей, пляшущих козлиный танец.

– Теперь уже близко. Повторяй за мной: Хел-хала-хал.

И как только хан повторил эти слова, упали впереди железные ворота, и хан вошел в другой мир.

Раздвинулись стены подземелья, бриллиантами заискрились серебряные потолки. Стоял хан на груде червонцев, и целые тучи их неслись мимо него.

Поднялся из земли золотой камень; кругом зажглись рубиновые огни, и среди них хан увидел девушку, которая лежала на листе лотоса.

Завыла черная собака; вздрогнул джинджи.

– Не смотри на нее.

Но хан смотрел, зачарованный. Потускнели для него бриллианты; грубой медью казалось золото, ничтожными все сокровища мира.

Не слышал Гирей ее голоса, но все в душе у него пело, пело песнь нежную, как аромат цветущего винограда.

– Скорей возьми у ног ее ветку, – бросился к нему джинджи, – и все богатства мира в твоих руках.

Поднялась с ложа царевна.

– Арслан-Гирей не омрачит своей памяти, похитив у девушки ее чары. Он был храбр, чтобы прийти, и, придя, он полюбил меня. И останется со мной.

Потянулись уста царевны навстречу хану, заколебался воздух. Полетели золотые искры, вынесли джинджи из недр Керченской горы и перебросили его на солгатский базар.

Окружили его люди.

– Слышал? Пропал наш хан, – говорили ему. – Жаль Арслан-Гирея.

Но джинджи тихо покачал головою.

– Не жалейте Гирея – он нашел больше, чем искал.

Династия Гираев утвердилась в первой половине XV века, по выделении Крымского юрта в особое ханство. Арслан-Гирей (Арслан-лев) правил ханством всего около двух лет (ок. 1744 г.). Рукопись мурзы Мурата Аргинского говорит о нем: “Зная, что кто лишит жизни одного человека, все равно как бы лишил ее всех, воздерживался насколько мог уничтожать тварь Божью”. В Бахчисарае, на ханском кладбище, имеется памятник со следующей надписью: “Он (Бог) всегда жив и вечен. Мудрый Асаф, он был в делах военных лихой наездник, на поле брани геройством превосходил весь род Чингисов. Сам Марс жаждал острия меча его, упитанного кровью. Возможно ли сравнить мужество его с храбростью Неримана. Грозный вид его убивал современных ему тигров, раньше, чем он величественно, как воин, вступал на поле брани. Но, покорствуя священному гласу – вернись, он скончался. Пусть мир облечется в траур и раздерет ворот своего кафтана. Хифзи прекрасным, алмазным полустишьем изобразил его хронограмму: “Рай – воздаяние Арслан-Гирей хану”. (1767 г.).

Джинджи – духовидец, волшебник.

“Учь толак бош олсун”, то есть “да оскудеют все три моих печени”, в смысле – “да лишусь возможности жен и детей”. Сказать вслух это великое заклятие у крымских татар – достаточный повод для развода. В Отузах был когда-то такой случай. Дядя одного татарина заехал к племяннику и не застал дома его жены. Она была у своей матери, с которой дядя был в ссоре. Племянник сказал, что пошлет за женой. Дядя улыбнулся и выразил сомнение, чтобы она приехала, так как мать едва ли отпустит, узнав, что в гостях дядя. Так и случилось. Молодая женщина не вернулась домой даже тогда, когда того потребовал от нее лично муж. И вот, вскипев, молодой человек произнес громко приведенное заклятие. Молодая женщина сочла себя обесчещенной и потребовала немедленного развода. Когда затем, через некоторое время, молодые люди, любившие друг друга, одумались, они решили опять пожениться. Но для этого потребовалось совершить весьма сложную процедуру, а именно, женщина должна была выйти на одну ночь замуж за договоренного для того какого-то бедняка и затем, получив развод путем произнесения того же заклятия, вышла замуж за первого мужа.

Легенда о гибели Гирея связана с теми сведениями о катакомбных богатствах Керчи, которые, несомненно, давно были известны населению Крыма.

Мюск-Джами – Мускусная мечеть

Когда пройдет дождь, старокрымские татары идут к развалинам Мюск-джами, чтобы вдохнуть аромат мускуса и потолковать о прошлом. Вспомнить Юсуфа, который построил мечеть.

Когда жил Юсуф? Кто знает когда. Может быть еще когда Эски-Крым назывался Солгатом.

Тогда по городу всюду били фонтаны, по улицам двигались длинные караваны, и сто гостиниц открывали ворота проезжим. Тогда богатые важно ходили по базару, а бедные низко им кланялись и с благодарностью ловили брошенную монету.

– Алла-разы-олсун, ага.

Но был один, который не наклонялся поднять брошенного и гордо держал голову, хотя и был носильщиком тяжестей.

Мозоли на руках не грязнят души.

Да будет благословенно имя Аллаха!

Носильщик Юсуф не боялся говорить правду богатым и бедным, все равно.

Ибо время – решето, через него пройдет и бедность и богатство.

– Богатые, – говорил Юсуф, – у вас дворцы и золото, товары и стада, но совесть украл кто-то. Нет сердца для бедных; разрушается мечеть, скоро рухнет свод. Отдайте часть.

– Пэк-эй, так, так, – думали про себя бедняки, но богатые сердились.

– Ты кто, чтобы учить? Посмотрели бы, если бы был богат.

Покатилась слеза из глаз Юсуфа, и взглянул он на небо. Плыл по небу Божий ангел.

И сказал Юсуф ангелу:

– Хочу иметь много золота, чтобы построить новую мечеть; и чтобы помочь тому, кто в нужде, хочу быть богаче всех.

Унес ангел мысль сердца Юсуфа выше звезд, выше света унес. А люди, злые люди хотели бросить его в пропасть в Аргамышском лесу. Много костей человеческих там на дне, если только есть дно.

И поспешил уйти от них Юсуф на площадь. На площади остановился караван, потому что умер внезапно погонщик верблюда, и нужно было заменить его.

– Может быть ты сможешь погонять верблюда, – спросил хозяин каравана.

– Может быть смогу, – ответил Юсуф и нанялся погонщиком.

И ушел с караваном за Индол, на Инд.

Кто не слыхал об этой стране!

В камнях там родится лучистый алмаз; на дне моря живет драгоценный жемчуг; из снежных гор везут ткань легче паутины, и корни трав пьют из земли аромат и отраву.

Много лет провел Юсуф в этой стране; спускался с гор в долины и поднимался опять в горы.

Благословил ангел пути его, росло богатство хозяина, но Юсуф оставался бедняком.

Когда к руке не липнет грязь, не прилипает и золото. Удивлялся хозяин: – Где найти такого?

Один раз привез Юсуф хозяину мешок алмазов, каких никогда не видал хозяин. И не взял себе ни одного.

Подумал тогда хозяин о своем сыне, от которого знал только обман, и сказал близким:

– Вы слышите, если умру, Юсуфу, а не сыну – мое богатство.

И вскоре умер.

Так бывает. Сегодня жив, а завтра умер; вчера не было, сегодня пришло.

И стал Юсуф богаче всех купцов своего города.

Была пятница, когда его караван приблизился к Солгату. Тысяча верблюдов шли один за другим.

И никто не подумал, что это караван Юсуфа.

Не узнали его, когда подошел к мечети.

Не догадались, когда сказал:

– Вот упал свод.

Молчали.

– Иногда молчишь, когда думаешь, когда стыдно станет – тоже молчишь.

Так подумал Юсуф и сказал:

– Не отдадим ли части богатства?

Закричали солгатские беки:

– Если имеешь, отдай!

Усмехнулся Юсуф.

– Юсуф обещал сделать так.

Тогда подумали – не он ли Юсуф.

– Бывают чудеса.

А на другой день сотни рабочих пришли на площадь, где была мечеть, чтобы сломать старые стены.

– Прислал Юсуф-ага.

И по слову Юсуфа стали подвозить со всех сторон молочный камень, слоновую кость, золотую черепицу.

– Такой мечети не было в Крыму, – говорили в народе и называли Юсуфа отцом праведных, узнав что по заказу его пришел в Кафу корабль с мускусом, и приказал он бросать ароматный порошок в кладку стен новой мечети.

– Чтобы, когда пройдет дождь, с паром от земли поднималось к небу и благовоние от подножья Мюск-джами.

Прошло две зимы, и к празднику жертв была готова мечеть.

К небу шли белые башни минаретов, сверкали золотом скаты крыш, порфировые пояса бежали по сводам.

– Абдул-гази Юсуф, Юсуф отец праведных, иди принести первую жертву!

Заклал Юсуф жертвенного барана и отдал беднейшему носильщику.

– Таким был Юсуф, когда просил ангела о богатстве, чтобы построить мечеть.

И взглянул Юсуф на небо. Плыло светлое облако и, остановившись над мечетью, осыпало землю бриллиантовым дождем.

Тогда благовоние мускуса поднялось от подножья мечети.

И упал народ перед Юсуфом на колени.

– Юсуф, ты достоин быть повелителем Солгата.

Но Юсуф покачал головой.

– Власть – пропасть между людьми.

И остался навсегда с бедными, потому что, раздав все, стал сам опять бедняком.

Но народ забыл ханов и беков, и не забыл Юсуфа.

И когда после дождя старокрымские татары собираются к развалинам Мюск-джами, чтобы вдохнуть в себя аромат мускуса, всегда вспоминают праведного Юсуфа.

Развалины мускусной мечети сохранились. Они образуют параллелограмм, свод над которым поддерживался столбами по три с каждой стороны. Вокруг мечети еще в 60-х годах прошлого столетия были видны красивые, местами с позолотой, арабески. Надвходная надпись говорит: “Да будет благодарение Всевышнему за руководство на путь истины и милость Божья на Мухамете и его преемниках. Строитель сей мечети в дни царствования великого хана Мухамета-Узбека (да будет владычество его вечно) смиренный раб, нуждающийся в милости Божьей, Абдул-Гази-Юзуф, сын Ибрагима Узбекова, 714 гиджри” (1314 г.) – Золотоордынский хан Узбек (1313—1342 гг.), по свидетельству арабских писателей, проявил особую ревность в утверждении мусульманства в его владениях. Сам Узбек хан не жил в Солгате (Старый Крым) и лишь наезжал туда. С именем Юсуфа, помимо настоящей легенды, в народной памяти сохранилось предание об основании самого Солгата. Крымский историк Сеид-Мухамед-Риза (1756 г.) в своем сочинении “Семь планет в известиях о царях татарских”[Напечатано Казем-беком в Казани в 1832 г. (ср. 77,78).] рассказывает: “В прежнее время местность, на которой расположен город, принадлежала к Кафской пристани (Феодосийской), служа сборным пунктом для купцов персидских и франкских, привозивших сюда разные европейские и азиатские товары, которыми наполнялись и пестрели шалаши, палатки, деревянные дома и саманные мазанки. Благодаря превосходному климату и чудному воздуху, население и постройки быстро умножались, и мало-помалу возник к югу от Кафы, при подошве высокой горы Аргамыш, целый город, обнесенный ради безопасности крепостной стеной и названный Солгатом. В ту пору один богатый купец предпринял постройку большой мечети и, из усердия к Богу, к материальным затратам присоединил и личный труд. Одетый в старое платье, он вместе с рабочими таскал глину. Вдруг проезжает мимо купец с двадцатью вьюками мускуса. Строитель мечети полюбопытствовал узнать, что за товар везут. Торговец поглядел на грязную рабочую одежду его, презритель но ответил: “Подходящего для тебя товара нет”. Смущенный таким ответом торговца, строитель заплатил тотчас же стоимость мускуса и велел свалить его в размешанную глину, сказав рабочим: “сал (сваливай), кат (меси)”. Оттого и самый город назвали Салкатом”. Об этом древнем Солгате Jos. de Guignes, в своей Histoire generate de Huns ets. (p. 343) говорит: “Всадник едва мог объехать его на добром коне за полдня. Было много зданий, достойных удивления, особенно высших училищ, где преподавались всякие науки. [Развалины одного из них сохранились и доселе. – Прим.] Караваны из Ховарезми (Хивы) безопасно проходили в Крым, употребляя на путь три месяца. Жители наживали торговлей огромные богатства, но по скупости, заполняя золотом сундуки, ничего не выделяли беднякам”.

Мускус – ароматный, коричневого цвета порошок, добываемый из мускусной крысы (Азия) и Гималайского оленя, самца, под брюхом которого имеется мешочек с этим веществом. Мускус считался в древности драгоценнейшим препаратом, благодаря его целебным свойствам, в особенности для облегчения страдания рожениц. Может быть, в связи с этим мускус приобрел литургическое значение. Папы, до начала XVI века, вступая во владение Латеранским дворцом, получали в дар кошелек с двенадцатью драгоценными камнями и мускусом, который считался символом добродетели и милосердия к бедным. В свою очередь, папы, выражая особенное благоволение царственным особам, дарили золотую розу с мускусом. Как говорит Н. В. Чарыков в своем известном труде о Павле Минезии, в 1675 г. был дан указ сибирскому приказу о посылке в Рим к аббату Скарлату 3 ф. мускусу доброго, в вознаграждение за собрание сведений по описанию святынь Рима (260, 681 ст.). Судя по нашей легенде о Мускусной мечети в Солгате, литургическое значение мускуса было не чуждо миру мусульманскому. По словам татар, стены Мускусной мечети и теперь после дождя издают аромат.