355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Петр Люкимсон » Фрейд » Текст книги (страница 8)
Фрейд
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 18:04

Текст книги "Фрейд"


Автор книги: Петр Люкимсон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 37 страниц)

Конечно, нельзя со стопроцентной уверенностью утверждать, что внимательное и доброжелательное отношение врача на протяжении двух лет как-то могло положительно повлиять на течение заболевании, естественно, при учете решающей роли в данном случае медикаментозной терапии. Да и можно ли по-настоящему говорить о ремиссии, если Берта в дальнейшем неоднократно проходила стационарное психиатрическое лечение?..

…В принципе, Берта в последние десятилетия своей жизни соответствует клинической картине шизофрении в стадии дефекта. Естественно, нельзя упрекать Брейера и Фрейда в неправильной нозологической диагностике – и вот почему. Как уже указывалось выше… только после работ двух великих психиатров – Крепелина (1896) и Блейлера (1911) была создана единая система классификации психических заболеваний, да и сам термин „шизофрения“ появился только в 1911 году.

Таким образом, авторов не стоит порицать за неправильную диагностическую терминологию. Но вот что касается трактовки „случая Анны О.“… есть целый ряд признаков, говорящих не просто об „ошибочной трактовке“ „случая Анны О.“, но и о прямой подгонке его под искусственно созданную концепцию. Как уже упоминалось выше, Брейер фактически интенсивно лечил Берту хлоралгидратом и морфием, но в книге „Этюды об истерии“ он объясняет это наличием у пациентки невралгии, тем самым уведя медикаментозную терапию в тень и искусственно выпячивая на первый план „разговорное лечение“. Но и это еще не главное. Трактовка „случая Анны О.“ гласит, что ее симптомы возникли вследствие скрытого нежелания ухаживать за тяжелобольным отцом. Прежде всего, это объяснение выглядит очень странно: непонятно, почему дочь так страстно не хочет помочь отцу, если только она не является изначально душевнобольной. Далее следует еще более странное объяснение о комплексе „любовь – ненависть“ к тому же отцу (эскиз будущего комплекса Электры), объяснение, в котором отчетливо чувствуется почерк Фрейда. И, наконец, абсолютно непостижимо, каким образом эти (надуманные или, допустим на мгновение, реальные) факты могут вызвать развитие тяжелого душевного заболевания. Здесь впервые ярко проявляется еще один слабый пункт в теории Фрейда, пункт, к которому придется возвращаться еще не раз в дальнейшем изложении. Речь идет о полном игнорировании основателем психоанализа генетических факторов, как известно, играющих решающую роль в развитии почти всех заболеваний и особенно психических расстройств. Для Фрейда же этиология нарушений психики связана исключительно с капризами сексуального инстинкта. И, наконец, по сути фиктивное (можно сказать еще резче – липовое) излечение пациентки, дальнейшая динамика болезни и жизненные пути которой стали известны только через 70 лет. И вот на фундаменте такого весьма и весьма сомнительного случая было воздвигнуто здание психоанализа» [70]70
  Виленский О. Г.Указ. соч. С. 13–15.


[Закрыть]
.

Таким образом, согласно Виленскому, первородный грех теории психоанализа заключался в фальсификации одних фактов и игнорировании других в угоду сохранения «верности концепции». Эта практика «подгонки» фактов под теорию, убежден Виленский, стала одним из ведущих методов работы Фрейда, превратив в итоге психоанализ в профанацию науки.

Подобные же претензии и в прошлом, и в наши дни предъявляют Фрейду многие исследователи. Осборн, основываясь на трудах Г. Ю. Айзенка, в своей популярной книге о Фрейде суммирует их следующим образом:

«1) Психоанализ не поддается количественной оценке и не может быть фальсифицирован, следовательно, он не научен.

2) Научная база Фрейда – его пациенты – слишком ограничена и специфична, чтобы считать ее адекватной (большинство его пациентов относились к среднему и высшему классу в лице еврейских дам с невротическими / истерическими навязчивостями).

3) В трудах Фрейда немного четких данных; часто он просто на такие данные намекает. Поэтому невозможно проверить и его толкование.

4) В сборе своих данных Фрейд действовал ненаучным образом. Он наблюдал четыре-пять пациентов в день, а вечером писал свои заметки, причем точность этих заметок сомнительна.

5) Фрейд был против количественного исследования (статистики), а это создает неопределенность.

6) Без помощи статистики невозможно проанализировать, являются ли наблюдения случайными или их можно скоррелировать по аналогии.

7) Психоаналитическая теория не может подвергнуться отрицанию (Карл Поппер), в этом главная сущность научного теоретизирования. Как можно было бы привести противоположные примеры, говоря об инстинктах жизни и смерти?

8) Психоаналитическая теория не может предсказывать, она способна только объяснять события задним числом.

9) Психоаналитическая терапия работает не очень хорошо. Айзенк утверждал, что у многих людей она замедляет выздоровление. Другое исследование показало, что все виды терапии приблизительно равны по эффекту (placebo?).

10) Психоанализ есть мифическое фантазирование, которое переодели в научный костюм. Он сродни алхимии, теософии и прочим колдовским штучкам» [71]71
  Осборн Р.Указ. соч. С. 143.


[Закрыть]
.

Речь, повторим, идет об общих претензиях к методу и работам Фрейда, но многие из них проявились уже в его «случае Анны О».

Но один из «парадоксов Фрейда» как раз и заключается в том, что при всех недостатках его работ они оказывали огромное влияние на последующее развитие науки, и описанная им позже история Анны О. не стала в этом смысле исключением. Именно эта история натолкнула великого русского физиолога И. П. Павлова на одно из важнейших открытий.

«Иван Петрович сообщает о том, что́ именно натолкнуло его на мысль производить неврозы сшибками, – сообщается в протоколе одной из знаменитых „Павловских сред“. – В одной из своих ранних работ Фрейд описал случай невроза у девушки, которая много лет перед тем должна была ухаживать за больным отцом, обреченным на смерть, которого она очень любила и старалась поэтому казаться веселой, скрывая от него опасность болезни. Психоанализом Фрейд установил, что это легло в основу позже развившегося невроза. Рассматривая это как трудную встречу процессов возбуждения и торможения, Иван Петрович как раз и положил в основу метода вызывания экспериментальных неврозов на собаках это трудное столкновение двух противоположных процессов» [72]72
  Павловские среды: В 3 т. М.; Л., 1949. Т. 1. С. 112.


[Закрыть]
.

«Через много лет, – пишет Михаил Григорьевич Ярошевский, – Фрейд случайно узнал, что Павлов, создавая свое учение об экспериментальных неврозах, отталкивался от его пионерской работы… Сердито фыркнув, он воскликнул: „Это могло бы мне чрезвычайно помочь, если бы он сказал это несколькими десятилетиями раньше“… Возможно, он вспомнил при этом о неудаче, постигшей его в попытках физиологически объяснить невроз. Вместе с тем, оставаясь в пределах этого объяснения, он не смог бы создать принесший ему всемирную славу психоанализ» [73]73
  Ярошевский М. Г.Зигмунд Фрейд – выдающийся исследователь психической жизни человека // Фрейд З.Психология бессознательного: Сборник произведений. М., 1989. С. 14.


[Закрыть]
.

Любопытно отметить, что сама Берта Паппенгейм, которая, конечно же, узнала себя в Анне О., до конца жизни ненавидела Фрейда, и время от времени ей снились кошмары, в которых так или иначе фигурировали Брейер и Фрейд. В одной из таких записанных Бертой снов она оказывается в санатории, куда ее поместил Брейер, где к ней возвращались все ее истерические симптомы, и надзиратель больницы хотел сделать ей укол морфия. «Я кричала им, – говорится в описании этого сна, – что я не та Анна из статей, которые они постоянно публиковали, глупая, маленькая фрейлейн, которую они лечили разговорами, но это всё равно не помогло. Мы все знали, в чем была их проблема – они были мужчинами. Брейер думал, что всё знает. Так же думал и этот наглый друг, с которым я никогда не была знакома, этот Фрейд, который затем писал обо мне, будто знал меня. Никто из них и близко не подошел к Анне. Она играла с ними в женские игры».

Впрочем, всей этой катавасии с Анной О. можно, разумеется, дать и иное, куда более прозаическое объяснение: 21-летняя Берта и в самом деле влюбилась в своего лечащего врача, но то, что в силу воспитания и условностей своей среды она не могла ни открыться ему, ни тем более реализовать свою страсть, значительно усилило симптомы ее заболевания. Таким образом, в чем-то Фрейд был прав: сексуальная составляющая играла огромную роль в истории ее болезни, но в главном он ошибся: никакого «комплекса Электры» у девушки не было. Она любила еще относительно молодого и необычайно обаятельного доктора Йозефа Брейера и всеми силами пыталась удержать его возле себя, устраивая «женские игры» в «прочистку труб» и сознавая всю бесперспективность своего чувства. Любовь эта для такой романтической и экзальтированной натуры, какой была Берта Паппенгейм, оказалась поистине роковой: она так и не смогла никого больше полюбить, и, говоря терминологией Фрейда, сублимировала свое либидо в активной общественной деятельности.

Думается, Виленский не ошибается, поставив Берте диагноз «шизофрения». В связи с этим автор этих строк не может не вспомнить давнюю историю, произошедшую с его приятелем, ныне известным в России профессором математики, а тогда 26-летним кандидатом наук, молодым преподавателем университета, внешне очень похожим на актера Олега Янковского. Одна из студенток (как выяснилось позже, страдающая шизофренией) настолько страстно влюбилась в него, что начала его преследовать. Дело дошло до того, что она стала заявляться к нему в квартиру и молча, не произнося ни слова, просиживать там часами, наотрез отказываясь возвращаться домой, – даже когда за ней приходили родители. Всё это, естественно, не очень нравилось жене моего друга и вдобавок изрядно пугало ее. Да и, если честно, друг тоже был не на шутку напуган и не знал, как выпутаться из этой ситуации.

Так что легко понять, что пережил Йозеф Брейер после случая мнимой беременности Берты.

К счастью, Берта была девственницей, и потому обвинить его в чем-либо было невозможно. Судя по всему, когда Фрейд в письме Цвейгу пишет, что Брейер поспешно уехал в Венецию, передав Берту другому врачу, под последним он имеет в виду себя.

История болезни Берты Паппенгейм, вне сомнения, врезалась в память Фрейда, но, говоря его же языком, на какое-то время была оттеснена в бессознательное, в глубины памяти, чтобы всплыть оттуда, когда жизнь столкнет его с другими перекликающимися с историей Анны О. случаями. Но это произойдет позже.

Пока же Фрейд всё еще связывает свое будущее с классической медициной и ведет неприметную жизнь одного из многих врачей-стажеров Венской больницы.

Глава десятая
РОМАН С КОКАИНОМ

1882–1884 годы стали для Фрейда периодом становления в качестве профессионального врача. Он не просто проводит время у постели больных, стараясь облегчить их страдания, но и использует свои наблюдения для написания статей и рассылки их в различные медицинские журналы – для того, чтобы на него, по меньшей мере, обратили внимание.

Зимой 1883 года он решает, что пришло время специализироваться в определенной области медицины, и обретает нового покровителя – профессора Теодора Мейнерта. 1 мая 1883 года Зигмунд Фрейд приступает к работе в психиатрической клинике Мейнерта, а затем и в его лаборатории.

Мейнерт, убежденный в том, что причиной психических заболеваний являются те или иные анатомические или физиологические отклонения в работе мозга, усаживает нового ученика за изучение анатомии мозга человеческих зародышей, маленьких детей, собак и кошек, и таким образом Фрейд снова возвращается к научной деятельности. Одновременно в клинике он внимательно наблюдает и за пациентами с целью понять, как те или иные повреждения мозга воздействуют на речь и моторные функции.

Результатом его трудов в этой области стали статьи «Случай кровоизлияния в мозг с комплексом основных косвенных симптомов, связанных с цингой» (1884), «К вопросу о промежуточном расположении оливковидного тела», «Случай атрофии мускулов с обширной потерей чувствительности (нарушение болевой и температурной чувствительности)» (1885) и др.

Эти работы уже принадлежат истории, но для биографов-фрейдофилов сам факт их существования доказывает, что Фрейд был подлинным ученым, прекрасно владевшим научной методологией. А значит, делают они вывод, он остался верен принципам научного мышления и в последующий период своей жизни, прожитый под знаменем психоанализа.

Фрейдофобы не принимают этот аргумент, а в ряде ранних статей Фрейда, посвященных историям болезни его пациентов, видят как раз неспособность к системному мышлению, к педантичному набору необходимого числа фактов и стремление сделать из частных случаев общие выводы. Именно на такой псевдонаучной методике и построено, по их мнению, всё здание теории психоанализа.

В тот период Фрейд по-прежнему крайне нуждался в деньгах, но не мог отказать себе в покупке хороших сигар и книг. Жил он не столько на скудную зарплату начинающего врача, сколько на деньги, которые ему продолжали охотно ссужать (или, скорее, дарить) школьный учитель Самуэль Хаммершлаг, всё те же Брейер и Флейшль и новые коллеги по больнице, выходцы из состоятельных семей.

Одновременно его личная жизнь была полна множеством событий, о чем он подробно рассказывает в письмах Марте, с которой он не виделся с июня 1883 года – с момента ее отъезда в Гамбург. Он вновь ревнует, злится – прежде всего на будущую тещу, но затем переносит этот свой гнев то на Марту, то на весь мир. Явно пытаясь вызвать у невесты сочувствие, чтобы «она его за муки полюбила», Фрейд то и дело жалуется то на свою несчастную жизнь и невыносимые душевные страдания, а также на реальные и мнимые болезни, которые ему довелось перенести – оспу, сыпной тиф (Фрейд, видимо, заразился им от пациентов и перенес в очень легкой форме), ишиас…

Насколько натянутыми у него были отношения с матерью Марты и всей ее семьей, насколько Эммелин Бёрнейс противилась его планам о женитьбе, можно судить хотя бы по тому, что Фрейд не поехал на свадьбу старшей сестры Анны, которая в октябре 1883 года сочеталась традиционным еврейским браком с братом Марты бизнесменом Эли Бёрнейсом.

В том же году произошло еще одно событие, заставившее Фрейда всерьез задуматься о мотивах, которые движут теми или иными эксцентричными поступками людей. Его коллега по больнице, галицийский еврей, приват-доцент Натан Вейс повесился в бане спустя десять дней после возвращения из свадебного путешествия. До этого Вейс долго добивался руки своей будущей супруги, затем женился на ней, по сути дела, против ее воли – и в итоге понял, что эта женитьба не принесла ему счастья. На могиле один из родственников покойного «с жаром дикого и беспощадного еврея», как писал Фрейд, объявил, что убийцей Вейса является семья его вдовы. Припомнил он и то, что Вейса обманули с приданым.

Однако Фрейд, видимо бывший в приятельских отношениях с Вейсом, явно знал и подноготную этой истории. Он хорошо помнил, как Вейс мучился своим еврейством, называя себя «скомпрометированным центральным европейцем», и по себе знал, что это вполне может стать причиной по меньшей мере невроза. Знал он и то, что Вейс был, по большому счету, эгоцентричным и тщеславным человеком.

Но всё же основной причиной его самоубийства стало, видимо, то фиаско, которое он потерпел в попытке разбудить чувственность молодой жены. Та, по словам Фрейда, осталась «стыдливой и холодной», а это, в свою очередь, охладило и чувства Вейса, а заодно, возможно, сделало его импотентом. Смерть Вейса, слишком тщательно планировавшего свою жизнь и не сумевшего принять крушения этих планов, по словам Фрейда, «просто просится под перо романиста».

«Во Фрейде всегда скрывался писатель», – констатирует Пол Феррис, комментируя эту историю. Причем не исключено, что он прав: в тот период Фрейд не оставил тайных планов стать беллетристом и с этой точки зрения рассматривал свою работу в больнице и как средство накопления материала для будущих книг.

Зимой – весной 1884 года Фрейд начинает всерьез обдумывать, как ускорить свою свадьбу с Мартой, а значит, и как можно быстрее обрести хотя бы видимость материального благополучия. Более чем за полтора года работы в больнице он приобрел определенный практический опыт и потому взвешивает возможность переехать в какой-нибудь маленький город, заняться там частной практикой и вкусить радости простого семейного счастья. Но Марта в своем ответе считает, что лучше еще немного подождать, чем уезжать куда-то в глушь и жертвовать научной и медицинской карьерой.

В апреле 1884 года Фрейд направляет Марте письмо, в котором, с одной стороны, сетует на то, что она не может понять его, так как женщина, по его мнению, не может понять мужчину, терпящего муки сексуального воздержания. Но, с другой стороны, видно, что его настроение разительно изменилось и он отнюдь не собирается расставаться с Веной.

«Пожалуйста, не переживай, – пишет он любимой, – я не стану приносить тебе жертв, принять которые тебе будет нелегко. Поверь, естественно то, что я больше возражаю против затянувшегося ожидания. Я переношу его хуже тебя; общеизвестно, что невесты всегда счастливее женихов. Так что я решился на подобную карьеру, прежде всего, ради себя… Я не зайду особенно далеко, так что в ближайшие два года решительных изменений с нами, скорее всего, не произойдет. Вдобавок… в одной из научных областей я достаточно независим, чтобы добиться успехов без какой-либо особой поддержки и помощи. Я имею в виду мои познания в области нервной системы. Так что миру непросто будет позабыть мое имя. Я не очень амбициозен, но я и без того знаю себе цену… В настоящее время я в любом случае готов к борьбе и не намерен проиграть битву за будущее в Вене…»

Думается, столь разительные перемены в настроении Фрейда связаны отнюдь не с его познаниями в области нервной системы. Именно в апреле 1884 года в его жизни начинается период, который Эрнест Джонс скромно называет «эпизодом с кокаином».

Хотя правильнее, наверное, говорить о страстном романе, длившемся не один год.

* * *

Исследователи, демонизирующие Фрейда, утверждают, что он в немалой степени несет ответственность за то, что выпустил в Европу «джинна кокаинизма». Дескать, именно его статьи, воспевающие полезность и безопасность этого наркотика, послужили его пропаганде и привели к тому, что тысячи людей стали наркоманами по неведению, а дальше среди европейской интеллигенции начался форменный обвал.

Предвзятость такого мнения очевидна. Фрейд, как, впрочем, и десятки других, давно забытых врачей, стал, по сути дела, лишь орудием в руках фармацевтических компаний, решивших апробировать и заработать миллионы на тогда еще относительно новом препарате. Фрейд подрядился осуществить такую апробацию по заказу компании «Мерк», получив для этого образцы кокаина и соответствующее вознаграждение.

В письме Марте от 22 апреля 1884 года Фрейд сообщает, что хочет попробовать кокаин на своем друге Флейшле. У него были для того причины: во время одного из вскрытий Флейшль занес в палец инфекцию. Палец ампутировали, но инфекция продолжала распространяться; рана гноилась и вызывала адские боли, которые Флейшль заглушал с помощью морфия и вскоре окончательно «подсел» на наркотик. Фрейд, судя по всему, искренне рассчитывал, что с помощью кокаина поможет другу избавиться и от болей, и от морфинизма.

25 мая 1884 года он сообщает Марте, что сам, вскоре после своего 28-го дня рождения, начал принимать «очень маленькие дозы» «от депрессии и несварения желудка» и «добился прекрасных результатов». В заключении письма он сообщает Марте, что шлет ей кокаин, чтобы «она стала крепче и румянее».

Судя по всему, Фрейд в тот период считал кокаин едва ли не панацеей от всех болезней – от невралгии, диабета, сердечных заболеваний и т. д.

К тому же на основе собственного опыта приема кокаина Фрейд пришел к выводу, что тот утоляет чувство голода, значительно повышает работоспособность, настроение и – на что он немедленно обратил внимание – усиливает сексуальное желание и продуцирует сексуальные фантазии. Нам остается только догадываться, каким образом 28-летний Фрейд (если он действительно оставался девственником) это желание удовлетворял.

Но в начале июня 1884 года он пишет Марте:

«Горе тебе, моя принцесса. Когда я приеду, я зацелую тебя и закормлю. И если ты будешь непослушной, посмотрим, кто сильнее: маленькая девочка, которая ест слишком мало, или большой страстный мужчина с кокаином в крови».

Смысл письма однозначен: Фрейд горит нетерпением встретиться с любимой и уже живет предвкушением этой встречи. Он спешит и считает, что у него вполне достаточно материала для написания первой статьи о кокаине, гонорара за которую вполне должно хватить на поездку в Гамбург. В этом порыве, да еще и явно пребывая в состоянии наркотического опьянения, он и пишет статью «О коке».

«Он посвятил статью невесте, как „гимн во славу этого магического вещества“ – посвящение показывало, что читатель должен был найти в этой статье, – пишет Пол Феррис. – Статья в основном состояла из обзора литературы на эту тему. От истории использования растения кока в Перу Фрейд переходит к современным данным. Весь материал представлен пристрастно – автор подбирал данные, чтобы доказать эффективность кокаина. По словам Фрейда, он позволяет изменить метаболизм в организме, позволяя провести большую работу при приеме меньшего количества пищи. В некотором смысле это действительно так (потому что кокаин стимулирует выработку адреналина), но Фрейд, похоже, считал, что кокаин может стать заменителем пищи, воздействуя неизвестным способом на центральную нервную систему. Он верил в чудеса.

Вот некоторые данные из его статьи. Одна двадцатая грамма, растворенная в воде, „вызывает приятное возбуждение и длительную эйфорию, ничем не отличающуюся от нормальной эйфории здорового человека“. Возможно, Фрейд сам был в состоянии кокаиновой эйфории, когда писал эти строки. Улучшается контроль над собой. Увеличивается трудоспособность и „энергичность“ – эвфемизм, заменяющий в рекламе патентных средств слово „потенция“. Фрейд сообщает, что ему известны три человека, которые чувствовали половое возбуждение от приема этого средства. Вероятно, одним из них был он сам. Кокаин, уверял он читателей, не вызывает привыкания и „абсолютно никакого пристрастия“…» [74]74
  Феррис П.Доктор Фрейд: Биография. С. 90.


[Закрыть]

В сентябре 1884 года Фрейд, наконец, поехал в Гамбург, чтобы увидеть свою Марту. Но чуть ранее, как раз когда он готовился к поездке, произошла история, которую он себе потом долго не мог простить. Как выяснилось, он был всего в полушаге от величайшего медицинского открытия, но эти полшага сделал за него другой.

Вот как описывает эту историю современник и ученик Фрейда Фриц Виттельс:

«В 1884 г. химическая фабрика Мерка в Дармштадте послала Фрейду, который был тогда ординатором в больнице, пробу кокаина для научного исследования… В свойстве кокаина делать нечувствительной слизистую оболочку не отдавали себе тогда еще ясного отчета. Фрейд к этому времени оставил, по-видимому, лабораторию и ограничился помещением в журнале… статьи, в которой обширное место занимает история растения кока в Перу. Приводится несколько личных наблюдений относительно эффекта внутреннего употребления кокаина и перечисляются взгляды других исследователей на это средство. Упоминается, что при питье раствора кокаина деревенеют язык и небо. Интересная статья кончается следующими словами: „Применение кокаина, основывающееся на его анестезирующих свойствах, найдет себе место и в других случаях“.

Эту статью прочел выдвигавшийся в то время хирург Карл Коллер, товарищ Фрейда; он направился в Институт экспериментальной патологии и сказал там ассистенту профессора Соломона Штриккера Карлу Гетнеру: „По указаниям Фрейда я предполагаю, что раствором кокаина можно сделать нечувствительным наружный глаз“.

Оба врача произвели сейчас же опыт на глазе лягушки, кролика, собаки и под конец на своих собственных глазах. Так Коллер сделался благодетелем человечества. О его открытии было доложено на конгрессе глазных врачей в Гейдельберге летом 1884 года, и телеграф разнес весть об этом до Австралии и Сан-Франциско. С открытием Коллера наступила новая эра для оперативной офтальмологии и не только для нее одной, но и для всех тех областей, которые с применением местной анестезии достигли невиданной дотоле высоты» [75]75
  Виттельс Ф.Указ. соч. С. 42.


[Закрыть]
.

Далее Виттельс сообщает, что «Фрейд еще долго предавался болезненным размышлениям» о том, как вышло так, что он прошел мимо этого открытия и всячески пытался принизить сделавшего его Коллера. Хотя на самом деле всё объяснялось просто: Фрейд был далек и от хирургии, и от анестезиологии, и от офтальмологии, а потому не мог сделать это открытие по определению. Проблема заключалась во всё той же его болезненной жажде славы, не важно, на каком поприще. И отношение Фрейда к Коллеру, разумеется, отнюдь не красит отца психоанализа.

В тот же период, находясь под воздействием другого препарата из листьев коки – экгонина, Фрейду приснился замечательный сон, о котором он поспешил рассказать Марте. Во сне он долго-долго шел и, наконец, пришел к Хольстентору – двум готическим башням над округлыми воротами, расположенными по пути из Гамбурга в Любек. Увидев их, Фрейд вскричал: «Любек!» – и… понял, что именно здесь им с Мартой следует провести медовый месяц.

Фрейд никогда не истолковывал этот сон, но его ученики постарались за него. В двух башнях у ворот Хольстентор они «отчетливо увидели» символ женских грудей, а в округлых воротах, в которые Фрейд так стремился войти во сне, – символ женского лона. Таким образом, этот сон, по их мнению, отражал мечту Фрейда о дефлорации невесты. Это толкование становится еще более интересным, если учесть, что слово «Любек» вызывает ассоциацию со славянским (а Фрейд, напомним, знал чешский язык) словом «любовь». Самое любопытное заключается в том, что сон этот, как увидит читатель, оказался вещим.

К началу 1885 года Фрейду уже стало ясно, что по поводу того, что кокаин не приводит к привыканию, он глубоко заблуждался: Флейшль стал законченным кокаинистом и уже не мог обходиться без этого наркотика. Судя по всему, Фрейд и сам всё сильнее зависел от него, и если бы он действительно был столь же честным ученым, как фон Брюкке или Мейнерт, то непременно забил бы тревогу. Но нет – в 1885 году (возможно, продолжая получать субсидии от «Мерка») в статье для Венского психиатрического общества Фрейд всё еще продолжает петь свою оду кокаину и рекомендует делать его подкожные инъекции «без всяких ограничений».

Лишь в 1887 году, когда в медицинских журналах всего мира одна за другой стали появляться статьи об опасности кокаина, Фрейд отказывается от своих взглядов, но делает это крайне осторожно – так, чтобы сохранить свою репутацию. Он пишет не об опасности кокаина как наркотика вообще, а о его опасности для морфинистов (случай Флейшля) и выдвигает гипотезу, что опасен не сам кокаин, а способы его применения.

Эрнест Джонс в своей фундаментальной и, по сути дела, «авторизованной» биографии Фрейда обращает внимание на то, что в «Толковании сновидений» Фрейд пишет, будто начал экспериментировать с кокаином не в 1885-м, а в 1884 году, и объясняет это бессознательной ошибкой. По Джонсу, таким образом, Фрейд пытался избавиться от чувства вины за пропаганду кокаина, так как к 1885 году статей в пользу приема этого наркотика было немало, и он как бы находился в «мейнстриме». Между тем известный психиатр того времени Адольф Альбрехт Эрленмейер считал Фрейда одним из тех, кто выпустил этого джинна из бутылки, так как его статья «О коке» была одной из первых на эту тему.

«Долгое время после смерти Фрейда его дочь Анна, хранительница памяти о нем, просила друзей не говорить об истории с кокаином. Эрнест Джонс писал об этой привычке Фрейда, но преуменьшал ее масштабы. В личном письме Джеймсу Стречи, переводчику Фрейда, он писал в 1952 году: „То, как Фрейд навязывал всем кокаин, должно быть, делало его настоящей угрозой для здоровья людей. Его интересовали лишь чудесные свойства вещества, которое он сам принимал в больших количествах“. Кокаин даже снился Фрейду. В его снах был и призрак Флейшля (он умер в 1891 году). Фотография этого красивого чернобородого мужчины висела на стене приемной Фрейда. Она всё еще там, в венском доме Зигмунда Фрейда» [76]76
  Феррис П.Доктор Фрейд: Биография. С. 94.


[Закрыть]
, – пишет Пол Феррис.

Тот же Феррис считает, что история с кокаином не повредила Фрейду, но это как сказать. Он действительно сохранил покровительство своих профессоров, считавших, что Фрейд просто допустил ошибку, а в науке и медицине без ошибок, как известно, не бывает, более того, они способствуют прогрессу подчас не в меньшей степени, чем победы. Однако многие австрийские медики с тех пор стали смотреть на Фрейда как на авантюриста, многим идеям и выводам которого отнюдь не стоит доверять, и это отношение дало о себе знать в будущем.

1885 год стал еще одним судьбоносным годом в жизни Зигмунда Фрейда. В начале года он подает заявление на звание приват-доцента и начинает усиленно готовиться к назначенной на лето защите – устному экзамену и показательной лекции. Одновременно он понимает, что без помощи того же Мейнерта, фон Брюкке и других профессоров ему эту должность не получить. Как не получить и вожделенный грант на поездку в Париж для стажировки во всемирно известной парижской больнице «Сальпетриер», возглавляемой самим великим Жаном Мартеном Шарко.

Фрейд напряженно работает, готовится к экзаменам, читает лекции студентам медфака и начинающим врачам, но одновременно в его душе явно происходят какие-то глобальные перемены. В апреле 1885 года он сообщает Марте, что уничтожил практически весь свой личный архив.

«Это был плохой, тяжелый месяц. Как я рад, что он заканчивается! – пишет Фрейд Марте 28 апреля 1885 года. – Я весь день ничего не делаю; временами листаю историю России да наблюдаю за двумя объедающимися репой кроликами. Впрочем, одно из своих намерений я уже почти осуществил; много лет спустя пока еще не родившимся людям оно явно придется не по вкусу. Поскольку ты не догадаешься, о ком я говорю, то объяснюсь: я говорю о моих будущих биографах. Я уничтожил все свои записи за последние 14 лет: письма, научные заметки и рукописи моих статей. Сохранилась только семейная переписка. О твоих письмах, моя дорогая, говорить не приходится: они неприкосновенны.

…Я не находил себе места при мысли, что мои бумаги могут оказаться в чужих руках. Кроме того, всё, что произошло до поворотного момента моей жизни, до нашей встречи и моего выбора профессии, давно уже мертво, и я не мог отказать воспоминаниям о тех далеких годах в праве на почтенные похороны. Что касается биографов, то почему бы им не позволить посуетиться, ведь мы же не стремимся сделать их задачу слишком легкой. Разумеется, каждый из них будет уверен в справедливости своего мнения о „Пути развития героя“, и я уже сейчас с удовольствием предвкушаю, насколько далеки они будут; от истины…»


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю