Текст книги "Фрейд"

Автор книги: Петр Люкимсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 37 страниц)

Впрочем, у этой истории может быть и совершенно другая подоплека. Не исключено, что именно на рубеже 1896 и 1897 годов отношения Фрейда с Минной Бёрнейс переступили ту грань, за которой заканчиваются обычные отношения между свояком и свояченицей. С точки зрения еврейского закона (с которым Фрейд был, безусловно, знаком) интимные отношения с сестрой жены при жизни последней являются такой же «мерзостью», как и все остальные виды инцеста, включая отношения между родителями и детьми. Таким образом, переспав с Минной, Фрейд не просто изменил жене, но и совершил тяжелое сексуальное преступление, свидетельствующее – для него лично – об извращенности его натуры. Возможно, этим и объясняется его мрачное настроение в тот период. В поисках самооправдания он и придумывает с начала версию о том, что извращенцем был его отец, а затем, как и многие легко поддающиеся самовнушению натуры, сам уверился в этой версии.

Впрочем, и это не более чем версия.

Факты же заключаются в том, что на протяжении всей жизни Фрейд (и, очевидно, небезосновательно) подозревал себя в склонности к различным сексуальным перверсиям – в том числе к педофилии и гомосексуализму. В частности, в мае 1897 года он признался в письме Флиссу, что ему снилось, будто он испытывает сексуальное желание по отношению к своей дочери Матильде. По ряду намеков, разбросанных по письмам и книгам Фрейда, можно предположить, что в его снах, сопровождавшихся первыми поллюциями, в качестве сексуальных партнерш выступали мать и сестры. Не исключено, повторим, что записи об этих снах содержались в уничтоженных им после знакомства с Мартой детских и юношеских дневниках – она не должна была узнать об этом ни в коем случае.

Но тогда, в феврале 1897 года, он жалуется Флиссу, что «женщины» (то есть Марта и Минна) не дают ему «экспериментировать» с полуторагодовалой Анной, а детский врач Фрейдов Оскар Рие (видимо, опять-таки по просьбе «женщин») тоже настойчиво попросил его отказаться от подобных «экспериментов». О том, в чем именно должны были заключаться эксперименты, мы можем сегодня только догадываться.

Чувствуя, что у него самого что-то не в порядке с направленностью сексуального влечения, Фрейд всё больше погружается в «самоанализ». Само это сакраментальное слово было произнесено впервые в письме Флиссу от 14 августа 1897 года, в котором есть и вошедшие во все хрестоматии слова Фрейда: «Главный пациент, который меня занимает, – это я сам». И далее: «Моя незначительная истерия, очень осложнившаяся вследствие обилия работы, немного ослабла… Этот анализ труднее любого другого… Несмотря ни на что, я считаю, что нужно его продолжать, и он составляет необходимую промежуточную часть моей работы…»

Таким образом, если продолжить аналогию с историей христианства, эта дата может быть названа «рождеством» психоанализа, хотя, как уже было сказано, копаться в тайниках своей психики и вытаскивать оттуда завонявшее грязное белье Фрейд начал задолго до этого.

Правда заключалась в том, что смерть Кальмана Якоба Фрейда помогла ему осознать роль отца в жизни человека и в формировании его личности, и с этих пор фигура отца станет ключевой в теории психоанализа.

Глава четвертая
БОЛЬШАЯ СТИРКА

Согласно Полу Феррису, одним из мотивов, побудивших Фрейда к самоанализу, «возможно, было желание избавиться от сомнений по поводу того, что Якоб сделал или не сделал». Погрузившись в собственное прошлое, Фрейд восстановил в памяти свои, как ему казалось, пронизанные сексуальностью отношения к няне, двусмысленные чувства к матери и племяннице, враждебное отношение к умершему в младенчестве брату и т. д., но при этом Фрейд не обнаружил в этих глубинах ничего, что касалось бы «недостойного поведения» отца.

Всё это невольно заставило его усомниться в верности собственной теории совращения и заставило искать другие объяснения природы неврозов и сексуальных влечений [105]105
  Повторим, что в современной западной психологии широко распространено мнение, что теория совращения – одно из самых гениальных прозрений Фрейда, подтвержденное затем в ходе различных психологических и социологических исследований. Согласно этой концепции, травма, полученная девочкой при совращении, порой даже может вызвать соматическое заболевание или усилить предрасположенность к нему. Однако мы оставим эту точку зрения на суд читателя.


[Закрыть]. Он по-прежнему занимается пациентами, выпытывая у них воспоминания, призванные подтвердить теорию совращения, но в письме Флиссу от 16 мая 1897 года пишет, что «нечто во мне зреет и бурлит», и упоминает о своем желании написать книгу о толковании сновидений.

Тогда же, в мае, Фрейд подает ходатайство о присвоении ему звания экстраординарного профессора. Это ходатайство поддержали два светила – Нотнагель и фон Крафт-Эбинг. Тот самый Рихард фон Крафт-Эбинг, который за год до того отнес теорию совращения Фрейда к «научным сказкам». При этом, не скрывая своего скептицизма по поводу научной ценности выводов Фрейда, фон Крафт-Эбинг отметил, что исследования соискателя профессорского звания «доказывают неординарность его дарования и способность направлять научные поиски на новые пути». Точнее, пожалуй, не скажешь. Что же касается Нотнагеля, то он чрезвычайно ценил Фрейда как традиционного невролога, а к прочим идеям бывшего ученика относился просто как к чудаковатым фантазиям.

Но хотя рекомендация фон Крафта-Эбинга и Нотнагеля значила очень много, Фрейд понимал, что шансы на присвоение ему звания профессора были очень невелики – в ответ на появление значительного количества евреев среди ученых, врачей, адвокатов, литераторов, политиков и т. д. по всей Европе начал заметно усиливаться антисемитизм. Эти сомнения Фрейда в положительном ответе на его ходатайство и нашли затем свое отражение в известном сновидении, на примере которого Фрейд в «Толковании сновидений» показывает, как работают в наших снах феномены цензуры и искажения.

«Весной 1897 года, – пишет он в „Толковании сновидений“, – два профессора нашего университета внесли предложение о назначении меня экстраординарным профессором. Известие это было неожиданным для меня и обрадовало меня, как выражение дружеского отношения со стороны двух выдающихся ученых. Я подумал тотчас же, однако, что не имею никаких оснований связывать с этим каких-либо надежд. Министерство народного просвещения в последние годы не удовлетворило целый ряд таких ходатайств, и несколько моих старших коллег, совершенно равных мне по заслугам, уже много лет тщетно ожидают назначения. У меня не было никаких причин думать, что меня ждет лучшая участь. Я решил, таким образом, ни на что не надеяться…

Однажды вечером меня навестил один мой коллега, один из тех, участь которого заставила меня отказаться от надежд на назначение профессором. Он уже долгое время состоит кандидатом в профессора, титул которого, как известно, превращает врача в нашем обществе в полубога; он менее скромен, чем я, и время от времени наведывается в министерство, стараясь ускорить свое назначение. После одного из таких посещений он и явился ко мне. Он сообщил, что на этот раз ему удалось припереть к стене одно высокопоставленное лицо и предложить ему вопрос, правда ли, что его назначению препятствуют исключительно вероисповедные соображения.

Ответ гласил, что конечно – при теперешнем настроении – его превосходительство – в данное время не может и т. д. „Теперь я, по крайней мере, знаю, в чем дело“, – закончил мой друг свой рассказ. В последнем для меня не было ничего нового, и он только укрепил мое убеждение. Те же самые вероисповедные соображения стояли на пути и у меня.

Под утро после этого посещения я увидел следующее сновидение, чрезвычайно интересное также по своей форме; оно состояло из двух мыслей и двух образов, так что одна мысль и один образ сменяли друг друга…

1. Коллега Р. – мой дядя. Я питаю к нему нежные чувства.

2. Он очень изменился. Лицо его вытянулось, мне бросается в глаза его большая рыжая борода…»

Далее Фрейд подробно анализирует это сновидение, рассказывает про своего дядю Иосифа, про другого коллегу Н., также претендующего на звание профессора, и, наконец, приходит к выводу, что сновидение носило лицемерный характер и отражало страстное желание Фрейда стать профессором. Совмещение во сне образов столь не любимого Фрейдом дяди Иосифа, а также коллег Р. и Н. преследовало, по его мнению, вполне конкретную цель. «Если в отсрочке назначения моих коллег Н. и Р. играли роль „вероисповедные соображения“, то и мое назначение подвержено большому сомнению; если же неутверждение обоих обусловлено другими причинами, не имеющими ко мне никакого отношения, то я всё же могу надеяться. Мое сновидение превращает одного из них, Р., в дурака, другого, Н., в преступника; я же ни тот ни другой; общность наших интересов нарушена, могу радоваться своему близкому утверждению, что меня не касается ответ, полученный коллегой Р. от высокопоставленного лица» [106]106
  Фрейд З.Толкование сновидений. С. 149.


[Закрыть].

Этот сон (в котором, обратим внимание, нет никаких сексуальных мотивов) на самом деле отразил душевное состояние Фрейда той поры. В условиях усиления антисемитизма евреи Вены начали консолидироваться. В 1895 году в городе было создано отделение еврейской международной организации «Бней-Брит» («Сыны Завета»), ставящей своей целью сохранение национальной самоидентификации и связи с национальной культурой у начавшей ассимилироваться еврейской интеллигенции [107]107
  «Бней-Брит» часто называют масонской ложей, но это неверно. Эта организация и в самом деле изначально была создана как «масонская ложа для евреев», но к концу XIX века, когда в нее вступил Фрейд, утратила свой масонский характер и связь с движением «свободных каменщиков».


[Закрыть]. Но Фрейд в тот период всё еще старался держаться подальше от всего еврейского и убеждал самого себя, что слухи о росте антисемитизма сильно преувеличены. Это и нашло выражение в сне Фрейда, ключевым смыслом которого является фраза «общность наших интересов нарушена». Правда, при этом Фрейд признавал, что нигде не чувствовал себя так уютно, как в кругу своих соплеменников, и уже 2 мая 1896 года прочитал доклад о своем методе толкования сновидений перед группой молодежи в Еврейском научном читальном зале.

Но вернемся в 1897 год. В письмах Флиссу, датированных маем этого года, видно, что сомнения Фрейда по поводу теории совращения нарастают, и он признаётся, что, возможно, просто пытался подстроить факты под сложившуюся у него концепцию. Тогда же он впервые отмечает, что желание смерти родителей связано с неврозом, и сыновья, по его наблюдениям, обычно желают смерти отцов, а дочери – матерей. Таким образом, Фрейд вплотную приближается к одному из главных своих открытий – эдипову комплексу.

В июле он уже пишет о том, что многие воспоминания невротиков о совращении со стороны родителей и других взрослых являются, вероятно, сфальсифицированными, то есть отражают их нереализованные детские фантазии, которые они выдают за реальность (или, благодаря Фрейду, начали воспринимать как реальные события своего прошлого). Позднее Фрейд и его последователи придут к выводу, что подобные фантазии как раз являются защитным средством психики от страхов и неосознанных беспокойств перед сильным половым влечением. Как раз-таки этот защитный механизм наиболее полезен и наименее невротичен, чем другие. Фантазия – самый хороший способ справится с травмой «первого сексуального опыта», так как позволяет создать некоторое расстояние между самим собой и реальностью: всё самое страшное происходит в выдуманном мире, а не в реальности.

Он явно зашел со своей теорией совращения в тупик и опять-таки делится этим с Флиссом: «Никогда раньше я не представлял себе такого интеллектуального паралича… Мне кажется, я в каком-то коконе, и одному Богу известно, что за зверь выйдет из него на свет…» И вновь признаётся, что он сам болен, что у него тяжелый невроз, а точнее, его мучают мысли и желания, которых он сам боится.

Терзаемый сомнениями и «интеллектуальным параличом», Фрейд уезжает на отдых в Зальцбург… вместе с Минной. Затем он возвращается в Вену, чтобы установить памятник на могиле отца, и, наконец, едет к Марте и детям в Аусзее, а оттуда в августе отправляется с Мартой в Италию – видимо, в качестве компенсации за поездку с Минной в Зальцбург. В начале сентября, когда у Марты начались месячные, Фрейд с братом Александром и новым знакомым, доктором Феликсом Гаттелем предпринимает давно вожделенное путешествие по Северной Италии.

Фрейд увлеченно бродил по улицам итальянских городов, прикупал античные или выдаваемые за античные статуэтки, закладывая таким образом основу своей будущей коллекции антиквариата, но так и не смог преодолеть в себе «синдром Ганнибала» и посетить манящий его к себе Рим.

Вернувшись из Италии к концу сентября, Фрейд сразу же садится за письмо Флиссу, чтобы сообщить ему: «Я больше не верю в свою „невротику“…»

Найдя в себе смелость отказаться от одной созданной им теории, Фрейд тут же выдвигает следующую. Подводя итоги совершенного им «самоанализа», он пишет: «Я обнаружил и у себя тоже, что я был влюблен в мать и ревновал ее к отцу, и теперь я считаю это общим событием для всех людей в раннем детстве. Если это так, то можно понять, почему на людей производит столь сильное впечатление история о царе Эдипе. Эта греческая легенда основана на желании, знакомом каждому по своим собственным чувствам. Все когда-то в мечтах хотели быть подобными Эдипу, и каждый сжимается от ужаса, видя, как в этой легенде мечта становится реальностью…»

Фрейд отправил Флиссу письмо с этим своим поистине эпохальным (как к нему ни относись) открытием 15 октября, но проходит неделя, за ней другая, а Флисс явно не спешит с ответом. «Поскольку я еще не говорил об этом никому другому, представляя, как все будут озадачены, я бы хотел узнать твое мнение…» – пишет Фрейд Флиссу в ноябре.

Видимо, он опасался и еще одного разочарования, и еще одного провала, а потому его идея об Эдипе и сидящем в каждом мужчине влечении к матери и ревности к отцу была впервые опубликована лишь на страницах «Толкования сновидений», до выхода которого оставалось еще больше двух лет.

Продолжая самоанализ, Фрейд говорит, что он не только помог ему восстановить события прошлого, «первый испуг», «первые разногласия» и т. д., но и выявить в психике некие первичные феномены, возникшие при самом формировании человека разумного как отдельного биологического вида и с тех пор ставшие неотъемлемой частью его природы, переместившейся в сферу бессознательного. Поясняя, что он чувствует, спускаясь в глубины собственной психики (а значит, по убеждению Фрейда, и человеческой психики вообще), он цитирует стихи Гёте из посвящения к «Фаусту»: «И возникают дорогие тени, /А с ними, как забытая легенда, / И дружба первая, и первая любовь…»

В последующие месяцы Фрейд в письмах Флиссу развивает теорию детской сексуальности, следствием которой становится мастурбация, затем заменяемая алкоголем, наркотиками или табаком (как уже отмечалось, в данном случае просто невозможно отделаться от мысли, что Фрейд говорит о своем личном опыте борьбы с онанизмом).

В этот же период на фоне очередного всплеска антисемитизма Фрейд окончательно присоединяется к организации «Бней-Брит» и 7 и 14 декабря делает перед членами общества доклады о своей теории сновидений, которые затем войдут в его книгу «Толкование сновидений».

* * *

Вступление Фрейда в «Бней-Брит» странным образом совпало с пробуждением его интереса к двум темам – анальной эротике и бисексуальности.

В письме Флиссу от 14 ноября он высказывает гипотезу, что природа всех сексуальных перверсий кроется в сохранении древних сексуальных ориентиров, связанных «с анальной, ротовой и глоточной областями». Эти древние сексуальные зоны, по его предположению, были затем отвергнуты в ходе эволюции и стали восприниматься как «отталкивающие», потому что их использование не реализовывало функцию продолжения рода. Понимая всю рискованность подобных рассуждений, Фрейд даже в письмах Флиссу придает им полушутливый характер и называет «дреккологией» – «наукой о говне». Он также сообщает Флиссу, что открыл связь между анальной эротикой, испражнениями и страстью человека к деньгам. Что касается бисексуальности…

«Это случилось 12 ноября 1897 года, – с уже знакомым читателю пародийным пафосом пишет он в письме. – Солнце находилось в восточном секторе, Меркурий и Венера были в конъюнкции…» За этим шутливым замечанием Роже Дадун видит важное признание: «Меркурий и Венера – это Гермес и Афродита, их соединение порождает Гермафродита – фигуру с тысячелетней историей, олицетворяющей собой бисексуальность…»

Далее Фрейд пишет, что он «отказался от того, чтобы видеть в либидо мужской элемент, а в проявлении покорности – женский», и затем начинает развивать эти идеи, которые потом будет активно пропагандировать в различных работах.

В письме от 4 января 1898 года он отправляет Флиссу «номер 2 „Дреккологических докладов“» и одновременно пишет: «Я полностью принял твою концепцию бисексуальности и считаю ее самой важной, после концепции защиты, с точки зрения моих работ. И если, поскольку я несколько подвержен неврозу, личные мотивы заставляют меня испытывать некоторую неприязнь, то эта неприязнь направлена именно на идею бисексуальности, которую мы рассматриваем как несущую тенденцию к торможению».

Флисс продолжил развивать идею бисексуальности в свойственном ему духе, связывая между собой бисексуальность и билатеральность, так что в письмах друзья стали называть в шутку эту пару «би-би». Фрейд явно уже не относился к этим идеям Флисса серьезно (как, впрочем, и Флисс ко многим его идеям), но он не отметает саму идею бисексуальности. Напротив, как уже было сказано, всё больше в нее верит, пытается выявить в себе элементы «женского начала» и вот уже в одном из писем признаётся в своей «скрытой гомосексуальности».

Впрочем, думается, что внимательный читатель этой книги и сам давно мог бы заметить некую «скрытую гомосексуальность», которая явственно проявляется в его отношениях с Флиссом, копирующих по большому счету его добрачные отношения с Мартой – с обменом исповедальными письмами, периодическими встречами и т. д.

Однако в связи с этой направленностью поисков Фрейда неминуемо встает вопрос, насколько на него повлияли философские вечера в «Бней-Брит», где, помимо прочего, читались и доклады по еврейской религиозной философии, хасидизму и входившей на рубеже XIX–XX веков снова в моду каббале?

«Каббалисты утверждают, что цель творения – привести создания к высшему наслаждению. И потому создал Творец души – желание получить это наслаждение. Причем поскольку хотел насладить их до состояния насыщения, то и создал желание наслаждаться огромным, под стать желанию насладить. Таким образом, душа – это желание наслаждаться… Всё существующее относится или к Творцу, или к Им созданному, то до состояния желания насладиться, до сотворения душ, существовало лишь желание Творца насладить… Следовательно, единственное, что сотворено, что существует (помимо Творца) – это желание насладиться. И оно является материалом всех миров и их населяющих, а наслаждение, исходящее из Творца, оживляет и управляет всем» [108]108
  Лайтман М.Каббала: Введение в книгу «Зоар». [Без указания выходных данных.] С. 62.


[Закрыть]. Это – азбука, основа основ, с которой обычно начинается изучение каббалы.

Чтение многих трудов Фрейда, а также прослеживание его биографии наводят на мысль, что совпадение по времени решающего поворота в его мировоззрении и вступление в «Бней-Брит» было не случайным. Знакомство с каббалой, утверждающей, что желание насладиться является основной силой, «движущей звезды и светила», каждым человеком в отдельности и всем ходом человеческой истории в целом не могло не произвести огромного впечатления на Фрейда. Будучи атеистом, он отверг понятие «Творца», но сама идея должна была показаться ему продуктивной.

О том, что Фрейд был знаком с каббалой и находился под ее впечатлением, доказывает также близость схем, с помощью которых он поясняет свои идеи в заключительной части «Толкования сновидений» со схемами, которыми принято иллюстрировать в лекциях по каббале взаимодействия между различными «сфирот».

Отказавшись от идеи существования Бога, но восприняв идею стремления к наслаждению как движущей силы всего сущего, Фрейд, по сути дела, создал каббалу для светского общества, провозгласив принцип удовольствия ключом к разгадке главных тайн человеческой психики, пониманию человеческой культуры, а затем и механизмов развития общества от первобытного племени до современных государств.

Мнение о знакомстве Фрейда с каббалой и использовании им ее идей одним из первых высказал профессор Йоркского университета Давид Бакан в работе «Зигмунд Фрейд и еврейская мистическая традиция» [109]109
  Bakan D.Sigmund Freud and the jewish mystical tradition. Princeton, N. J.,1958.


[Закрыть]. При этом Бакан был убежден, что Фрейд был сторонником так называемой «саббатианской каббалы», то есть учения лжемессии Сабтая Цви (1626–1676), считавшего, что, для того чтобы поднять человеческие души вверх, необходимо вначале «опуститься» на самое дно, где таятся наиболее низменные человеческие инстинкты. Существуют также свидетельства, что в библиотеке Фрейда были перевод на французский основополагающей книги каббалы «Зоар» [110]110
  «Зоар» («Книга сияния») – базовый труд по каббале, представляющий собой мистический комментарий текста Пятикнижия. Авторство «Зоар» приписывается рабби Шимону бар Йохаю (Рашби), жившему во II веке н. э.


[Закрыть], а также различные труды по еврейской мистике на немецком языке. Однако однозначно подтверждающих это фактов нет – как известно, значительная часть библиотеки Фрейда была оставлена в Вене и погибла.

Между сторонниками версии о знании Фрейдом базовых идей каббалы идет острая дискуссия насчет того, сознательно или бессознательно он использовал эти идеи. Впрочем, нельзя исключать, что мысль о стремлении всего живого к наслаждению Фрейд мог почерпнуть и не из еврейских источников – ее в том или ином виде высказывали многие философы еще в Древней Греции. «Все в этом мире твердо убеждены, что наша конечная цель – удовольствие, и спор идет лишь о том, каким образом достигнуть его. Противоположное мнение было бы тотчас отвергнуто, ибо кто стал бы слушать того, кто вздумал бы утверждать, что цель наших усилий – наши бедствия и страдания?» – писал Монтень, которого Фрейд, вероятно, прочел еще в юности.

Но дело в том, что идея изначальной бисексуальности человека также лежит в основе иудаизма – в первой книге Пятикнижия Моисеева. Расхожее христианское представление о том, что Ева была сотворена из ребра Адама, – не что иное, как следствие неверного перевода: на самом деле в оригинале Ева была не сотворена из ребра мужа, а отделена от него. «И навел Господь Бог оцепенение на человека, и он уснул; и взял Он одну из его сторон, и закрыл плоть под нею. И выстроил Господь Бог сторону, которую взял у человека женой… Эта названа будет женой (иша), ибо от мужа (иш) взята она» [111]111
  Пятикнижие с толкованием раби Шломо Ицхаки (Раши): Книга «В начале» (Берешит) / Пер. Ф. Гурфинкель. Иерусалим: Швут ами, 2006. С. 24–25.


[Закрыть], – говорится в максимально приближенном переводе Пятикнижия, выполненном Фримой Гурфинкель. И далее, когда Пятикнижие возвращается к истории творения человека: «Это родословие человека: в день сотворения Богом человека в подобии Божьем Он содеял его, мужчиной и женщиной сотворил он их…» [112]112
  Там же. С. 45.


[Закрыть]

Каббала делает особый акцент на то, что человек был сотворен «мужчиной и женщиной», и объявляет сексуальное влечение, взаимное притяжение полов одной из главных, если не главной движущей силой мироздания. Сами взаимоотношения Бога с еврейским народом с этой точки зрения воспринимаются как взаимоотношения между супругами, а увлечение древними евреями идолопоклонством уподобляется супружеской измене. Если Фрейд слушал лекции, содержащие подобные идеи, то они просто не могли не повлиять на дальнейший ход его мыслей и прежде всего на возможность применения идей о сексуальной этиологии неврозов ко всем сторонам человеческой деятельности.

* * *

В 1896–1899 годах Фрейд, как и миллионы других евреев во всем мире, следил за делом Альфреда Дрейфуса. Как известно, для живущего неподалеку от Фрейда, на той же улице Берггассе журналиста и писателя Теодора Герцля процесс Дрейфуса стал поворотным и в осознании собственного еврейства, и в поисках путей решения «еврейского вопроса». Герцль стал вождем политического сионизма, приведшего в итоге к созданию государства Израиль.

Фрейд, безусловно, к Герцлю присоединяться не спешил, но дело Дрейфуса усилило его чувство причастности к еврейскому народу и его судьбе. Теперь он не пропускал ни одного заседания «Бней-Брит», обсуждал с его членами все перипетии процесса Дрейфуса, восхищался мужеством Эмиля Золя, решившего вступиться за оклеветанного офицера-еврея.

Посещение собраний общества имело для Фрейда и несомненную практическую пользу. Во-первых, оно приносило ему новых пациентов и пациенток. Во-вторых, после прочитанных им лекций о смысле сновидений многие члены общества обращались к нему с рассказами о своих снах или снах своих жен с полушутливой просьбой расшифровать их, и это давало всё новый материал для его книги о сновидениях, которую он втайне уже начал писать.

Сохранилось немало свидетельств того времени о, мягко говоря, двусмысленном отношении венцев к доктору Фрейду, прежде всего из-за его интереса к сексуальной жизни пациентов. Так, в одном из писем Флиссу этого периода он рассказывает, что одна из его пациенток во время приема зажимает в руке распятие – видимо, считая его самим дьяволом. Не исключено, что порочащие Фрейда слухи распускали некоторые его коллеги-медики.

Во всяком случае, в вышедшей в феврале 1898 года в «Венском клиническом обозрении» статье «Сексуальность в этиологии неврозов» Фрейд не только впервые представляет свою теорию детской сексуальности, но и дает жесткую отповедь врачам, игнорирующим особенности сексуальной жизни (и полученных в детстве сексуальных травм) пациентов при лечении неврозов. Конечно, пишет Фрейд, врачу стоит избегать разговоров с пациентами на эту тему, если «он понимает, что откровения сексуального характера вызовут в нем не научный интерес, а похотливое наслаждение». Таким образом, пафос статьи сводился к тому, что сам Фрейд интересуется интимными подробностями прошлого и настоящего своих пациентов исключительно ради их блага и ради науки.

В том же феврале он сообщает Флиссу, что прекратил заниматься самоанализом и целиком погрузился в написание книги о снах. Но весной, на Песах, он решил сделать перерыв и снова отправился с братом в Италию, на адриатическое побережье, где с удовольствием бродил по руинам античного периода. Естественно, он не мог не обратить внимания на статуи Приапа, увидев в этом греческом боге символ «исполнения желаний, противоположность психологической импотенции».

Тогда же Зигмунд и Александр Фрейды посетили сталактитовые пещеры, в одной из которых столкнулись с лидером венских антисемитов Карлом Люгером. В другой пещере внимание Фрейда привлекли не столько сталактиты, сколько проводник, в поведении и манере разговора которого он обнаружил все признаки невроза. Но больше всего Фрейду, разумеется, запомнился ответ проводника на вопрос брата, насколько глубоко можно спуститься в пещеру. «Это как с девственницей – чем глубже проникаешь, тем приятнее!» – ответил проводник, и формируемая Фрейдом коллекция символов, которые в сновидениях означают женские гениталии, пополнилась еще одной позицией.

Вообще, по меткому замечанию Пола Ферриса, в тот период «Фрейд не мог нейтрально воспринимать ничего, что с ним происходило, даже прогулки или сон»: во всем он искал «скрытые связи», некую подоплеку, доказывающую его собственную теорию о том, что любой сон представляет собой исполнение желаний, отцензурированное стражами подсознания.

Часть летнего отдыха 1898 года Фрейд провел с Мартой, а часть – с Минной, с которой снова отправился в Далматию, нынешний Дубровник.

В Боснии и Герцеговине с Фрейдом опять произошла забавная история: разговаривая с неким немецким адвокатом о живописи, Фрейд упомянул о поразивших его фресках в соборе итальянского города Орвието, но при этом не мог вспомнить имени художника. «Вместо искомого имени – Синьорелли – мне упорно приходили в голову два других – Боттичелли и Больтрафио; эти два подставных имени я тотчас отбросил как неверные, и когда мне было названо настоящее имя, я, не задумываясь, признал его. Я попытался установить, благодаря каким влияниям и путем каких ассоциаций воспроизведение этого имени претерпело подобного рода сдвиг… и пришел к следующим результатам…» [113]113
  Фрейд З.Избранное. С. 126.


[Закрыть]

Результаты своего самоанализа Фрейд, вернувшись домой, поспешил изложить в статье «К вопросу о психическом механизме забывчивости», которую тогда же и опубликовал. Впоследствии эта статья почти полностью вошла в книгу «Психопатология обыденной жизни».

Суть анализа Фрейда сводится к тому, что слово «господин» («герр» на немецком и «сеньор» на итальянском) несколько раз промелькнуло в разговоре его спутников, когда речь шла о национальном характере боснийских турок – в том числе и о их представлении, что без секса жизнь лишена смысла. Это утверждение наложилось на воспоминание, о котором Фрейд хотел бы забыть – о том, что, когда он был в Трафои, один из его пациентов покончил с собой, так как Фрейд так и не сумел вылечить его от полового расстройства. В результате первая часть имени художника – «Сеньор» – выпала у Фрейда из памяти, и вместо Синьорелли ему пришло в голову имя Боттичелли, а затем – в качестве напоминания о вытесненном в Трафои воспоминании – и Больтрафио.

Понятно, что о научности и даже логичности этого объяснения можно спорить. Однако сам факт обращения Фрейда к такому действительно хорошо знакомому феномену, как забывание собственных имен, которые «так и вертятся на языке», показывает, что Фрейда всё больше начинал интересовать весь круг проблем психики человека, а не только невротики.

Он искал объяснение феномену забывания с точки зрения своей теории подавления и вытеснения в бессознательное всего, что человеку неприятно знать или не хотелось бы вообще знать и помнить, – и находил их. Его вывод о том, что «забывание знакомых собственных имен происходит не случайно, а потому, что сложились некоторые условия, благоприятные для забывания, незадолго до того имела место попытка подавления неких неприятных воспоминаний и установление ассоциативной связи между забытым именем и подавленным воспоминанием» [114]114
  Фрейд З.Избранное. С. 129.


[Закрыть], вне сомнения, по меньшей мере заслуживает внимания. А статья 1898 года, безусловно, представляет собой еще один шаг к построению психоанализа как глобальной теории, охватывающей все виды психической деятельности.

После этой статьи Фрейд целиком и полностью сосредоточился на работе над книгой «Толкование сновидений», ставшей самым большим по объему его произведением.