Текст книги "Фрейд"

Автор книги: Петр Люкимсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 37 страниц)

Психиатры же убеждены, что Фрейд не мог вылечить Панкеева, страдавшего психическим расстройством, отягощенным наследственностью (его дядя, отец и сестра покончили самоубийством на фоне явно развивавшегося у них психического заболевания). Сама статья «Из истории одного инфантильного невроза», будучи законченной в начале 1915 года, была опубликована только в 1918 году.

Финал истории «волчьего человека» известен. Серж Панкеев стал первым пациентом Фрейда, подлинное имя которого было предано огласке, и в этом качестве он стал знаменит. Революция разорила его, и последние годы он жил на щедрые пожертвования психоаналитиков, а затем и всего международного психоаналитического движения. Панкеев гордился своей славой и, подходя к телефону, говорил: «Волчий человек слушает…»

«Само поведение Фрейда, то, как он меня слушал, разительно отличало его от тех его знаменитых коллег, с которыми мне приходилось сталкиваться до сих пор и у которых я обнаружил почти полное отсутствие глубокого психологического понимания. При первой же встрече с Фрейдом у меня возникло ощущение того, что я познакомился с выдающейся личностью», – вспоминал Сергей Панкеев.

О том, что сеансы психоанализа всё же оказались для Панкеева действенными, свидетельствует и то, что его мать отслужила по возвращении сына литургию, в которой в знак признательности за успешное лечение попросила священника упомянуть и доктора Фрейда. «Итак, православный священник торжественно молился за благополучие „Сигизмунда“, которого он, вероятно, считал одним из членов нашей семьи», – с улыбкой констатирует Сергей Панкеев в своих воспоминаниях [234]234
  Панкеев с женой Терезой до 1938 года жил в Вене, чтобы быть как можно ближе к «отцу» Фрейду, и работал в страховом агентстве. В первые дни после аншлюса Тереза Панкеева покончила с собой – будучи немкой, она не могла пережить торжества нацистов.


[Закрыть].

* * *

Тем временем «наши славные победы» обернулись для многих австрийцев горькими личными потерями. В Вену стали приходить похоронки, и у Фрейда появились пациенты, впавшие в глубокую депрессию, утратившие всякий вкус к жизни из-за гибели сыновей и мужей. Самого Фрейда поздней осенью 1914 года настигло письмо о смерти любимого старшего брата Эммануила, то ли случайно выпавшего из поезда, то ли покончившего таким способом жизнь самоубийством. Из-за войны письмо добиралось из Англии до Австрии три недели.

Резко возросшее число скорбящих подтолкнуло Фрейда к работе над статьей «Скорбь и меланхолия», замысел которой он начал обдумывать еще до войны – в связи с большим количеством пациентов, страдающих от «меланхолической депрессии». Судя по всему, депрессивное состояние, которое в наши дни является самым распространенным видом психического расстройства, уже во времена Фрейда встречалось достаточно часто. Именно с жалобами на «меланхолию», длящуюся месяцами, а подчас и годами, обращались к Фрейду и другим психоаналитикам многие пациенты, и это требовало, во-первых, объяснения ее природы с психоаналитической точки зрения, а во-вторых, ответа на вопрос о том, насколько психоанализ способен справиться с данным видом «невроза». В трауре, состоянии скорби по умершему Фрейд увидел одно из проявлений депрессивного состояния, вместе с тем существенно отличающееся от депрессии как таковой.

В начале статьи Фрейд указывает на то общее, что сближает между собой два этих состояния психики: оба они обычно порождены утратой… сексуального объекта или некой абстракции, которая для человека могла играть роль такого объекта. То есть причиной скорби или депрессии может стать не только потеря любимого человека, но и, скажем, потеря любимой работы, крах идеологии, приверженцем которой был этот человек, и т. п. Но если скорбь – это лишь эмоция, которая на какое-то время стала определяющей в настроении и поведении человека, но рано или поздно она сменится иными, позитивными эмоциями, то меланхолия – нечто другое. Во-первых, как уже было отмечено, меланхолия-депрессия имеет затяжной характер, а во-вторых, «на психическом уровне меланхолия отличается глубоко болезненным дурным настроением, потерей интереса к внешнему миру, утратой способности любить, заторможенностью всякой продуктивности и понижением чувства собственного достоинства, что выражается в упреках самому себе, поношениях в свой адрес и перерастает в бредовое ожидание наказания. Эта картина станет более понятной, если мы примем в расчет, что скорбь обнаруживает те же самые черты, кроме одной-единственной: расстройство чувства собственного достоинства в этом случае отсутствует…».

Так как в тот период Фрейд еще жил полемикой с Юнгом, то ему было крайне важно доказать, что и эти два чувства вполне объясняются с точки зрения его, фрейдовского, а не юнговского понятия либидо.

«Как же работает скорбь? – писал Фрейд. – Я считаю, что не будет никакой натяжки, если изобразить ее следующим образом: критерий реальности показал, что любимого объекта больше не существует, и теперь требуется отвлечь всё либидо от связи с этим объектом. Против этого возникает понятный протест – везде и всюду можно наблюдать, что человек неохотно покидает позицию либидо даже тогда, когда маячит замена. Протест может быть таким интенсивным, что происходит отрыв от реальности и сохранение объекта с помощью психоза галлюцинаторных видений. Нормой является ситуация, когда принцип реальности одерживает победу. Но всё же он не может сразу выполнить свою задачу. Его реализация проводится, в частности, с большими затратами времени и накопленной энергии; при этом в психике продолжает существовать утраченный объект. Любое отдельное воспоминание или ожидание, в котором „либидо“ прочно связано с объектом, прекращается, перезамещается, и в нем происходит ослабление либидо…» [235]235
  Фрейд З.Художник и фантазирование. С. 253.


[Закрыть]

Далее Фрейд довольно подробно и точно воспроизводит такие хорошо известные современной медицине симптомы депрессии, как чувство вины, заниженная самооценка и т. д., очень осторожно добавляя к ним и снижение сексуального влечения. При этом он обращает внимание на то, что, по сути дела, самообвинения находящегося в состоянии депрессии человека носят обманчивый характер – на самом деле чаще всего они представляют собой замаскированные упреки в адрес близких людей. «Их жалобы на себя – это жалобы на кого-то… они не стыдятся и не скрываются, потому что всё уничижительное, сказанное ими, в общем-то, высказывается о другом человеке, и они далеки от того, чтобы засвидетельствовать своему окружению собственные смирение и покорность, которые подобали бы столь недостойным личностям…» [236]236
  Там же. С. 255.


[Закрыть]– поясняет Фрейд и далее переходит к объяснению депрессивного состояния с позиции теории либидо.

«Выбор объекта, привязка либидо к определенной личности (на эту роль подходят и Сталин, и Мао Цзэдун, и звезды эстрады или экрана. – П. Л.)осуществились; под влиянием реальной обиды или разочарования в возлюбленном отношение к объекту терпит крах. Итогом был не нормальный отрыв либидо от этого объекта и его перенос на новый объект, а иной, требующий, видимо, больших усилий для своего осуществления. Занятие объекта оказалось неспособным к сопротивлению, оно прекратилось, но свободное либидо не было перенесено на другой объект, а отступило в „Я“. Но там оно не нашло никакого применения, а способствовало отождествлению „Я“ с покинутым объектом. Так тень объекта падает на „Я“, которое теперь может быть расценено особой инстанцией как объект, как покинутый объект. Таким образом, утрата объекта превратилась в утрату „Я“, а конфликт между „Я“ и любимым человеком – в раздор между критической способностью „Я“ и „Я“, изменившимся в результате отождествления» [237]237
  Фрейд З.Художник и фантазирование. С. 255.


[Закрыть].

Это, пусть и не принятое в дальнейшем официальной психиатрией, но, согласитесь, довольно любопытное объяснение природы депрессии позволяет Фрейду дать столь же логически стройное объяснение, почему на фоне депрессии часто возникает мания самоубийства, а затем и вообще связать манию с депрессивным состоянием, то есть одним из первых подойти к описанию картины маниакально-депрессивного синдрома как отдельного заболевания.

«Меланхолия, таким образом, заимствует одну часть своих характерных свойств у скорби, а другую часть у процесса регрессии от нарциссического выбора объекта к нарциссизму… Если любовь к объекту, которая не может прекратиться, тогда как сам объект покинут, нашла спасение в нарциссическом отождествлении, то по отношению к этому эрзац-объекту обнаруживается ненависть, обнаруживается в том, что его бранят, унижают, заставляют страдать и находят в этом страдании садистское удовлетворение. Несомненно, доставляющее удовольствие самоистязание при меланхолии означает… удовлетворение садистских тенденций и тенденции ненависти, которые направлены на объект и на этом пути повернулись в сторону собственной личности…

Лишь этот садизм раскрывает нам загадку склонности к самоубийству, которая делает меланхолию столь интересной и столь опасной» [238]238
  Там же. С. 256.


[Закрыть], – писал Фрейд.

Повторим, точка зрения Фрейда на депрессию и маниакально-депрессивный синдром не стала, да и не могла стать господствующей в конвенциональной медицине, но, безусловно, повлияла на понимание механизмов этих психических заболеваний, и с этой точки зрения данная работа Фрейда продолжает представлять как исторический, так и практический интерес.

30 декабря 1914 года Фрейд выступил с докладом «Скорбь и меланхолия» на заседании Венского психоаналитического общества, а в феврале 1915 года закончил первый вариант статьи с таким названием. Эта статья стала, в свою очередь, частью задуманного Фрейдом цикла эссе (сегодня бы сказали – «проекта») «Метапсихология», который, с одной стороны, должен был подытожить развитие психоанализа, а с другой – вывести его на новый научный уровень. «Действительно, – поясняет Роже Дадун, – в 1915 году, после двадцати лет фундаментальных открытий и развития основ психоанализа философские устремления Фрейда направились в новое русло: нужно было вырваться из более чем освоенной области описательной психологии, царства накопления фактов и концептуально, теоретически осмыслить их…»

В третьем эссе цикла – «Бессознательное» – Фрейд разъясняет, что́ именно он имел в виду под «метапсихологическим»: «Я предлагаю понимать под метапсихологическим такое описание, в котором удается достичь характеристики психического процесса в динамическом, топическом и экономическом аспектах». При этом под динамическим аспектом он понимает описание взаимодействия и противоборства различных базовых влечений; под топическим – схематическое изображение структуры психической жизни в виде различных инстанций бессознательного, предсознательного и сознательного, взаимоотношения между которыми регулируются цензурой; а под экономическим – рассмотрение психических процессов с точки зрения их обеспечения энергией либидо.

В первой статье цикла «Влечения и судьбы влечений» [239]239
  Некоторые переводят использованное Фрейдом слово «triebe» как «инстинкты» или «побуждения», и думается, это более верный перевод.


[Закрыть]Фрейд определяет понятие влечения как состояния, лежащего на зыбкой границе между психическим и соматическим, и предлагает различать «влечения своего „Я“, касающиеся самосохранения», и «сексуальные влечения», которые, однако, могут подкреплять друг друга. При этом по мере развития влечения могут прийти к одному из четырех исходов: превратиться в свою противоположность, обратиться на саму личность, перейти в процесс торможения или сублимироваться, то есть направиться на несексуальные цели.

В четвертой статье – «Метапсихологическое дополнение к учению о сновидениях» – Фрейд, как и в «Скорби и меланхолии», завершающей цикл, обращается к сравнению такого «нормального» психологического процесса, как сновидение с шизофренией и другими проявлениями патологии. При этом он дает следующее «топическое определение процесса торможения»: «В сновидении отмена побуждения (либидо, интереса) охватывает все системы; при неврозах переноса перестают действовать побуждения, касающиеся области предсознательного, при шизофрении – бессознательного, при слабоумии – сознательного».

По мнению историков психологии, в значительной своей части эти статьи представляли свое движение Фрейда не вперед, а назад – к принятым в XIX веке механистическим моделям мозга, который реагирует на стимулы, поступающие из внешнего мира подобно машине или некой химической системе: приток внешней энергии вызывает возбуждение, требующее разрядки, вызывающей, соответственно, выделение энергии, с тем чтобы вернуться к «нирване» – на нулевой энергетический уровень, в состояние покоя. Некоторые видят в этом проявление Фредом интереса к буддистской философии, но в итоге все сходятся к мнению, которое выразил в своей биографии Фрейда Пол Феррис: «Метапсихология Фрейда в действительности имеет мало общего с нервной системой и еще меньше – с психоаналитической практикой».

В итоге этими пятью статьями всё и ограничилось. Еще семь статей, по распространенной версии, были уничтожены, но, возможно, на самом деле они просто никогда не были написаны. Возможно, что Роже Дадун прав, что Фрейд в силу свойственного ему внутреннего мистицизма опасался, что написанием этих двенадцати статей подведет черту под собственной жизнью и в творческом, и в физическом плане – подобно тому как праотец Иаков после рождения двенадцати родоначальников еврейских колен мог считать свою жизненную миссию исполненной. Хотя не исключено и другое: Фрейд попросту понял тупиковость этого пути и опубликовал лишь ту часть статей, которая, по его мнению, несла в себе не только ошибочные, но и некие ценные идеи. Это тем более похоже на правду, что соответствует складу его личности: будучи нетерпим к критике со стороны, Фрейд был предельно самокритичен, предъявлял к себе очень высокие требования и время от времени сам отделял рациональные зерна своей теории от плевел.

Между тем, несмотря на войну и отсутствие пациентов, а может быть, и благодаря последнему, Фрейд вел в те дни необычайно активную и полноценную во всех отношениях жизнь. Высвободившееся от пациентов время, похоже, привело его к новому сближению с Мартой и неожиданной вспышке сексуальной активности. Во всяком случае, в датированном 8 июля 1915 года письме американскому психологу Дж. Дж. Патнему Фрейд упоминает, что накануне у него был удачный коитус с женой – это, пожалуй, самое или одно из самых интимных признаний Фрейда о своей личной жизни. Однако письмо Патнему стало знаменитым благодаря не этому признанию, а потому, что в нем Фрейд отвечает американцу на вопрос о совместимости психоанализа и моральных ценностей и понятии Бога. Если всё же Бог существует, утверждал Фрейд, то «это мне нужно будет упрекать Его, а не Ему – меня. Я бы спросил Его, почему он не дал мне лучшее интеллектуальное оборудование».

Что касается морали, то Фрейд заявил: «Я считаю себя высокоморальным человеческим существом, никогда не сделавшим ничего постыдного или злого». Правда, тут же оговаривается, что имеет в данном случае мораль общественную, а не сексуальную. «Сексуальная мораль в глазах общества – в наибольшей степени американского общества – кажется мне отвратительной. Я выступаю за гораздо более свободную сексуальную жизнь. Однако я мало пользовался этой свободой, если не считать того, что, как я считал, было позволительно в этой области».

Фрейдофобы, разумеется, тут же цепляются за последнюю фразу и задаются вопросом о том, что же Фрейд считал для себя «позволительным в этой области». Уж не связь ли с Минной Бёрнейс? Не мнил ли он себя патриархом Иаковом, которому было разрешено жить одновременно с двумя сестрами?!

В октябре 1915 года Фрейд приступает к чтению в Венском университете своего первого курса по психоанализу, официально предназначенного для студентов-медиков, но на самом деле собравшего самую разношерстную публику. На некоторые лекции собиралось более ста человек – столь большая аудитория, безусловно, льстила самолюбию Фрейда. Первые четыре лекции были посвящены психоанализу ошибочных действий, а следующие одиннадцать – сновидениям и их толкованию. Среди слушателей лекций были две дочери Фрейда, Матильда и Анна, и невеста его сына Оливера Элла Хайм – будущий знаменитый психоаналитик и «врагиня» Анны Фрейд.

Еще один цикл лекций Фрейд прочитал в Венском университете в следующем зимнем семестре 1916/17 года, который включал в себя темы «психоанализ и психиатрия», «смысл симптомов», «фиксация на травме, бессознательное», «сопротивление и вытеснение», «сексуальная жизнь человека: развитие либидо и сексуальная организация», «пути образования симптомов», «страх», «теория либидо и нарциссизм» и др.

Одной из самых значительных работ Фрейда этого периода стала статья «Наблюдения над любовью переноса», в которой Фрейд объясняет свое возвращение к проблеме переноса тем, что она является одной из самых сложных в психоанализе. Как уже писалось, впервые с проблемой переноса Фрейд столкнулся еще в случаях с Анной О. и Эммой Экштейн и впоследствии не раз убеждался в справедливости вывода о том, что пациентка влюбляется в своего аналитика, перенося на него свои (зачастую инфантильные) сексуальные переживания.

При этом Фрейд подчеркивает, что «удовлетворить потребность больной в любви столь же губительно и безрассудно, как и загасить ее». Психоаналитик, соглашается Фрейд, оказывается при этом в непростой ситуации – и с профессиональной, и с этической точки зрения. С одной стороны, он прекрасно понимает, что речь идет не о подлинном чувстве, а лишь о его иллюзии, родившейся в ходе сеансов психоанализа, и потому он не должен поддаваться попыткам пациентки обольстить ее. «С другой стороны, когда женщина умоляет мужчину о любви, ему достаточно трудно отказать ей и оттолкнуть ее. К тому же, несмотря на невроз и сопротивление, он воспринимает исходящий от этого создания некий шарм, подтверждающий ее страсть. Соблазн вызывается не грубой плотской привлекательностью, которая может лишь шокировать или же вызвать чувство терпимости, поскольку представляет собой естественное явление. Возникающие чувства являются более утонченными, но они подавляются, поскольку, в конце концов, кто может заставить мужчину, хоть и соблазняемого возможностью приключения, забыть законы техники и врачебный долг?»

Увы, вся история психоанализа свидетельствует о том, что Фрейд заблуждался – далеко не всем психоаналитикам удавалось благополучно пройти между Сциллой и Харибдой «переноса», не забыв при этом законов техники и врачебного долга…

* * *

Два последующих года – 1916-й и 1917-й, – вне сомнения, были не самыми лучшими годами в жизни Фрейда. Сбережения стремительно таяли и девальвировались. Пациентов было катастрофически мало. Семья Фрейд начала голодать, и это вгоняло Фрейда, привыкшего видеть себя в роли кормильца и испытывавшего постоянную потребность чувствовать, что он справляется с этой ролью, в жесточайшую хандру.

В мае 1916-го в этом темном царстве мелькнул луч света – шестидесятилетие Фрейда было воспринято в Вене и далеко за ее пределами как весьма значимое событие. Юбиляра завалили поздравлениями, подарками и цветами. Фрейд почувствовал, что он все-таки добился желанной славы и он сможет остаться в памяти человечества. Но эйфория продолжалась недолго, и вскоре на фоне нехватки денег и продуктов питания Фрейда снова охватил пессимизм. Правда, ему всё же достало средств, чтобы выехать летом с Мартой (с Мартой, а не Минной!) на лечение в Карлсбад, но на этот раз прославленный курорт не доставил ему никакого удовольствия: вместо «дам в фантастических платьях» он всюду натыкался на «офицеров с железными крестами».

1917 год, казалось, не принес в этом смысле ничего нового. Фрейды голодали. Австро-Венгрия и Германия явно проигрывали войну, неся колоссальные не только экономические, но и людские потери. Теперь похоронки шли бесконечным потоком каждый день, и летом 1917 года одна из них добралась до семьи Фрейд – на итальянском фронте погиб Герман – единственный сын сестры Фрейда Розы Граф. Светлым пятном для Фрейда в 1917 году стало только заявление министра иностранных дел Великобритании лорда Бальфура, что его страна поддерживает идею создания Еврейского государства в Палестине – сам Фрейд никуда ехать не собирался, но идеи сионизма, как уже было сказано, поддерживал.

Ища выход из той унизительной финансовой ситуации, в которой он оказался, Фрейд стал мечтать о Нобелевской премии – не ради славы, а прежде всего ради денег. «Мое умственное состояние, – писал Фрейд Абрахаму, – требует срочного заработка для семьи в качестве удовлетворения своего хорошо известного отцовского комплекса. В таких обстоятельствах, совершенно против моей воли, я начинаю надеяться на Нобелевскую премию».

И всё же говорить о том, что Нобелевская премия нужна была Фрейду только для денег, было бы, безусловно, неправильно. В написанной в том же самом 1917 году статье «Трудность на пути психоанализа» Фрейд пишет о «трех серьезных ударах», которые наука за свою историю нанесла по самолюбию человечества. Первый из них – космологический – был нанесен Коперником, доказавшим, что место обитания человечества отнюдь не является центром Вселенной. Авторство второго – биологического – удара принадлежит Дарвину, заявившему, что человек происходит от животных. Наконец, честь третьего, «самого болезненного», психологического удара Фрейд отдает Шопенгауэру, заявляя, что именно тот первым обратил внимание на роль бессознательного и показал, что «наше „Я“ не является хозяином в собственном доме». Однако понятно, что на самом деле Фрейд был убежден, что этот третий, решающий удар нанес именно он, и таким образом мысленно ставил себя в один ряд с Коперником и Дарвином. «Вы правы, – писал он Абрахаму, – когда отмечаете, что этот список не может не создать впечатления, что я претендую на место рядом с Коперником и Дарвином. Однако я не хотел пренебрегать интересной идеей из-за подобных ассоциаций и поэтому так или иначе вывел на передний план Шопенгауэра».

Летом 1917 года Ференци сделал учителю поистине царский для военных дней подарок: он пригласил Фрейдов в гости к своим родственникам, в словацкие Татры, и Фрейд на какое-то время получил возможность снова «купаться в обилии хлеба, масла, колбасы, яиц и сигар, словно вождь первобытного племени».

В этот же период Фрейд получает первое письмо от своего горячего поклонника, немецкого врача Георга Гроддека, «дикого аналитика», как тот себя называл. Гроддек был убежден, что разум и тело составляют единую систему и управляются некой силой, которую назвал «Оно». Согласно теории Гроддека, все, в том числе и самые серьезные соматические заболевания, имеют психическую природу или являются отражением проблем психики.

Фрейд быстро понял, что идеи Гроддека имеют столь же бредовый характер, как и давние идеи Флисса о связи носоглотки с половыми органами. Тем не менее гипотеза о существовании силы «Оно» ему показалась интересной, и он продолжил переписку. К тому же, подтрунивая над Гроддеком, Фрейд отмечал, что частично его идеи о связи психики и соматики созвучны его собственным. Рассказывая в письме Ференци о том, как дурно на него подействовал недолгий период отказа от курения, Фрейд писал: «Я был ворчливым и усталым, у меня были сердцебиения и увеличились болезненные опухоли десен… Потом один пациент принес мне пятьдесят сигар, я закурил, повеселел, и раздражение десен моментально спало! Я бы не поверил, если бы это не было так заметно – совершенно по Гроддеку…»

Кто знает – может быть, это раздражение десен и было первым признаком будущего рака. Любопытно отметить, что в это время Фрейду вновь вернулись мысли о приближающейся смерти – он вспомнил, что еще в 1899 году в одном из писем Флиссу, вычисляя предполагаемую дату своей смерти на основе своего телефонного номера, назвал возраст в 62 года. И что еще более любопытно – в том самом письме в качестве наиболее вероятной причины своего ухода из жизни Фрейд назвал именно рак.

В это самое время в России уже бушевала Октябрьская революция. Россия вышла из войны, Австрия и Германия оккупировали Украину, но никому в Вене от этого не стало легче. Город по-прежнему голодал, трясся от холода и терпел все прочие лишения, которые вместе со всеми – пусть и в меньшей степени, чем бедняки, – терпела и семья Фрейд. И тут в жизни Фрейда и всего психоаналитического движения неожиданно появился новый меценат и благодетель.

* * *

«Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская – вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс».

Этими словами начинается роман Михаила Булгакова «Белая гвардия». Залитым солнцем летом 1918 года Фрейд снова оказался в словацких Татрах, где познакомился с «человеком, которого надо было выдумать, если бы его не существовало». Было опять-таки что-то мистическое в том, что человек этот был почти однофамильцем Фрейда – его звали Антон фон Фройнд.

Фройнд, вне сомнения, был неординарной личностью – преуспевающий пивовар, он одновременно увлекался философией и интересовался современной наукой. В свое время Фрейд лечил его жену, а в 1918 году фон Фройнд сам обратился к Фрейду в связи со столь понятным для мужчины неврозом, развившимся после операции, сделанной из-за рака яичек. Очень скоро врач и пациент стали близкими друзьями, и Фройнд сделал первое крупное пожертвование Международной психоаналитической ассоциации. На эти деньги и было создано Международное психоаналитическое издательство, начавшее работать в январе 1919 года. Обычно сам Фрейд и его ученики называли это издательство сокращенно – «Верлаг».

Фройнд стал первым официальным руководителем «Верлага», за годы существования которого было выпущено 150 книг по психоанализу, включая первое собрание сочинений Фрейда. Кроме того, при издательстве выходило пять психоаналитических журналов.

28–29 сентября 1918 года, разумеется, в основном на деньги Фройнда, в Будапеште, в Венгерской академии наук, прошел 5-й Международный психоаналитический конгресс, на котором только официально присутствовало 42 депутата. Среди его участников были один генерал австрийской армии и два чиновника военного министерства Германии. На конгрессе Фрейда в первый и последний раз сопровождали Марта и сын Эрнст. Само собой, среди делегатов была и верная последовательница отца Анна Фрейд.

Сам Фрейд сделал на конгрессе доклад «Пути психоаналитической терапии», в котором впервые публично подчеркнул социальный аспект психоанализа. Новым президентом Международного психоаналитического общества на конгрессе был избран Шандор Ференци.

Успех этого форума был грандиозным, и Фрейд заявил, что «свет надежды приходит из Будапешта», который явно отбирал у Вены звание столицы психоанализа.

Присутствие на будапештском конгрессе чиновников и военных означало если не официальное признание властями ценности психоанализа, то, безусловно, еще один важный шаг в утверждении статуса психоанализа в науке и к мировой славе Фрейда. Как отмечают все исследователи и биографы Фрейда, популярность его учения в годы Первой мировой войны необычайно возросла; сочинения Фрейда начали издаваться и переиздаваться во многих странах.

Это было связано сразу с двумя факторами.

Во-первых, с тем, что война заставила многих задуматься о том, насколько часто сама природа человека, сидящие в нем первичные влечения и потребности оказываются подчас сильнее всего, что было привнесено в его личность воспитанием и культурой. Многие во всем происходящем в тылу и на войне увидели однозначное подтверждение теории Фрейда.

Во-вторых, понятно, что во время войны в армии резко увеличилось число солдат и офицеров, страдавших от невроза или истерической симуляции болезней. В связи с этим в кругах военных врачей всё громче звучали разговоры о верности идеи Фрейда о «бегстве в болезнь» и возможности излечения от этого бегства с помощью приемов психоанализа. Оба фактора в итоге привели к стремительному увеличению числа сторонников психоанализа во всем мире – как среди профессиональных врачей, так и среди философов, журналистов, писателей.

Еще одним тому свидетельством стало полученное Фрейдом 9 сентября 1918 года письмо от великого немецкого писателя Германа Гессе. Судя по всему, Гессе заинтересовался психоанализом в 1914 году, найдя в работах Юнга и Фрейда ответы на многие мучившие его вопросы о взаимоотношениях с отцом и перипетиях собственной судьбы. В 1916 году в связи с нервным срывом после распада брака Гессе начинает проходить сеансы психоанализа у доктора Ланге, а тот знакомит его со своим учителем Карлом Густавом Юнгом. Однако в итоге Гессе пришел к выводу, что в споре между Юнгом и Фрейдом прав все-таки последний и теория Юнга относится к психоанализу Фрейда как частное к общему. «Художники всегда были вашими союзниками, они это будут всё больше осознавать», – писал Гессе Фрейду в том первом письме.

В том же году Гессе написал эссе «Художник и психоанализ», в котором говорит об огромном значении учения Фрейда для понимания психологии творчества, так как «именно анализ настоятельно напоминает каждому художнику: то, что временами воспринимается только как вымысел, имеет высшую ценность; анализ громко напоминает ему о существовании главных требований души и об относительности всех авторитарных масштабов и оценок» [240]240
  Гессе внимательно следил за развитием психоанализа вплоть до 1922 года, и фрейдизм, вне сомнения, оказал влияние на всё его творчество, чего он никогда не скрывал. Впоследствии Гессе сблизился и состоял в интенсивной переписке с дочерью Фрейда Анной, под прямым влиянием которой, по мнению критиков, был создан один из лучших романов писателя – «Степной волк».


[Закрыть].

В октябре 1918 года в жизни Фрейда произошло еще одно важное событие: он тайно начал психоанализ Анны. Даже у самых больших поклонников Фрейда эта страница его биографии вызывает содрогание, так как такой анализ, вне сомнения, был кровосмесительством – разумеется, не в физическом, а в ментальном смысле этого слова, но еще неизвестно, какой из этих видов страшнее. Фрейд не мог не понимать этого, потому и держал происходящее втайне ото всех и лишь спустя несколько поведал по большому секрету об этом Лу Андреас-Саломе, которая, по сути, тоже была «женщиной Орды», его «ментальной любовницей».

С каким чувством должна была поверять Анна отцу свои самые сокровенные тайны? Как она могла рассказывать об отношениях с отцом, если отец в это время сидел у ее изголовья? В связи с этим мнение о том, что эти сеансы нанесли Анне тяжелую психологическую травму и, по сути, окончательно предопределили ее будущие отношения с мужчинами и судьбу старой девы, представляется весьма обоснованным.

Между тем Первая мировая война подходила к концу. Немецкие и австрийские войска терпели одно поражение за другим на всех фронтах. Лейтенант Мартин Фрейд оказался одним из сотен тысяч австрийцев, попавших в плен к итальянцам. Дезертирство в армии приняло ужасающие масштабы. Венгрия, Богемия, Хорватия и все остальные национальные окраины империи Габсбургов провозгласили независимость. В Вене тоже было неспокойно – процветала преступность, на улицах время от времени вспыхивали перестрелки между коммунистами и пытавшимися сохранить видимость порядка армией и полицией.