Текст книги "Последний герой СССР (СИ)"

Автор книги: Петр Алмазный

Соавторы: Юрий Шиляев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Последний герой СССР

Глава 1

Не люблю август. Особенно, второе число. В этот день почему-то всегда парит, а потом налетает гроза. А синоптики всегда врут, обещая ясный день без осадков.

И еще, как назло, пришлось сегодня быть при полном параде. Хотел надеть просто легкую рубашку, но… Черт бы побрал этот дресс-код!

Раннее утро, но навстречу уже идут, вразвалочку и громко смеясь, трое. Все в голубых беретах. В руках пакеты, в которых угадываются полторашки пива.

День ВДВ… Пока еще десантура держится в рамках, но к вечеру хмельные воспоминания вкупе с жарой приведут к тому, что прошедшие огонь и воду безбашенные мужики будут дебоширить, орать песни, драться и прыгать в фонтаны.

Я сам когда-то был таким – молодым, дурным и яростным. И тоже в голубом берете…

Всей душой понимаю их кураж и ностальгию. Ностальгируют по тому времени, когда слова «армейское братство» означали, что рядом есть люди, готовые вытащить тебя из-под пуль, из огня, из горящего танка. А если понадобится, то и закрыть в бою собственной грудью. И понятие офицерская честь тогда тоже не было пустым звуком.

Парни в беретах и тельняшках поравнялись со мной.

– Здорово, отец! – гаркнул один из них.

– С праздником! – поддержал его другой.

– За ВДВ, парни! – от всей души поздравил их и поковылял дальше.

– Батя, так ты тоже из наших что ли? – удивился кто-то из десантников.

– Витебская дивизия, восемьдесят восьмой – девяностый, – ответил с улыбкой.

– Отец, так давай с нами! – не унимался тот, что поздоровался со мной первым.

Я отрицательно покачал головой. Хватит, один раз уже отметил…

Ногу и спину прошила игла боли. Поморщился, заметив, что все тяжелее стал опираться на трость. До платной стоянки, где припарковал свою машину, еще метров триста осталось дотопать…

Отец… батя… дед…

Лет десять назад я впервые осознал, что я уже довольно долго живу на этом свете. Помню, как с интересом смотрел на симпатичную барышню лет тридцати, а она, скользнув по мне равнодушным взглядом, вежливо так сказала: «Пожилой человек, вы уронили ключи». Я тогда замер, не сразу въехав, что «пожилой человек» – это про меня…

«Ой, извините, вам, наверное, трудно наклоняться?», – и девица, подняв ключи, вложила их мне в руку. Так и стоял целую минуту, опешив, с протянутой рукой, в которой лежали злосчастные ключи.

Помню, потом я подошел к зеркалу витрины и какое-то время рассматривал свое отражение. Оттуда на меня смотрел высокий, но сутулый мужчина с резкими чертами лица. Глубокие морщины в уголках рта и на лбу – не столько из-за возраста, сколько вследствие перенесенной боли. Седая щетина на щеках – вышел вечером в выходной день в магазин небритым. Коротко подстриженные волосы с жесткой проседью. Глаза темные, проницательные, но с тенью усталости. С того дня, когда меня назвали пожилым человеком прошло уже десять лет. А ведь было мне тогда всего лишь сорок пять…

Наконец, доковылял до машины, плюхнулся на сиденье и с облегчением вытянул гудящие ноги. Повернул ключ в замке зажигания, сразу врубил кондей. Божественная прохлада! Какое-то время сидел расслабившись, но не давала покоя мысль: я что-то забыл сделать…

Таблетки! Я же сегодня забыл принять таблетки. Похлопал по карманам пиджака, достал белый пластиковый пузырек, вытряхнул на ладонь пару красных пилюль. Нет. После них сложно сконцентрироваться, а мне сегодня нужна ясная голова. Убрал пузырек обратно. Потерплю. Первый раз что ли?

Добравшись до офиса, сразу прошел в кабинет управляющего. Большой конференц-стол с матовой поверхностью, на нем – ноутбуки, блокноты и стаканы с водой. Все уже были на месте, ждали только меня и нашего управляющего.

Прошел к своему месту, прислонил трость к спинке стула, положил на стол папку с документами. И тут же в кабинет влетел управляющий. Быстрым шагом подбежал к своему креслу, плюхнулся в него и сразу же приступил к «экзекуции»:

– Владислав Борисович, вот вы стоите, значит с вас и начнем!

Я пожал плечами, снова взял трость и, опираясь на нее, прошел к интерактивному экрану. Обычно работаю сидя за столом, но во время совещания управляющий требует, чтобы докладчик стоял. Что ж, стою.

– Мы достаточно успешно ведем претензионные дела… как вы видите на графике… количество выигрышей уверенно держится на цифре девяносто семь… – начал я.

– А почему не сто⁈ – недовольно сказал управляющий, вперившись в меня тяжелым взглядом.

Ему всегда кажется, что мы тут только и делаем, что бездельничаем. Несмотря на то, что пашем как проклятые папы Карлы. С восьми утра и до восьми, а то и девяти вечера. Потом стоим в пробках, ближе к ночи добираемся домой и остается лишь какой-то гребаный час на всю остальную жизнь за исключением сна.

Я семидесятого года рождения, и уже трудновато выдерживать подобный темп. До старости еще далеко, но я уже не тот молодой энтузиаст, каким был когда-то. Все эти иски, претензии, штрафные санкции и прочая юридическая вермишель – все это опостылело до чертиков. Хочется наконец-то проснуться с ощущением бодрости, а не вечной усталости – тупой, не проходящей даже после сна.

Зачем еще я так надрываюсь на работе? Когда-то хотел доказать всему миру, что я все могу. Только с годами понял, что миру на меня в общем-то плевать. Потом оправдывался перед самим собой: ведь сам же поднялся, вырвавшись из провинции, закрепился в Москве, работаю в головном офисе крупного банка…

А по поводу травмы… К моему глубокому стыду, она не боевая, как кто-то мог подумать. Во всем виноват был один из таких вот Дней ВДВ. Выпили с парнями, вспомнили прошлое. Потом началась какая-то безобразная драка, никто даже не вспомнил из-за чего. Навернулся ненароком через хлипкие перила с моста в речку. Что самое обидное – маленькая речка-говнотечка. По колено, реально. Но неудачно упал на старые сваи. Результат – компрессионный перелом позвоночника со смещением.

Долгое время провел на больничной койке. Боли были дикие, словами не описать. Стал инвалидом – вскоре не выдержала жена, бросила. Осталась из близких только мать…

Кое-как я справился. Начал жить по-новому. Бегать, конечно, больше не смог, но с костылем передвигался вполне самостоятельно. Позже сменил костыль на трость…

И вот сейчас я опираюсь на эту трость, что-то отвечаю управляющему, но чувствую, как язык начинает заплетаться, слова становятся вязкими и тяжелыми. На периферии зрения клубится темнота и постепенно начинает наплывать, закрывать обзор… Где-то за грудиной нарастает напряжение, будто невидимая рука вцепилась в сердце и медленно выкручивает его, словно мокрое белье перед отжимом. В ушах – шум, как море в ракушке. Внезапно потянуло вниз, к полу, ноги подломились. Я хватаюсь за край стола, но пальцы скользят, трость отлетает в сторону.

Удар головой о пол. Глухой стук.

Кто-то вскрикнул.

Боль разлилась по всему телу, теперь она не только в ногах. В груди жжет, словно между ребер вбили раскаленный гвоздь.

– Владислав Борисович⁈ – чей-то голос, далекий, будто из-под воды.

Перед глазами мелькают испуганные лица. Кто-то подносит к моим губам стакан воды.

– Попейте, Владислав Борисович, попейте… – голос дрожит.

Я пытаюсь. Но губы не слушаются. Вода стекает по подбородку. Где-то рядом управляющий говорит в телефон – отчётливо, без паники:

– Скорую! Немедленно. Сердце.

– Кажется, он умирает! – истерично кричит кто-то.

Но это я уже и сам знаю. Потому что вдруг становится невероятно легко. Исчезла боль, стих шум в ушах.

Воцарилась абсолютная тишина.

Символично, что моя жизнь закончится второго августа. Роковая дата для меня. В принципе, если бы умер тогда, в девяностом, грохнувшись спиной с моста, – ничего бы в этом мире не поменялось из-за моего отсутствия…

Приятная тишина вдруг взрывается шумом. Криками и плеском воды.

Не понимаю, что происходит. Мутная вода с каким-то болотным запахом и даже привкусом заливается в рот, в нос, в легкие… Я пытаюсь закричать, но звук тонет…

Мысли путаются. Причем сердце больше не болит – оно просто бешено колотится. Руки инстинктивно пытаются за что-то ухватиться, но под пальцами только вонючая тина…

И вдруг – резкий рывок за воротник. Кто-то тащит меня вверх, к свету.

– Дыши, старик!

Голос молодой, хриплый от напряжения. Я падаю на мокрый песок, давясь кашлем. Из легких хлещет вода. Глаза застилает пелена, но я различаю силуэт – белобрысый парнишка, тощий, как голодный кот.

– Откуда ты взялся? Где я?.. – говорю, но из горла вырывается только хрип.

Парень резко переворачивает меня на спину, обеими ладонями давит на грудь.

– Раз, два, три!

Больно. Ребра трещат под нажимом. Но с каждым толчком из горла выплескивается очередная порция воды. Я открываю глаза и наконец могу дышать свободно.

Надо мной склонился незнакомый парень в мокрой рубашке. Волосы у него белоснежные, как у альбиноса. Глаза с красноватыми прожилками и тоже белыми ресницами сейчас едва не вылезали из орбит. «Да, все-таки альбинос», – вяло подумал я.

– Влад, ты дебил в натуре! – выпучив глаза, завопил пацан. – Ты че творишь? Хорошо, что я рядом оказался! Наши-то все уже уехали.

– Ну, чего разлегся? Вставай давай! – взяв меня за руки, он потянул на себя.

И я послушно встал.

Без трости! Ни на что не опираясь! Сам!!!

Обалдев, посмотрел вниз. Точно, я ровно стою на собственных ногах и они ничуть не болят. И нет привычной уже дикой тяжести в позвоночнике.

Впрочем… Это ведь не мои ноги! Не тощие, заплетающиеся, а сильные, мускулистые. Что за ерунда творится-то?

Оглянулся вокруг. Я на песчаном пляже, передо мной река. Широкая – противоположный берег на расстоянии примерно двух километров. Волга? Дон? Обь? Какие у нас еще есть реки? Амур, Енисей, Лена, Ангара? Понятия не имею. Но, учитывая, что белобрысый говорит на русском, слава Богу, что не Амазонка. Там крокодилы и прочая хрень типа пираний.

Я пока не знаю, как перенесся на этот берег и откуда у меня взялись сильные ноги, которым позавидует беговая лошадь, но мозги напрочь не принимали ситуацию – пытались найти какое-то рациональное объяснение.

Грохнулся с инфарктом на собрании, а теперь лежу в медикаментозной коме в больничке и вижу весь этот бред? Версия более вероятная, чем фантастические истории о попаданцах во времени и пространстве. Однако, явно менее приятная.

Да, оказаться попаданцем все-таки куда лучше, чем лежать овощем, подключенным к сложной медицинской аппаратуре.

Поддержал свой робкий оптимизм мыслью: «Ты же хотел приключений? Неоднократно думал о том, что прожил жизнь зря? Вот он – второй шанс… Получи и распишись!»

Справившись с волнением, потер шею, потряс головой и снова посмотрел на спасителя, вытащившего меня из воды. Высокий, тощий парень, красный от загара, прыгал на одной ноге, вытрясая воду из уха. Альбиносам вообще лучше не загорать – с их-то белоснежной кожей. Сгорают моментально. Но этого юного героя внешность, похоже, сильно не волновала. Он снял выжал свою рубашку и повесил на ручку мотоцикла – новенькой красной «Явы».

– Влад, че встал столбом? Погнали, опоздаем же!

– Владислав Борисович… – еще не до конца приняв случившееся, машинально поправил я.

Парень подошел ко мне и, участливо заглянув в глаза, спросил:

– Ты там на дне об че-та приложился, что ли? Башкой на остаток сваи налетел? Здесь раньше мостки для катеров были.

Я потрогал голову и пальцы наткнулись на густой ежик. С удивлением и удовольствием провел ладонью по волосам – класс, никакого намека на лысину! Но в целом ситуёвина, конечно, интересная складывается. Вот так стоять неизвестно где, и при этом быть неизвестно кем. Хоть с именем повезло – не придется к новому привыкать.

– Блин, Влад, ну чего ж ты такой тормоз⁈ – в очередной раз возмутился мой белобрысый спаситель.

– Забей, – отмахнулся я. – Ну да, приложился малеха, но не критично. Слушай, напомни, тебя как зовут?

– Ни хрена себе! – снова выпучил красноватые глаза альбинос. – Все-таки шарахнулся. А я думал, чего ты вдруг так резко ко дну пошел! Да еще на таком мелком месте, всего-то полтора метра глубины. Говорил же, булавку надо в трусах иметь, на случай судорог! А ты все: типа я плаваю как Ихтиандр. Вот был бы один, утоп бы на хрен!

– Давай по пунктам. Упреки справедливы, не спорю. Но кратковременная потеря памяти на фоне стресса – дело обычное…

– Фигасе, как зачесал! Блин, Влад, ты прям как моя мымра-директорша стал разговаривать. Но у нее два высших образования, а ты бывший ПТУшник, тебе такие слова знать вообще не положено!

Да елки ж ты мои зеленые, что ж он такой эмоциональный-то⁈ Но хоть что-то удалось выяснить. Меня зовут Владом, сокращенное от Владислав, а ПТУшник я, скорее всего, бывший. Судя по наколке на левой руке, уже отслужил. Набитые буквы «ВДВ» дают серьезный бонус в этом пока неизвестном мне месте.

А вот татуировка на пальце белобрысого – три точки пирамидкой – многое говорит о моем спутнике. Что сидел – это вряд ли, но как минимум по малолетке прошел спецПТУ. Я-то вряд ли учился вместе с ним в этом исправительном учреждении, иначе в ВДВ бы точно не попал. Даже тем, кто состоял на учете в детской комнате милиции или, хотя бы, имел приводы, ничего престижнее стройбата в армии не светило.

Воспоминания обрывками налетали и рассеивались, не складываясь в одну картину. Откуда-то вдруг пришла мысль, что этот парень – мой лучший друг Валентин. Но все зовут его Валёк – и никак иначе. Ну хоть что-то. В моей прошлой жизни тоже был Валек. В моей настоящей жизни. Лучший друг, сгинувший давным-давно.

– Так, Валёк, теперь следующий вопрос: сколько мне лет?

– Это просто кабздец какой-то… – покачал головой Валек. – Ты еще спроси, какой сейчас год!

Для себя я отметил, что по поводу имени он не возмутился. Значит – угадал верно.

– Сколько ему лет, понимаешь! – продолжал возмущаться белобрысый Валек. – Да вроде как столько же, сколько и мне. А мне, если я тоже ничего не путаю, стукнуло двадцать.

– Ага, точно! Спасибо, Валек…

– Ну так что? Идешь ты или нет? Вот я щас газану на моцике, а ты оставайся, будешь тут стоять один, как три тополя на Плющихе!

Зашибись у него и с логикой, и с математикой! Но Валек прав, надо как-то собраться с духом и сделать шаг. Просто боялся, что вдруг сейчас развеется мое неожиданное счастье… Но действительно, не стоять же здесь вечно.

Я сделал шаг, другой и… побежал по берегу, потом по кромке воды, поднимая тучи брызг.

– О-го-гооо!!! – восторженно заорал во все горло.

Как это, оказывается, кайфово – бегать! Я давно забыл эти ощущения.

Споткнувшись вдруг, кувыркнулся в воду, не сразу сообразив, что это Валёк сшиб меня с ног.

– Владик, ты не бойся, мы тебя вылечим… – как-то даже печально произнес он.

Блин, он что, реально за меня так переживает?

– И тебя вылечат, и меня вылечат, всех вылечат! – я расхохотался.

– Ты, в натуре, гонишь, – Валек покачал головой.

– Ладно, уговорил, пошли, куда мы там опаздывали?

– Уже никуда, – проворчал Валек. – Домой погнали. Надо переодеться в сухое.

О том, где я живу, спрашивать не стал. Буду решать проблемы по мере их поступления.

Подошел к мотоциклу, взял с сиденья олимпийку, растянул ее и завис, рассматривая этот фиолетовый ужас из жатой ткани с геометрическими малиновыми и зелеными вставками…

В душу закралось нехорошее подозрение. Заглянул в зеркальце заднего вида и обомлел. Лицо было моим, но… Таким оно было тридцать с лишним лет назад…

– Валёк… а какой сейчас год? – спросил я.

Альбинос покрутил пальцев у виска, но покорно ответил:

– Девяностый, брателло!

Глава 2

Я снял мокрую футболку, натянул олимпийку. Валек хмыкнул:

– А смысл? Держаться все равно за меня будешь. А я тоже мокрый.

Действительно. Ладно, мелочи все это. Уселся позади Валька, схватился за него руками. «Ява» сорвалась с места и вскоре уже вылетела на трассу.

Мотоцикл стрелой летел вперед, а я смотрел на давно забытые городские пейзажи и думал о том, что же все-таки случилось:

Я Владислав Агеев. Я умер в пятьдесят пять лет в офисе. И вдруг я жив, мне снова двадцать лет. Будто играл в настолку и фишка встала на позицию с возвратом к началу: я снова в провинции, в городе Барнауле – столице Алтайского края. И я еду домой.

Я – это во всех смыслах я, только молодой, здоровый, полный сил и дури, Хотя нет, по поводу дури погорячился. Мне все-таки пятьдесят пять лет – по крайней мере, согласно жизненному опыту. И недавно я отпраздновал юбилей, на который коллеги подарили мне ту самую трость с серебряным набалдашником… Я умер и вернулся обратно – будто петлей захлестнуло – в себя самого.

Что ж, приму такую реальность. Тем более, другой пока не предвидится.

Ехал по городу, разглядывая знакомые с детства места сквозь прорезь шлема. Будто и не уезжал в Москву на двадцать с лишним лет.

Ленинский проспект… Площадь Октября… Павловский тракт… И, наконец, Сулима. Или район Индустриальный, если официально.

Валек остановился у старой пятиэтажки. Родная «брежневка» – когда-то дом улучшенной планировки.В чем улучшения? Отдельный вход на кухню, изолированный зал и остальные комнаты. У нас двушка. В одной комнате я, в зале – отец с матерью.

Вошел в подъезд. Хм, даже не удивляюсь. Объявление об отключении воды с восьмого июня. Что ж, значит, сейчас июнь девяностого… Поднялся по лестнице на второй этаж, глядя на облупленные стены, сейчас затявкает мелкая, но злая, как черт собачонка соседской старушки – бабы Ани. И точно, из-за двери напротив моей раздался захлебывающийся, истеричный лай маленькой избалованной дворняги.

Я посмотрел на свою дверь, хотел открыть ключом, но почему-то передумал, опустил руку.

Мама. Как-то не думал, что она жива. И отец тоже…

Даже не знаю, как буду чувствовать себя во время встречи с ними. А с собой самим? Со своей молодостью, мечтами, планами?..

Что ж, не войду – не узнаю. Я вставил ключ в замок и повернул. Открыл дверь.

Знакомая прихожая. Вешалка, полочка для обуви. Табуретка. Затертый старенький половик – кусок, отрезанный от ковровой дорожки.

– Влад, ты? – услышал такой родной голос.

Прошел в кухню. Пахнет гречкой и тушенкой – обычный ужин в девяностые. Мама моет посуду, стоя ко мне спиной. Я подошел, обнял ее за плечи и лицом уткнулся в косынку, которой повязаны ее волосы. Вдохнул ее запах и почувствовал себя ребенком, будто не было всех этих долгих лет без нее. На глаза навернулись слезы, и будь я помягче, наверное бы заплакал. Но сдержался и отступил.

– Владик! Что-то случилось? Ты весь мокрый⁈ – заволновалась мать. – Ну-ка быстро стягивай все и в ванну. В горячую. Не хватало еще, чтобы ты заболел!

– Мам, я тебя люблю, – сказал я то, что мечтал сказать ей много лет и тут же улыбнулся, добавив:

– И я не ребенок.

– Влад, для меня ты всегда ребенок, – строго нахмурилась она, скомандовав:

– Марш в ванну, от тебя тиной воняет!

Я не стал спорить. Залез в горячую воду и, наконец, расслабился. Дверь приоткрылась, мать просунула в щель руку, положила чистое белье на стиральную машинку и тут же захлопнула, проворчав:

– Опять занавеску не задернул, воды на пол нальешь…

Снова дома…

Приятное чувство. Пожалуй, ради этого стоило прожить предыдущую жизнь. Я надеюсь, что это все реально, что я не в коме где-нибудь в больнице, в две тысячи двадцать пятом году. Кстати, какое сейчас число? Что девяностый год, Валек мне сообщил, что июнь, понял из объявления ЖЭКа, а число?.. По сути, получается, что я недавно пришел из армии, насколько помню, дембельнулся двадцатого мая, три дня добирался до дома поездом.

Вышел из ванной в трусах, прошлепал в свою комнату. Встал в дверях, осмотрелся. Все здесь знакомо до мурашек, и в то же время кажется давно забытым сном. Принюхался – пахнет одеколоном «Саша», который я тогда считал крутым. Впрочем, почему «тогда»? Сейчас…

Окно прикрыто тюлевой занавеской, пожелтевшей от времени, сквозь нее льется свет теплого вечернего солнца.

Магнитофон «Электроника» – моя гордость – стоит на столе, рядом со стопками кассет. Некоторые перемотаны синей изолентой, на других криво написаны от руки фломастером названия групп: «Кино», «Алиса», «Наутилус». В одну из кассет воткнута авторучка.

Кровать узкая, покрывало старинное, лоскутное. Мое любимое с детства. Мать много раз порывалась его выбросить, я не давал. Сейчас смотрел на покрывало и думал, что таким вещам, сделанным руками, нет сносу. Память о бабушке. Она укрывала меня этим покрывалом, когда я гостил у нее в деревне. Рассказывала, что его сшила моя прабабка, руками и иглой, сидя у лучины. Я тогда не знал, что такое лучина и представлял себе кусочек солнечного луча, вставленный в подсвечник.

Улыбнулся. Сколько лет не вспоминал об этом?...

Горкой подушки, поставленные друг на друга. Тщательно вытянутые острые уголки. Напоминают лягушек, сидящих друг на друге. В моем времени так уже не ставят подушки, аккуратно кладут у изголовья кровати, чаще длинные – евростандарт.

А здесь по старинке – одна на другой, пирамидкой, накрыты тюлевой накидкой с оборками. Мать всегда так делала. А я приходил и сдергивал накидку, раскидывал подушки по кровати в свободном порядке. И ворчал, что это «по-деревенски» и вообще прошлый век.

Точно знаю, что под подушками лежит томик Стругацких. Моя любимая книга – «Страна багровых туч». Над изголовьем кровати постер, вырванный из журнала «Ровесник» – с Цоем – приколотый кнопками к обоям.

Прошел в комнату, провел руками по столу, кассетам. Присел на кровать и протянул руку к постеру. Цой жив… пока еще жив буквально. Он разобьется на машине в девяностом году, пятнадцатого августа…

Не знаю, наверное, мне был необходим тактильный контакт с моим прошлым, чтобы лучше почувствовать свою новую реальность. Мне пятьдесят пять лет и я совсем другой человек, чем был тогда, когда жил в этой комнате, будучи молодым лоботрясом.

Сидел и рассматривал деревянные полочки, висевшие в шахматном порядке на противоположной стене. Такие были у всех – ну или у многих – темные, со стеклянными, раздвижными створками. На них расставлены реликвии: гильза от патрона, найденного на огороде бабушки, когда мне было семь лет; браслетик из бисера, подаренный девочкой на двадцать третье февраля в пятом классе; зажигалка «Зиппо», не настоящая, но для меня-школьника она была тоже своего рода реликвией. Остальное место занимали книги. Зачитанные до дыр. В основном, фантастика. На одной из полок стояла пузатая шкатулка, сшитая из старых открыток, покрытых вымоченной до прозрачного состояния рентгеновской пленкой – дед шил такие и дарил всем подряд.

Встал, прошел к шкафу, открыл дверцы. Вещей немного. Когда пришел из армии, все оказалось малым. Мать упаковала мою одежду в узлы и отец отвез их в гараж. Сейчас на вешалках висели джинсы-варенки, свитер с оленями (подарок мамы «чтобы не заболел») и косуха, которую я носил до армии, чтобы казаться бунтарем. Купил у знакомого фарцовщика – Вовчика Рядом рубашки с короткими рукавами, несколько фланелевых рубах для зимы. И тут же новый черный костюм с белоснежной рубашкой под пиджаком и перекинутыми через перекладину вешалки брюками.

Под вешалками в коробке кроссовки «Адидас», купленные на барахолке за бешеные по этим временам деньги, и новые, ни разу не надетые туфли – тоже в коробке.

И отдельно на вешалке, упакованная в целлофан, моя армейская форма.

Ряд полок с левой стороны шкафа. На полках белье, тельняшки, пара спортивных костюмов, футболки. Универсальная одежда. Достал спортивные штаны, олимпийку и поморщился: опять «Адидас»⁈ Но куда денешься с подводной лодки… Подумал, что весь «Адидас» в эти времена шьется армянскими цеховиками в городе Армавир.

Оделся и, прежде чем выйти, снова оглядел комнату. Странно. Я все это помню, но будто со стороны. Эти вещи были важны тому парню, который еще не знает, что будет с ним, со страной, со всем этим миром. А я знаю, и от этого комната кажется одновременно и уютной, и пугающей – будто заглянул не в свое прошлое, а в чужое…

Закрыл дверь.

На кухне уже дымился в тарелке ужин.

– Ешь давай, – мама пододвинула ко мне тарелку и налила чай в фаянсовую чашку – оранжевую, в крупный белый горох.

Я не стал отказываться, проголодался после «водных процедур» в реке. Кстати, надо будет завтра спросить Валька, за каким лешим я полез в воду в одежде? А то сегодня, оглушенный резким переходом из банковского офиса в воды Оби, как-то не подумал об этом.

– Мам, какое сегодня число? – глазами поискал на стене отрывной календарь, который, как я помню, висел над столом, но его не было на привычном месте. – А где календарь?

– Какой-то ты странный сегодня, – мама внимательно посмотрела мне в глаза, подошла и положила ладонь на лоб – проверить температуру. – Как будто не ты. Нежности непривычные, и не болтаешь без умолку. Календарь, опять же… Сам ведь свалил его в тарелку с супом вчера. Не помнишь? С Анжелкой тут обниматься вздумали и смахнули нечаянно. Она еще пищала потом полчаса, что платье ей забрызгали.

Анжела… Как в известной поговорке: а слона-то я и не заметил. Точнее – забыл про него. Но – я всю жизнь старался забыть эту су… гм… Надо же, у меня это получилось: ни разу про нее не вспомнил, даже когда рассматривал в шкафу костюм, купленный к свадьбе.

– Так что же все-таки случилось? – с волнением спросила мама.

– Ничего. Просто устал, – дежурно ответил ей.

А что я ей еще скажу? Что в душе у меня опыт прожитых лет и знание будущего, которое для нее еще не наступило?

– Так какое все же сегодня число? – повторил вопрос.

– Четвертое июня, – ответила мать.

Я выдохнул. Есть время все исправить. До второго августа еще далеко. Просто не пойти на ту гулянку, просто не вытаскивать из шкафа берет и тельняшку.

– Кстати, насчет Анжелы, – мать оживилась, – тетя Люда из ЗАГСа звонила, говорит, дату можно перенести. Как вы хотели – пораньше зарегистрироваться. Через три недели нормально? Там появилось окошко. Ты же помнишь, я разговаривала насчет этого?

Я помнил. И свадьбу помнил. И что будет после свадьбы тоже помнил. Тот злосчастный день второго августа, когда по глупости, ввязавшись в пустую драку, перелетел через перила моста, спиной на старые опоры. Боль, которая не отпускала ни на минуту. Ноги, которых я не чувствовал, но которые болели постоянно. И ее – Анжелу – брезгливо морщившуюся, когда я просил ее поправить подушку или помочь перевернуться. «Ты же мужик, терпи», – говорила она, во время своих редких появлений в больнице. Я тогда не знал, что она уже подала на развод…

Гречка во рту сразу стала безвкусной.

– Мам, давай не сейчас, – я не готов был обнажить душу, даже перед самим собой. – Мне надо осмотреться. Как-то все слишком быстро.

– Осмотреться? – она нахмурилась. – Ты живешь здесь двадцать лет, куда еще осматриваться? Или… ты про свадьбу?.. – всплеснула руками, потом прижала их к щекам. Жаль ее расстраивать, но в этом вопросе надо сразу расставить все точки над «i».

– Свадьбы не будет, – ответил резко и тут же пожалел об этом. – Мам, смысл жениться и тут же разводиться? – постарался немного смягчить резкость, чтобы не обижать мать. – Я хочу как вы с отцом – один раз и на всю жизнь. Ну я пошел.

– Куда, а чай⁈ – крикнула вслед мама, но я уже вылетел из квартиры, хлопнув входной дверью.

Сбежал. Наверное, даже не от ее вопросов – от себя. На улице стрельнул у прохожего сигарету. Он дал и спички. Я прикурил, затянулся – до кашля, до хрипоты. Будто мог выдохнуть с дымом всю горечь прошлого.

Анжела. Анжелика. Лика… Когда-то милая девчонка, жившая вон в том доме – по соседству. Я на нее никогда не обращал внимания. Но все случилось внезапно – быстрый роман перед армией. Мы стали «ходить», как говорили тогда. Точнее – сейчас так говорят.

Её лицо в моей памяти теперь не казалось милым. Теперь, вспоминая Анжелу умом взрослого мужика, я понимал и наигранность ее чувств, и лживость ее слов.

Все встало на свои места давно. Когда я лежал в больнице с перебитым позвоночником, а она приходила ко мне реже сиделки, которой отец платил, чтобы мать могла хоть изредка отдохнуть. И всегда с новым маникюром, новыми духами, в новых нарядах.

Как-то, уже после развода, года через три – я начал передвигаться с костылями и был невероятно горд этим – видел ее однажды. Доковылял до перекрестка, направляясь в парк. Мимо пронеслась черная «Волга» с редкими по тем временам тонированными стеклами. Окно опустилось и я увидел свою бывшую жену. Вульгарно накрашенную, губы алые, как рана. Рядом такие же девчонки с сигаретами. Из машины донесся смех, потом громыхнула музыка: «Дым сигарет с ментолом»… Анжела с вызовом глянула на меня, будто хотела сказать: «Видишь как у меня теперь все хорошо?», и машина рванула с места, оставив меня в клубах выхлопа…

– Нет, Анжела, тебя больше не будет в моей жизни, – сказал я вслух и тут же увидел ее.

«Невеста» бежала ко мне по газону, наплевав на табличку: «Цветы не топтать».

– Владька! А я в окно смотрю, ты стоишь – куришь. Думаю, меня ждешь! – Анжела подбежала ко мне, в глазах блеск наигранной радости.

Она попыталась обвить мою шею руками, но я отстранился. Её духи – дешевые и приторные – резко ударили в нос.

Я ненавидел ее половину жизни. Потом старался забыть. Забыл. Но все равно никогда не подпускал к себе близко женщин. Всегда держал дистанцию. Любовницы были, но условия ставил сразу: на брак и любовь не рассчитывать…

Сейчас же смотрел на нее спокойно. Странно, даже злости не осталось. Абсолютный ноль, никаких чувств вообще.

– Все кончено. Мы расстаемся, – сказал равнодушно.

– Что?.. – прошептала она.

– Ты меня слышала, – я снова поднес к губам сигарету, затянулся.

Её улыбка застыла и нарочито медленно сползла с лица. На глаза навернулись слезы – крупные, аккуратные, будто специально выдавленные для эффекта.

– Как ты смеешь⁈ – трагично заломив руки, произнесла она, а я отметил отстраненно, что голос ее еще надрывно дрожит, но в глазах уже появилась злость. – Я все для тебя, а ты⁈

Дальше истерика:

– Ты ничтожество! Нищий! Так и сдохнешь в своей хрущевке!

– У нас «брежневка», – уточнил равнодушно.

Она задохнулась от возмущения. Видимо, не ожидала от меня такой холодности.

Не стал слушать, что она скажет дальше, не интересно. Бросил окурок и с силой вдавил его в асфальт. Потом повернулся и пошел прочь. Вслед мне еще неслись крики, но это уже меня не касалось.

Когда вернулся в квартиру, по комнатам разносился густой бас отца. За разговором с Анжелой я и не заметил, как он прошел мимо. А он, видимо, поделикатничал – не окликнул, чтобы не мешать, как он думал, «молодым»…

– Ого! – войдя в кухню, я увидел на столе пачку денег. – Откуда?

– Зарплату дали, – ответил отец. – Сразу за два месяца. Деньжищ море!

Он полулежал на стуле, держа в руках беломорину со смятой гармошкой картонного мундштука. Папироса не дымилась, мать строго-настрого запрещала курить в доме. Глаза отца блестели как у мальчишки, выигравшего рубль в карты. Я видел, как он горд собой.