Текст книги "Крестьянские восстания в Советской России (1918—1922 гг.) в 2 томах. Том первый"

Автор книги: Петр Алешкин

Соавторы: Юрий Васильев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Участие крестьянства в Белом движении рассматривается в многочисленных изданиях и публикациях по общей проблематике Белого движения, которая в превратилась в «модную» тему[105]105
  См.: Карпов Н. Д. Трагедия Белого Юга. М., 2005; Бордюгов Г. А.,Ушаков А. И.,Чураков В. Ю. Белое дело: иделогия, основы, режимы власти. М., 1998; Тормазов В. Т. Белое движение в гражданской войне: 80 лет изучения. М., 1998; Иоффе Г. З. Белое движение могло победить. М., 2003; Федюк В. П. Белые: Антибольшевистское движение на юге России. 1917—1918 гг. М., 1996; Ушаков А. И., Федюк В. П. Белый Юг. Ноябрь 1919 – ноябрь 1920гг. М., 1997; Зимина В. Д. Белое движение в России. Волгоград, 1997; Волков С. В. Белое движение в России: состав, организационная структура. М, 2001; Карпенко С. В. Очерки истории Белого движения на Юге России (1917—1920 гг.). М., 2003.


[Закрыть]. У части исследователей проявляется тенденция к героизированной интерпретации восстаний и повстанческих движений. Некоторые авторы акцентируют свое внимание на отдельных фактах, которые будоражат сознание, вызывая эмоциональное восприятие истории бунтарства, но не создают полной и объективной научной картины явления. До сих пор еще никто из исследователей крестьянского сопротивления в отношении большевистской власти не ответил на вопрос: почему, несмотря на многочисленные и массовые проявления протестных настроений в крестьянской среде по всей России, основная масса российского крестьянства тем не менее не поддержала Белое движение, не стала его социальной основой.

На смену стандартным штампам – «белобандитский», «кулацкий», «контрреволюционный» – пришли оценки, в той или иной степени в другой плоскости отражающие сложную и многостороннюю историю повстанческого движения. Так, И. В. Яблочкина предложила термин «бандитизм» заменить понятием «антигосударственные, антисоветские и антибольшевистские выступления, восстания и мятежи как рецидивы Гражданской войны в Советской России»[106]106
  Яблочкина И. В. Рецидивы Гражданской войны. Антигосударственные вооруженные выступления и повстанческое движение в Советской России. 1921—1925 гг. М., 2000. С. 12.


[Закрыть]. Одной из распространеных оценок стало обозначение повстанчества как некоей «третьей силы». Данная трактовка, основанная на тезисе об отрицании повстанцами как идеи Белого движения, так и большевистского военного коммунизма (лозунги «Долой продразверстку», «Долой комиссародержавие», «Советы без коммунистов»), нашла место даже в школьных учебниках. Е. Ф. Жупикова считает термин «повстанчество» не совсем подходящим: по ее мнению, движение, обозначенное как повстанчество, не сводилось только к восстаниям, было далеко не «поголовным». Одновременно признается еще менее удачным для определения «малой» гражданской войны термин «бандитизм», неправомерно «соединяющий» и уравнивающий всех ее участников, тем самым значительно упрощая сущность движения. Предлагается, не отказываясь от термина «бандитизм», употреблять его, заключая термин в кавычки, не в оскорбительном значении слова, или заменять его более нейтральным термином «повстанчество»[107]107
  См.: Жупикова Е. Ф. О численности повстанческих сил Северного Кавказа в 1920—1925 гг. // Белая гвардия. 2002. №6. С.177; См. также: Жупикова Е. Ф. Повстанческое движение на Северном Кавказе в 1920—1925 гг. (документальные публикации и новейшая отечественная историография) // Отечественная история. 2004. №3. С. 159—169.


[Закрыть]. В теоретической конструкции В. Е. Шамбарова повстанческое движение рассматривается как «зеленое», но определяемое не в качестве «третьего пути», а неким «нулевым вариантом» – «первичным хаосом», возвратом к многопартийным Советам без диктата большевиков. «Нулевым вариантом» объясняется отсутствие самостоятельной роли «зеленого» движения. Для убедительности собственных смелых построений автор объявил Филиппа Миронова «близким к «зеленому мировоззрению»[108]108
  Шамбаров В. Е. Белогвардейщина. М., 2004. С.548—552.


[Закрыть].

В качестве отдельного направления изучение истории крестьянства в период революционной трансформации и Гражданской войны в России сложилось в западной историографии[109]109
  См.: Figes O. A People’s Tragegy: A History of the Russian Revolution. N.Y., 1997; Грациози А. Большевики и крестьяне на Украине, 1918—1919 годы. Очерк о большевизмах, национал-социализмах и крестьянских движениях. М., 1997; Бровкин В. Н. Россия в гражданской войне: власть и общественные силы // Вопросы истории. 1994. №5. С. 24—39; Фицпатрик Ш. Село в 20-е годы // Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня / Пер. с англ. М., 2001; Шанин Т. Революция как момент истины 1905—1907 1917—1922. М., 1997; Rupp S. The Struggle in the East: Opposition Politics in Siberia, 1918. Pittsburgh, 1998; Figes O. A People’s Tragedy: A History of the Russian Revolution. N.Y., 1997; Swain G. The Origins of the Russian Civil War. London & New York, 1996 и др. См. также: Новикова Л. Г. Гражданская война в России в современной западной историографии // Отечественная история. 2005. №6.


[Закрыть]. В условиях постсоветской России многие современные западные исследователи использовали значительный документальный материал, полученный в российских архивах. Однако заключения зарубежных авторов далеко не всегда обоснованны и достоверны. Андреа Грациози, прослеживая развитие отношений молодого Советского государства с основной частью его населения – крестьянством, называет этот конфликт «величайшей европейской крестьянской войной» начала XX столетия, даже величайшей крестьянской войной в европейской истории. Явление, которое определяется автором в качестве «Тридцатилетней войны» ХХ столетия, трактуется как продолжение конфронтации между крестьянством и государством в Российской империи. Однако никаких различий после революции 1917 г. Грациози даже не рассматривает, соответственно, 1917 г. не определяется в качестве поворотного рубежа в российской истории. Количество ее жертв автор оценивает приблизительно в 12—15 млн человек[110]110
  См.: Грациози А. Великая крестьянская война в СССР. Большевики и крестьяне. 1917—1933 / Пер. с англ. М., 2001.С. 5, 6. Отметим значительный разброс в оценках количества жертв у различных авторов: М. Бернштам, сопоставляя жертвы репрессий в годы первой революции (1905—1907) с потерями за первые годы Советской власти, пришел к выводу, что было уничтожено в 2270 раз больше людей, чем в царские времена. У российских авторов цифры существенно отличаются: В. В. Самошкин насчитывает 50 тыс. жертв антоновщины, С. С. Балмасов – около 240 тыс.


[Закрыть], что явно недостоверно.

В 1990-е гг. большинство американских специалистов по России в исторической науке предпочитали изучение российского и советского крестьянства[111]111
  См.: Розенберг У. История России конца XIX – начала XX в. в зеркале американской историографии // Россия XIX—XX вв. Взгляд зарубежных историков. М., 1996. С. 23. См. также: Кенез П. Западная историография гражданской войны в России // Россия XIX—XX вв. Взгляд зарубежных историков. С. 181—196; Фицпатрик Ш. Гражданская война в советской истории: западная историография и интерпритации // Гражданская война в России: перекресток мнений. М., 1994.


[Закрыть]. Работавший в Университете Пенсильвании Моше Левин отмечал, что после Октября 1917 г. крестьянство России совершило собственную подлинную аграрную революцию со своими целями и методами (заметим совпадение с мнением В. П. Данилова). По мнению Левина, крестьянство стало оплотом большевистской революции и новой власти. Без его поддержки большевистская революция была бы невозможна. Но крестьянство не только сделало большевистскую революцию возможной, но также взвалило на себя и на весь режим бесконечное количество проблем. Поддержка крестьянства была непредсказуемой, то усиливаясь, то ослабевая, то опять усиливаясь. М. Левин рассматривал поддержку крестьянства в качестве расчета, жестко увязанного с владением землей, этот аспект революции – перераспределение частного землевладения – был исключительно важным для широких слоев крестьянства. Нельзя, однако, согласиться с западным профессором в том, что аграрная революция в России – драматическое событие, имевшее огромные последствия, вследствие чего оказалась бесплодной, а то и вообще бессмысленной с точки зрения ее непосредственных результатов. В качестве подтверждения последнего тезиса М. Левин называл возврат сельского населения к патриархальщине, примитивизацию всей социальной системы. Крестьянство и государство, по его заключению, хотя находились под воздействием одних и тех же обстоятельств, развивались, тем не менее, в разных направлениях. Они жили как бы на различных этажах исторического здания, что являлось еще одним предвестником будущих столкновений и кризисов[112]112
  См.: Левин М. Социальные аспекты гражданской войны в России // Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал. М., 1997. С. 46, 47, 50, 51, 53. См. также: Levin M. Making the Soviet System. N.Y., 1985 и др.


[Закрыть].

В монографии Нормана Перейры «Белая Сибирь»[113]113
  См.: Pereira N. White Siberia: The Politics of Civil War. Montreal, 1996. См. также русский перевод: Перейра Н. Г. Белая Сибирь: политика и общество в гражданской войне. М., 1996.


[Закрыть] автор подчеркнул взаимодействие местных и общероссийских политических процессов и роль социальных движений, в частности крестьянского, направленного вначале против Колчака, а потом – против победившей Советской власти. Отсутствие поддержки со стороны крестьянства стало, по мнению Перейры, непосредственной причиной поражения Белого движения, которое также было ослаблено из-за внутренней коррумпированности, неадекватного руководства и непопулярной политики, не учитывавшей произошедшие революционные перемены. Более основательно сопротивление населения политике властей изучил американский историк Владимир Бровкин. В монографии «За фронтами Гражданской войны: политические партии и социальные движения в России, 1918—1922» Бровкин привел подробную хронику выступлений крестьянства против властей. Автор описывает, как население попеременно восставало то против белых, то против большевиков, вынуждая их вести в тылу порой более интенсивную войну, чем на «официальных» фронтах. Репрессии против восстававшего населения и политических противников режима получили в книге наибольшее освещение. Террор тем самым рассматривается как важнейший фактор, позволивший большевикам укрепить свою власть над населением[114]114
  См.: Вгоvkin V. Behind the Front Lines of the Civil War: Political Parties and Social Movements in Russia, 1918—1922. Princeton, 1994.


[Закрыть]. Тема большевистского террора и сопротивления населения политике Советской власти является центральной и в сборнике «Большевики в российском обществе: революция и Гражданские войны»[115]115
  См.: The Bolsheviks in Russian Society: The Revolution and Civil Wars. New Haven, 1997.


[Закрыть], выпущенном позже под редакцией Бровкина.

М. Бернштам в крестьянском повстанчестве не видит социалистических мотивов, считая его последовательно антисоциалистическим, независимо от тех или иных тактических лозунгов. Он отказывается рассматривать лозунг «Советы без коммунистов!» как нечто демократическое: по утверждению данного автора, это все что угодно, некие новые или старые муниципальные институты, восстановление земства, любые формы порядка на местах, но меньше всего та или иная форма так называемой «трудовой демократии», означающей политическое вмешательство политических сил в экономическую жизнь трудового народа. Сопротивление крестьян, подчеркивает автор, было направлено не против отдельных, особенно временных мероприятий коммунистического режима, а против всех социалистических преобразований как таковых[116]116
  См.: Бернштам М. Стороны в гражданской войне 1917—1922 гг. (Проблематика, методология, статистика) // Вестник Русского христианского движения. Париж. №128. С. 149.


[Закрыть]. Джеффри Хоскинг обратил внимание на Тамбовское восстание как «классическое крестьянское восстание», руководимое Антоновым, которое началось и проводилось без прямого влияния или поддержки со стороны какой-либо политической партии. По оценке Хоскинга, армия повстанцев удивительно походила на Красную Армию по структуре, даже была укомплектована политическими комиссарами – противники красных подражали их методам. По мнению автора, в Тамбове проводились предварительные испытания новой экономической политики, и оказалось, что в сочетании с безжалостными репрессиями, отбивающими у крестьян охоту воевать, она дает хорошие результаты[117]117
  См.: Хоскинг Д. История Советского Союза. 1917—1991. Изд. 2-е. М., 1995. С. 79, 80.


[Закрыть].

В постсоветской литературе стала популярной ассоциация крестьянских волнений с крылатой и часто цитируемой фразой А. С. Пушкина из «Капитанской дочки» о русском бунте – «бессмысленном и беспощадном». В 1994 г. к знаменитому пушкинскому определению «пугачевщины» в оценке Западно-Сибирского восстания К. Я. Лагунов добавил два новых эпитета: «кровавый» и «безнадежный»[118]118
  См.: Лагунов К. Я. И сильно падает снег… Тюмень, 1994.С. 101, 164.


[Закрыть]. На международной конференции в июне 1994 г. Ю. П. Бокарев охарактеризовал российское бунтарство как процесс сочетания периодов бунта со временем чрезмерного смирения[119]119
  См.: Бокарев Ю. П. Бунт и смирение (крестьянский менталитет и его роль в крестьянских движениях) // Менталитет и аграрное развитие России (XIX—XX вв.): Материалы международной конференции. М., 1996. С. 167.


[Закрыть]. В подобных трактовках пушкинское определение бунта вполне соотносится с марксистской теорией классовой борьбы, придававшей особое значение стихийности и неорганизованности крестьянских выступлений. Однако если дореволюционные бунты в России были нацелены на конкретные объекты (помещик, чиновник и пр.), а не на государственный строй в целом, то в условиях Советской России ситуация изменилась. Понятия «бунт», «бунташные настроения» архаичны и не отражают изменений в крестьянской среде, которые произошли в условиях революционной трансформации в России (о чем говорил, как отмечалось выше, Г. П. Федотов). Понятие «протест», «протестные настроения» (явления, выступления, волнения и пр.) в данном историческом контексте представляются более удачными.

По оценке В. П. Булдакова, склонность крестьянства к немотивированному протесту, стихийному бунтарству далеко не исчерпывает грани его революционности. Совершенно несправедливо определять крестьянский бунт как «бессмысленный и беспощадный»: политику и веру крестьянство оценивает сугубо прагматично. Поэтому для крестьянства действует правило: вот это нам подойдет – хорошо, а если не подходит – долой. Бунт, по Булдакову, – это природный язык крестьянства и единственный способ его взаимоотношения с властью, минуя бюрократию, при этом крестьянин всегда склонен бунтовать во имя воображаемой власти, в поисках несбыточного идеала. Одновременно для крестьянина государство – сакральная величина[120]120
  См.: Булдаков В. П. К вопросу о происхождении мифов о крестьянстве // Крестьянство и власть в истории России ХХ века: Сб. научных статей участников Международного круглого стола (Москва,12 ноября 2010 г.). М., 2011. С. 134; Власть. 2011. №9. С. 183.


[Закрыть].

В отечественной литературе о крестьянском бунтарстве особняком выделяется книга В. Л. Телицына «Бессмысленный и беспощадный»?.. Феномен крестьянского бунтарства 1917—1921 годов», изданная в 2003 г. Автор утверждает, что крестьянские бунты в условиях военного коммунизма не были ни бессмысленными, ни случайными[121]121
  См.: Телицын В. Л. «Бессмысленный и беспощадный»?.. Феномен крестьянского бунтарства 1917—1921 годов. С. 313.


[Закрыть]. Для обоснования данного вывода исследователь рассматривает эволюцию крестьянского бунтарства в контексте общеисторического процесса первого постреволюционного пятилетия. Отличительной особенностью данного исследования является выявление факторов, порождавших крестьянское бунтарство, включая сложное переплетение подсознательных мотивов общественного восприятия эмоций, иллюзий, поверий, страстей, слухов, предрассудков, представлений, суеверий и пр., составляющих «ткани бытия», то есть реальность исторического процесса. В подобном социально-психологическом подходе представлена характеристика крестьянской оппозиции, «зеленое дело», феномен красного партизанства, портрет бунтаря (рядового и руководителя), формы подавления бунтарства. По оценке автора книги, социально-психологический облик крестьянского бунтаря был обусловлен существовавшей системой социальных представлений и образом жизни крестьянства. Бунтарь выступал не против государства как такового, а против роли малого и второстепенного «винтика», которая ему была уготована, против безудержного вмешательства государства в его личную жизнь[122]122
  См. там же. С. 10, 314.


[Закрыть]. По заключению В. Л. Телицына, феномен крестьянского сопротивления в условиях Советского государства олицетворен в общинном традиционализме, поднявшемся на борьбу со всем, что препятствует привычному функционированию деревенского мира. В данном случае таким препятствием являлся пролетарский революционизм. Источник победы большевистской власти над крестьянским бунтарством кроется в крестьянском сознании: в феномене молчаливого большинства, в доминировании массовой ментальности. Крестьянство в своей массе отстаивало традиционалистские ценности в форме привычного деревенского уклада[123]123
  См.: Телицын В. Л. «Бессмысленный и беспощадный»?.. Феномен крестьянского бунтарства 1917—1921 годов. С. 316, 317.


[Закрыть].

В. Л. Телицын оценивает крестьянскую войну как более мощную, чем восстания XVII—XVIII вв. Исследование ограничено весной 1921 г., когда, по мнению автора, крестьянское бунтарство вылились в «настоящую крестьянскую войну» (или «настоящую гражданскую войну»). С весны 1921 г. определяется «принципиально новый ракурс противостояния между крестьянством и советской системой», требующий специального исследования[124]124
  См. там же. С. 9, 311, 313.


[Закрыть]. В определении хронологических рамок начала крестьянской войны в Советской России исследователь явно запоздал: крестьянская война началась значительно раньше, а ее пик пришелся на апогей политики военного коммунизма (конец 1920 г. – начало 1921 г.). Однако нельзя не согласиться с необходимостью специального изучения периода крестьянской войны, связанного с началом перехода к нэпу весной 1921 г.

В контексте историографии изучаемой темы необходимо рассмотреть отдельный сюжет, связанный с изучением феномена военного коммунизма. В. Л. Телицын в современной историографии выделяет три трактовки военного коммунизма: традиционалистская, плюралистическая и нонконформистская. Традиционалисты воспринимают военный коммунизм как экономическую программу существования России в условиях кризиса, порожденного Первой мировой и Гражданской войнами, революциями 1917 г., интервенцией иностранных держав в Советской России и блокадой. Утверждая тезис о вынужденности военного коммунизма данными чрезвычайными обстоятельствами, традиционалисты отвергают какую-либо связь политики военного коммунизма с теоретическими разработками учения марксизма[125]125
  См.: Гимпельсон Е. Г. «Военный коммунизм»: политика, практика, идеология. М., 1973; Его же. Сквозь бури гражданской войны – по пути к социализму. М., 1988; Его же. К вопросу о «военном коммунизме» // Вопросы истории КПСС. 1986. №6; Берхин И. Б. Экономическая политика Советского государства в первые годы Советской власти. М., 1970; Его же. Так что же такое «военный коммунизм»? // История СССР. 1990. №3.


[Закрыть]. Плюралисты допускают совмещение вынужденности военного коммунизма обстоятельствами и обусловленности идеологией марксизма. Плюрализм особенно был свойственен для работ конца 1980-х – начала 1990-х гг.[126]126
  См.: Булдаков В. П., Кабанов В. В. «Военный коммунизм»: идеология и общественное развитие // Вопросы истории 1990. №3.


[Закрыть] Нонконформизм, по Телицыну, основан на идее о том, что военный коммунизм есть не что иное, как реализация большевистских идей на практике[127]127
  См.: Телицын В. Л. Военный коммунизм: власть и крестьянство / крестьянство и власть // Крестьянство и власть в истории России ХХ века: Сб. научных статей участников Международного круглого стола (Москва,12 ноября 2010 г.). М., 2011. С. 335—336; Власть. 2011. №9. С. 174.


[Закрыть].

Деление историографии по военному коммунизму на три направления вполне правомерно, их содержание отражено точно. Однако сами названия нам представляются спорными. Определение третьего направления как нонконформизма ассоциируется с крайним радикализмом в области идеологии, а не в теории, созвучном пресловутому ревизионизму. Правильнее было бы определить данное направление как модернизационное, в котором подчеркивается акцент в его содержании, ориентированный на трактовку военного коммунизма как попытку большевистской модернизации России на основе марксистской модели (чрезвычайные обстоятельства при этом отрицать бессмысленно – это исторический факт).

Трактовка, названная традиционалистской, изначально является сталинской трактовкой. Именно И. В. Сталин в июле 1928 г. на пленуме ЦК ВКП (б), позиционируя себя уже в качестве партийного теоретика, создал легенду об обусловленности военного коммунизма исключительно чрезвычайными обстоятельствами Гражданской войны и интервенцией, которые прервали начавшуюся с начала 1918 г. реализацию той самой экономической политики, которая в марте 1921 г. получила наименование новая. В результате возможность для ее проведения появилась только после военного коммунизма[128]128
  См.: Сталин И. В. Об индустриализации и хлебной проблеме. Речь на Пленуме ЦК ВКП (б) 9 июля 1928 г. // Соч. Т. 11. С. 164—165.


[Закрыть]. Эксперимент построения социализма при помощи модели военного коммунизма провалился, доведя Советскую Россию до разорения – пришлось создавать версию обусловленности, выдавая военный коммунизм за временную меру, якобы вызванную исключительно чрезвычайными обстоятельствами. Сталинская трактовка военного коммунизма, начиная с объявления «Великого перелома», более чем на три десятилетия стала «традицией» в советской историографии. Политические установки Сталина в окончательном варианте были сформулированы в 1938 г. Кратком курсе «Истории ВКП (б)», где военный коммунизм определялся как «система мероприятий, вызванных исключительно трудными условиями обороны страны и имевших временный характер». Констатировалось, что политика военного коммунизма была вынуждена войной, интервенцией: Советское правительство ввело военный коммунизм, поскольку «большевики стали усиленно готовиться к длительной войне, решив поставить весь тыл на службу фронту». Утверждалось, что без политики военного коммунизма победа в Гражданской войне была бы невозможна[129]129
  История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. Под редакцией Комиссии ЦК ВКП (б). Одобрен ЦК ВКП (б). 1938 год. М., 1938. Глава VIII. Партия большевиков в период иностранной военной интервенции и Гражданской войны (1918—1920 годы) [Электронный ресурс]. URL: [битая ссылка] http://www.lib.ru/DIALEKTIKA/kr_vkpb.txt (дата обращения: 25.10.2011).


[Закрыть].

Авторство другого направления, названного «плюралистическим», следует отдать В. И. Ленину. Лидер большевиков, как и другие теоретики партии (Н. И. Бухарин, Л. Д. Троцкий, Е. А. Преображенский), вносили существенные изменения в собственные тактические оценки в разные периоды времени в первые послереволюционные годы (данные сюжеты изложены в тексте диссертации). Обусловленность военного коммунизма идеологией марксизма, совмещенная с вынужденными обстоятельствами, заставившими большевиков корректировать тактическую политику партии, признать ошибочность предположений о непосредственном переходе к коммунизму и необходимость переходного периода, с полным основанием можно назвать основаниями ленинской трактовки политики партии. Примечательно, что сам термин «военный коммунизм» впервые был употреблен Лениным в апреле 1921 г. в брошюре «О продовольственном налоге»[130]130
  См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 43. С. 219. После первого употребления термина «военный коммунизм» Ленин затем не вспоминал о нем около года.


[Закрыть], то есть тогда, когда от этой политики большевики уже отказались.

Как ленинская (плюралистическая), так и сталинская (традиционалистская) трактовки военного коммунизма находились в рамках коммунистической доктрины. Различия имели место в отношении тактических оценок в границах переходного периода. В советской историографии военный коммунизм рассматривался как органическая часть истории страны[131]131
  См.: Минц И. И. История Великого Октября. М., 1977.


[Закрыть]. Однако абсолютизация позитивной оценки роли военного коммунизма создавала противоречие в обосновании причин радикальной смены экономического курса страны при переходе к нэпу.

В 1970 г. И. Б. Берхин в своей книге выразил плюралистическую позицию в отношении политики военного коммунизма. С одной стороны, признавалось, что в годы военной интервенции и Гражданской войны экономическая политика Советского государства должна была быть подчинена главной задаче – победе над внутренними и внешними врагами. В этой связи «можно и должно было пренебречь непосредственными материальными интересами крестьян как мелких товаропроизводителей»[132]132
  Берхин И. Б. Экономическая политика Советского государства в первые годы Советской власти. М., 1970. С. 11.


[Закрыть]. С другой стороны, автор утверждал, что военный коммунизм был попыткой перейти к социализму и коммунизму «штурмовым» способом[133]133
  См. там же. С. 187.


[Закрыть]. По мнению Берхина, с одной стороны, военный коммунизм себя оправдал как сумма экономических мероприятий в чрезвычайных условиях, большевистская партия поступила правильно, осуществляя данную экономическую политику в конкретных условиях. В годы Гражданской войны насильственная сторона диктатуры пролетариата выступала на первый план. С другой стороны, военный коммунизм как план непосредственного перехода к коммунистическому производству и распределению потерпел неудачу, поскольку он не соответствовал экономическим возможностям страны. Военный коммунизм был слишком прямолинейным методом коммунистического строительства, он не учитывал наличие различных укладов. Советское государство являлось главным орудием построения социализма и коммунизма. Тем более военный коммунизм не годился как метод социалистического строительства в условиях мирного развития страны. В результате, по оценке Берхина, военный коммунизм сыграл огромную роль в политической и военной областях, но в экономической – тормозящую[134]134
  См. там же. С. 181—183. 185, 224.


[Закрыть].

Оппонентом И. Б. Берхина выступил Е. Г. Гимпельсон, представивший традиционалистскую трактовку военного коммунизма. В своей книге о военном коммунизме 1973 г. автор утверждал тезис о вынужденности военного коммунизма условиями Гражданской войны и интервенции. «Альтернативы не было», по мнению Гимпельсона: не будь военной интервенции и разрухи – не было бы военного коммунизма. «Военно – коммунистические» меры в Советской России в 1918—1920-е гг. определялись обусловленностью объективной ситуацией в стране, а не субъективными расчетами немедленно ввести принцип коммунизма. Гимпельсон отмечал положительную роль военного коммунизма, оценивая его как «советский опыт борьбы за защиту социалистических завоеваний, против внутренних и внешних врагов»[135]135
  См.: Гимпельсон Е. Г. «Военный коммунизм»: политика, практика, идеология. М., 1973. С. 192, 285—287, 291.


[Закрыть]. Придерживаясь традиционалистской позиции в трактовке военного коммунизма, Гимпельсон все же признавал наличие в политике военного коммунизма элементов форсирования темпов социально-экономических преобразований.

Каноническая историческая схема революционной трансформации в России и создания Советского государства в конце 1960-х гг. была представлена в третьем и четвертом томах шеститомной «Истории Коммунистической партии Советского Союза», где выражена ленинская (плюралистическая) трактовка военного коммунизма: обусловленность данной политики чрезвычайными обстоятельствами взаимосвязана с обусловленностью марксистской идеологией. В этой связи утверждался тезис: попытки ускоренными темпами перейти к социалистическим и коммунистическим принципам в период военного коммунизма были вызваны отчаянным положением Советской страны, труднейшими условиями войны и разрухи. В строгом соответствии с объективными закономерностями развития общества (т.е. строго по марксизму – авт.) под завоеванную пролетариатом политическую власть подводилась экономическая база как первейшее условие закрепления победы пролетариата. Решающая роль отводилась подготовке необходимых политических и экономических условий для социалистического переустройства производственных отношений в деревне. Созидательную работу по организации хозяйства на социалистической основе чрезвычайно затруднили обстановка Гражданской войны, бешеное сопротивление свергнутых классов.

Резкой критике были подвергнуты «теории буржуазных историков», «изображающих сущность военного коммунизма как классический марксистский план перехода к социализму к и коммунизму». История коммунистической партии в первые послереволюционные годы была представлена как «опыт строительства социализма в своеобразных условиях военного коммунизма». Военный коммунизм позиционировался в качестве попытки сокрушить капитализм «лобовой атакой», осуществить переход к социализму кратчайшим путем. Данный опыт показал ошибочность представлений о путях перехода к социализму. Положение о взаимосвязанном характере идеологии и обстоятельств позволяло констатировать наличие этапов в переходном периоде от капитализма к социализму.

Констатировалось вынужденное чрезвычайными условиями военного времени отступлением от программы социалистических преобразований, начатых после победы Октября 1917 г.: политика военного коммунизма диктовалась особыми условиями Гражданской войны, интервенцией, блокадой, разрухой и голодом. Подчеркивалось, что она была временной мерой, отвечавшей конкретным условиям периода Гражданской войны: Советское государство начало проводить политику военного коммунизма со второй половины 1918 г. Следует подчеркнуть, что обусловленность обстоятельствами представлена в контексте положительных результатов политики военного коммунизма: «Она была, безусловно, правильной». Ее значение оценивалось в том, что данная политика «выполнила свою историческую задачу – помогла отстоять Республику Советов» в борьбе с интервентами и внутренней контрреволюцией: дала возможность мобилизовать все ресурсы на оборону страны. Отмечалось, что военный коммунизм позволил добиться увеличения военного производства и обеспечить снабжение промышленности необходимым сырьем, топливом, осуществить рациональное распределение рабочей силы. Политика военного коммунизма, главной частью которой была продразверстка, оправдывала себя[136]136
  См.: История Коммунистической партии Советского Союза. В шести томах. Т. 4. Кн. 1. М., 1970. С. 42, 43.С. 105, 106, 108, 309; Т. 3. Кн. 2. М., 1968. С. 313, 560, 557—559.


[Закрыть].

Иллюстрацией ленинского (плюралистического, по терминологии В. Л. Телицына) направления в трактовке военного коммунизма стали положения, изложенные в советской энциклопедии 1983 г. «Гражданская война и военная интервенция в СССР». В данном издании военный коммунизм, с одной стороны, определялся как система временных, чрезвычайных, вынужденных Гражданской войной и военной интервенцией мер, обусловленных разрухой, хозяйственным и продовольственным кризисом, определивших своеобразие экономической политики Советского государства в 1918—1920 гг. С другой стороны, подчеркивалось, что вынужденное изменение экономической политики и принятие чрезвычайных мер, исходящее из конкретных военно-политических задач, не могло поколебать стратегическую установку коммунистической партии на «сохранение курса на социалистическое строительство», «руководствуясь марксистско-ленинским учением о переходном периоде от капитализма к социализму». Методы военного коммунизма в экономике, государственном управлении признавались одновременно и в качестве инструмента решения необходимых мобилизационных задач для разгрома врага, и как средство «упрочения социалистических завоеваний и их расширения». Последнее осуществлялось Советским государством в условиях вынужденных «военно-коммунистических мер» в форме «лобовой атаки всех позиций капитализма в стране»[137]137
  Гражданская война и военная интервенция в СССР: Энциклопедия. С. 107—108.


[Закрыть]. Наряду с традиционной трактовкой причин введения и методов осуществления политики военного коммунизма, в литературе проявились попытки обоснования единства экономической политики Советского государства, начиная с осени 1917 г. до окончания Гражданской войны. В трудах советских историков высказывались суждения о противоречиях между основными положениями доктрины большевизма и практикой советской действительности, в том числе эпохи военного коммунизма[138]138
  По оценке, высказанной в 1990 г. В. П. Дмитренко, в 1970-е – начале 1980-х гг. укрепилась трактовка военного коммунизма как этапа в системе единой экономической политики с закономерностью переходом к нэпу. Дмитренко отметил, что весной 1918 г. обнаружилась огромная дистанция между марксистской теоретической моделью переходного периода и практикой революционного процесса (См.: Дмитренко В. П. Политика «военного коммунизма»: проблемы и опыт // Вопросы истории КПСС. 1990. №2. С. 71; Его же. «Военный коммунизм». НЭП… // История СССР. 1990. №3. С. 4).


[Закрыть].

Следует отметить, что в западной литературе еще в 1950—1952 гг. Эдвард Карр, считавшийся на Западе просоветски настроенным и «левым», сочувственно относившимся к марксизму, в своей знаменитой 14-томной истории начального периода Советской России, ставшей по общему признанию явлением в английской гуманитарной науке ХХ в., отмечал расхождения в интерпретации военного коммунизма в большевистской партии в 1920-е гг. Одна группа партийцев принимала трактовку военного коммунизма как логическое развитие политики построения социализма в духе марксизма: логическим развитием политики предыдущего периода, серией шагов, правильно задуманных, хотя и слишком поспешно выполненных в результате Гражданской войны. Просчеты, свойственные военному коммунизму, связывались со степенью и временем его осуществления, а не с его сущностью. Другая группа утверждала отношение к военному коммунизму не как продвижению вперед по дороге к социализму, а как к вынужденному ответу на чрезвычайные обстоятельства Гражданской войны. Военный коммунизм в данном случае воспринимался как опрометчивый и драматический пересмотр политики первого послереволюционного периода, бросок в непроверенные и утопические эксперименты, не оправданные объективными условиями. По оценке Э. Карра, различие между двумя направлениями не было постоянным: взгляды руководителей и теоретиков большевистской партии со временем претерпевали существенные изменения. Более того, с принятием нэпа основные расхождения «были положены на полку»[139]139
  Carr E. A History of Soviet Russia. The Bolshevik Revolution 1917—1923. London, Vol. 1. 1950; Vol. 2, 1952; Карр, Эдвард. История Советской России. Кн. 1. Большевистская революция 1917—1923. Т.1,2. М., 1990. С. 615—616.


[Закрыть]. Пол Эврич в изданной в Принстоне в 1970 г. книге о Кронштадтском восстании 1921 г. высказал мнение, что доктрина военного коммунизма соответствовала чрезвычайным требованиям Гражданской войны[140]140
  Avrich P. Kronstadt 1921. Princeton, 1970. См.: Эврич П. Восстание в Кронштадте. 1921 год. М., 2007. С. 13.


[Закрыть].

Если Эдвард Карр и Пол Эврич ограничились лишь констатацией изложенных фактов, то в 1974 г. венгерский исследователь Л. Самюэли утверждал, что военный коммунизм не был обусловлен исключительно условиями Гражданской войны, а имел под собой идейную подоплеку, восходящую к Марксу, Энгельсу и особенно к Каутскому[141]141
  См.: Вопросы истории. 1990. №3. С. 41.


[Закрыть]. А в 1994 г. профессор Калифорнийского университета Мартин Малиа в своей книге обстоятельно проанализировал соотношение обстоятельств и идеологии в трактовке военного коммунизма. Не давая названий различным взглядам, М. Малиа высказал взвешенную исследовательскую позицию. То, что выше называлось традиционалистским направлением, получило критическую оценку. По мнению Малиа, военной ситуацией можно объяснить лишь часть военного коммунизма: в большей степени ужесточение политики, а не ее истоки. Методы военного коммунизма (национализация промышленности, продовольственная диктатура, классовая война в деревне, комбеды и пр.) применялись еще до начала активного военного противоборства «красных» и «белых» и продолжались после его завершения. Средний вариант (одновременно роль обстоятельств и идеологии), обозначенный выше как плюралистический, для М. Малиа был неубедителен. Более того, исследователь считал глубочайшей ошибкой полагать, что во время военного коммунизма марксизм служил лишь средством рационализации постфакум действий, предпринимаемых в ответ на военную ситуацию. Удержаться у власти для большевиков было не главное, для них это не была конечная цель. Власть нужна была большевикам для достижения светлой цели социализма, и способы их борьбы за сохранение власти диктовались целью, которой они служили.

Авторская позиция Мартина Малиа сводилась к следующему. Военный коммунизм понимается в свете ключевого принципа марксизма – единства теории и практики: идеология и практика как две стороны одного процесса. Практические действия невозможны без руководящей концепции. Именно с точки зрения марксизма следует оценивать политику большевиков в 1918—1921 гг. Марксизм как идеология является всеохватывающим способом мышления, которое пронизывает все действия и решения. Основные положения марксизма в программе будущего: проект национализации, коллективизации и планирования, дополненные революционным принуждением. Именно такую программу коммунизации большевики пытались внедрить посредством политики военного коммунизма. Основанный на идеологии марксизма военный коммунизм являлся беспрецедентным скачком в будущее. В этих условиях во взаимоотношениях с Советским государством средством воздействия крестьянства было либо пассивное сопротивление, либо восстание[142]142
  Malia, Martin. The Soviet Tragedy. A History of Socialism in Russia. 1917—1991. New York, 1994. См.: Малиа М. Советская трагедия: История социализма в России. 1917—1991. М., 2002. С. 158—161.


[Закрыть]. Изложенная позиция Мартина Малиа представляется обоснованной. Она созвучна современным трактовкам военного коммунизма в отечественной историографии, отражающим модернизационное направление.