Текст книги "Милый старый Петербург"

Автор книги: Петр Пискарев

Соавторы: Людвиг Урлаб
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Говоря о служащих, надо иметь в виду почти исключительно мужчин. В конторско-канцелярском труде участие женщин было очень незначительно, хотя были отрасли труда, где работали исключительно женщины: машинистки, стенографистки, телефонистки. Последних, всех без исключения, называли «телефонными барышнями». Так и обращались к ним и по телефону: «Барышня, соедините меня, пожалуйста, с таким-то номером».

Чиновники

Если разница между служащими частных учреждений, занимавшими скромное положение, и служащими, занимавшими ответственные посты, была не столь уж большая, то эта разница в бюрократическим мире была разительная. Надо принять во внимание, что по «Табели о рангах»^[111]111
  «Табель о рангах» для всех чинов штатских, военных и придворных был учрежден Петром I в 1722 г.


[Закрыть] чиновники делились на 14 классов. Таким образом, от чина 14-го класса, коллежского регистратора, до чина 1-го класса, действительного тайного советника, разница была огромная. Можно сказать, что между ними лежала пропасть, настолько отличались их служебное и общественное положение. Жалованье мелких чиновников было ниже мелких служащих частных учреждений, особенно банковских служащих, у которых были довольно высокие оклады. Но у чиновников было преимущество в том, что они, прослужив двадцать пять лет на государственной службе, получали пенсию и ордена за выслугу лет. Это обстоятельство многих соблазняло.

Высшую бюрократию, занимавшую высокие посты в государственных учреждениях, представляли из себя потомственное дворянство и аристократические круги Петербурга. Многие из них были помещики, имели свои усадьбы, а в Петербурге – богатые квартиры или особняки, а также свои выезды.

Между этими двумя крайними полюсами находилось среднее чиновничество, которое вместе со служащими частных учреждений и предприятий и составляло большую часть столичной трудовой интеллигенции.

Чиновники носили форму из темно-зеленого сукна. На работу ходили в тужурке, а более солидные и пожилые – в сюртуке. Парадной формой были: сюртук, фрак и мундир. Брюки носили со штрипками, что тогда было модно. Головной убор – фуражка с кокардой. Форма отдельных ведомств отличалась цветом канта и петлиц: у чиновников Министерства путей сообщения – бирюзовый, земледелия – зеленый, просвещения – голубой, почты и телеграфа – желтый и т. д.

У чиновников самых высоких классов парадной формой был мундир с галунами, расшитый золотом, и белые брюки. С левой стороны – шпага. Головной убор – треуголка^[112]112
  В 1903 г. была утверждена образцовая форма одежды:
  «Право ношения в составе парадной и праздничной форм однобортных темно-зеленых полукафтанов и белых брюк, со шпагой и треугольной шляпой, сохранялась для лиц, занимавших должности не ниже VI класса. Только они же сохраняли право ношения мундирных фраков в составе особой и будничной форм одежды. Для тех, кто занимал должности VII и ниже классов, парадной, праздничной и особой формой являлся двубортный сюртук с отложным из черного бархата воротником, темно-зеленые брюки без галуна и цветного канта, белый жилет, треугольная шляпа и шпага. <…> Сюртук и темно-зеленые брюки (при жилете одного с ними цвета) вместе с треугольной шляпой составляли для всех классов должностей обыкновенную форму; те же принадлежности форменной одежды, но с заменой шляпы фуражкой – будничную форму. Вторым видом будничной формы, а также дорожной формой являлась тужурка. В холодное время года разрешалось заменять фуражку круглой мерлушковой шапкой с темно-зеленым донышком» (Шепелев Л. Е. Титулы, мундиры, ордена. Л., 1991. С. 150–151).


[Закрыть]. Чтобы познакомиться с этим блеском достаточно было в один из царских дней подъехать к Исаакиевскому собору, куда съезжалась вся знать столицы на царский молебен.

Большинство чиновников жило на центральных улицах города или на улицах, прилегающих к центру, так как в центре города находились все министерства. На рабочих окраинах чиновники не жили. Однако на такой окраине, как Гавань, чиновники жили. Там были дешевые квартиры, что устраивало мелких чиновников с их маленьким жалованьем. Жили там и чиновники, вышедшие на пенсию. Этих чиновников так и называли «гаванские чиновники». Селились они и на Петербургской стороне и в районе Песков на Рождественских, ныне Советских улицах.

Присутствие (так называлась работа и прием посетителей в министерствах и прочих государственных учреждениях) начиналось в 10 часов утра и кончалась в 4 часа дня. Тут строго соблюдался шестичасовой рабочий день. У чиновников было много свободного времени. С 9 часов утра и с 4 часов дня можно было видеть на улицах города чиновников, идущих на службу и со службы. Жившие подальше от службы пользовались конкой, потом – трамваем. Чиновники побогаче пользовались извозчиками. Чиновники-вельможи – собственным выездом.

Петербург был городом чиновников^[113]113
  В главе «Будни чиновника» С. Ф. Светлов, служивший в Государственном контроле, пишет:
  «Утром чиновник встает часов в восемь, девять или десять, глядя по тому – начинается ли его служба рано или поздно. Обыкновенно встают в девять часов и пьют чай или кофе с булками (французская булка, розанчик, сухари, крендели, ватрушечки и пр.).
  Явясь на службу, чиновники редко принимаются за дело сразу. Сперва поговорят, потолкуют о новостях, а иной раз пробегут и казенные газеты.
  Часу в первом желающие идут в буфет позавтракать и попить чайку, на что уходит с полчаса времени. В некоторых учреждениях завтрак и чай разносятся сторожами прямо по комнатам, так что в буфет не ходят. Расчет с буфетом производится в день получения жалованья, двадцатого числа, причем некоторым приходится уплачивать за месяц до десяти и до пятнадцати рублей. Средний же числом расход на буфет составляет рублей пять или шесть.
  Присутствие кончается в разных учреждениях не одинаково, но в большинстве – от четырех до пяти часов. В летнее время присутствие кончается несколько раньше, чем зимою и, сверх того, чиновники имеют по одному свободному дню в неделю, кроме праздников.
  По окончании присутствия чиновники идут обедать, кто домой, кто в рестораны, а кто и в кухмистерские, где можно пообедать за тридцать или сорок копеек и нажить себе катар желудка. Редкий из чиновников предварительно обеда не пропустит маленькую рюмочку и другую водки, настойки или какого-нибудь вина. Обычное меню среднего чиновника – суп, бульон или щи, жаркое (бифштексы, телятина, котлеты, свинина жареная, голубцы, иногда что-нибудь из дичи) и сладкое (желе, муссы, компот, кисель с молоком, фрукты недорогие и пр.). Обыкновенно будничный обед состоит из трех блюд: жидкого горячего, жаркого и сладкого.
  После обеда или ложатся отдохнуть или читают газеты. Часов в восемь пьют чай и затем или садятся за работу или отправляются на прогулку, в гости, в клуб и пр. Если чиновник остается дома и у него никого из гостей нет, то часов в одиннадцать или двенадцать подается ужин из закусок (селедка, колбаса, сардинки, масло, сыр, оставшееся от обеда жаркое) и чай или пиво. После ужина ложатся спать.
  Таков образ жизни чиновника семейного, живущего своим домом.
  Кстати сказать, что современные столичные чиновники не очень любят, когда их зовут чиновниками, не любят одевать вицмундиры (к которым прибегают только в случае необходимости), избегают носить ордена и интересуются больше всего не служебными почестями, а окладами. Теперь чин или орден не представляет ничего завлекательного; другое дело – повышение содержания, получение награды денежной, пособия на лечение болезни или на воспитание детей.
  К порученному делу вообще относятся добросовестно и стараются исполнить его по мере сил и способностей; огромное большинство ведет себя добропорядочно и честно, но бывают и взяточники, особенно в специальных ведомствах…
  Праздничные дни отличаются от буден, главным образом, обедом, более разнообразным и роскошным; почти обязательным блюдом в праздники служит пирог с разнообразной начинкой (с говядиной, ливером, капустой, рыбой, сагой, каротелью, рисом и пр.). Многие в праздничные дни обедают раньше, чем в будни, т. е. не в пять или шесть часов, а часа в два, три или четыре» (Светлов. 20–21).


[Закрыть].

Военные

Нижние чины (так назывались солдаты в царской армии) на улицах города встречались очень редко. В то время был строгий казарменный режим и увольнительные записки солдатам давали нечасто, больше по каким-нибудь уважительным причинам. На это были основания, особенно после 1905 года. Общение солдат с народом считалось начальством делом нежелательным, опасным.

Значительно чаще на центральных улицах города встречались юнкера военных училищ, учащиеся Морского корпуса, гардемарины, кадеты. Юнкера Николаевского кавалерийского училища^[114]114
  У юнкеров Николаевского кавалерийского училища «была очень красивая форма, особенно парадная: большой кивер с султаном, желтый этишкет (длинный шнур с кистями, идущий от кивера. – А. К.), ловко сидящий мундир с галунами, блестящие сапожки со шпорами „малинового“ звона, белые перчатки и начищенная шашка. Деревянная рукоятка эфеса шашки (о чем нельзя не сказать) была обязательно некрашеного дерева, без лака, что должно свидетельствовать о том, что юнкер так много „рубил“, что в результате лак и стерся» (Засосов, Пызин. С. 202–203).


[Закрыть] и пажи Пажеского корпуса^[115]115
  «Пажеский корпус был привилегированным учебным заведением. Это было соединение кадетского корпуса с военным училищем. Отсюда выходили офицерами в гвардейские полки. Форма у них была оригинальная: черная двубортная шинель, белая портупея и каска германского образца с золоченым шишаком и орлом спереди. На белой портупее пажи носили либо гвардейский тесак, либо шашку, смотря по тому, в каком классе они были – в кавалерийском или пехотном. Кроме того, у пажей была особая придворная форма – мундир с поперечными галунами, белые брюки, шпага и на каске белый султан» (Засосов, Пызин. С. 202).


[Закрыть] пешком никогда не ходили. Для их привилегированного положения ходить пешком считалось плохим тоном, они всегда пользовались извозчиком^[116]116
  Ср.: «Традиции гвардейских полков не разрешали офицерам ходить пешком. Нельзя было ходить пешком также юнкерам Николаевского кавалерийского училища и пажам; обычно пешком не ходили также лицеисты и правоведы» (Григорьев. С. 137).


[Закрыть].

Что же касается офицеров, то их на центральных улицах было много, а на Невском – на каждом шагу. Ведь в Петербурге стояла вся царская гвардия и Балтийский флот (в Кронштадте). Военные дополняли блеск и без того нарядной толпы на Невском проспекте. Они фланировали по тротуару, они заполняли богатые магазины и лучшие кафе и рестораны, а по вечерам – театры. Свободного времени у этих людей было много, много было денег, да и положение заставляло их жить на широкую ногу. Встречались и генералы, и больше всего их было на Невском. Встретив генерала, нижние чины и юнкера шага за четыре становились во фронт, отдавали честь и глазами провожали генерала. Пропустив генерала мимо себя, они продолжали свой путь дальше. К счастью для нижних чинов и юнкеров генералы встречались не так уж часто. Люди эти, большей частью тучные, ходить пешком не любили, да к тому же многие из них имели собственные выезды.

У гвардейских офицеров была яркая форма, которая обращала на себя внимание прохожих. Однако для большего шика некоторые кавалерийские офицеры опускали шашку ниже колен, так что она волочилась по тротуару, создавая лязг металла о камень.

Наиболее скромная форма была у морских офицеров. Эти офицеры отличались подтянутостью, да и поведение их на улицах и в общественных местах было скромнее, чем у гвардейских офицеров, – всегда заносчивых и высокомерных.

Вино, карты и женщины заполняли жизнь многих офицеров. Большим бичом были карты.

Картежная игра переходила в страсть такого болезненного характера, когда уже все становилось нипочем, когда все ставилось на карту. Часто дело кончалось растратой казенных денег. Таких казнокрадов после суда выгоняли из гвардии. Люди не имели никаких знаний, никакой специальности. Куда идти? Что делать? Шли в полицию, куда их принимали на должность помощника пристава.

Была еще одна категория военных, о которой стоит упомянуть – это старые гренадеры, дежурившие у некоторых царских памятников. Первое, что привлекало внимание прохожих к такому гренадеру – это его почтенный возраст. Все они были глубокие старики с седою бородою и седыми усами. Некоторые из них начали свою службу еще в николаевскую эпоху. Дежурили они у памятников: Николаю I, Петру I, Александру III и у Александровской колонны. У места дежурства находилась полосатая будка (черная с белым). Караульный стоял у будки с ружьем у ноги, либо ходил вокруг памятника с ружьем на правом плече. Ружье – старинная однозарядная берданка. Время от времени происходила смена караула. Одет был гренадер в черную длинную шинель, высокую медвежью шапку и брюки навыпуск. Шинель была перекрещена белой портупеей, на которой висел черный лакированный подсумок.

Зимой на караульном были огромный тулуп и валенки. Этих гренадеров называли «золоторотцами» (Золотая рота)^[117]117
  Ср.: «На Дворцовой площади, у Александровской колонны, и на Мариинской площади, у памятника Николаю I, стояли, помнится, на часах старики с седыми бородами из инвалидов роты дворцовых гренадер в очень живописной форме – высокие медвежьи шапки, черные шинели, на груди кресты и медали, на спине большая лядунка – старинная сумка-патронташ, белые ремни крест-накрест, большое старинное ружье со штыком. Здесь же полосатая будка, где старый воин отдыхал. Зимой инвалиду выдавались валяные сапоги с кенгами – большими кожаными галошами. Обычно высокий старик, прохаживаясь вокруг памятника, шаркал кенгами. У памятника Петру I, основателю города, такого караула почему-то не было» (Засосов, Пызин. С. 30).
  «Рота дворцовых гренадер несла караул у памятников Петру I, Николаю I, у Александровской колонны и внутри Зимнего дворца Набиралась эта рота из георгиевских кавалеров, солдат, особо отличившихся на войне. Гренадеры носили высокие шапки с медвежьим мехом, как у старой наполеоновской гвардии; рукав у них был сплошь в золотых шевронах. Рядовой этой роты считался равным прапорщику армии, а унтер-офицер – подпоручику» (Григорьев. С. 217–218).


[Закрыть].

У некоторых дворцов (Зимнего, Аничкина) стояли парные часовые гвардейских полков. Такие же часовые стояли в фойе у царской ложи императорских театров.

Петербург был городом военных.

Женщины с детьми

(мамки, няньки, бонны, гувернантки и домашние хозяйки)

К полудню на улицах города и особенно в садах и скверах, при наличии хорошей погоды, появлялись женщины с детьми, начиная с грудных до школьного возраста. Среди этих женщин особенно выделялись мамки (кормилицы) с грудными детьми. Выделялись они своей традиционной одеждой. На них был свободный длинный сарафан ярких цветов. Мамки, служившие у богатых господ, были одеты в атласные сарафаны. На голове – кокошник с большим количеством цветных лент^[118]118
  Ср.: «Самым нарядным уличным персонажем была кормилица у „господ“. У них была как бы „парадная форма“, квазикрестьянский костюм весьма театрального вида (костюм сохранился и позже, вплоть до самой войны 14-го года!). И постоянно можно было встретить чинно выступавшую рядом со своей по моде одетой барыней толстую, краснощекую мамку в парчовой кофте с пелеринкой, увешанную бусами и в кокошнике – розовом, если она кормила девочку, и голубом, если мальчика. А летом ее наряжали в цветной сарафан со множеством мелких золотых или стеклянных пуговок на подоле и с кисейными пузырями рукавов. На набережной и в Летнем саду среди корректной петербургской толпы такая расфуфыренная кукла была обычна, и глаз к ней был привычен. Для этих „пейзанок“ места эти не были запретными, как для иного простого люда, „народа“. Курьезные контрасты были всегда как бы традиционной чертой Петербурга» (Добужинский. С. 13–14).


[Закрыть]. Женщины эти, имевшие своего ребенка, нанимались к богатым людям кормить еще чужого ребенка, что позволяло им крепкое здоровье. Даже по внешнему виду, своему сложению, дородности, румянцу можно было судить о полном здоровье этих женщин. Некоторые из них были просто писаные красавицы русского типа. Бережно держа ребенка на руках, они выступали плавно, ходили тихо, как бы чувствуя на себе взгляды окружающих, которые любовались ими, как живописными фигурами.

Обстановка жизни мамок отличалась от обстановки жизни женщин, которые обслуживали богатые дома. Стремясь создать наиболее благоприятные условия для ребенка, богатые родители проявляли исключительную заботу о кормилице – и в смысле питания, и в смысле ухода за ней. Ее окружали большим вниманием, делая ей в разные знаменательные дни подарки. Наконец оберегали ее душевный покой от всяких волнений и неприятностей. Многие кормилицы, ощущая на себе такое внимание и привыкая к ребенку, чувствовали себя как бы членами этой семьи и, когда приходило время, тяжело расставались с этим ребенком. Но связь с этой семьей поддерживалась еще многие, многие годы. Ее всегда принимали внимательно и одаривали подарками, оказывая также внимание ее ребенку.

Выходили на прогулку и дети с няньками^[119]119
  В обязанность полиции входил и надзор за поведением нянь и бонн во время их прогулок с детьми. «Чины полиции, имеющие наблюдение за общественными садами и скверами, во всех тех случаях, когда будет обнаружено со стороны нянек и бонн грубое и насильственное обращение с детьми, обязаны тотчас же принимать зависящие меры к устранению подобных отношений к детям» (Алфавитный сборник. С. 494).


[Закрыть]. Няньки были большей частью выходцы из деревни – деревенские девушки, которых сельская нужда гнала из деревни в город. Иногда они были так молоды, что и сами-то находились в ребячьем возрасте. Внешность этих девушек носила на себе отпечаток деревни и в туалете, и в обращении с людьми, и в манере говорить. Их речь изобиловала провинциальными выражениями, а по говору с ударением на некоторые гласные, например на о, нетрудно было догадаться, из какой губернии она происходит. В более состоятельных семьях эти няньки занимались только детьми. В бедных же семьях они выполняли все функции домашней прислуги:^[120]120
  С. Ф. Светлов в главе «Прислуга» пишет:
  «Обыкновенный контингент прислуги в семье среднего достатка следующий: кухарка, горничная и, где есть дети, нянька.
  Няньки получают от восьми до десяти рублей в месяц жалованья и пользуются против другой прислуги некоторыми привилегиями.
  Кухарки получают разное жалованье, начиная от трех рублей (которые по большей части поступают на место прямо из деревни) и кончая пятнадцатью рублями. Средняя плата – десять рублей „со своим горячим“, т. е. хозяева не обязаны давать кухарке кофе, чаю, сахару и булок. Если же кофе и чай идет от хозяев, то это называется „с отсыпным“. В небольших семьях кухарка исполняет все работы: стряпает, убирает комнаты, стирает и т. п.
  Средний оклад горничной также около десяти рублей „со своим горячим“ или же „с отсыпным“. На обязанности горничной лежит уборка комнат и прислуживание за столом.
  Кушанье всей прислуге полагается от хозяев. Помещается прислуга довольно плохо: кухарки спят в кухнях, а горничные – либо в кухне же, либо в каком-нибудь коридорчике или в каморке. Особые комнаты для прислуги – редкость. На праздниках Рождества и Пасхи и в день ангела прислуге дарят подарки или деньгами, или материей на платье.
  В богатых домах, кроме вышеозначенной прислуги, держат лакеев, официантов, поваров, подгорничных, поднянек, кухонных мужиков и т. п.
  Принимается прислуга или по публикациям в газетах, или в конторах по найму прислуги или же, наконец, по чьей-либо рекомендации. Но найти хорошую кухарку очень трудно и потому „кухаркин вопрос“ причиняет хозяйкам много забот и хлопот. Многие из прислуги приносят „аттестаты“ от прежних хозяев, но аттестаты эти не пользуются доверием, ибо русские народ добрый и легко выдают хорошие аттестаты людям, их вовсе не заслуживающим. Кроме того, такие аттестаты нередко фабрикуются в мелочных лавочках, в портерных и т. п. Непременным условием при приеме прислуги служит предъявление ею паспорта, который, по прописке в полиции, хранится у хозяев прислуги» (Светлов. С. 63–64).
  Рекомендации по найму прислуги см.: Хозяйка дома (Домоустройство) / Сост. Юрьев и Владимирский. СПб., [1895]. Прислугу можно было также нанять на рынке: «На Никольской площади расположен Никольский рынок со сборным пунктом для найма рабочих и прислуги. Прислуга здесь дешевая, так как большинство прямо приезжие из деревни» (Зарубин. С. 75), или на специальной бирже (см.: [Рабинович-Марголина С. С.]. На бирже труда: В женском отделении (Из наблюдений дежурной) // Русское богатство. 1917. № 4/5. С. 106–137). См. также: Наставление для управления домашнею прислугою, с верными указаниями для отопления и освещения комнат // Карманная хозяйственная библиотека. Серия 3. Т. 41. Кн. 4. СПб., 1858.


[Закрыть] и кухарки, и горничной и прачки.

По различному складывалась судьба этих девушек. Живя у хороших людей, они свыкались с этими семьями и жили годами, как бы становясь членами этой семьи. Но были и другие хозяева, которые, пользуясь беззащитностью девушки, за какой-нибудь мелкий проступок выгоняли ее из дома. Жаловаться было и некуда и некому. Судьба таких изгнанниц складывалась различно, одни шли на фабрики и заводы, другие вставали на скользкий путь в жизни.

Следующей категорией женщин, обслуживающих детей, были бонны. Бонны служили в зажиточных семьях. Они обслуживали детей более старшего, но дошкольного возраста или детей младших классов. В большинстве случаев это были немки и немки немолодые, вдовушки, оставшиеся без средств к существованию после смерти мужа. Жили они так же как и няньки, в семье, но на более лучшем положении. Бонны не только ухаживали за детьми, но и прививали им первые знания грамоты и немецкого языка. Вид у этих бонн был довольно старомодный, особенно, если возраст их заходил за сорок. Попадались, конечно, и молодые бонны, у которых все было в соответствии с возрастом.

И, наконец, последняя категория женщин с детьми – гувернантки. Они находились на особо привилегированном положении и жили в богатых семьях. Они имели отдельную комнату, столовались вместе с господами, принимали участие в жизни семьи. Их питомцами были уже дети школьного возраста.

Гувернантки прививали детям практические знания иностранных языков и помогали им готовить уроки. Широко были поставлены функции воспитательного характера. Таких гувернанток, сопровождавших детей, можно было видеть только в центральных районах города, на Невском, особенно в Летнем саду. Дети находились под неусыпным надзором гувернантки, которая стесняла их детскую потребность к свободе, потребность к резвости и шалости. Тут все должно было быть прилично, натянуто, на уровне хорошего воспитания и хорошего тона, в соответствии с высоким положением их родителей в обществе. Надо сказать, что и внешность этих гувернанток и по туалету, и по манере держаться мало чем отличалась от внешности своих господ. Да и по возрасту это были молодые особы и нередко воспитанницы институтов благородных девиц из обедневших дворян.

Но выходили на улицы Петербурга и другие женщины с детьми. Это были домашние хозяйки, жены низкооплачиваемых служащих, рабочих, ремесленников, которые и по своим скромным доходам, и по тесноте помещения не могли нанимать няньку. Такие женщины выходили на улицу не для прогулок с детьми, а по своим хозяйственным делам (на рынки, по магазинам), а ребят брали с собой, так как их не с кем было оставить дома. Тогда не было такой широкой сети детских учреждений, как теперь. Живя в таких районах, где не было ни садиков, ни скверов, дети не видели ни деревца, ни кустика, ни травки и проводили лето и зиму на дворе. Дети и на дворе находили повод для игры и для шалостей. Но двор ничего хорошего привить детям не мог. А погулять с ними было некому – матери и без прогулок едва хватало времени на домашние дела. Так и росли дети на дворе и на улице, входя в жизнь с задатками, которые не всегда были хорошими.

Кухарки, горничные, модистки и портнихи, полотеры, мальчики на побегушках

С раннего утра появлялись кухарки, идущие на рынки и по магазинам с корзинкой или кошелкой на руке. Значительно позднее появлялись горничные. Их можно было отличить от других прохожих по внешнему виду. Если кухарки в большинстве своем были женщины средних лет или пожилые, а туалет их был очень прост и без всяких претензий на нарядность, то горничные были большей частью молодые девушки и выглядели они довольно кокетливо. Одеты они были в черное платье и в белый накрахмаленный передник, отделанный кружевами, с нагрудником и крылышками на плечах, завязанный сзади бантиком. Причесаны они были очень аккуратно и на голове носили белую накрахмаленную кружевную наколку. В богатых домах они принимались еще по привлекательной наружности как с лица, так и по фигуре. Эти внешность и нарядность требовались для того, чтобы создавать хорошее впечатление у гостей в дни званых вечеров или у посетителей в дни приема. На обязанности горничной лежало: топка печей и каминов, уборка помещений, чистка медных ручек у дверей и окон и прочих предметов и украшений, требовавших наведения блеска, уход за домашними животными и птицами, если таковые имелись в доме, подготовка стола к завтраку, обеду и ужину, обслуживание стола во время приема пищи господами и их гостями, выход на звонок в прихожую, встреча гостей или посетителей. Горничная помогала снять и надеть верхнюю одежду и вешала ее на вешалку, и снимала ее с вешалки, заботливо освобождая пришедших людей от всяких затруднений. После завтрака, обеда и ужина, она убирала со стола и приводила столовую в порядок. День горничной начинался очень рано, а в дни приема гостей кончался поздней ночью.

Кроме обязанностей по дому, горничная, появляясь на улице, выполняла разные поручения своей госпожи: делала мелкие закупки, разносила приглашения, держала связь с портнихой, модисткой и т. д.

В больших домах труд горничной был хлопотлив и заботлив. Но труд этот нередко компенсировался доходами, которые горничные извлекали от чаевых, получаемых как от гостей, так особенно от посетителей в дни приема у хозяина дома, если еще хозяин дома был видным чиновником.

Ближе к полудню на улицах города можно было встретить девушек с огромными картонками в руках. Это были портнихи и модистки, которые спешили на примерку к своим заказчицам. Гонка по улицам и этажам была очень утомительна, что налагало отпечаток на их озабоченную внешность. Озабоченность же эта вызывалась очень часто выражением недовольства со стороны капризных заказчиц.

На улицах города встречались и полотеры. Их можно было узнать по тем приспособлениям, которые они носили с собой для работы: ведро с мастикой, щетка на длинной палке и щетки для натирания пола, завернутые в цветную суконку. Одеты они были в свободные рубахи и широкие шаровары, не стеснявшие их движения во время работы. Полотеры были большей частью членами артели. Но встречались и одиночки. В богатых домах работа полотера требовала большой осторожности. Комнаты были заставлены не только мебелью, но и разными предметами украшения из стекла, фарфора, бронзы. Передвигать эти вещи надо было очень осторожно, чтобы не уронить, не сломать, не разбить. Но опытные полотеры набили руку в этом деле, и все у них шло гладко, без аварий. На обязанности полотеров лежала и чистка ковров. А в больших квартирах ковров было много и ковры были большие. Одному человеку такая работа была бы не под силу. Ведь ковер надо было не только вычистить, но и вытрясти. Да полотеры в большие квартиры в одиночку и не ходили. Ходили по два, три человека, а то и больше.

Мальчики на побегушках были почти в каждом магазине, но больше всего доставалось мальчикам, которые работали в мелочных лавках. Это объяснялось тем, что торговля в Петербурге была специализированная, в одном магазине много не купишь, а в мелочных же лавках ассортимент товара был большой. Если купить всего понемногу, то и в этом случае получался солидный груз, который укладывался в большую корзину. Вот этот-то груз в огромной корзине и нес мальчик к покупателю на квартиру. Такого мальчика можно было назвать «мальчик с пальчик», так как возраст его колебался от двенадцати до пятнадцати лет. Кроме разноски товара по квартирам, эти мальчики выполняли всевозможные поручения хозяина лавки и не только по торговле, но и по его домашним и семейным делам. Это была беспощадная эксплуатация детского труда.

Разносчики продовольственных товаров

В Петербурге была широко развита разносная торговля^[121]121
  «Вразнос торгуют всевозможные торговцы. Вот главнейшие виды этой торговли: папиросами, сигарами и спичками; спичками, почтовой бумагой, чернилами, конвертами (кричат: „вот спичек хорош… бумаги, конвертов“); ягодами и яблоками; мороженым (в кадках, которые носят на головах); селедками и яйцами; дичью; свежими огурцами и луком; книгами недорогими (книгоноши); дешевыми брюками, пиджаками и жилетами; платками и шарфами (татаре); газетами (газетчики); сайками, булками и пирожками (главным образом в коридорах рынков; славятся теперь гостинодворские пирожки); сбитнем и баранками; дулями и грушевым квасом; ваксой и чернилами; горячими сосисками и вареными яйцами (ходят преимущественно по портерным и кабакам); скверными апельсинами и сохлыми конфектами (торгуют старые бабы); растениями и цветами; печатками; гипсовыми статуэтками; жестяными ведрами, лоханками и мышеловками; плетеными корзинками (торгуют словаки и русины, которые в то же время и играют на дудке); плетеными стульями, половыми щетками, бильбокетами и разными детскими игрушками; арбузами, которые возят на тележках и прочее» (Светлов. С. 41).


[Закрыть]. С раннего утра на улицах появлялось много разносчиков разных продовольственных товаров. Большинство из них заходило во дворы и своими возгласами возвещало проживавших в доме о продаже того или иного товара. Очень характерным в этих возгласах было то, что для каждого товара имелась своя интонация, так что по одной этой интонации можно было знать, чем торгует разносчик^[122]122
  Пестрая и шумная толпа торговцев и разносчиков, наводнявшая улицы и дворы города, для многих мемуаристов осталась ярким впечатлением детства и неотъемлемой частью жизни Старого Петербурга.
  «А сколько еще всевозможных продавцов и уличных ремесленников заполняло улицу – разносчики, сбитенщики, точильщики, стекольщики, продавцы воздушных шаров, татары-халатники, полотеры – всего не перечесть, – и их белые передники, картузы, зипуны, валенки (иногда так красиво расписанные красным узором) и разные атрибуты и инструменты простонародья, как все это оживляло и красило картину петербургской жизни, – пишет Добужинский. – На черный двор, куда выходили окна всех кухонь, забредали разносчики и торговки и с раннего утра распевали на разные голоса, поглядывая на эти окна: „клюква-ягода-клюква“, „цветы-цветики“, „вот спички хорош – бумаги, конвертов – хорош спички“, „селедки голландские – селедки“, „кильки ревельские – кильки“! И среди этих звонких и веселых или охрипших голосов гудел глухой бас татарина: „халат-халат“ или „шурум-бу-рум“. Сквозь утренний сладкий сон я уже слышал эти звуки, и от них становилось как-то особенно мирно» (Добужинский. С. 13, 6).
  «Если бы я был композитором, я бы создал музыкальное произведение из разнообразных напевов разносчиков, ходивших по дворам старого Петербурга, – говорит Оболенский. – С раннего детства я знал все их певучие скороговорки, врывавшиеся весной со двора в открытые окна вместе с запахом распускающихся тополей. <…>
  Покачиваясь и поддерживая равновесие, появляется рыбак с большой зеленой кадкой на голове. На дне кадки в воде полощется живая рыба, а сверху, на полочке, разложена сонная:
Окуни, ерши, сиги,Есть лососина-а-а-а.  За ним толстая торговка селедками с синевато-красным лицом звонко и мелодично тянет:
Селллледки голлански, селлледки-и-и-и.  А то въезжает во двор зеленщик с тележкой и поет свою заунывную песню:
Огурчики зелены,Салат кочанный,Шпинат зеленый,Молодки, куры биты.  <…> А из форточек высовывались руки и бросали медные монеты, завернутые в бумажку.
  Шарманщики, певцы и торговцы пленяли нас своими мотивами только во дворах. На улицах эта музыка была запрещена. Но среди торговцев были привилегированные. Так, торговцы мороженым ходили по улицам с кадушками на головах и бодро голосили:
Морожина харо-шее»  (Оболенский. С. 13–14).
  Ключева вспоминает дворовых торговцев в рабочих уголках Коломны:
  «Наш двор с утра оживлялся торговцами. <…> Во дворе раздавался протяжный голос селедочницы: „Селедки голландские, шотландские, селедочки для водочки“ <…> После селедочницы на сцену появлялась торговка клюквой. Та кричала высокой нотой: „…Клюква-ягода-клюква!“ За плечами у ней была большая корзина из лыка, полнешенька набита клюквой. <…> Красивее всех голосила молодая бабешка – торговка зеленью, она очень складно распевала: „А вот огурчики зеленые, редиска мо-ло-дая, травка зеленая, корешочки в суп, кто не любит круп“. Затем появлялся усатый булочник, говорил он в нос: „Хлебцы шведские, кисло-сладкие, сладко-кислые, захватывают дух, на вкус, что жареный петух“. Он носил эти хлебцы на голове, а на голову у него был положен кожаный кружочек, на который ставился лоток. <…> Всяк кричал на свой лад, и каждый имел свой мотив и свои ноты, и своих покупателей» (Ключева. С. 206).
  В главе «Петербургский двор» Григорьев, который жил в начале века на Петербургской стороне, пишет:
  «Рано утром появлялись разносчики. Молочницы (реже – молочники) – здоровые бабы, жительницы окраин и пригородов – „с кувшином охтинка спешит“. В руках у них был бидон, с которым они прошагали неблизкий путь. Иногда молочница приезжала на тележке или в тарантасе, заставленном бидонами. Тарантас оставался на улице с мужиком или с мальчишкой, который стерег лошадь, пока хозяйка ходила по квартирам. Молоко часто бывало разбавлено водою, что в течение десятилетий служило неистощимым источником газетных острот.
  Появлялся разносчик-мясник в картузе с белым передником, часто с черными кожаными манжетами. На голове у него была круглая, вроде большого бублика, кожаная подушечка с дыркой в середине, чтобы удобнее было нести на голове лоток. На лотке лежал товар, прикрытый белой тряпкой. Зеленщик тоже нес на голове корзинку, круглую или продолговатую, со всякой зеленью. С лотком на голове появлялся и кошатник. Он торговал печенкой для кошек. Каждая порция нарезалась на кусочки, которые были выложены цепочкой на бумаге; стоила порция две копейки. Кошки знали своего поставщика и опрометью бросались ему навстречу.
  У разносчика булок за плечами была высокая, немного сужающаяся книзу плетенная из прутьев корзина, державшаяся на двух заплечных ремнях. Если откинуть крышку, то внутри виднелась мелкая корзинка с пирожными, под ней – более глубокая корзина со слоеными булками, а под ней – простые булочки, рогульки, розанчики, французские булки, большие и маленькие, сайки. Булочки прикрывала марля, на торговце красовался фасонистый фартук с нагрудником.
  Недаром про него пели куплет:
Сам румяный, ус лихой,Ростом молодецкий.Если спросят, кто такой?Булочник немецкий!  Эти разносчики были постоянными поставщиками. Они торговали по большей части не от себя, а от хозяина. Торговля шла в кредит, на „запиши“. Некоторые из них ставили каждый день у двери условные знаки об отпущенном товаре. Расплата обычно производилась раз в месяц. Но были и непостоянные разносчики.
  Звонил разносчик, разумеется, с черного хода и предлагал товар прислуге, а потом часто выходила и барыня. Все эти торговцы были великими знатоками своего дела, умели уговорить на покупку даже тогда, когда она вовсе не нужна. И опять-таки, в кредит. Он зайдет через месяц, через три, через полгода, спросит должок и продаст новый товар. Удивительно то, что они никогда не записывали ни адреса покупательниц, ни стоимости отпущенного товара, всегда, видимо, полагаясь на память. <…>
  По утрам же во дворе появлялись лавочные мальчишки, доставлявшие покупки на дом. По большей части несли они их тоже в лотках, на голове и при этом старались идти небрежной шикарной походкой, показывая свою ловкость. <…> „Клю-у-ква подснежная, клю-у-ква!“ – кричала баба. На спине у ней заплечница – большая лубяная корзина с ягодой. <…>
  „Крендели выборгские, крендели!“ Почему-то с выкриком продавался только этот сорт булочного товара: не бублики, не сайки, а именно выборгские крендели.
  Впрочем, все крендельщики торговали также пресными английскими хлебцами, но этот товар не рекламировали.
  „Сельди голландские, сельди!“ Спереди, на ремне через плечо, у бабы висела кадушка с селедками, в правой руке была вилка, за тесемки передника засунуты бумажки для завертки товара. Кошелек с деньгами висел на левом боку, на ремне, перекинутом через правое плечо. <…>
  „Моро-ожино! Сливоч-но моро-ожино! Отличное, клубничное, земляничное моро-ожино!“ – кричал торговец, въезжая во двор с расписным ящиком на ручной тележке.
  Тележка – голубая, светло-зеленая, оранжевая, светло-охряная, словом, цветная. На ней – темной краской на боках написано: „мороженое“, а иногда и фамилия владельца. Бывало, что тележка разрисовывалась по краям – линейная рамка и бордюр из цветов, а в середине – хрустальная ваза с разноцветными кружками, изображающими мороженое. Все это была очень топорная малярная работа. Сам мороженщик ходил в цветной рубахе, в белом переднике.
  Крышка открывалась. Спереди – маленькое отделение, где лежат нарезанные бумажки, маленькие лопаточки из щепочек, круглые, вроде бисквитов, вафли, побольше и поменьше, и полотенце. Остальное пространство занимали высокие медные луженые банки с крышками, снабженные ручками; банки стояли во льду.
  К тележке сбегались ребятишки. Ручонка протягивала денежку.
  „Тебе какого? – спрашивал торговец. – Фисташкового? Шоколадного? На сколько? На три копейки? На пятачок? С вафлей?“
  В руке у мороженщика была особая ложка: металлическая полоска, на концах которой приделаны два полушария: одно – побольше, другое – поменьше. Меньшим бралась порция на три копейки, большим – на пятачок. Мороженщик снимал крышку с банки, как бы свинчивая ее особым профессиональным жестом; окунув ложку предварительно в особую банку с водой, набирал ею мороженое. Шарик мороженщик выкладывал на бумажку, втыкал в него деревянную лопаточку и подавал покупателю. Если тот желал мороженое с вафлей, то шарик клался между двумя вафлями. Реже мороженщик держал свой товар в лоханке со льдом, которую носил на голове. Бывали случаи тяжелого отравления мороженым от плохо луженой посуды. <…>
  Вразнос, с выкриками продавали по дворам яблоки, груши, лимоны, апельсины. Но никогда я не видел бродячих часовщиков, портных, торговцев колбасой или перчатками. Перечисленные выше профессии были строго ограничены установившимся обычаем» (Григорьев. С. 247–252).


[Закрыть]. Все эти возгласы разносчиков вносили шум в квартиры с окнами во двор, не давая покоя жильцам.

Раньше всех появлялись на улицах молочницы. Они разносили молоко в металлических бидонах, в одном или даже в двух. В последнем случае – на коромысле. Разноска молока делалась по квартирам. Это была их постоянная клиентура. Остаток молока продавался во дворе случайным покупателям.

Наряду с молочницами во дворах домов появлялись одноконные белые фургоны, развозившие молоко по заказу в бутылках. На фургоне была надпись фермы, отпускавшей молоко, например: «Щеглово», «Приютино».

Селедочницы разносили селедки в кадушках, выкрикивая высоким, тонким голосом: «Селедки астраханские, селедки!» или «Селедки голландские, селедки!» Они же зачастую торговали и клюквой, выкрикивая: «Клюква подснежная, клюква!»

Продажа арбузов производилась, главным образом, с ручной тележки. Продавец выкрикивал: «Арбузы астраханские, арбузы!» На этот зов спускались жильцы дома и покупали арбузы. Тогда арбузы продавались поштучно и только навырез.

Так же продавались и огурцы и яблоки. Этот товар отпускался на десятки.

В летнее время продавалось много ягод как из садовых хозяйств, так и лесные. Первые разносились на лотках на голове и продавались либо с веса, либо в корзиночках на разный вес. Для развеса ягод у продавца был безмен. Лесная ягода продавалась деревенскими женщинами в больших корзинах как на вес, так и деревянными чашками разного размера.

Большим спросом в Петербурге пользовались семечки подсолнечника. На улице, в парках, садах, скверах – везде можно было видеть следы скорлупы от этих семечек. Любители этого десерта засоряли город. Эти семечки были бичом и для дворников и для сторожей в садах и парках – словом, для всех, кому поручено поддерживать чистоту и порядок в городе. Особенно засорялся город в праздничные дни и в местах народных гуляний.

Семечками торговали преимущественно старушки, которые сидели на маленькой табуреточке, поставив перед собой большую корзину с семечками. Семечки продавались сырые и жареные. Отпускался этот товар деревянной чашечкой. Как правило, такая чашечка стоила одну копейку. Так и обращались к продавщице: «Дай, бабушка, семечек на копейку!»

Свежая рыба продавалась в кадках со льдом. Кадка носилась на голове, на кожаном кругу. Свежая рыба продавалась с веса. Копченая рыба разносилась на лотках. Лоток ставился на складные ножки. Особенно славились копченые сиги и еще угри. Сиги протыкались с головы до хвоста тонкой палочкой и были перевязаны в нескольких местах тонкой бечевкой, что предохраняло рыбу от поломки. Копченая рыба продавалась поштучно, в зависимости от размера.

Мороженое развозилось на ручной тележке с ящиком, преимущественно голубого цвета, с откидной крышкой. Внутри ящика были четыре отверстия для установки сосудов с мороженым. Сосуды эти были металлические и имели цилиндрическую форму. Между ними был набит лед. В каждом сосуде находился особый сорт. Наиболее распространенные виды мороженого были следующие: сливочное, крем-брюле, земляничное и фисташковое. Ложка, которой набиралось мороженое, была двухсторонняя: с одной стороны меньшего размера, с другой – большего, в первом случае порция стоила три копейки, во втором – пять копеек.

В некоторых случаях мороженщики носили сосуд с мороженым в кадке на голове^[123]123
  Газета сообщала: «стали редки мороженщики с зелеными кадушками на голове», «в руках у них появились тележки». <…> «У нового мороженщика выбор гораздо разнообразнее. Мороженое у него трех-четырех наименований: фисташковое, ореховое, сливочное и земляничное. Для всякой порции полагается картонная тарелочка» (Петербургская газета. 1892. 28 апреля).


[Закрыть]. На улице мороженое продавалось на квадратике плотной бумажки и покупателю выдавалась деревянная лопаточка. Иногда, когда покупатель кушал мороженое тут же, использовался стеклянный стаканчик и костяная ложечка. Продажа мороженого на бумажке способствовала засорению улиц, так как покупатель, съев мороженое, тут же бросал на тротуар и бумажку, и лопаточку.

В летнее время в местах большого скопления людей, особенно на народных гуляньях, можно было встретить продавца морсом. Морс носился на голове в большом стеклянном кувшине. Содержание этого кувшина отличалось ядовито-красным цветом и в этой жидкости плавали кусочки лимона. В кармане белого передника сомнительной чистоты находился стакан.

На улице продавались квас и моченые груши. Перед продавцом стоял лоток, на котором находился небольшой бочонок с квасом. В бочонке был кран, из которого наливался квас в стоявший тут же стакан. Рядом с бочонком на лотке были наложены горкой моченые груши. Для отпуска груш покупателю пользовались деревянной ложечкой. Меркой служил стакан.

Широко была распространена уличная продажа пышек. Пышки пеклись на постном масле с изюмом, имели румяный вид, что способствовало возбуждению аппетита. Пышки были расположены рядами на лотке, который продавец носил на груди, подвешенном на ремне через плечи. В целях предохранения пышек от пыли лоток прикрывался белой материей. При продаже пышек последние посыпались сахарной пудрой. Продавец неустанно предлагал свой товар, выкрикивая: «Пышки горячие, пышки!»

Ранним утром появлялись продавцы печенки для домашних кошек. Разносился этот товар на узких длинных лотках. Печенка была нарезана порциями. Разноска делалась по заказу по определенным адресам.

Торговали вразнос и живыми раками. Раки находились в большой корзине, наполненной сырым мхом. Разносчик нес корзину на голове. Зайдя во двор, он громко выкрикивал: «Раки живые, раки!» Употребление раков в то время было широко распространено. Они употреблялись как закуска к пиву.

Разносчики промышленных товаров

Среди разносчиков промышленных товаров очень яркой фигурой были китайцы. Одеты они были в синюю свободную куртку из хлопчатобумажной ткани и синие штаны, стянутые тесьмой у щиколотки. На ногах были черные матерчатые туфли на толстой белой войлочной подошве. Головной убор состоял из черной круглой шапочки с помпончиком на макушке. Из-под шапочки спускалась длинная черная коса до пояса и даже ниже.

Товар носился в плотно упакованном тюке за спиной, а в руках был железный аршин^[124]124
  Аршин – 71,12 см.


[Закрыть]. Торговали китайцы шелковыми товарами и преимущественно чесучой, которая в то время имела широкое распространение. Чесуча – шелковая ткань особого сорта, желтовато-песочного цвета. Тогда летние пиджаки из чесучи были в моде.

Китайцев-торговцев называли «ходя-ходя».

Ходили по дворам женщины, продававшие носки, чулки, кофты, юбки и прочие носильные вещи, громко выкрикивая продаваемые товары. Разносили и мелкую галантерею на лотках, подвешенных через плечи.

Во дворах домов появлялись черные люди с тележкой, на которой лежали бумажные мешки с древесным углем, преимущественно березовым, употреблявшимся для разжигания самовара. Торговец углем выкрикивал свой товар: «Уголье, уголье!»

Во дворы заходили женщины, неся на плечах швабры. Свой товар они предлагали тоненьким звучным голоском: «Швабры половые, швабры!»^[125]125
  «Вот мальчик тоненьким голоском выводит:
Вот спички хоро-о-о-о-ши,Бумаги, конверта-а-а-а…  Его сменяет баба со связкой швабр на плече. Она останавливается среди двора и, тихо вращаясь вокруг своей оси, грудным голосом поет:
Швабры по-оловыя-а-а-а-ааа»  (Оболенский. С. 13).


[Закрыть]

Большим спросом пользовались у детей цветные воздушные шары. Разносчиков с этими шарами можно было встретить и на улице, и на дворах, и особенно на Невском и у Гостиного двора^[126]126
  «Шары эти были красными, синими, а иногда и полупрозрачными, белесыми, точно пузырчатыми, – тогда на них был нарисован задорный, шагающий петух. Их продавал молодец с подоткнутым передником и с пучком бечевок, засунутым за пояс. Продав шар, он освобождал его из груды (воздушной и трепыхавшей с особым, незабываемым шуршанием) и надвязывал бечевку. <…> „Эх – хороши шары-шарики! Шарики хороши“ <…> Иногда он продавал их на Конногвардейском бульваре, иногда на Царицыном лугу и, понятно, всегда на вербном гулянии у проходов бульвара, у его начала и конца» (Горный. С. 66).


[Закрыть].

На набережных рек и каналов встречалась торговля глиняными горшками, которые подвозились на баржах и выставлялись вдоль тротуара набережных. Преимущественно такая торговля производилась на Обводном канале.

Начиная с весны на центральных улицах города, особенно на Невском, появлялись женщины, продававшие цветы. Первыми были фиалки, подснежники, мимозы. Торговля цветами продолжалась все лето как садовыми, так и полевыми. Тогда широко была распространена торговля и искусственными цветами. Продавались они преимущественно, конечно, зимой. Многие женщины занимались этим делом, зарабатывая себе на хлеб. Такой товар на центральных улицах спросом не пользовался. Им торговали там, где публика жила попроще, на окраинах, а больше всего – на рынках. Надо отметить, что некоторые мастерицы этого дела достигали большого совершенства.

Особое место в уличной торговле, преимущественно на Невском, принадлежало книгам. Книги продавались вразнос. Но были и «летучие букинисты», которые располагались вдоль оград, как церковных, так и казенных учреждений, например, у ограды Владимирского собора на Владимирском проспекте, у ограды бывшей Мариинской больницы (ныне больница имени Куйбышева) на Литейном проспекте и в других местах, удобных для расположения книжного товара.

Какие книги продавались вразнос? Прежде всего, так называемая бульварная литература. Сюда надо отнести «Ключи счастья» Вербицкой, произведения Бебутовой, Брешко-Брешковского и других. Очень часто продавались самоучители разных языков. Успеху продажи их способствовала устная реклама продавцов, гарантировавшая практическое освоение языка за шесть месяцев. Прохожие соблазнялись и покупали. В большом ходу была продажа книги Фореля «Половой вопрос». Продавалась и литература явно порнографического характера. Автором этой литературы был некто Барков. Для более сильного воздействия на читателя эта литература писалась в стихотворной форме. Наименования произведений были настолько пошлы, что прохожие, особенно женщины, не могли без смущения проходить мимо продавца, который с особым смаком и громко выкрикивал свой товар, вызывающе улыбаясь в ответ на возмущение публики. Однако продажа этой литературы никем не преследовалась, несмотря на ее разлагающее влияние на молодежь и подростков.

Что же касается «летучих букинистов», то диапазон их торговли был очень широк. Особенно широко были представлены приложения к журналам «Нива», «Природа и люди», «Родина»^[127]127
  О журналах «Нива», «Природа и люди», «Родина» см. примеч. [306]306
  «Нива» (1870–1918) – петербургский иллюстрированный еженедельный журнал для семейного чтения.


[Закрыть], [307]307
  «Природа и люди» (1889–1918) – петербургский иллюстрированный журнал науки, искусства и литературы.


[Закрыть], [308]308
  «Родина» (1879–1917) – петербургский литературно-художественный семейный журнал с иллюстрированными отделами «Всемирное обозрение» и «Развлечение». Печатался в издательстве А. А. Каспари.


[Закрыть] к разделу «Быт Старого Петербурга по газетным объявлениям».


[Закрыть] и к другим. Тут были полные собрания произведений разных авторов, продавались и отдельные книги этих собраний для пополнения утраченных экземпляров. Продавались и комплекты журналов за разные годы. Особым спросом пользовались тогда юмористические журналы «Будильник»^[128]128
  «Будильник» – сатирический еженедельный журнал с карикатурами; издавался в Петербурге (1865–1871) и в Москве (1873–1917).


[Закрыть], «Осколки»^[129]129
  «Осколки» (1881–1916) – петербургский юмористический еженедельный журнал с карикатурами.


[Закрыть], «Сатирикон»^[130]130
  «Сатирикон» (1908–1914) – петербургский еженедельный сатирический журнал; с 1913 г. «Новый сатирикон».


[Закрыть] и другие.

Особенно ценного и редкого материала у «летучих букинистов» не было. Такой материал продавался в букинистических магазинах на Литейном проспекте, в Александровском рынке^[131]131
  В Ново-Александровском рынке «под магазинами, выходившими на Вознесенский проспект, были подвалы, в которых торговали известные петербургские букинисты. Никаких вывесок, даже окон на улицу не было, у входа в подвал лежала связка старых книг – символ их товара. Покупатель спускался вниз по узкой каменной лесенке и там мог найти редчайшие издания по любым вопросам» (Засосов, Пызин. С. 107).


[Закрыть] и в других местах. Однако в редких случаях, в виде исключения, и здесь любители книг находили для себя нужную книгу.

Старьевщики, точильщики, паяльщики, холодные сапожники

Наиболее яркими представителями скупки старых вещей у населения города были татары. Войдя во двор, они окидывали взглядом все этажи дома и выкрикивали: «Халат, халат!»^[132]132
  «„Халат, халат! Халат, халат!“ – заунывно, как муэдзин, кричал татарин с типичным монгольским лицом. На нем восточного покроя халат из полосатой ткани, летом – простой, зимой – на вате. Халат подпоясывался узким поясом. Под халатом – цветная русская рубаха, на ногах – русские сапоги. На голове – войлочная валяная шляпа, похожая на нынешние стэтсоны (фетровый головной убор с широкими полями. – А. К.). Иногда, как бы для комизма, вместо шляпы – обыкновенный прозаический котелок. За плечами – вместительный холщовый мешок.
  Открывалась форточка, кричали: „Эй, халат-халат, поди сюда!“ Халат подходил. „Здравствуй, князь!“ – приветствовали его. Почему-то к ним было принято такое обращение. „Халат-халат“, „халатник“ – скупщик старья и ненужных вещей. Хотите, можно продать старую калошу, хотите – хоть всю обстановку квартиры. Мешок татарина казался необъятным. Бог его знает, что только в нем сможет уместиться. Татарин покупал вещь, отчаянно торгуясь. Он вставал, делал вид, что уходит, снова возвращался, клялся, что добавляет копейку себе в убыток, еще набавлял копейку, только для приятного знакомства и, окончательно сторговавшись, спрашивал: „А нет ли еще чего продать? Нет? Продай вот эту лампу! – Зачем она тебе? – А вот продай“. И опять начинался торг, который мог длиться хоть сутки. В результате довольной хозяйке казалось, что она выгодно продала несколько ненужных вещей за хорошую цену, а, конечно, на деле-то вся выгода доставалась ловкому торгашу» (Григорьев. С. 251).
  «В это разнообразие напевов и ритмов то и дело врывается угрюмое бурчание татар-старьевщиков:
Халат, халат.Халат, халат»  (Оболенский. С. 13).
  «Не пропускали ни одного дня, чтобы не посетить нашего двора, казанские татары, они занимались скупкою старых вещей от населения. Они ходили в длинных халатах, на голове носили тюбетейки. Придя на двор, они отрывисто кричали: „Халат, халат“» (Ключева. С. 206).


[Закрыть], ожидая приглашения зайти в какую-нибудь квартиру. А это приглашение делалось через открытую форточку, с указанием номера квартиры, в которую ему следовало зайти.

Одеты они были в длиннополую одежду, а на голове – тюбетейка. Через плечо на спину был перекинут мешок из полосатого матрасного материала, который они придерживали одной рукой. В этот мешок собирались все скупленные у населения старые вещи. Скупали они преимущественно носильные вещи, но не отказывались и от других вещей домашнего обихода. Купив предложенную им вещь, они начинали выспрашивать у хозяйки квартиры такие вещи, которые были нужны им, на которые был спрос и которые, следовательно, обеспечивали выгодный сбыт. Татары-скупщики были очень навязчивы и назойливы. Если им на глаза попадалась вещь, которая их привлекала и соблазняла, они начинали приставать, чтобы им эту вещь продали. Иногда своей настойчивостью они доводили хозяйку до такого состояния, что она продавала облюбованную ими вещь против своего желания, лишь бы отвязаться от назойливого старьевщика. С татарами надо было торговаться, так как они назначали цену самую мизерную. В процессе торговли обе стороны шли взаимно на уступки, – хозяйка цену набавляла, татарин – снижал, пока, наконец, не достигалось соглашение. Иногда к услугам этих татар прибегали в случае, если надо было приобрести что-нибудь редкое, дефицитное, особо нужное. Такие комиссионные поручения татары принимали охотно и почти всегда их выполняли, так как это были люди, для которых не было ничего невозможного.

Кроме татар были еще скупщики утиля. Появляясь во дворе, они выкрикивали: «Костей, тряпок, бутылок, банок!»^[133]133
  «Петербургский двор целый день был полон звуков: то это музыка бродячих артистов, то выкрики бродячих торговцев. Каждый из этих выкриков имел свою твердо установленную мелодию и ритмику, которая, не меняясь, переходила от поколения к поколению.
  Вот, например, слышится: „Стей-й… Тря-яп… тылок, банок про-дава-ать!“ (костей, тряпок, бутылок…). Выкрик делался гортанным, сдавленным звуком. Первые два слова выпевались протяжно, с большим интервалом, на высокой ноте. Потом скороговоркой звук шел вниз, и только последнее „а-ть“ тянулось долго на низкой ноте.
  Это – тряпичник, с грязным мешком за плечами, с металлическим прутом, загнутым на конус заостренным крючком. Он скупал за гроши всякую ветошь, ненужный хлам, пузырьки, флакончики, пустые консервные банки. Потихоньку, чтобы не увидел дворник, тряпичник лез в помойную яму и начинал там ковырять своей палкой, разыскивая добычу. Потом улов разбирался. Вымытая стеклянная посуда шла в аптеки, на винные склады, кости – на костеобжигательный завод, а тряпки сортировались и упаковывались в тюки. На окраинах, в специальных заведениях, этим занимались женщины и дети. Большие куски, лучше сохранившиеся, шли кустарям на платья для кукол и даже на шапки. Льняное тряпье – на бумажные фабрики: там его размалывали в пыль, из которой приготавливали лучшие сорта бумаги. Шерстяное же тряпье – в Лодзь; тамошние фабриканты, первейшие жулики, приготовляли из него с помощью всяких ухищрений знаменитое по своей непрочности лодзинское сукно» (Григорьев. С. 249).


[Закрыть] Услугами этих людей население пользовалось охотно, так как тогда не существовало пунктов приема этого утиля, а главное – они приходили на дом.

К ремесленникам, которые обслуживали население на дому, можно было отнести точильщиков и паяльщиков, а на улице – «холодных сапожников»^[134]134
  «Характерной фигурой на площадке (Ново-Александровского рынка. – А. К.) были „холодные“ сапожники. У каждого висела кожаная сумка через плечо, в сумке лежали инструмент и гвозди. На другом плече висели мешок с кожевенным товаром для починки обуви, а также старая обувь, которую он скупал, а мог и продать. Главной эмблемой его профессии была „ведьма“ – палка с железной загнутой лапкой, на которую он надевал сапог для починки. Целый день, в мороз и жару, сапожники слонялись по толкучке, дожидаясь клиентов» (Засосов, Пызин. С. 108).


[Закрыть].

Точильщики, появляясь с точильным станком за плечом на дворе, выкрикивали, предлагая свои услуги: «А вот, точить ножи, ножницы, бритвы править!» Это, пожалуй, единственная категория бродячих ремесленников, которая сохранилась до настоящего времени в своем первоначальном виде.

Паяльщики предлагали свои услуги: «А вот, чинить, паять, лудить самовары, кастрюли лудить, паять, починять!»^[135]135
  «„Чинить, паять, лудить, кастрюли починять!“ – вопил бродячий паяльщик со своим инструментом в руках. За спиной у него на бечевке болталась связка дребезжащей посуды. Если починка была несложная, мастер тут же и выполнял ее, раскалив паяльник на паяльной лампе. Более сложную работу он брал домой и приносил после. Почему-то среди паяльщиков было много цыган – коричневых, бородатых, с серьгой в ухе» (Григорьев. С. 249–250).
  «Очередным номером был паяльщик и лудильщик, он не стеснялся кричать и кричал громче всех: „Паять-лудить кастрюли, ведра, лоханки и – глазки для приманки“» (Ключева. С. 206).


[Закрыть]

Хозяйка, нуждавшаяся в услугах точильщика или паяльщика, сообщала им в открытое окно номер квартиры, куда эти ремесленники и шли за заказом. Станок свой точильщик оставлял на дворе, а паяльщик поднимался по лестнице в квартиру со всей своей походной мастерской.