Текст книги "Милый старый Петербург"
Автор книги: Петр Пискарев
Соавторы: Людвиг Урлаб
Жанры:
Культурология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
Впереди процессии – лошадь, убранная так же как лошади, которые везли дроги, везла маленькую тележку (двуколку), наполненную еловыми ветвями. Человек, одетый как факельщики и конюхи, бросал эти ветки на землю, и по ним проходила вся процессия. Затем несли шелковые подушки с орденами и медалями. На гробу покойника лежала военная или морская фуражка, или фуражка гражданского ведомства, шашка, кортик или шпага, треуголка и т. д. Если покойник был военным или моряком, за гробом шел оркестр и отряд солдат или моряков. Затем шли провожающие покойника и, наконец, тянулась длинная вереница карет для провожающих престарелого возраста.
Эта примерная похоронная процессия знатного, богатого покойника. Конечно, были процессии и богаче и пышнее, были и скромнее, – все зависело и от материального и от общественного положения покойника.
Разряды, по которым заказывались похоронные процессии, имели еще свои подразделения, в зависимости от тех услуг, какие бюро оказывало заказчику. По второму разряду похороны были много скромнее, а по третьему – и совсем бедные: на дрогах – простой, необшитый гроб, на переднем крае – кучер, старая кляча, еле передвигая ноги, медленно тянула дроги – все. За гробом шла одинокая женщина. Жалкая картина! Недаром, когда раньше хотели о ком-нибудь отозваться, как о бедном, говорили: «Все было так, как похороны по третьему разряду!» Шутили еще, что были похороны и по четвертому разряду. Тут уж сам покойник сидел на дрогах и правил лошадью[56]56
Cр. описание похорон в 1890-х гг.:
«О последовавшей смерти ближайшие родственники покойного извещают родных и знакомых посредством объявлений в газетах. Объявления эти всегда окружаются черными рамками в знак траура. В них, кроме извещения о кончине, указывается время совершения панихид, а также церковь, в которой будет происходить отпевание и место погребения. В большинстве случаев ограничиваются этими объявлениями и часто даже предуведомляют в них, что особых приглашений не будет.
Панихиды совершаются два раза в день: первая – около полудня, вторая вечером – от шести до восьми часов. Женщины являются на панихиды в черных шерстяных платьях, мужчины – в черных сюртуках и в черных галстухах. Покойника кладут сперва на стол, а потом уже в гроб. Во многих домах гробы украшают живыми цветами. С трех сторон ставят приносимые из церкви большие подсвечники с свечами, а к подножию и по бокам катафалка, на котором стоит гроб, кладут венки из иммортелей, брусничных веток, живых цветов и венки искусственные: из железа, жести и фарфора. К некоторым венкам прикрепляются две длинные и широкие шелковые ленты: на одной ленте напечатано имя, отчество и фамилия покойного, а на другой – от кого этот венок принесен, например, „от сослуживцев“, „от товарищей“, „от такого-то учреждения или общества“ и пр. На черных лентах буквы серебряные, на белых – золотые.
Вынос тела покойного в церковь происходит или накануне погребения или в день самого погребения. Гробу предшествуют духовенство и певчие, которые поют „Святый боже“; иногда перед печальной колесницей несут ордена покойного на подушках из красного бархата с золотыми кистями.
Прежде перед гробом же носили венки, но теперь это запрещено и венки кладутся или вешаются на колесницу. При похоронах знаменитостей (например, Тургенева, Некрасова, Достоевского) несли целые массы всевозможных венков всяких размеров и видов. Некоторые венки были так велики, что их несли два и три человека на особых высоких палках. Впоследствии этим стали пользоваться очень часто: я раз видел, как в одной похоронной процессии несли на палках огромный венок с надписью „от служащих“, причем оказалось, что покойник был просто-напросто какой-то трактирщик. Приблизительно около 1888 или 1889 г. ношение венков было запрещено.
Гробы обиваются глазетом золотым (для пожилых) и серебряным (для молодых). Для пожилых делают также гробы, обитые малиновым или фиолетовым бархатом с золотым позументом; по четырем углам свешиваются кисти, к гробу прикрепляются ручки в виде скоб. Сверху гроб прикрывается золотым или серебряным глазетовым покровом.
Колесница запрягается в одну, две и более лошадей, покрытых черными попонами, к которым иногда прикрепляются картонные раскрашенные гербы. Углы колесницы украшены особыми столбиками или же страусовыми перьями. У богатых покойников колесница прикрывается балдахином из золотой или серебряной парчи со шнурами и кистями и пучком страусовых перьев наверху.
Непременными участниками в похоронной процессии являются факельщики. Лет десять тому назад костюм факельщиков состоял из черной шинели с пелеринкой, цилиндра с привязанным к нему крепом и фонаря; теперь факельщики одеваются иначе: черные брюки с лампасом из серебряного галуна, черный же полусюртук-полуфрак с серебряными пуговицами и серебряными галунами, иногда даже с серебряными аксельбантами и цилиндр или треуголка с галунами. На руках – белые нитяные перчатки.
У купцов принято носить покойников на руках, а колесницы или вовсе нет, или она едет порожняя сзади процессии. Нередко гробы носят на носилках, причем палки кладутся на плечи; к носилкам прикреплены ножки, чтобы можно было поставить их на землю.
Около церквей, места службы покойного или его магазина процессия останавливается и служится лития. Впрочем, это не всегда соблюдается, тем более что духовенство часто не идет в процессии всю дорогу и удаляется, пройдя с полверсты и меньше.
В церкви, где происходит отпевание, гроб ставится на катафалк, который у богатых покойников окружается пальмами, лавровыми деревьями и другими растениями. Венки кладутся у подножия катафалка, а в ногах ставят табуретки с орденами покойного.
По погребении покойника, на могилу его ставится выкрашенный белою краскою деревянный крест с означением имени и фамилии погребенного и времени его смерти, а могила украшается гирляндами из ельника, венками и цветами. Венки железные и фарфоровые или прикрепляются к кресту или же ставятся близ могилы в особых футлярах со стеклянным верхом. Когда могила осядет, место „обделывают“, т. е. его поднимают, ставят решетку, памятник и т. п. У людей малосостоятельных могилы обкладываются дерном.
По совершении погребения, приглашенные отправляются в кухмистерскую на поминки; здесь прежде всего подают кутью из вареного риса с изюмом, потом, после закуски, садятся за обед; первое блюдо – блины, последнее – кисель с молоком; перед киселем дьякон произносит „Во блаженном успении“ и все присутствующие поют „Вечную память“.
Заупокойные литургии и панихиды служатся в девятый, двадцатый и сороковой день, в полугодие и годовщину смерти, в день ангела покойного и в других случаях» (Светлов. С. 14–17).
«Летом допускаются белые [траурные] костюмы с черными лентами для всех возрастов» (Жизнь в свете, дома и при Дворе. СПб., 1890. С. 101).
Петербургский журналист Животов, «изучая быт изнутри», нанимался на различные работы, а одну из недель служил в похоронном бюро. «В треуголке, обшитой позументом, в траурном фраке с крепом через плечо и с зажженным факелом в руках, шествовал я по улицам Петербурга в печальных погребальных церемониях». Описывая быт факельщиков, Животов отмечает, что они носили также «брюки с лампасами», а переодевались в форму прямо на улице, так как «по распоряжению градоначальника факельщикам было запрещено ходить в своих нарядах по городу». Он также указывает, что в 1894 г. похороны по первому разряду стоили 950 руб., а металлический гроб, который упоминает Светлов, стоил 1200 руб. (см.: Животов Н. Н. Петербургские профили: Среди факельщиков. Шесть дней в роли факельщика. СПб., 1895. Вып. 3. С. 1, 17, 22).
Вспоминает похороны и Бенуа. «Всякие похороны оказывали на меня какое-то странное действие, но одни были только „жутковатыми“ – это в особенности когда простолюдины-староверы несли своего покойника на плечах в открытом гробу, а другие похороны в своей строгой церемониальности производили впечатление возвышающее. Чем важнее был умерший, тем зрелище было торжественнее.
Мало-мальский заслуженный, знатный или зажиточный человек мог в те времена „рассчитывать“ на проводы до могилы с большой парадностью. Православные отправлялись на последнее местопребывание на дрогах под балдахином из золотой парчи со страусовыми перьями по углам и золотой короной посредине. Парчовый покров почти скрывал самый гроб. Дроги же лютеран и католиков были также с балдахином, но они были черные и вообще „более европейского вида“. И тех и других везли ступавшие медленной поступью лошади в черных до земли попонах, а на боках попон красовались большие пестро раскрашенные гербы. Эта последняя особенность была уже вырождавшейся традицией, и от такой наемной геральдики вовсе не требовалось, чтобы она точно соответствовала фамильному гербу умершего. Их просто давал напрокат гробовщик, и можно было выбирать по своему вкусу гербы поэффектнее и попараднее. Даже купца побогаче, хотя бы он вовсе к дворянству не принадлежал, везли лошади в попонах с такими гербами.
В особенно важных случаях погребальное шествие приобретало род скорбного празднества. В столице жило немало особ высокого ранга, немало генералов, тайных и действительных статских советников, и на каждого сановника „сыпались царские милости“ – в виде орденов, золотого оружия, медалей и других знаков отличия. Эти-то знаки при похоронах полагалось нести на бархатных, украшенных галунами подушках <…>.
Напротив, цветов в те времена не было принято нести, и лишь два-три веночка с лентами лежали рядом с каской или треуголкой покойного на крышке гроба. Печальная торжественность шествия подчеркивалась тем, что всю вереницу носителей орденов, шествующее пешком духовенство и самую колесницу окаймляли с двух сторон – одетые во все черное господа в цилиндрах с развевающимся флером, несшие среди дня зажжение фонари. Эти „факельщики“ на богатых похоронах были прилично одеты и шли чинно, строго соблюдая между собой расстояние, если же покойник был попроще (лошадей всего пара, да и дроги без балдахина), то в виде факельщиков плелись грязные оборванцы с лоскутами дрянного крепа на продавленных шляпах, и шли они кое-как, враскачку, так как они успевали еще до начала похода „выпить лишнего“.
Военного провожал шедший за гробом отряд полка, к которому он принадлежал, а если это был человек высоких военных чинов, то сопровождало его и несколько разных отрядов, не исключая конницы и громыхающей артиллерии <…> при этом играли на ходу военные оркестры, инструменты которых были завернуты в черный флер» (Бенуа. Кн. 1. С. 18–19).
[Закрыть].
Крестный ход
Были на улицах Петербурга и церковные процессии, которые назывались «крестным ходом». Но одна из этих процессий была особенно грандиозной. Это было в день Александра Невского, 30-го августа по старому стилю[57]57
30-го августа 1724 г. мощи Св. Александра Невского были перевезены в Петербург. В память об этом событии ежегодно, тридцатого августа, совершался торжественный крестный ход из Исаакиевского и Казанского соборов в Александро-Невскую лавру (см., например, его описание: 30-е августа в Петербурге // Петербургская газета. 1892. 31 августа).
[Закрыть]. Эта процессия шла от Александро-Невской лавры до Исаакиевского собора, а после совершения молебна в соборе – обратно. Впереди несли большой фонарь, затем крест с распятием, затем попарно шли хоругвеносцы, которые несли хоругви (церковные знамена), затем несли разные иконы, за ними – многочисленное духовенство в блестящих ризах, и, наконец, нескончаемый поток народа. Народ пел церковные песнопения. На тротуарах Невского проспекта толпился народ, наблюдая за этим зрелищем. Вдоль всей процессии находились пешие и конные городовые, которые поддерживали порядок. Зрелище этой процессии было действительно грандиозное, особенно если еще день был солнечный.
Пожары и пожарные
В Петербурге было много деревянного жилого фонда, особенно, конечно, на рабочих окраинах, где он составлял не менее 80 %. Пожары в городе были часты[58]58
Ср.: «В городе ежедневно случались пожары и часто – с человеческими жертвами. Предприятия, учреждения, театры не имели постоянной пожарной охраны. <…> В большинстве домов отопление было печное, освещение – керосиновое; пищу готовили на керосинках, имелось множество деревянных строений. Особенно часто горели извозчичьи дворы. <…> На окраинах и в дачных местах пожары уничтожали целые кварталы» (Григорьев. С. 167).
[Закрыть]. Жертвой пожаров были не только окраины, но и все районы города с его каменным фондом. Они были бичом города. Тушением пожаров занимались городские пожарные части, которые помещались вместе с управлением полицейской части и носили одно название, например, Рождественская полицейская часть и Рождественская пожарная часть[59]59
Указом от 24 июля 1803 г. была учреждена петербургская пожарная охрана, которая находилась в введении генерал-губернатора, была в подчинении обер-полицмейстера и управлялась брандмайором, в подчинении которого находились брандмейстеры административных городских частей (в конце XIX в. город делился на 12 частей). В каждой части был Съезжий дом, в котором размещались полиция и пожарные; над зданием возвышалась каланча. В распоряжении брандмейстера каждой части находились служители (пожарные), конюхи (фурмана) с лошадьми и различное оборудование для тушения пожара. В случае пожара на каланче поднимались сигналы: днем – черные шары, ночью – фонари (подробнее см.: Рудницкий В. С. Пожарное дело в С.-Петербурге: Исторический очерк. СПб., 1903).
[Закрыть].
Выезд пожарной команды на пожар был очень эффектным и, одновременно, зловещим зрелищем. Впереди скакал на лошади скачок[60]60
Скачок – бытовое прозвище скакового – вершника (форейтора) пожарной команды.
[Закрыть], днем – со свистом, вечером с горящим факелом. За ним – линейка, по обе стороны которой сидели пожарные в касках, начищенных до предельного блеска. Одеты они были в брезентовые костюмы с широким ремнем, на котором висел сбоку топорик. Тут же, вдоль линейки, находились ведра и багры. Один из пожарных был горнистом, который резкими звуками горна оповещал прохожих о проезде пожарной команды по мостовой улицы, предупреждая об опасности перехода улицы. Там же был еще небольшой колокол. В довершение всех звуковых сигналов звонил и он. За линейкой следовали бочки с водой на колесах. Ведь водопровод и пожарные краны были не везде. А уж про рабочие окраины и говорить нечего. Вот и приходилось пожарной команде таскать за собой бочки с водой. Вслед за бочками – насос на колесах, ручной или паровой, который топился на ходу. Последней шла огромная складная лестница на огромных колесах. При подъеме она достигала до пятого, шестого этажа. Все деревянные части пожарного обоза были выкрашены в красный цвет, а металлические – тщательно начищены.
Лошади у пожарных команд были отборные, упитанные, сильные, резвые, горячие, как огонь. Лошади каждой пожарной части имели свою масть. С такими лошадьми надо было уметь справляться. Тут требовались опытные и сильные кучера, которые могли бы этих резвых коней держать в руках. В линейку впрягались четыре лошади, в лестницу – три, в бочки – по одной.
Проезд пожарной команды по улицам города создавал много шума: тут и грохот колес по булыжной мостовой и топот копыт, и резкий свисток скачка, и звуки горна, и звон колокола – все это сливалось в какой-то грохочущий ураган[61]61
Ср. описание выезда пожарной команды в воспоминаниях художника М. А. Григорьева: «Выезд команды на пожар представлял собою эффектное зрелище. Впереди на тяжелом лоснящемся коне мчался „скачок“ – трубач в медной каске, который трубил в военный горн, давая знак, чтобы освобождали путь для проезда пожарного обоза. На некотором расстоянии от него летела галопом первая линейка, которую везла тройка чудовищных по росту и силе коней. Повозка была выкрашена в ярко-красный цвет, все металлические части были из начищенной сверкающей латуни. Вдоль линейки, спиною друг к другу, в два ряда сидели пожарные в медных касках, держа (и днем и ночью) пылающие керосиновые факелы с медными головками. В линейку был вставлен развевающийся флаг, разделенный по горизонтали на два поля: верхнее – белое, нижнее – синее. В середине были условные обозначения данной части. За первой линейкой следовали другие, на которых везли разный инструмент, брандспойты, стволы и рулон свернутой спускной дорожки для спасения людей. За ними ехала пожарная раздвижная лестница – огромная повозка длиною 10–12 метров с задними колесами чуть не два метра высотой. Ее везла тройка таких гигантских коней, что и описать трудно. На известном расстоянии от нее колонну замыкала пожарная машина – большой медный вертикальный котел с медной трубой, к которому снаружи была приделана пожарная паровая помпа и все механизмы управления. Труба дымилась, рассыпая искры, снизу из топки сыпались пылающие угли.
Красные повозки, сверкающая медь, пламя факелов, адский грохот колес и пронзительные переливы горна – все это вызывало чувство тревоги. За пожарной командой во всю прыть мчались в азарте мальчишки и зеваки, иногда даже откуда-нибудь с Выборгской стороны на Фонтанку или еще дальше. Между прочим, одной из любимых детских игрушек был игрушечный пожарный обоз с раздвижной лестницей, а также пожарная качка из папье-маше, оклеенная золоченой фольгой» (Григорьев. С. 168–169).
[Закрыть]. Прохожие останавливались, со страхом смотрели на этот вихрь, и думали: где-то людей постигло несчастье.
Были и большие пожары, которые охватывали пламенем большие участки. На такие пожары вызывалось несколько пожарных частей, а иногда и все части города. На улице, где был пожар, собиралась большая толпа зевак, особенно много было мальчишек, которые, как воробьи, слетались со всех ближайших улиц. Для поддержания порядка вызывалась полиция, а на большие пожары – даже конная полиция.
Оповещение населения о пожаре производилось вывешиванием шаров на каланче, а вечером – фонариков. Каждая часть имела условное количество шаров и фонариков. А думская каланча оповещала о количестве вызванных пожарных частей на большие пожары.
Театры
Говоря о вечернем Петербурге, нельзя не упомянуть о театрах. Осенью начинался театральный сезон. На улицах и площадях у театров около восьми часов начиналось оживление. Подходила к театру театральная публика, подъезжали извозчики, а богатые театралы подкатывали к театру на собственном транспорте: в каретах, зимой – в санях. В Петербурге было много театров[62]62
Так, например, путеводитель по городу рекомендовал посетить театры:
«Александринский императорский театр, близ Невского (русская драма). Мариинский императорский театр. На Театральной площади (русская опера и балет). Михайловский императорский театр. На Михайловской площади (французская драма). Панаевский театр. На Адмиралтейской набережной, близ Дворцового моста (русский драматический и оперные спектакли). Театр „Аквариум“. Каменноостровский проспект (оперные, опереточные и драматические спектакли). Новый театр (бывший зал Кононова). Мойка, близ Полицейского моста. Театр Фарс в здании Пассажа (драматические и опереточные спектакли). Петербургский театр Шабельской. Офицерская ул., № 39 (драматические представления). Народный театр императора Николая II. Петербургская сторона, Александровский парк (оперные и драматические представления)» (С. Петербург. Иллюстрированный путеводитель. СПб., [1902] С. 105–106).
В начале XX века в городе действовали также театры: Малый (Суворинский) театр, Василеостровский театр, Драматический театр В. Ф. Коммиссаржевской, Передвижной театр, Кривое зеркало, Литейный театр и др., а также театры Попечительства о народной трезвости.
[Закрыть]. Все они отличались друг от друга и по жанру представлений и по социальной направленности, и по контингенту зрителей, и по доступности, и по другим признакам. Такие театры, как бывший Мариинский (ныне театр оперы и балета им. С. М. Кирова) и Михайловский (ныне Малый оперный театр) посещались преимущественно богатой публикой. Цены на билеты в эти театры на хорошие места были высокие, малодоступные для широкой публики. К тому же в бывшем Мариинском театре выступала постоянная французская труппа, это ограничивало круг посетителей этого театра публикой привилегированной, хорошо знавшей иностранные языки. Не следует, однако, думать, что бывший Мариинский театр посещался только богатой и знатной публикой. Посещался он и широким кругом столичной интеллигенции и даже бедным студенчеством, которое, купив на последние гроши билет и забравшись на галерку, очень часто задавало тон спектаклю. Кстати сказать, билеты в бывший Мариинский театр, особенно, конечно, на спектакли с участием таких солистов, как Шаляпин, Собинов, достать было очень трудно. Театральная площадь очень часто была свидетельницей, как еще с вечера собиралась публика у театра, рассчитывая простоять ночь, чтобы утром попытать счастья достать билет. Однако многие уходили ни с чем. Пользуясь таким затруднением, билеты скупались спекулянтами, которые продавали их по высоким ценам. Таких спекулянтов в то время называли «барышниками».
Театральный разъезд
Очень характерным для бывшего Мариинского театра был и театральный разъезд. Как уже упоминалось, знать и очень богатые люди приезжали на собственном транспорте. Таким образом, у театра, в стороне от главного подъезда, скапливались кареты, зимой – сани. Пока шел спектакль и господа развлекались в театре, кучера и лакеи праздно проводили время. Время для них тянулось мучительно долго. Правда, в какой-то мере оно короталось беседой с другими кучерами и лакеями. Многие из них были между собой знакомы, так как не раз встречались, привозя своих господ в театр. Нетрудно догадаться, что речь в этих беседах шла, главным образом, о своих господах. Рассказывая о них, каждый бранил их за все плохое и хвалил за хорошее, если только это хорошее было. Рассказывали и о своей жизни и вспоминали родную деревню, выходцами из которой было большинство кучеров. Все это было терпимо, когда приходилось ждать своих господ осенью или весной, хотя и тогда частенько приходилось терпеть от непогоды, а вот зимой, да еще в лютые морозы, было одно горе. Проводить три, четыре часа на площади при температуре минус 10–15°, а то и больше, было большим страданием для этих людей. Замерзшие люди искали спасения у костра. Они топали, разогревая ноги, размахивали руками, приплясывали – словом, старались использовать все способы, чтобы спастись от холода. Несчастные люди! Кстати сказать, ведь господа ездили не только в театр, но и в гости, на концерты, в клубы, и везде бедные кучера часами мерзли, ожидая своих господ. Среди хозяев, у которых гостили господа, встречались и сердобольные люди, которые посылали своих людей (лакея или горничную) к кучеру с маленькой стопкой водки и с закуской, чтобы согреться.
Но вот спектакль кончился. Тепло и нарядно одетая в шубы публика выходит из театра. Клубы пара вьются у входных дверей. Лакеи суетятся, высматривая своих господ и, как только завидят их, бросаются к кучеру, крича и махая руками: «Скорей подавай господам лошадь (или лошадей), господа ждут!» Были случаи, когда перед спектаклем лакей провожал своих господ до вестибюля театра, где они, сняв верхнее платье, бросали его на руки лакея, а тот уносил его обратно в карету. По окончании же спектакля, лакей возвращался в вестибюль с гардеробом своих господ и помогал им одеться, а затем сопровождал их до кареты, поудобнее усаживал, укатывал потеплее ноги, все поправлял и, закрыв дверцу, ловко вскакивал на свое место рядом с кучером или на запятки кареты.
Если при собственном выезде лакея не было, то кучер с высоты своих козел или сидения саней, сам высматривал своих господ и, завидя их, расталкивая извозчиков, торопился подать карету или сани.
Вслед за знатью и богатой публикой выходила публика попроще, ведь эта публика сидела в ярусах и на галерке. К этой публике спешили извозчики. А кому это было не по карману, шли на конку, а когда пошел трамвай – к трамваю. Кто жил близко или был победнее, добирался до дома и пешочком. Постепенно шум и суета на площади у театра стихали и к двенадцати часам ночи площадь принимала свой обычный ночной вид. Такова была картина театрального разъезда в то время.
Костры в зимнее время
Характерным явлением для улиц, площадей и набережных в дни больших морозов были костры. Они были необходимы для обогревания людей, которые несли наружную службу: городовых, дворников, извозчиков, мальчиков на побегушках и других. Пользовались кострами и прохожие, особенно, конечно, те, у которых не было теплой одежды: городская беднота, нищие, бездомные. Люди, гревшиеся у костра, не стояли молча. У них всегда находились темы для разговора, для беседы, для жалоб на свою судьбу. Последняя тема была особенно частой, – ведь у костра собирались люди бедные, обездоленные, у которых всегда было на кого или на что пожаловаться. Не были эти люди и бездеятельны у костра. Каждый считал своим долгом поправить костер, подкинуть в него полешко или дощечку от разломанного ящика, которые тут же лежали в виде небольшого запаса.
Костры в городе разводились на мостовых улиц и на площадях в определенных местах. Для этой цели ставились металлические решетки, в которые закладывались дрова и разные древесные отходы. Горели костры и в ночное время.
Были у костров и трагические случаи. Какой-нибудь мальчишка на побегушках из москательной или мелочной лавки, где продавался керосин и прочее горючее, подбегал к костру погреться, а фартук у него был пропитан горючим. Фартук воспламенялся, обнимая пламенем несчастную жертву[63]63
Ср. «Характерную картину зимнего Петербурга, особенно в большие морозы, давали уличные костры. По распоряжению градоначальника костры для обогрева прохожих разводились на перекрестках улиц. Дрова закладывались в цилиндрические решетки из железных прутьев. Часть дров доставлялась соседними домохозяевами, часть – проезжавшими мимо возами с дровами, возчики по просьбе обогревающихся или по сигналу городового скидывали около костра несколько поленьев. Городовой был обязательным персонажем при костре. Обычно у костра наблюдалась такая картина: центральная фигура – заиндевевший величественный городовой, около него два-три съежившихся бродяжки в рваной одежде, с завязанными грязным платком ушами, несколько вездесущих мальчишек и дворовых дрожащих голодных собак. Ненадолго останавливались у костра прохожие, чтобы мимоходом погреться. Подходили к костру и легковые извозчики, которые мерзли, ожидая седоков. В лютые морозы костры горели круглые сутки, все чайные были открыты днем и ночью» (Засосов, Пызин. С. 34).
[Закрыть].
Улицы в ночное время
Раньше говорили так: «Когда все доброе ложится, тогда недоброе встает». Это верно. Когда в семейных домах, и бедных и богатых, люди готовились к ужину, а затем к ночному отдыху, на улицы выползали тени людей, для которых ночной Петербург сулил веселые похождения, развлечения, кутежи и разврат. К услугам этих людей были и рестораны, и кабаре, и игорные дома, и дома терпимости. Все эти многочисленные заведения были на легальном положении, работали открыто и приносили большие доходы их владельцам. А сколько было таких притонов, которые существовали тайно! Это было возможно благодаря взяточничеству полицейского аппарата, который смотрел на это сквозь пальцы и даже покровительствовал этому делу.
Кто же гулял по ночам, кто кутил, кто посещал все эти ночные заведения? Прежде всего, так называемая «золотая молодежь». Под этим ироническим эпитетом понимали молодых людей, сынков богатых родителей, прожигателей жизни, которые, как тогда выражались, должны были «перебеситься», прежде чем жениться. Вот они-то и «бесились».
В Петербурге было много ресторанов, около 150. Они разделялись на три разряда в зависимости от комфорта, качества кухни и часов торговли[64]64
Ср.: «Рестораны в Петербурге могут быть подразделены на несколько рубрик:
а) аристократические и дорогие: „Кюба“, бывший „Борель“ (Б. Морская), „Контан“ (Мойка, у Певческого моста);
б) средней руки: „Лейнер“, „Лежен“, „Палкин“ (на Невском); „Медведь“ (Большая Конюшенная), „Малоярославец“ (Б. Морская, близ арки Главного штаба), „Доминик“ (Невский проспект), „Вена“ (Малая Морская), „Золотой якорь“ (Васильевский остров 6-я линия, близ Большого проспекта), „Бельвю“ (Средняя Невка, против Новой деревни), „Самарканд“ (Черная речка, Языков переулок); рестораны в „Аквариуме“ и „Аркадии“;
в) многочисленные трактиры разных наименований, подразделенные каждый на две половины: чистую и черную (для простонародья).
Рестораны, означенные в пунктах а и б, торгуют до двух и трех часов ночи; трактиры закрываются в одиннадцать часов вечера и лишь немногие из них имеют льготу закрываться на один час позднее.
Во всех ресторанах и трактирах можно получать завтраки, обеды и ужины как по menu, так и порционно. Цены зависят, понятно, от ресторана, но можно определить, средним числом, что без вин и водки обед обойдется в ресторанах аристократических от двух до трех рублей, в ресторанах средней руки – один рубль и в трактирах – от пятидесяти копеек до одного рубля. Обыкновенно обеды бывают двух сортов: подороже (блюд больше и они роскошнее) и подешевле. Дорогой обед состоит из пяти блюд, дешевый – из четырех. Завтраки и ужины обходятся от пятидесяти копеек до одного рубля, не считая выпивки и закуски.
Что касается черных половин трактиров, то в них торгуют преимущественно водкой, пивом, чаем и закусками, ибо для простонародья обеды даже и в черной половине трактира не по карману.
Рестораны и трактиры отличаются друг от друга как роскошью обстановки, так и составом публики. У „Кюба“, „Контана“, „Лейнера“, „Леженя“, „Доминика“ не имеется, например, органа и сюда ходят исключительно завтракать, обедать и ужинать, да еще поиграть на биллиарде.
Во всех других ресторанах и трактирах орган обязательно помещается в самой лучшей и большой комнате. <…>
В некоторых ресторанах, особенно шикарных, прислуживают татары; но большинство трактирной прислуги – из русских, и главнейшим образом из ярославцев. <…>
Внешний вид ресторанов и обстановка их почти во всех одинакова. При входе – швейцарская, из которой посетитель попадает в буфетную комнату, вдоль одной из стен которой расположена буфетная стойка с винами, закусками, рюмками и т. п. Затем идут общие комнаты со столами и отдельные кабинеты. В трактирах в общем зале стоит орган. На тарелках, стаканах, рюмках и на салфетках сделаны метки (инициалы содержателя ресторана или название ресторана). Ложки, ножи и вилки мельхиоровые или из польского серебра» (Светлов. С. 56–58).
«Трактиры в столице имеют громадное значение в быте населения, – сообщала газета, – посетителями трактиров является 1/6 населения, т. е. 150–160 тысяч, состоящая из торговцев, ремесленников, различных служащих, рабочих. Трактиров же, за исключением первоклассных ресторанов, насчитывается в Петербурге около 600» (Трактирная реформа // Петербургский листок. 1892. 26 марта).
Животов утверждает, что в 1894 г. в городе было «644 трактирных заведения», из них «местных трактиров до двухсот и все они группируются около фабрик, заводов, рынков, присутственных мест, казенных учреждений и вообще в людных местах» (Животов Н. Н. Петербургские профили: Среди шестерок. Шесть дней в роли официанта. СПб., 1895. Вып. 4. С. 41).
Подробнее см.: Петербургские трактиры и рестораны. СПб.: Азбука-классика, 2006.
[Закрыть]. Наиболее фешенебельными были рестораны первого разряда: «Донон»[65]65
«Донон» – ресторан с французской кухней (основан в 1849 г.), находился на набережной Мойки (дом 24) у Певческого моста; в 1870-х гг. в ресторане устраивались ежемесячные обеды «Отечественных записок», а в 1890-х гг. здесь проходили «дононовские субботы» петербургских беллетристов; с 1910 г. (по начало 1920-х гг.) ресторан под вывеской «Старый Донон» располагался на углу Английской набережной и Благовещенской площади (ныне Труда; дом 36/2). Один из самых фешенебельных ресторанов города, славился своей кухней, вышколенными официантами-татарами и румынским оркестром.
[Закрыть], «Контан»[66]66
«Контан» (Contant) – ресторан на набережной Мойки (дом 58); существовал с 1885 г. по 1916 г.; с 1912 г. – самый фешенебельный ресторан столицы. Здесь устраивались банкеты, проходили творческие вечера деятелей литературы и искусства.
[Закрыть], «Медведь»[67]67
«Медведь» – ресторан бельгийца Эрнеста Игеля на Большой Конюшенной улице (дом 27), который был открыт в 1878 г. на месте старейшего заведения «Демутова трактира»; в 1870-х гг. здесь проходили ежемесячные обеды редакции газеты «Биржевые ведомости» (с 1879 г. – «Молва»); в 1906–1907 гг. при ресторане находился кафешантан; в «Медведе» устраивались торжественные приемы в честь знаменитых юбиляров (М. Г. Савиной и др.); заведение существовало до 1917 г.
[Закрыть], «Кюба»[68]68
Кюба («Restaurant de Paris») – ресторан знаменитого французского повара Жоржа Кюба (с 1887 г.); до 1886 г. «Restaurant de Paris» принадлежал Борелю; в 1894 г. владельцем ресторан стал Альмир Жуэн; в 1890-х гг. ресторан сменил вывеску на «Cafè de Paris»; с 1887 г. по 1910-е гг. заведение находилось на углу Большой Морской улицы (дом 16) и Кирпичного переулка. В начале XX в. ресторан посещала высшая аристократия, здесь встречались деловые люди и балетоманы.
[Закрыть] и другие. И комфорт и кухня этих ресторанов славились на весь город. Они торговали до трех часов ночи. Рестораны второго разряда уступали во всем ресторанам первого разряда и торговали до двух часов ночи. И, конечно, рестораны третьего разряда во всем уступали двум первым и торговали до часа ночи. Все рестораны имели отдельные кабинеты, которые зачастую служили местом разврата. И чем ниже был разряд ресторана, тем больше был спрос на отдельные кабинеты для этой цели. Особое место занимал ресторан «Вена»[69]69
«Вена» – по преданию, на Малой Морской улице находился в 1830-х гг. трактир «Вена»; в 1875 г. купец Ротин открыл ресторан «Вена» (вероятно, в память о его предшественнике) на углу Малой Морской и Гороховой улиц (дом 13/8); в 1903 г. владельцем ресторана стал повар и кулинар И. С. Соколов, который до этого долго работал официантом в ресторане Лейнера. «Вена» быстро обрела славу ресторана интеллигентного делового Петербурга, в ней собирались представители делового промышленного и торгового мира, люди свободных профессий – писатели, журналисты, художники, адвокаты, артисты; здесь проходили редакционные собрания и обеды газет и журналов, чествовались юбиляры и почетные гости города; кончила свое существование «Вена» в 1917 г.
[Закрыть] (улица Гоголя, 13). Цены здесь были более доступные, чем в других ресторанах, кухня была хорошая, но публику туда влекла не общедоступность хороших обедов, а возможность встреч с литераторами, которые облюбовали этот ресторан. Этим он и приобрел себе широкую известность.
В летнее время большой популярностью пользовались рестораны при увеселительных садах: «Буфф»[70]70
«Буфф» – летний общедоступный увеселительный сад с театром и буфетом; открыт по инициативе театрального предпринимателя П. В. Тумпакова в 1901 г. на набережной реки Фонтанки (дом 116) вблизи Измайловского моста; закрыт в начале 1920-х гг. На сцене театра ставились комические оперы, феерии, балет и дивертисмент, выступали исполнительницы шансонеток, давала концерты А. Д. Вяльцева.
[Закрыть], «Аквариум»[71]71
«Аквариум» (1886–1920-е гг.) – увеселительный сад с рестораном (Каменноостровский проспект, 10). В саду давались оркестровые концерты, на сценах двух театров выступали многие русские и европейские знаменитости, французские шансонетные певицы, устраивались благотворительные концерты с участием Веры Паниной и хора цыган Н. И. Шишкина.
[Закрыть], «Луна-парк»[72]72
«Луна-парк» – в 1863 г. купец В. Н. Егарев основал на месте «Демидова сада» общедоступный увеселительный «Русский семейный сад» (Офицерская улица, 39); среди горожан он бытовал под названием «Демидов сад» и прозвищем «Демидрон». В 1912 г. в саду открылся «Луна-парк» – увеселительное заведение с аттракционами (американские горы, подъемные машины, дворец смеха и пр.), театром, мюзик-холлом и рестораном; в 1918 г. заведение было реквизировано новой властью.
[Закрыть], «Эден»[73]73
«Эден» – летний театр с буфетом; открыт в 1907 г. на Глазовской (ныне Константина Заслонова) улице (дом 23); ранее на этом месте находились увеселительные сады: «Америка», «Альгамбра», «Антей»; в 1915 г. «Эден» закрыли.
[Закрыть], «Вилла Родэ»[74]74
«Вилла Родэ» (1908–1918) – кафешантан с рестораном на Новодеревенской набережной (дом 1/2) в Новой деревне (современный адрес: угол Приморского проспекта и ул. Академика Крылова).
[Закрыть] и другие. Как ни странно, но ресторан в «Зоологическим саду»[75]75
«Зоологический сад» – в 1870-х гг. купец Э. Рост открыл при «Зоологическим саду» в Александровском парке (вблизи Петропавловской крепости) увеселительное заведение под одноименным названием. В саду находились театр, открытая сцена, летний зал для симфонических оркестров, различные аттракционы и ресторан. Сад посещался в основном публикой среднего и малого достатка и пользовался дурной репутацией у городских властей. Гимназистам вход в сад был строжайше запрещен.
[Закрыть], который славился хорошей кухней, имел такую же дурную славу, как рестораны при некоторых увеселительных садах.
Пользовались популярностью и маленькие ресторанчики в Новой деревне, Стрельне и других местах ближайших пригородов. Они были очень уютны и имели свои маленькие садики. Пользовался успехом и «Поплавок»[76]76
«К числу ресторанов можно отнести „поплавки“ на пристанях Финляндского легкого пароходства и Шлиссельбургского пароходства (где можно получать водку, вина, пиво, чай, закуски и обеды)» (Светлов. С. 58). В 1900-х гг. пристани на Неве («поплавки») находились: Николаевская набережная (против 7-й линии Васильевского острова), на Дворцовой набережной (против Адмиралтейства), у Летнего сада.
[Закрыть] у Летнего сада. Если в ресторанах играли только струнные ансамбли, а в некоторых выступали еще цыгане, то в кабаре посетителей развлекали более разнообразной программой. Организаторы этого дела заботились не столько о художественных качествах, сколько о том, чтобы она вызывала чувствительность у зрителей и слушателей. Уж таковы были требования этого увеселительного места.
Игорные дома и Владимирский клуб[77]77
Владимирский клуб – вероятно речь идет о Приказчичьем клубе (Владимирская, 12), который принадлежал Купеческому обществу взаимного вспоможения.
[Закрыть], в первую очередь, посещались преимущественно в зимнее время. Но они не закрывались и летом. Летом их посещали завсегдатаи, самые азартные игроки, страсть которых держала их в цепких руках в равной мере как зимой, так и летом. Игорные дома молодежь посещала мало. Тут были все больше люди солидные, рассчитывающие преумножить свой капитал.
И вот гуляющие молодые люди, да и не только молодежь, появлялись на улицах Петербурга в 11–12 часов ночи, появлялись в одиночку и компаниями. Двери всех этих злачных мест были широко открыты – выбирай любое! Соблазна для молодежи и вообще людей, любивших покутить и повеселиться, много. Разные заведения закрывались в разное время. Так что в течение ночи, до трех, четырех часов, по центральным и прилегающим к ним улицам было некоторое оживление[78]78
Как вспоминает М. А. Григорьев, на Невском «в девять часов закрывались магазины, но проспект не темнел: в целях рекламы освещенные витрины горели до полуночи. Постепенно к гуляющим начинали примешиваться проститутки, сутенеры, компании подростков хулиганского вида с манерами парижских апашей из последнего кинобоевика. Чем ближе к вокзалу, тем больше пьяных, вспыхивают скандалы, свистят дворники, собирается толпа. К полуночи, кроме разгульной публики, никого нет. Гаснут витрины, огни в окнах, горят только фонари. Выходят на „работу“ самые низкопробные девки, скверно бранятся хриплыми голосами. Народ редеет. К трем часам все пустеет, только кое-где продолжают шататься компании самых отчаянных гуляк. Фонари тушат. Невский затихает до утра» (Григорьев. С. 42).
[Закрыть]. Это гуляки и картежники расходились по домам. Вернее сказать, разъезжались, так как большинство пользовалось услугами извозчиков. Ночные извозчики хорошо знали, где какие заведения помещаются, когда закрываются. Вот они и дежурили у их подъездов, ожидая седоков. Какие же другие седоки могли быть в такое время, кроме гуляк?!
Подгулявшая публика не всегда вела себя скромно, как это подобает в ночное время, часто шумела, даже скандалила. Городовым и дежурным дворникам не было от них покоя. Наиболее скандальных городовой с дворником отправлял в участок, где дежурный помощник пристава составлял протокол для привлечения скандалиста к ответственности.
Иначе проходила ночь в рабочих окраинах. Никаких увеселительных заведений там не было. Трактиры закрывались рано. Рабочий люд рано ложился спать, так как очень рано вставал на работу. Здесь ночь была больше похожа на ночь, чем на центральных улицах города.
Ночью на улицах города преступный мир творил свое черное дело: были и грабежи и нападения, и воровство, и насилия, и просто хулиганство. Ко всем этим ночным происшествиям можно добавить и другие: пожары, самоубийства, шантаж и прочее. Так вот за всеми этими материалами охотились репортеры некоторых газет. Для них все эти уличные происшествия были хлебом насущным. Они рыскали по улицам города, опрашивали дворников, совали свой нос в протоколы участков – одним словом, не брезговали никакими источниками, лишь бы собрать побольше строк всяких сообщений для своей газеты, побольше заработать. Особенно отличалась такими материалами газета «Петербургский листок»[79]79
См. примеч. [272]272
«Петербургский листок» (1864–1916) – еженедельная (с 1911 г. выходила два раза в неделю) газета городской жизни и литературы (с 1914 г. «Петроградский листок»).
[Закрыть] к разделу «Быт Старого Петербурга по газетным объявлениям».
[Закрыть]. Если в других газетах все эти сообщения укладывались в рубрику «Происшествия», то «Петербургский листок» на добрых 50 % был заполнен такими происшествиями.
Люди на улице
Жизнь на улице создавала движение: движение людей, движение транспорта. А люди в Петербурге были разные: и по внешнему виду, и по социальному положению, и по культурному уровню. Отсюда – яркость толпы, разнообразие прохожих, особенно на центральных улицах города и на Невском в первую очередь. Яркость толпы была обусловлена форменной одеждой военных, чиновников, учащихся. Да и люди в штатской одежде были одеты очень различно – от старого поношенного платья до богатых туалетов. И чем дальше от центра города к окраинам, тем меньше было яркости и разнообразия в прохожих. Толпа становилась однообразнее.
Разные люди в разное время появлялись на улице. Кто спешил по своим делам, кто выходил на улицу для прогулки, а кто и работал на улице, обслуживая город и его жителей, поддерживая чистоту и порядок[80]80
С. Ф. Светлов в главе «Уличная жизнь» описывает, как проходил петербургский день в 1890-х гг.:
«Сигналом к пробуждению спящего Петербурга служат гудки бесчисленных заводов и фабрик, начинающих свою музыку в шесть часов утра. Поэтому первыми прохожими, в фабричных местностях, появляются фабричные, бегущие в своих невзрачных одежонках на работу. Около этого же времени открываются мелочные лавочки. Но на других улицах еще тихо: тут, кроме городовых, спящих ночных извозчиков и дворников, кое-где подметающих улицу, никого еще нет.
В восьмом часу начинается оживление: едут конки, идут в магазины приказчики и сидельцы, открываются магазины и лавки; в восемь часов и начале девятого бегут гимназисты и школьники с ранцами за плечами, в десятом часу шествуют чиновники на службу с портфелями и без оных.
В девять часов город уже на полном ходу – всюду движение. На каждой улице можно встретить почтальонов, бегущих с газетами; учеников, запоздавших в классы; чиновников; кухарок с корзинками и кульками; лавочных мальчишек-подручных с корзинами на головах и пр. и пр. На рынках и в лавках, торгующих провизией, идет бойкая и оживленная торговля.
Часов в одиннадцать движение несколько затихает на второстепенных улицах и усиливается на главных: Невском проспекте, Большой Морской, Литейном, Владимирской, Гороховой. На Невском начинают появляться: фланёры русские и иностранные; гувернеры и бонны с ребятами, отправляющиеся в какой-нибудь ближайший сквер или сад (Александровский, Екатерининский).
В двенадцать часов в крепости палит пушка и по городу раздаются гудки, возвещающие рабочим фабрик и заводов время обеда. Все прохожие в это время вынимают свои карманные часы и проверяют их.
Через час опять гудки, зовущие фабричных на работу. Невский проспект и Б. Морская к этому времени уже запружены народом и экипажами. Здесь в это время в полном смысле слова смесь одежд, наречий, лиц.
Часа в два и в третьем часу опять появляются гимназисты, гимназистки и школьники, а в пятом часу – чиновники.
В семь часов раздаются фабричные гудки на шабаш и прилегающие к фабричным местностям улицы, доселе пустынные, оживляются: рабочие гуляют, направляются в портерные лавки и кабачки или просто собираются у ворот своих домов.
На Невском образуется гулянье, причем среди толпы попадается много девиц легкого поведения (которые ходят также по Литейной, Владимирской, по бульварам).
В девятом часу магазины мало-помалу закрываются, вследствие чего на улицах делается темнее.
В одиннадцать часов все магазины уже закрыты и торгуют только трактиры, пользующиеся особыми правами и торгующие до двенадцати, часу и двух часов ночи („Палкин“, „Москва“ Ротина, „Лейнер“, „Лежен“ – на Невском проспекте, „Золотой якорь“ и „Лондон“ на Васильевском острове и пр.), некоторые табачные лавочки и мелочные лавочки, которые закрываются часов в двенадцать.
В полночь город затихает и только на бойких улицах (например, на Невском, Литейной) еще много народа; во втором часу затихают и эти улицы; остаются дворники, сидящие у ворот в своих овчинных тулупах, городовые, приткнувшиеся где-нибудь у уголка, да спящие ночные извозчики.
Зимой улицы Петербурга, считающиеся главными, несравненно оживленнее и люднее, чем летом; напротив, летом оживленнее улицы второстепенные, в фабричных местах, и прилегающие к загородным увеселительным местностям. Так, например, Каменноостровский проспект с семи часов вечера до двух часов ночи запружен конками и экипажами, везущими гуляк в „Аркадию“ и „Ливадию“ (она же „Кинь-грусть“ и „Эрмитаж“) и обратно.
Ранней весной, как только Нева и взморье очистятся от льда, здесь также большое движение, ибо питерцы ездят на Елагин остров, „на пуан“ – смотреть закат солнца» (Светлов. С. 42–44).
[Закрыть].
Что же это были за люди? Какие люди заполняли улицы города? Познакомимся с этими людьми по мере их появления на улице в течение суток.
Рабочие и ремесленники
Рабочий люд селился на рабочих окраинах, около фабрик и заводов, где и работал.
В городе, не говоря уже о центральных улицах, рабочих почти не было. И это понятно, ведь каждый тогда стремился жить поближе к месту работы, так как быстроходного транспорта не было и, живя далеко от места работы, добираться было трудно, да и вообще невозможно – ведь предприятия начинали работать раньше, чем транспорт. К тому же стоимость квартир в городе была высокая, совсем не по карману рабочему человеку.
Жизнь на улицах окраин города начиналась рано, так как рано начинали работать фабрики и заводы. О начале работ оповещал рабочих фабричный или заводской гудок. В этом гудке было что-то заунывное, печальное, тревожное. Целые толпы рабочих и работниц тянулись по улицам к месту работы. Тогда преобладали рабочие, работниц было много меньше. Женский труд применялся лишь на таких фабриках, как текстильные, кондитерские. На заводах женский труд почти не применялся. По гудку начинался и обеденный перерыв. Большинство рабочих уходило на обед домой. На некоторых предприятиях обеденный перерыв продолжался два часа. А там опять работа до вечера. За восьмичасовой рабочий день тогда еще только боролись. По гудку и кончалась работа. И опять заполнялись улицы рабочим людом. Жизнь на улицах рабочих окраин замирала рано. После девяти часов на улицах было совсем малолюдно, а после десяти часов редко встретишь человека, разве пьяного из ближайшего трактира или посетителя кинематографа, если таковой был поблизости. Важно похаживал городовой. По воскресеньям и праздничным дням по улицам окраины ходили парни с гармошкой. На полянках и пустырях они танцевали с девушками вальс или кадриль. Там же играли в городки и зарождавшийся тогда футбол.
Появлялся иногда рабочий человек и в городе. Сюда он приходил, главным образом, за покупками. Нельзя сказать, чтобы на рабочих окраинах не было торговли промышленными товарами. Торговля была, но в городе было больше выбора. К тому же при большом выборе и купить можно было дешевле. Взять хотя бы Александровский рынок[81]81
Александровский рынок см. в настоящем разделе главу «Купцы и приказчики».
[Закрыть]. Чего там только не было! А кто умел торговаться, тот и покупал дешево. В городе же при всех больших рынках были и «толкучки», где продавали подержанные вещи. На такие вещи у рабочего человека там был спрос – все же подешевле, выгоднее.
Появление рабочего в городе было заметно по его одежде. Одежда рабочего резко выделялась в среде прохожих городских улиц. На нем были: рубашка-косоворотка (черная или цветная, иногда с вышивкой), подвязанная цветным шнуром, черная тужурка, брюки, заправленные в русские сапоги, на голове – картуз. Работницы ходили в простых ситцевых платьях с длинной юбкой, с платком на голове, на ногах – простые ботинки без застежек. Это был выходной туалет рабочего и работницы. А что носили на работе, говорить не приходится – у кого что было, тот то и носил.
Конечно, были предприятия и в городе и даже в самом центре – на Невском. Взять хотя бы каретную фабрику Яковлева, которая находилась в доме на углу Невского и Надеждинской (ныне улица Маяковского), – фабрика помещалась во дворе. Но вообще в городе предприятий было мало – на 90 % они были размещены на окраинах города.
В Петербурге было много ремесленников, которые обслуживали население города ремонтом разных предметов бытового характера. Это были кустари-одиночки, чинившие обувь, одежду, кухонный инвентарь и прочее. Эти кустари-одиночки ютились в подвальном или полуподвальном помещении со двора, куда не только не заглядывало солнце, но и воздух проникал в самом ограниченном количестве. А если еще принять во внимание запах клея, копоть от примуса и прочее, что отравляет воздух, то условия жизни и работы этих кустарей покажутся самыми безотрадными. Конечно, не все кустари ютились в этих норах. Были такие, которые успели сколотить капиталец. Они снимали помещение с выходом на улицу, имели соответствующую вывеску, пользовались наемным трудом и держали мальчиков-учеников. Чистым помещением было только первое – с улицы, где хозяин принимал заказы. А те, где работали люди, по своим санитарным условиям мало отличались от грязной норы кустаря-одиночки. Тогда условиями труда людей никто не интересовался, даже на фабриках и заводах, а что уж говорить про мелких хозяйчиков, – у каждого был свой «трудовой кодекс». Особенно безотрадна была участь мальчиков-учеников. В первый год их вообще ничему не учили, а гоняли, мастера – за водкой, хозяин – по разным домашним поручениям: ставить и чистить самовар, чистить обувь, чистить картофель, топить печь и т. д. Лишь со второго года начиналось обучение. В учении не все шло гладко, бывали ошибки, недочеты, брак, которые наносили хозяину материальный ущерб. Тут уж незадачливому ученику пощады не было. Трудно этим детям давалась путевка в жизнь.
Если рабочие на улицах города встречались редко, то мастеровой люд, ремесленники, кустари попадались на глаза часто, так как жили и работали они, главным образом, в городе, обслуживая состоятельную публику, и реже – на окраинах, где многие рабочие сами занимались починкой обуви, инвентаря для своей семьи.
Нелегка была жизнь и сезонных рабочих. С ранней весны съезжались они на заработки в Петербург из центральных губерний. Иногда они приезжали с места целыми артелями. По улицам города можно было видеть целые толпы рабочих, особенно у вокзалов, в крестьянской одежде, зачастую в лаптях, идущих с котомкой за плечами и инструментом в руках. Организацией труда таких сезонников занимались подрядчики, которые встречали их на вокзалах, приглашали на работу, и устраивали для них жилье. Что это было за жилье, нетрудно себе представить. В большинстве случаев это были подвальные и полуподвальные помещения, заселенные до предела. Сезонные рабочие занимались постройкой домов, их капитальным ремонтом, ремонтом мостовых и прокладкой и ремонтом городских коммуникаций. Прохожие по улицам могли наблюдать людей, работающих на лесах строившихся домов, несущих на согнутой спине на деревянной сиделке кладку кирпичей до пятого и шестого этажей. Окраска и штукатурка домов производилась малярами и штукатурами с люлек, подвешенных на блоках перед фасадом дома.
Ремонт булыжных мостовых производился каменщиками. Особенно заметной фигурой на этих работах был человек, заготовлявший щебень для засыпки отверстий между булыжниками. Он сидел на большом камне, подложив под себя тряпки, ногами, обернутыми тряпьем, он охватывал камень, который дробил большим молотом. И так целый день в любую погоду. Такими же тяжелыми работами были и все земляные работы на коммуникациях городского хозяйства.
Сезонные рабочие и мелкие ремесленники были наиболее неорганизованной и несознательной прослойкой в рабочей среде, а отсюда и пристрастие к спиртным напиткам, в которых они искали забвения в своей тяжелой безотрадной жизни.
Дворники
Едва ли кто-нибудь просыпался в городе раньше дворников. С выходом этих тружеников летом с метлой, а зимой – с лопатой и скребком начинался новый день улицы, начиналась жизнь на улице.
Одет был дворник в большую русскую рубашку, преимущественно красного цвета, на ней жилетка, в широкие брюки, заправленные в русские сапоги, на голове – картуз[82]82
«Как отличительный знак дворников установлены для них, помимо существующих и носимых ими при дежурствах у ворот значков на цепочках, особые фуражки с бляхами» (Алфавитный сборник. С. 95).
[Закрыть]. Когда дворник дежурил, на нем был чистый передник, а на груди – большая бляха овальной формы с адресом обслуживаемого дома и, конечно, свисток, помещавшийся в маленьком кармашке жилета. Зимой дворник был одет в ватник и теплую шапку. На дежурства ночью – большой бараний тулуп с огромным воротником.
Дворниками были только мужчины. Женщины-дворники появились лишь в Первую мировую войну. Большинство из них заменили своих мужей, мобилизованных на войну.
Большие дома обслуживались несколькими дворниками[83]83
Ср.: «При каждом доме состоят для услуги дворники, один из которых имеет звание старшего, а другие называются подручными. Дворники должны держать дом, дворы и улицу в чистоте, носить жильцам дрова и отправлять ночное дежурство. Старший дворник ведет домовые книги, наблюдает, чтобы все, проживающие в доме, были прописаны в участке, и вообще представляет из себя наблюдательный орган как домохозяина, так и полиции» (Светлов. С. 50).
Подробнее см.: Наставление дворникам: Правила, извлеченные из Свода законов и приказов г. С. Петербургского обер-полицмейстера. СПб., 1855; Алфавитный указатель к приказам по С.-Петербургской полиции. СПб., 1870. С. 143–148 (обязанности дворников); Инструкция для дежурных дворников. [СПб., 1901].
[Закрыть]. Если дворники были холостые, им отводилась большая комната в первом этаже со двора. Каждый имел койку, тумбочку, а посреди комнаты стоял большой общий стол. Были и семейные дворники. Этим отводилась комнатка. Тут же была общая кухня. Все эти помещения предусматривались при строительстве дома. Эти помещения имели мало света, так как помимо того, что они находились в первом этаже, они были еще забиты в самые неблагоприятные углы дома, к тому же и двор зачастую имел форму колодца. И это понятно, так как в такие помещения жилец не поедет, дохода от них не будет, а дворникам сойдет – ведь они получали помещение бесплатно, так же как и освещение и отопление. Помещения, занятые дворниками, назывались дворницкими. Со двора, у окна дворницкой, прибивалась дощечка с надписью: «Дворник». С улицы у ворот дома был звонок в дворницкую. Сперва эти звонки были ручные (колокольчик), затем их стали заменять электрическими. Над звонком была дощечка с надписью: «Звонок к дворнику».
В обязанности дворника входили летом – подметание и поливка улицы и двора, а зимой – уборка снега, сколка льда с тротуара, посыпка тротуара песком, а при наличии снеготаялки – подноска и распиловка дров и загрузка снеготаялки снегом. В царские дни дворники вывешивали флаги. Царскими днями назывались знаменательные даты, связанные так или иначе с лицами царской фамилии, как то: восшествие на престол, коронация, дни рождения и дни именин царя и царицы и т. п.
Дворники убирали черные лестницы (так назывались лестницы со двора) и чистили уборную. Тогда во многих дворах была общественная уборная. Если в доме было несколько дворов, она помещалась на самом заднем, рядом с мусорной ямой[84]84
«Вывоз из города всякого рода навоза и нечистот производился главным образом пригородными огородниками, которые были заинтересованы в удобрении. Городская же управа имела специальный ассенизационный обоз – громадные деревянные бочки, поставленные на пароконные телеги летом и на сани зимой. Спереди – большое сиденье для кучера, на которое усаживались 1–2 рабочих. Сзади был насос системы Летестю» (Засосов, Пызин. С. 55).
[Закрыть].
Затем начинался самый тяжелый, самый каторжный труд дворника – разноска дров по квартирам. Во многих домах квартиры сдавались с отоплением, как тогда принято было выражаться, – «с дровами». Нетрудно понять состояние дворника, таскавшего на веревке огромные вязанки дров на четвертый, пятый, а то и на шестой этаж. К тому же черные лестницы делались крутыми. По этим лестницам ходили также такие труженики, как дворники, кухарки, горничные, почтальоны, трубочисты и другие. Для укладки дров в вязанку у дворников имелось специальное приспособление. На высоких козлах были две широкие толстые доски, из которых одна была в горизонтальном положении, а другая, перпендикулярно к ней – в вертикальном. Горизонтальная доска была на уровне спины дворника. В этот угол клалась параллельно в две линии веревка, концы которой спускались вниз, а петля находилась наверху вертикальной доски. На эту веревку клались дрова. Когда вязанка была наложена, дворник пропускал концы через петлю и, взвалив вязанку на спину, нес в квартиру жильца. Это нехитрое приспособление значительно облегчало труд дворника и одновременно служило мерой отпуска дров жильцам.
Дворники были первыми помощниками постового городового и послушно выполняли все его указания по поддержанию чистоты и порядка на улице и на дворе. Требовалось ли городовому задержать преступника или нарушителя порядка – дворник бежал на свисток городового, нужно ли было городовому подобрать пьяного с панели – городовой звонил дворнику и последний отвозил его на извозчике в участок и т. д. Под словом «участок» тогда понимали ближайшее полицейское управление. В административном отношении город делился на полицейские части (Александро-Невская часть, Рождественская часть и т. д.). Всего частей было двенадцать (без пригородов). А полицейская часть <делилась> на участки (первый участок Рождественской части, третий участок Казанской части и т. д.). В каждой части – от двух до четырех участков.
Полиция возлагала на дворников тайный надзор за уголовным элементом, также негласный надзор за политически неблагонадежными лицами. Дворники, особенно долго служившие в одном доме, хорошо знали всех жильцов дома. И этим обстоятельством широко пользовалась полиция. При обыске, при аресте дворника всегда привлекали в качестве понятого.
На дворнике лежала обязанность поздно вечером закрывать калитку ворот дома на ключ[85]85
«Сторожевые дворники, запирая ворота с наступлением сумерек, а калитки – в одиннадцать часов вечера, не должны оставлять таковых без должного надзора» (Алфавитный сборник. С. 225–226).
[Закрыть]. Если запоздавший жилец, после закрытия калитки, возвращался домой, он обращался к дворнику с просьбой открыть калитку. Если дворника на улице у ворот не было, жилец звонил в дворницкую. На звонок являлся дворник, заспанный и недовольный. Когда запоздалый жилец давал дворнику «на чай», он благодарил и провожал жильца более доброжелательным взглядом.
