Текст книги "Милый старый Петербург"

Автор книги: Петр Пискарев

Соавторы: Людвиг Урлаб
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Милый старый Петербург.
Воспоминания о быте старого Петербурга начала XX века

Облик и жизнь улиц Петербурга в начале XX века
(Панорама жизни улиц в течение суток в разное время года)

Часть первая
Облик улиц Петербурга

Петербург был большим городом капиталистического государства. Первое, что бросалось в глаза при посещении такого города, как и многих других больших городов, – это роскошь и богатство одних и бедность и нищета других. Середину между этими двумя социальными полюсами занимал средний класс, люди среднего достатка. Однако понятие «среднего достатка» очень условно, так как диапазон материального положения одних и других был очень большой. Вследствие такого классового расслоения населения города, можно было и сам город по внешности, благоустройству, категории жителей разделить на три зоны: центр города, улицы, прилегающие к центру и окраинам, и рабочие окраины. Если разница между центром и улицами, прилегающими к центру, была не так уж велика, то разница между первыми и окраинами была разительна. И чем дальше отходишь от центра к окраинам, тем эта разница все больше и больше бросается в глаза.

Однако такое разделение города по зонам надо понимать очень условно, так как некоторые признаки как по благоустройству, так и по населению могли встречаться в одной зоне и в другой. Тут речь идет о преобладающих признаках. Если в первую группу входили люди, владеющие средствами производства, крупная буржуазия, владельцы недвижимости и прочие лица, жившие на нетрудовые доходы, то в третью группу входили почти исключительно люди, продающие свой труд – рабочие фабрик и заводов. Что же касается второй, промежуточной группы, то она состояла из мелкой буржуазии (ремесленники, мелкие торговцы), средних и низших чиновников, преподавателей, представителей так называемых свободных профессий (адвокаты, врачи, литераторы и т. д.). Эти люди встречались всюду, но все же с большим преобладанием в первой и второй зоне.

Мостовые и тротуары

Если говорить о первом впечатлении от благоустройства улиц, то надо начинать с дорожного покрова^[17]17
  Как пишет С. Ф. Светлов, в 1892 г. в городе было «несколько систем мостовых: а) обыкновенные булыжные, самый употребительный тип по дешевизне, но не по удобству; б) асфальтовые – на Конюшенной, на Екатерининской (где дом Министерства юстиции), по правой стороне Фонтанки (от цирка Чинизелли до Летнего сада); в) гранитная из прямоугольных гранитных камней (Вознесенский и Литейный проспекты); г) торцовая шестигранная и четырехугольная (Невский, Б. Морская, Дворцовая и Гагаринская набережные, Владимирская, Театральная, Никольская, Мошков переулок); д) чугунная (у дворца Константина Николаевича, т. е. у Мраморного); и е) шоссе (вдоль Лебяжьего канала, Каменноостровский проспект, Александровский проспект и дороги в Петровском и Александровском парках)» (Светлов. С. 46–47).


[Закрыть]. В самом деле, если человек идет или едет по улице, то именно тут, в первую очередь, он ощущает те или иные удобства. Центральные улицы, некоторые части набережных Невы, рек, каналов, центральные площади были покрыты торцом. Торцевая мостовая состояла из шестигранных деревянных шашек, плотно пригнанных друг к другу, на бетонном основании^[18]18
  «В 1832 году д<ействительный> ст<атский> сов<етник> В. П. Гурьев предложил ввести так называемую торцевую мостовую из деревянных шестиугольников, в виде паркета, настланных на деревянной подстилке, покрытой смолой и скрепленных шинами» (Греч. С. 372; подробное описание этого покрытия см.: Башуцкий А. Панорама Санктпетербурга. СПб., 1834. Ч. 2. С. 133–134). К середине XIX в. торцовая мостовая была «настлана от Зимнего Дворца чрез Адмиралтейскую площадь по Невскому проспекту, Караванной и Садовой до Симеоновского моста, и по Большой Морской чрез Поцелуев мост к Большому театру» (Греч. С. 372).
  Упомянутый Греч сетовал: «Торцевая мостовая очень удобна, когда она нова, но на многолюдных улицах она скоро портится и становится неприятнее булыжной» (Греч. С. 372).


[Закрыть]. По такой мостовой всякий транспорт шел мягко, гладко, не говоря уже о рессорном транспорте, если еще к тому же он был на дутых резиновых шинах. Пользоваться таким транспортом по такой мостовой было очень приятно. Однако такие мостовые обходились очень дорого, были непрочны, требовали частого ремонта. А при наводнении шашки размывало водой и они всплывали на поверхность. Вот почему даже не все центральные улицы и набережные были замощены торцом, не говоря уже про остальные части города. Полностью торцами были замощены в 1910–1912 гг. шестнадцать проездов: Невский, Морская, Гоголя, Миллионная, Английская набережная, Дворцовая набережная, Французская набережная, Каменноостровский проспект и другие. Некоторые улицы были замощены торцами частично: Литейный, Владимирский, Загородный проспекты, Садовая улица, набережные Фонтанки, Мойки, Екатерининского канала^[19]19
  В 1892 г. торцами была покрыта только часть центральных улиц и набережных. «Невский проспект (от Адмиралтейства – А. К.) до Знаменской площади вымощен деревянными торцами. По середине и по бокам торцов оставлено по булыжной полосе мостовой»; от Знаменской площади до Александро-Невской лавры шел булыжник (Зарубин. С. 15). «Владимирский проспект недавно вымощен торцами» (там же. С. 102). Загородный проспект «с нынешнего года вплоть до Ивановской улицы вымощен торцами» (там же. С. 121), а на Гороховой улице по-прежнему оставался булыжник (там же. С. 109).
  Ср.: «Деревянная торцовая мостовая была только на центральных улицах – на Невском, на Большой Морской и еще кой-где на набережной Невы. <…> Когда над городом проходил проливной дождь длительное время, то все деревянные торцы всплывали и проезд по Невскому прекращался <…>. Отцов города все немало бранили за то, что они не делали асфальтового настила, как за границей» (Ключева. С. 203).
  «На главных улицах и по направлениям возможных царских проездов мостовые были торцовые, из шестигранных деревянных шашек, наложенных на деревянный настил, позже на бетонный. Мы наблюдали, как мостовщики из напиленных кругляшей весьма искусно по шаблону вырубали шестигранники. Они скреплялись металлическими шпильками, замазывались сверху газовой смолой и посыпались крупным песком» (Засосов, Пызин. С. 29).
  «Летом мостовые повсюду чинились, деревянные торцы заменялись новыми, шестиугольные шашки тогда образовывали целые баррикады – и красные рогатки загораживали половину улицы» (Добужинский. С. 11).


[Закрыть]. Встречалось и асфальтовое покрытие^[20]20
  «Первый опыт мощения улиц асфальтом» был проведен в 1838 г., когда покрыли асфальтом кирпичный тротуар у Исаакиевского собора, со стороны Синего моста (Смесь // Северная пчела. 1838. 20 мая); в 1840 г. асфальтом залили Полицейский мост на Невском (Смесь // Северная пчела. 1840. 1 октября). «Асфальт оказался неудобным по нашему климату: он трескается зимою от замерзания просачивающейся в него воды» (Греч. С. 372). В начале 1870-х гг., как сообщает В. Михневич, «в виде опыта» были заасфальтированы участок «по набережной Фонтанки от Симеоновского моста до Цепного моста» и Малая Садовая улица, при этом он отмечает, что асфальт «введен не более двух лет и признается покамест лучшим из всех» (Михневич В. Петербург весь на ладони. СПб., 1874. С. 73).
  Однако асфальт так и не прижился на улицах города в прошлом веке.


[Закрыть]. Но его было так мало, что заасфальтированные проезды можно было пересчитать по пальцам одной руки: Большая Конюшенная, Екатерининская улица^[21]21
  «Екатерининская улица (прежде Малая Садовая) решительно ничем не замечательная, – отмечает Зарубин в 1892 г., – разве тем, что вымощена асфальтом, который вообще редкость в Петербурге, хотя асфальтовые мостовые чисты, дешевы и полезны в санитарном отношении» (Зарубин. С. 92).


[Закрыть], часть улицы Жуковского и часть набережной Фонтанки – всё.

Большинство же улиц было замощено булыжником^[22]22
  Мощение улиц булыжником началось в 1715 г. (Михневич В. Петербург весь на ладони. СПб., 1874. С. 72). К концу XIX в. улицы города, кроме центральных, сохранили булыжное покрытие. «В Петербурге и до сих пор царит булыжник, а на главных улицах торцы и кое-где гранит» (Зарубин. С. 92).
  «Улицы в большинстве своем были замощены булыжником со скатом от середины к тротуарам. Эти мостовые были неудобны: лошади очень уставали, тряска неимоверная, стоял грохот, особенно при проезде тяжелых подвод, между камнями застаивалась грязь, необходим был частый ремонт. Устройство их требовало много тяжелого труда и времени. Мостовщики целый день на коленях с помощью примитивных орудий – мастерка и молотка – прилаживали камни „тычком“ по песчаной постели, затем трамбовали вручную тяжелыми трамбовками» (Засосов, Пызин. С. 29).


[Закрыть]. По тому времени и булыжник считался достаточно сносным покрытием, несмотря на его примитивность и несовершенство. О нем многие жители окраин города могли только мечтать. На рабочих окраинах булыжником были вымощены только главная магистраль, да несколько боковых улиц, наиболее людных, и пути к промышленным предприятиям. О последних «отцы города» проявляли много заботы, так как многие из них и сами были хозяевами этих предприятий или их акционерами. И чем дальше была улица от главной магистрали, тем меньше было признаков булыжника. Земля же без покрова несет на себе все следы капризов погоды: в сухую, жаркую погоду – пыль, в дождь – грязь, лужи, зимой – сугробы снега. В центре города без конца меняли торцы, а на рабочие окраины не давали даже булыжника.

Тротуар на набережных Невы и некоторых частях рек и каналов в центре города был уложен большими гранитными плитами, на улицах тротуары были покрыты известковой плитой квадратной формы^[23]23
  Первый каменный тротуар появился на Невском. «В 1817 году, при снабжении всей столицы каменными тротуарами», на Невском «снесли аллею, шедшую среди улицы» (Греч. С. 386; Зарубин. С. 13). «Возле домов находятся тротуары из каменных плит, – писал Башуцкий в 1834 г., – местами же из гранита; они возвышаются несколько над мостовой; в больших улицах весьма широки и повсюду к стороне мостовой обсажены чугунными столбиками на расстоянии двух сажен один от другого» (Башуцкий А. Панорама Санктпетербурга. СПб., 1834. Ч. 2. С. 137–138).
  В 1841 г. на Невском были выкопаны деревья по бокам проспекта и на их месте настелили широкие тротуары, «как на парижских бульварах», теперь, как сообщала газета, «девять человек могут свободно прогуливаться рядом» (Смесь // Северная пчела. 1841. 18 июня).
  «Тротуары около домов делаются из плитняка, обыкновенно в две плиты (т. е. от полутора до двух аршин ширины). Самый широкий тротуар на Невском проспекте (от полутора до двух сажен)» (Светлов. С. 47).


[Закрыть]. От времени, от небрежного обращения и других причин в этих плитах образовывались выбоины, трещины, отпадали целые куски. Мало тротуаров было в хорошем состоянии, разве уж в самом центре, большинство же носило на себе следы разрушения, где в меньшей степени, где в большей. Чтобы не попасть в выбоину или трещину, особенно каблуком дамской обуви, ходить надо было осторожно.

На захолустных улицах рабочих окраин, где не было замощения проезда и не было тротуара, устраивались деревянные мостки в две-три доски. Мостки были такие узкие, что встречные прохожие с трудом расходились. В большинстве случаев одному их них приходилось сходить с мостков на землю, чтобы дать пройти другому. На этих незамощенных улицах была непролазная грязь или никогда не просыхающие лужи. Поэтому мостки на таких улицах были спасением для прохожих. Доски гнили, ломались, выходили из строя, но о ремонте мостков заботились мало. Уж таково было отношение хозяев города ко всему на рабочих окраинах.

Уборка улиц

Снег в зимнее время убирался с тротуара лопатой и скребком. Снег с тротуаров собирался в сугробы между тротуаром и мостовой, частично разбрасывался по мостовой для улучшения санного пути для легкового и ломового транспорта.

Широко применялось снеготаяние. Снеготаялки топились дровами. Несмотря на то, что снеготаялки были недостаточно эффективны, все же они спасали положение. Снеготаялки были не у всех домовладельцев. Не имевшие их, брали напрокат у соседей. На рабочих окраинах снеготаяние производилось лишь на главных магистралях, да у фабрик и заводов. Боковые же улицы с их малоэтажным деревянным жилым фондом утопали в сугробах снега, особенно в большие снегопады. Расчищались лишь тротуары, где они были, или дорожка вдоль домов для пешеходов.

Кроме снеготаяния применялось сбрасывание снега в каналы и реки, что создавало крайне неприглядную картину у берегов (от поверхности льда до уровня мостовой и выше были горы грязного снега)^[24]24
  Еще в середине XIX века домовладельцы обязаны были нанимать подрядчиков для уборки «помойных ям и снега со дворов» (Журнальная всякая всячина // Северная пчела. 1853. 18 апреля).
  Ср.: «Летом мостовые обязательно поливаются два раза в день: утром (часов в десять) и вечером (часа в четыре). Зимою снег сгребается в кучи и вывозится; кроме того, когда снег затвердеет и превратится от езды в лед, то его, во избежание слишком большого нароста, скалывают. Весною в Петербурге снег на людных улицах совершенно скалывается, так что в половине марта санной дороги уже нет. Это называется „треповскою весною“, по фамилии петербургского обер-полицеймейстера Федора Федоровича Трепова, который первый завел скалывание грязного весеннего оледеневшего снега. Вообще улицы в Петербурге содержатся очень чисто» (Светлов. С. 47–48).
  «Уборка улиц, площадей и садов отнимала много времени и сил. Прежде всего потому, что транспорт был почти исключительно конный и на мостовых оставалось много следов от лошадей. Но чистота поддерживалась, особенно в центре. За чистотой следила не только полиция, но и санитарная инспекция. Никакой механизации не было. Летом у каждых ворот стоял дворник с метлой и железным совком. Он тотчас же подбирал навоз, пока его не размесили колеса телег. При сухой погоде улицы поливались. В центре – из шлангов, подальше – из леек и ведер, так как шланги были дорогие. Из шлангов же производилась поливка и промывка торцовых мостовых, их следовало держать в особой чистоте, так как иначе они издавали неприятный запах. <…>
  Зимой тротуары очищались „под скребок“, с обязательной посыпкой песком. Лишний снег с улиц сгребался большими деревянными лопатами-движками в кучи и валы вдоль тротуаров. Сбрасывать снег в каналы и реки не разрешалось. Снег отвозился на специально отведенные свалки, что обходилось дорого. Поэтому у домов стояли снеготаялки; большие деревянные ящики, внутри которых – железный шатер, где горели дрова. Снег накидывали на этот шатер, он таял, вода стекала в канализацию. (Деревянный ящик не горел, так как всегда был сырой.) Уборка улиц от снега производилась рано утром, а при больших снегопадах – несколько раз в день. Все это делалось, разумеется, только в центре города. На окраинах снег до самой весны лежал сугробами» (Засосов, Пызин. С. 35–36).
  «Невский метется и чистится беспрерывно <…> зимою лишний снег немедленно сгребается <…> летом проспект обильно поливается водою три раза в день» (Зарубин. С. 16).
  «Зимой я с завистью смотрел, как дворники особыми зубчатыми лопатками скалывали ледок на тротуарах <…>. Иногда панель загораживалась рогатками – дворники сбрасывали с крыши снег. <…> Весной целые полки дворников в белых передниках быстро убирали снег с улиц (любили острить, что дворники делают весну в Петербурге)» (Добужинский. С. 10).


[Закрыть].

Уличные тумбы

Характерной чертой петербургских улиц были круглые чугунные тумбы обтекаемой формы^[25]25
  Ср.: «Тумбы, отгораживающие тротуар от мостовой, бывают или гранитные или чугунные; но теперь тумбы выводятся из употребления» (Светлов. С. 47).
  «Вдоль тротуара стояли низенькие гранитные и чугунные тумбы» (Добужинский. С. 9).


[Закрыть]. Одни были вышиной с полметра, чуть выше, другие – низкие, с четверть метра. Большие стояли на центральных больших многолюдных улицах, маленькие – на боковых и в переулках. Тумбы стояли между тротуаром и мостовой, на одинаковом расстоянии друг от друга. Трудно понять назначение этих тумб. Практически – никакого. Просто установилась такая традиция отмечать границу между тротуаром и мостовой.

По обе стороны ворот дома стояли еще каменные тумбы. Иногда эти тумбы, особенно у богатых особняков, носили декоративный характер. Образцом таких тумб могут служить тумбы у Строгановского дворца на Невском, сохранившиеся до нашего времени. Эти тумбы сохранились от ограды, которая шла вокруг дворца. На определенном расстоянии друг от друга стояли такие тумбы и между ними были протянуты цепи, которые были продеты сквозь кольца, а кольца держали в зубах львиные головы. Есть еще мнение, что тумбы у ворот дома служили для того, чтобы привязывать лошадей^[26]26
  Слегка наклоненные тумбы у ворот дома центровали карету по ширине подворотни и предохраняли ее от удара о стену дома, – если повозка отклонялась влево или вправо, то колеса наезжали на тумбу, соскальзывали с нее, и карета выравнивалась.


[Закрыть]. Такое практическое применение можно считать близким к истине.

Дома и дворы

Все три зоны города отличались друг от друга и по домам и по разным сооружениям. И, как во всем, особенно резко отличались рабочие окраины от всех остальных частей города. Если теперь окраины города изменились до неузнаваемости и даже стали много лучше, богаче, привлекательнее, чем многие районы внутри города, то центр города и прилегающие к нему улицы, несмотря на некоторые изменения, все же в облике своем сохранили основные черты старого Петербурга. В центре – дворцы, архитектурные ансамбли казенных зданий, богатые храмы, пяти-шестиэтажные дома с богатыми квартирами, скульптурные памятники, нарядные мосты, а на некоторых улицах богатые особняки знати или торговых и промышленных королей, – все это сохранилось и теперь, за некоторыми изменениями в лучшую сторону, да многие казенные постройки получили новое назначение в соответствии с новым общественным строем в стране.

На улицах, прилегающих к центру, картина была другая. Большие архитектурные ансамбли были редки или почти отсутствовали, некоторые храмы, представляющие какую-то архитектурную ценность, находятся под охраной и сейчас, но большинство приходских церквей не являлись примечательными, как предмет искусства, и многие из них теперь разобраны. Барские особняки тут были редки, также как и памятники скульптуры. Мосты, за небольшим исключением, были простые деревянные (например через Обводный канал). Улицы были заполнены преимущественно жилыми зданиями и представляли, по сравнению с центром, картину менее пышную, менее нарядную, более однообразную, хотя многие улицы имели свою характерную особенность. Однако по высоте домов эти улицы не уступали центральным. Дело в том, что вместе с ростом города как культурного, промышленного и торгового центра, росла и численность населения. Началось большое строительство жилых домов, так называемых «доходных домов»^[27]27
  В 1762 г. была создана «Комиссия для устройства городов Санкт-Петербурга и Москвы». Комиссия установила четкие границы города и выдвинула требование равномерной застройки земель, лежащие в пределах городской черты. Застройщикам участков вменялось в обязанность строительство многоэтажных каменных зданий без разрывов, т. е. один дом возле другого. Были определены размеры высоты жилых зданий: по набережной Невы – 10 сажен (21 м), от Дворцовой площади до Новой Голландии – 7 сажен 2 аршина (15,5 м.), на остальных «знатных улицах» велено было возводить дома в два этажа высотою, вместе с погребом, 6 сажен (12 м.). «С конца 1810-х годов для „городских частей“ Петербурга характерными становятся четырехэтажные дома высотой в 15–17 м. В 1820–1830-е годы происходит первая волна надстраивания существующих зданий. <…> В конце 1820-х годов был сооружен первый пятиэтажный доходный дом (дом Зверкова на углу Екатерининского канала и Столярного пер.)» (Кириченко Е. И. Доходные жилые дома Москвы и Петербурга (1770-е–1830-е гг.) // Архитектурное наследство. М., 1962. № 14. С. 144, 154; об архитектурном стиле и композиции доходных домов см.: Кириченко Е. И. Русская архитектура 1830–1910-х годов. М.: Искусство, 1978. С. 38–46).
  «Ни в одном городе в мире не строят так скоро и так много зданий ежегодно и беспрерывно, как в Петербурге. Особенно в последние десять лет почти целые части города (превышающие объемом целые провинцияльные города) вновь выстроились, – писал Ф. В. Булгарин в 1833 г. – Из частных людей строятся почти исключительно одни купцы или спекуляторы из других сословий. Сии хозяева домов стараются строить и перестраивать как возможно скорее, дешевле, мало думают о красе фасада и прочности здания, а только рассчитывают доход, и еще на плане распределяют целый объем здания на квартиры, часто даже забывая при расчислении о собственном помещении. Первая мысль строителя: о выгодном помещении лавки, магазина, средних квартир, и о распределении бельэтажа на несколько квартир, окнами на улицу, то есть, первая мысль, чтоб из массы, спаянных известью кирпичей, добыть как возможно более денег; о потомстве, о красоте здания – ни полмысли!» (Булгарин Фаддей. Петербургские записки. Толки и замечания сельского жителя (прежде бывшего горожанина) о Петербурге и петербургской жизни // Северная пчела. 1833. 15 февраля).
  «Теперь пошла мода на огромные домища, – сообщала 29 августа 1840 г. газета „Северная пчела“. В прежние времена таких домов не строили в Петербурге, а когда г. Зверков выстроил огромный дом у Кокушкина моста, г. Иохим – в Большой Мещанской, все ходили смотреть эти здания. Теперь везде воздвигаются домы в пять этажей, а на дворе даже в шесть этажей».
  Значительная часть горожан снимала комнату или квартиру в подобных домах, доходных (см.: Спекулативные дома в С.-Петербурге // Художественная газета. 1840. 15 сентября. С. 25–29) или «под жильцов» – как назвал их Достоевский. Эти густозаселенные дома, с черной лестницей со двора (входа с улицы не было), куда выходили окна кухонь и где находились места общего пользования (или размещались во дворе), с отсутствием водопровода (воду доставлял водонос) – специфическое явление Старого Петербурга. Доходный дом, «Ноев ковчег» (так окрестил его Герцен в письме к Ю. Ф. Куруте 11 июня 1840 г.; в 1845 г. повторил Белинский в очерке «Петербург и Москва»), сразу стал достоянием русской литературы, начиная с Пушкина («Домик в Коломне», 1830), Гоголя («Записки сумасшедшего», 1835) и Лермонтова («Княгиня Литовская», 1836).
  Согласно переписи 1890 г., в Петербурге «большинство квартир (40 %), занятых исключительно для жительства, состояло из трех-пяти комнат, не считая кухни и передней; 24,4 % составляют квартиры в две комнаты, 23,8 % – в одну комнату и 11,8 % – квартиры в шесть и более комнат. Беднейший и рабочий класс столичных обывателей ютился в подвалах, мансардах и мезонинах или в мелких квартирах (из одной-двух комнат) нижних и самых верхних этажей; эти маленькие квартирки в свою очередь сдавались нанимателями их по углам рабочему люду» (С.-Петербург: Путеводитель по столице. СПб., 1903. С. 62–63).
  Как вспоминает М. А. Григорьев: «Доходные дома, построенные во второй половине XIX века, со сводчатыми перекрытиями первых этажей и с лестницами на сводах, а не на косоурах (косоур – наклонная балка, на которую опирается лестничный марш – А. К.), были просторнее, площадь комнат в них была больше. В домах более поздней постройки старались как можно плотнее разместить жилые помещения, чтобы извлечь максимальный доход, особенно в отдаленных районах города. Поэтому в них комнатки были похожи на чуланчики, на площадки узких лестниц выходило шесть или восемь квартир, а корпуса стояли так близко один от другого, что отнимали у жителей и свет, и воздух, и солнце. <…>
  Дома, выстроенные во второй половине XIX века и позже, являются оскорблением архитектуры и нарушением всех правил гигиены человеческого жилья. Но с точки зрения коммерческой эксплуатации они – настоящие шедевры. В эту строительную эпоху выработался даже особый тип архитектора, который все свое внимание сосредоточивает в доходной части и в согласии с заказчиком художественный облик дома придумывает так, чтобы он тоже содействовал повышению квартирных цен. Сделаем мол, балкончики – с балкончиками за квартиру можно взять подороже, вставим зеркальные стекла – еще можно накинуть рублик-два. <…> Дома считались доходным помещением капитала, и домовладельцами часто являлись высокопоставленные лица, вплоть до великих князей» (Григорьев. С. 175–176).


[Закрыть], для извлечения доходов с населения. С увеличением населения росла и квартирная плата^[28]28
  «Средняя цена квартиры в 1890 году равнялась 360 руб. в год, в три комнаты <…> Более ценные квартиры находятся от второго до четвертого этажа <…> В средних квартирах насчитывается от трех до пяти комнат, с платою до 600 руб. в год» (Раевский. С. 35–36). При этом, как сообщала газета в 1892 г., «заработок среднего семейного петербуржца не превышает 100–125 руб. в месяц» (Петербургская газета. 1892. 16 сентября).
  По мнению Кугеля, в городе «мало средних квартир с удобствами. Это результат барской культуры, которая сначала владела Петербургом по праву, а теперь владеет по традиции» (Homo novus [А. Р. Кугель]. Господа извозчики // Петербургская газета. 1892. 27 сентября).
  Как свидетельствует С. Ф. Светлов: «Квартиры в Петербурге очень дороги и не отличаются ни удобством, ни роскошью. Чем квартира меньше, тем она наименее удобна и тем обходится для нанимателя дороже: если за вполне порядочную квартиру приходится платить хоть тысячу двести рублей, то за квартиру втрое меньшую и худшую придется заплатить почти половину стоимости первой квартиры. В первой квартире будет пять или шесть комнат, людские, ванна, два входа, окна на улицу; во второй квартире будет только три комнаты, без ванной, с окнами на двор и с одним грязным ходом. Следовательно, и в первом случае вы платите за каждую комнату около двухсот рублей и во втором тоже – около двухсот рублей в год, хотя комнаты меньше и хуже.
  Понятно, что барские квартиры, стоимостью от полутора-двух тысяч рублей и выше, обширны, удобны и отделаны с комфортом. Но нанимателей таких квартир немного и громадное большинство питерцев ютится в небольших квартирах (от трех до пяти комнат) стоимостью от пятисот до тысячи рублей в год» (Светлов. С. 60).
  «Цены на квартиры определялись многими соображениями. Квартира в центре стоила в два-три раза дороже, чем, скажем, на Петроградской стороне. На большой улице дороже, чем в переулке. С окнами, выходящими на улицу, дороже, чем с окнами во двор. На солнечной стороне дороже, чем на теневой. Во втором этаже дороже, чем в пятом. С входом с улицы дороже, чем с входом со двора, с лифтом – опять-таки дороже, в солидном доме пышной архитектуры дороже, чем в какой-нибудь голой каменной коробке. В этой политике цен учитывалась каждая деталь, чтобы выжить из квартиронанимателей как можно больше» (Григорьев. С. 176).


[Закрыть].

Если некоторые дома с фасада в центре, да и на других улицах, имели какую-то архитектурную выразительность, а жильцы квартир получали достаточно света, то со двора все это выглядело иначе. Это были дворы-колодцы, куда не проникал ни свет, ни воздух, а отсюда сырость в квартирах, выходящих окнами во двор. Такие дворы-колодцы были не только на улицах вдали от центра города, но и в самом центре, на Невском проспекте. Достаточно войти во двор некоторых домов на Невском, чтобы убедиться в этом. Причиной появления таких дворов-колодцев является высокая стоимость земли в черте города. И, конечно, чем ближе к центру, тем дороже. Естественно, что владелец участка старался как можно больше земли отвести под застройку, с целью большего извлечения доходов, и как можно меньше оставить под двор. Таковы законы капитализма, таковы частнособственнические инстинкты богатых людей, – поменьше дать людям света и воздуха, не задумываясь над здоровьем людей, и побольше получить с них дохода в виде квартирной платы. Одно время действовало постановление городской думы, по которому высота домов не должна была превышать ширину улицы^[29]29
  В 1844 г. были установлены «правила об ограничении постройки в С.-Петербурге высоких зданий и надстроек этажей на существующих зданиях» – «не допускать постройки жилых зданий высотой более 11 сажен <23,5 м.>», «высота возводимых вновь домов не должна превышать ширину улиц и переулков, где они строятся» (Божерянов И. Н. Невский проспект. 1703–1903. СПб., 1902–1903. Т. 2. Вып. 5. С. 435).


[Закрыть]. Это постановление имело целью дать больше доступа дневного света в квартиры, выходившие окнами на улицу. Однако алчность застройщиков взяла верх над этим разумным постановлением и оно практически утратило силу. Примером такого игнорирования могут служить узкие улицы, которые идут по обе стороны Большого проспекта Петроградской стороны, застроенной высокими домами.

Впечатление от внешности города резко менялось, как только кончалась городская черта и начинались окраины, заставы города: Выборгская сторона и Невская, Московская, Нарвская заставы. Характерными признаками окраин были: крупные и мелкие промышленные предприятия, деревянная жилая застройка, одноэтажная и двухэтажная, и заборы, которыми были огорожены фабрики, заводы, склады. Вначале каменные жилые здания на окраинах встречались редко. Но в связи с ростом промышленности и увеличением рабочего населения, многие капиталисты учли выгодность постройки каменных домов на окраинах. Дома эти по своей внешности были безлики, казарменного типа, многоэтажные, но в отличие от многих домов в центральных улицах, здесь не было дворов-колодцев, так как тыльная часть дома выходила на пустыри, что создавало благоприятные условия для освещения квартир, выходивших окнами во двор, дневным светом. Маленькие квартиры снимались квалифицированными рабочими, большие – администрацией и инженерно-техническим персоналом фабрик и заводов. Если фабрики и заводы были расположены близко от города, то администрация и инженеры жили в городе и ездили на работу, пользуясь городским транспортом или извозчиком, если же далеко – снимали соответствующие их положению квартиры в каменных домах на окраинах. Были, однако, предприятия, которые заботились о жилищных условиях администрации и инженеров. Примером такой заботы может служить Александровский вагоностроительный завод за Невской заставой. Там, на Александровском проспекте, были построены одноэтажные деревянные дома, многокомнатные с ваннами. Последнее обстоятельство по тому времени было большим квартирным удобством. Квартиры обеспечивались дровами. В такой квартире при хорошей обстановке можно было создать домашний уют. Но администрацию и инженеров это устраивало не в полной мере, так как окраины были лишены всякого рода культурных учреждений. Но с этим приходилось мириться, так как пользоваться транспортом, какой был тогда, означало терять очень много времени. Отдаление от города и отсутствие культурных учреждений заставляло фабрично-заводскую интеллигенцию ближе держаться друг друга, чаще общаться, устраивать домашние концерты (почти в каждом таком доме были пианино или рояль), устраивать картежные вечера (преферанс). Особенно широко было такое общение в большие праздники: на Рождество, на Пасху, на Масленицу, в Новый год, когда люди днем обменивались визитами, а по вечерам ходили друг к другу в гости.

Что же касается фабрично-заводской бедноты, то она ютилась в боковых уличках, поближе к фабрике или заводу, где работала, в одноэтажных, двухэтажных и в редком случае трехэтажных деревянных домишках, без водопровода и канализации, или снимала углы в каменных домах^[30]30
  О жилище рабочих и бедноты см.: Покровская М. И. По подвалам, чердакам и угловым квартирам Петербурга. СПб., 1903.


[Закрыть]. Некоторые крупные предприятия строили большие каменные дома казарменного типа, которые заселяли рабочими своего предприятия^[31]31
  Ср.: «Рабочие на некоторых текстильных фабриках тоже имели казенные квартиры – специально построенные при фабрике казармы. Они имели несколько этажей; в середине каждого шел коридор, залитый асфальтом, по бокам – комнаты. В комнату помещались две-три семьи, которые отделялись друг от друга занавесками. Кухня была общая; в ней с утра до ночи грелся куб для кипятка. За порядком в казарме наблюдал смотритель <…> Хозяевам казарма была выгодна: за жилье, за дрова, за кипяток – за все с лихвой вычитали из заработка» (Григорьев. С. 179).
  В 1900 г. городские власти, обеспокоенные санитарным состоянием жилья для рабочих, издали распоряжение: «В квартирах рабочих фабричных и мастерских, а также в угловых жилых помещениях <…>, стены должны быть выбелены негашеною известью, а не оклеены обоями» (Алфавитный сборник. С. 503).


[Закрыть]. Квартирки здесь были маленькие, но уплотнены были до предела. Каждый рабочий, сняв такую квартиру, думал, а что бы еще сдать от себя. Вот и сдавали углы, преимущественно на кухне. Весь деревянный жилой фонд окраин сохранился до самой революции, создавая безобразный облик рабочей окраины в большом городе.

Уличные вывески, витрины и реклама

Характерной чертой для облика центральных и других улиц были вывески^[32]32
  Вывески, как и архитектурные стили, формировали внешний облик города и его бытовой строй. Первое упоминание уличных вывесок, обнаруженное в периодике, относится к 1820-м годам. В 1824 г. Ф. В. Булгарин в очерке «Прогулка по тротуару Невского» не без иронии сообщал: «Глаза мои разбегаются по множеству разноцветных вывесок, коими испещрены стены всех домов, и мои сведения в иностранных языках совершенно мне бесполезны для истолкования надписей, начертанных рукою промышленности, которая, для вступления в храм счастия, не имеет надобности в грамматике» (Литературные листки. 1824. № 6. С. 203).
  Позже, в 1838 г., Бурьянов, отмечал: На Невском проспекте «множество разнообразных вывесок над входами, над окнами, под окнами и в самих окнах. Все так живо, так пестро. У самого Полицейского моста, на углу, убранный с тонким вкусом и богатой рукой „Китайский кафе Вольфа и Беранже“, столь известный в Петербурге и отделанный в виде китайского киоска» (Бурьянов В. [В. П. Бурнашев]. Прогулка с детьми по С. Петербургу и его окрестностям. СПб., 1838. Ч. 2. С. 158).
  Газета «Северная пчела» (1845. 7 июня) в заметке «Городской вестник» отмечала новые перемены в магазинных вывесках: «Вообще петербургские вывески находятся в периоде совершенствования и иллюстрируются атрибутами, соответствующими каждой из них: портной составляет буквы из фигур, взятых с модных картинок; чайный магазин рисует китайцев; свечная лавка украшает буквы связками стеариновых свечей». Владельцы многих магазинов, рекламируя свой товар и заманивая покупателей, часто объявляли себя выходцами из Парижа: «На многих вывесках вы читаете: такой-то из Парижа. Из любопытства стал я навещать этих парижан и удостоверился, что из пятидесяти человек едва ли двое настоящие парижане, а прочие добрые германцы, финляндцы, эстляндцы, курляндцы, лифляндцы и даже петербургские уроженцы <…> у нас Париж синоним изящного вкуса» (Заметки незаметного // Северная пчела. 1844. 5 октября).
  Е. И. Расторгуев в своей книге «Прогулки по Невскому проспекту» подробно описывает вывески на главной улице столицы:
  «Какая пестрота вывесок! Все частные дома обвешаны, обставлены, так сказать, усеяны вывесками, надписями, картинами, фигурами, рамами и вверху и внизу, и на стенах и на дверях, и над окнами и под окнами и за окнами; золотые, серебряные, разноцветные и даже составленные из нарисованных людей! Теперь в тоне украшать двери и вывески магазинов живописными картинами; этот обычай не только разлился по всему Невскому проспекту, но распространился и по всему Петербургу; года за три, за четыре на Невском проспекте был один только Султан с русскими газетами и Султанша с чашкою немецкого кофе; они хотя скоро исчезли с Невского проспекта, но породили большое потомство; теперь куда ни обернись, везде картины и картинки, одна другой замысловатее, вот, например: русский олень с рогами и французская мамзель с немецким книксеном шьет перчатки; здесь два „мусьи“, стоя у дверей и зиму и лето в одних фраках, держат под фонтаном свои шляпы; перед дверьми многих магазинов „мод и новостей“ расположены в разных ситуациях разряженные мамзели, которые веером или платком с лукавою улыбкою приглашают завернуть в их магазины; тут группы детей у толстой мадамы тащут крендели и караваи; вот негры с крыльями и англичане в шляпах пускают из сигар дым прямо в нос проходящим; здесь у парикмахера купидоны подбирают падающие с облаков парики, косы и локоны; тут грация, стоя на одной ножке курит пахитоску, а возле ее болонка треплет ящики с сигарами; здесь блестящая вывеска портного de Paris, все буквы ее составлены из парижских щеголей в модных костюмах et cetera. Пусть так, это и смешно и замысловато, но вот что и странно и обидно: все надписи по Невскому проспекту решительно на французском языке и редко кой-где с переводами по-русски <…> не только на Невском проспекте, но и по всем главным улицам всего Петербурга все вывески, все надписи на французском языке» (Расторгуев. С. 39–41).
  Вывеска на Невском (Султан с Султаншей), которую упоминает Расторгуев, появилась в 1838 г. и была сразу отмечена прессой: «Совсем было забыли про Пфейфера, – отмечала „Северная пчела“ 2 апреля 1838 г., – который от Михайловского театра перебрался к Александринскому, в дом Барановой, и выставил вывеску на которой турчанка с наслаждением глотает мороженое, а турок читает русские газеты». Это дает основание предполагать, что живописные вывески появляются в 1830-х годах.
  В разгар полемики за первенство между москвичами и петербуржцами, анонимный автор-москвич в 1842 г. в очерке «Заметки о Петербурге» говорит:
  «По части вывесок, надо признаться, Петербург далеко уступает Москве. Тут ходишь, ходишь, конечно, многому научишься, но не улыбнешься, а в Москве какое раздолье. Два золотые сапога друг к другу торчат носками, а на черном поле между голенищ прописано: „Сын Скварцев“. И улыбнешься и догадкам простор. Там [в Москве], например, и рюмки и штофы нарисованы и подписано: „Стеклянный художник“, клавиши с надписью: „Фортопьянист и Роялист“; а тут [в Петербурге] из бутылки пена бьет фонтаном, да так само по себе ее в стакан и бросает, написано: „Эко пиво!“ <…> в Москве все прописано обстоятельно: „Трактир для приезжающих и приходящих с обеденным и ужинным расположением“ <…> в Петербурге лаконизм и сухость: портной, сапожник из Парижа, Лондона, Вены, и кончено; а в Москве прописывают чей даже выучник. И сверх того и на мораль обращается внимание; помню я, на одной вывеске так было изображено: „Мы, Федот и Сидор, обучаем юношество сапожному мастерству и доброй нравственности“. Нет! Куда! Петербург от Москвы далеко отстал, да и не только в этом отношении. Например, вы вероятно во всех этих вывесках замечаете что-то необыкновенное, непривычное в слоге. Это потому, что и в слоге Петербург от Москвы отстал на необъятное пространство <…> В Петербурге все так прилично, пристойно, все дело сурьезное» (Дагерротип. СПб., 1842. Тетрадь пятая. 2-я паг. С. 4).
  В этих двух текстах, написанных в жанре физиологического очерка, для которого была характерна установка на воспроизведение действительности, сформулирован основной принцип оформления петербургских вывесок: иконический знак и лаконичный текст.
  Иное впечатление произвели вывески на французского писателя Теофиля Готье, посетившего Петербург в 1858 г.
  На Невском, «на этой фешенебельной торговой улице чередуются дворцы и магазины. Нигде, может быть только в Берне, вывеска не выглядит так восхитительно, как здесь. И до такой степени, что этот вид декоративного украшения улиц и домов нужно было бы отнести к разряду ордеров современной архитектуры, прибавить его к пяти ордерам Виньолы. Золотые буквы выводят свой рисунок на голубом фоне, выписываются на стеклах витрин, повторяются на каждой двери, не пропускают углов улиц, круглятся по аркам, тянутся вдоль карнизов, используют выступы подъездов, спускаются по лестницам подвалов, изыскивают все способы привлечь внимание прохожих. Возможно, вы не знаете русского языка и форма этих букв, кроме орнаментального своего выражения, не имеет для вас никакого смысла? Но вот рядом вы видите перевод этих надписей на французский или немецкий языки. Вы еще не поняли? Тогда услужливая вывеска, прощая вам незнание этих трех языков, даже предполагая и тот случай, что вы вообще неграмотны, очень наглядно изображает те предметы, которые продаются в магазине. Вылепленные или нарисованные виноградные гроздья указывают винный магазин, далее ветчина, колбасы, говяжьи языки, банки с икрой вас извещают о том, что здесь помещается продуктовая лавка. Самые примитивные рисунки, башмаки, галоши, сообщают не умеющим говорить ногам: „Войдите сюда, и вас обуют“. Нарисованные крест-накрест перчатки говорят на языке, понятном для всех. Встречаются также изображения женских накидок, платьев, над которыми нарисованы шляпы или чепчики. Художник посчитал излишним пририсовывать к ним лица. Пианино приглашает вас испробовать их клавиши. Все это интересно фланирующему путешественнику и обладает особым колоритом» (Готье Теофиль. Путешествие в Россию. М., 1988. С. 39–40). По мнению Готье, Невский проспект по своему оформлению не уступал лучшим улицам Европы.
  П. Каратыгин в 1867 г. в очерке «Два часа пополудни в разных концах Петербурга» обращает внимание на один из доходных домов:
  «Дом купца Борисова на Гороховой, близи Каменного моста, битком набитый жильцами, сверху донизу облепленный вывесками. Жильцов хватило бы на заселение целого уездного городка, а от вывесок просто в глазах рябит: овощная лавка, „распивочно и навынос“, гробных дел мастер, еще „распивочно и навынос“, ювелир, модный магазин, опять „распивочно и навынос“, слесарь, медник… и не перечесть» (Всемирный труд. 1867. № 5. С. 30–31).
  «Если пойти по Невскому проспекту или по Большой Морской, то дай бог увидеть одну вывеску с русским именем на двадцать вывесок с иностранными именами. Все лучшие, наиболее роскошные магазины принадлежат иноземцам, – пишет Светлов в 1892 г. – Магазины, торгующие однородным товаром, имеют вывески одинакового характера, и если разнятся между собой, то лишь деталями. Пишутся вывески на железных листах и изредка сопровождаются отдельными символическими изображениями промысла. <…> Все другие магазины и ремесленные заведения на своих вывесках также изображают главнейшие предметы их торговли или промысла. При этом нужно заметить, что на продольных вывесках, над входными дверями, обыкновенно делается только надпись о характере лавки, магазина или заведения и фамилия владельца; рисунки же делаются на них редко и помещаются главным образом на более мелких вывесках: на половинках дверей, между окнами, под окнами. На подоконниках расстанавливают свои товары, стараясь сгруппировать их по возможности красивее и симметричнее. По вечерам окна магазинов освещают не только внутри, но и снаружи, посредством ламп с рефлекторами, обращенными к окну. На вывесках пишут также: нумер дома, в котором находится магазин или заведение; медали, полученные на выставках; государственные гербы (поставщики императора) или великокняжеские гербы (поставщики великих князей). Придворные поставщики, кроме гербов, всегда еще прописывают крупными литерами: „поставщик Двора Его Величества“ или „поставщик Е. И. В. Великого Князя N. N.“» (Светлов. 28, 55, 34).
  Губительное наступление «квасного патриотизма» (выражение П. А. Вяземского) в 1890-х гг. изменило и внешний облик Петербурга. В декабре 1897 г. вышел циркуляр, обязывающий «утверждать на вывесках текст исключительно на русском языке, переводы же могут быть допущены только на языки иностранных государств: немецкий или французский, и отнюдь не должны быть допускаемы на инородческие языки, как-то: малороссийский, польский, финский, латышский, эстонский и проч.» (Алфавитный сборник. С. 85).


[Закрыть] и рекламы^[33]33
  Как пишет С. Ф. Светлов: «Способов рекламирования несколько: а) стеклянные киоски для продажи газет и объявлений; б) вывешивание объявлений в конках, вокзалах железных дорог, пароходных пристанях, на пароходах; в) рассылка объявлений при газетах и афишах и прямо на дома, по почте; г) раздача объявлений прохожим на улицах; д) объявления на театральных занавесах и даже на обороте афиш; е) на обороте билетиков конно-железных дорог; ж) рекламные каретки, развозящие товары по городу. На этих каретках или фургончиках крупными литерами прописывают магазин, завод и т. п. и адрес их» (Светлов. С. 41–42).


[Закрыть]. Надо прямо сказать, что в этом деле не было ни порядка, ни системы – царил полный произвол: кто что хотел, тот то и вешал. О художественном вкусе и речи не было. Вот почему вывески и рекламы очень обезобразили город, особенно в центре. Взять хотя бы Невский проспект, где многие дома были образцами исторически сложившейся архитектуры XVIII и начала и середины XIX века. От этой архитектуры почти ничего не оставалось – все было завешано вывесками разных размеров, разных цветов, разной формы, на разном уровне. На Невском были такие многоэтажные дома, у которых все этажи были заняты вывесками^[34]34
  На Невском «бросалось в глаза огромное количество пестрых безвкусных вывесок с гигантскими буквами; два нижних этажа были ими залеплены сплошь, они карабкались и выше до четвертого и даже пятого этажей, висели поперек тротуара, заполняли пустые брандмауэры, подворотни, балконы и эркеры, тянулись вдоль крыш. От них рябило в глазах, вывески сверкали всеми красками, блестели позолотой, стеклом, лаком, выпячивались объемными буквами. Архитектурная стройность улиц терялась в этом море рекламы. Каждый владелец магазина устраивал витрину по своему вкусу, не считаясь с обликом здания.
  Полуподвальный, первый, а часто и второй этаж занимали магазины, заходившие в первый двор, как правило, тоже облепленный вывесками. <…> Некоторые наиболее фешенебельные магазины не имели вывесок, как, например, английский, помешавшийся там, где сейчас находится кино „Баррикада“» (Григорьев. С. 39–41).


[Закрыть]. Все это производило такое впечатление, что торговые фирмы, занимавшие помещение в доме, как бы вступали в соревнование: кто больше места займет на фасаде дома, у кого будут больше буквы на щите вывески и т. д., одним словом, кто больше и удачнее изуродует фасад дома. Чем дальше от центра к окраинам, тем меньше было торговли, тем меньше было и вывесок, да и вывески были скромнее по своему размеру.

Здесь следует отметить, что изображение товаров на вывесках имеет свою историю. Ведь когда-то огромное большинство населения было безграмотно и прочесть, чем торгует данная лавка, не могли, а все эти сахарные головки, крендельки и прочее были понятны для всех.

В зависимости от вида торговли была и вывеска. Начнем с булочной. Над входом в булочную висел большой золотой крендель типа Выборгского. Так что издалека можно было видеть, что в этом доме находится булочная. По обе стороны входной двери, рядом с окнами, висели вывески. На одной из них был рог изобилия, из которого сыпались разные булочные изделия. На другой – из такого же рога сыпалась разная сдоба. На остальных вывесках изображались все прочие виды булочного и кондитерского производства. Над входом была вывеска с фамилией владельца булочной^[35]35
  Ср.: «Булочные. Вывески бывают разные, с надписями: „булочная“, „булочная и кондитерская“, „Московская пекарня“. Некоторые булочники, преимущественно немцы, привешивают еще большой золоченый крендель, с короной над ним. В булочных торгуют булками, пирожным, чищеными апельсинами, конфетами; в кондитерских, сверх этого, можно получать пироги, чай, кофе, шоколад, сельтерскую, лимонад и молоко. Большинство булочников – немцы. Русские содержат так называемые „Московские пекарни“. На Рождестве булочники выставляют на окнах небольшие елочки, золоченые орехи, фигурные пряники и разные украшения для елок; на Пасхе – куличи, пасхи и яйца: сахарные, шоколадные, стеклянные и т. д.» (Светлов. С. 30).
  «На Песках, на Рождественских, за Колокольной или по Петербургской стороне на Малой Зверинской – были булочные с рогом изобилия на вывесках. Рог был нарисован опрокинутым; вдоль по его открытому устью шел бордюр вроде бумажного кружка. Бордюр был аккуратным, немецким. Да и булочные были немецкие. Продавщицы были пухлые блондинки с кудлатыми, сквозистыми волосами. Из рога изобилия на вывеске падали густою грудой пирожные. Тут были и плоские, с какой-то черной нашлепкою сверху, и пухлые, в виде конической горки, и белые со спиральными завитками наверх» (Горный. С. 39).


[Закрыть]. Кстати, об этих вывесках. Чем скромнее была по своему размеру торговля, тем скромнее была и вывеска с этой фамилией, и, наоборот, чем солиднее была фирма, тем больше была и вывеска. Такие фирмы, как Д. И. Филиппов, А. Андреев, имели огромные вывески с названием фирмы, из чего можно было заключить, что эти фирмы солидные и широко известные. Кроме того, большими буквами отмечалось, что эти фирмы являлись «поставщиками Двора Его Величества», а по краям этих вывесок изображались многочисленные двуглавые орлы, короны, медали – награды за образцовую поставку товара для царского Двора. Тогда таких поставщиков разного товара, и промышленного и продовольственного, было много, орлы, короны и медали пестрели на многих выставках.

Торговля мясом отмечалась большой золотой головой быка или бараном с огромными золотыми рогами, которые помещались над входом в магазин. А с вывесок на вас смотрели жирные, тучные свиньи, белые курочки, гулящие по зеленой травке или по желтому песочку, красавец петух с ярко-красным гребешком и самая разнообразная дичь среди живописной природы^[36]36
  Cр.: «Мясные, зеленные и курятные. На этих вывесках обязательно изображается золотой свирепый бык. На боковых вывесках (на дверях и близ окон) изображают стадо пасущихся коров, петуха с курицами, индюков и разные овощи: кочны капусты, огурцы, морковь. В последнее время вывески некоторых мясных и зеленных лавок пишутся положительно художественно» (Светлов. С. 30).
  «Но самыми победными и неизгладимыми были вывески мясных. Может быть потому, что они были золотыми. На лазоревом или светлом, чуть зеленоватом фоне был виден бык, круто с разбегу остановившийся на пригорке. Он был весь золотой. Мускулы и желваки, напряженные бока и уверенные ноги, – все это было золотым. Он чуть поворачивал тяжелую голову с короткими упрямыми рогами и смотрел с вывески, словно раздувая золотые ноздри. Пригорок был в еле видной травке, зеленый. Внизу, у подножья, расхаживали беззаботно петух, – пестрый, черный и красно-желтый с каскадом перьев, и послушные, клевавшие куры. Иногда тут же лежал, подогнув под себя ноги, белый ягненок. Вывески были приделаны меж окон и были почему-то выпуклыми, как древние щиты или латы. Наверху, под входом и окнами, шла спокойная, уверенная надпись, большими правильными квадратными буквами: „Мясная, зеленная и курятная“. <…> В зеленных, внизу, был обыкновенно нарисован круглый, точно скатившийся к краю вывески, кочан капусты. Тут же валялась и морковь, словно ее забыли. Сама морковь была толстой и крепкой и зеленый хвост ее развесистым» (Горный. С. 43–45).
  «На „мясной торговле“ красовался бык на золотом фоне, стоящий на обрыве, внизу же мирно сидел барашек. На вывесках „зеленной и курятной“ торговли были аппетитно нарисованы овощи – кочан капусты, морковка, репа, редиска или петухи, куры, утки, а иногда индюк с распущенным веером хвостом» (Добужинский. С. 9).


[Закрыть]. Глядя на эти вывески, можно было подумать, что это помещение было отведено под зверинец, а не под мясную торговлю – так живописно ухитрялись разрисовывать вывески мастера этого дела.

Вывески колбасных магазинов^[37]37
  «Колбасные – на вывесках рисуют разные окорока и колбасы, и прикрепляют золоченую голову быка» (Светлов. С. 34).


[Закрыть] и торговли маслами и сырами^[38]38
  «Сливочные лавки. На вывеске изображают кадки с маслом, сыры и яйца. Надпись: „Молочные скопы“» (Светлов. С. 31.).


[Закрыть] изобиловали и окороками, и сосисками, и разными сортами колбас, и маслами в бочках и ярко-красными головками голландского сыра, где в надрезанной части виднелись гнезда со слезой.

Особой яркостью отличались вывески фруктовых и овощных магазинов^[39]39
  «Фруктовые магазины. На вывесках делают надпись: „фруктовый и овощеный магазин“. На боковых вывесках изображаются разные фрукты, цибики чая, сахарные головы, мешки с кофе, банки с вареньем. На некоторых вывесках пишут: „колониальные товары“» (Светлов. С. 32). Цибик – ящик или место чаю, от сорока до восьмидесяти фунтов (В. Даль). На вывеске «на цибиках чаю плясали китайцы. Иногда они извивались и вползали друг на друга так, что из их фигур получалось слово „чай“» (Горный. С. 121).
  «В подвальных помещениях с Садовой улицы были расположены фруктовые погреба, где торговали первосортными грушами, яблоками и виноградом. На лотках в этих магазинах можно было видеть очень оригинальные яблоки с различными надписями и рисунками на них, как я узнала, это были яблоки с солнечной живописью. На ярко-красных яблоках шафранных сортов были отражены имена „Мария“, „Николай“, „Петр“, „Анна“, затем рисунки: голубь, якорь, сердце и пр. Оказывается, садоводы во время роста яблоков наклеивали на них специальные трафареты, и места, защищенные этими трафаретами, на яблоках оставались зеленоватого цвета, а открытые места солнечные лучи окрашивали в красно-розовые колеры, свойственные сорту этих яблоков, и получались очень интересные оригинальные яблоки, так называемые яблоки с солнечной живописью. У этого магазина стояло всегда много народу и любовалось этими фруктами. Цена яблоку была от тридцати копеек до одного рубля» (Ключева. С. 204).


[Закрыть]. Здесь живописец получал широкий простор для своего творчества. Тут уж, можно сказать, пахло натюрмортом.

Вывески бакалейной торговли или, как раньше называли, колониальной торговли^[40]40
  На вывеске «„колониального“ магазина – ананасы и виноград» (Добужинский. С. 9). См. описание лавки колониальных товаров у Бенуа: «По стенам на полках стояли бутылки с винами и наливками, банки с леденцами и консервами, а также целый батальон наполовину завернутых в синюю бумагу сахарных голов. В специальных ящиках и витринах лежали пряники, халва разных сортов и неприхотливые конфеты. В бочках же хранился погруженный в опилки виноград разных сортов, сохранявший свою свежесть в течение всей зимы <…>. Впрочем, больше всего меня пленял лавочный ритуал <…> из внутренних покоев, из какой-то темной святая святых, выступает сам хозяин, с картузом на седых кудрях <…>. То и дело один из приказчиков ныряет в святую святых и является оттуда с лежащим на кончике ножа тонким, как лепесток, куском дивного слезоточивого швейцарского сыра, или с ломтиком божественной салфеточной икры, или с образчиком розовой семги <…>. Приносятся и черные миноги, и соленые грибки, а в рождественские дни всякие елочные, точно свитые из металла крендели, румяные яблочки, затейливые фигурные пряники, с целыми на них разноцветными барельефами из сахара <…>. Чего-чего нельзя было найти на этих фигурных пряниках: и русалок, и амуров, и пылающие сердца, и рыцарей на конях, и генералов, и цветы, и фрукты» (Бенуа. Кн. 1. С. 68–69).


[Закрыть], отражая все разнообразие товара, особо выделяли огромную сахарную голову конусообразной формы, очень сходную с артиллерийским снарядом. Эта голова, так сказать, задавала тон всей вывеске.

При однородной торговле на вывеске можно было поместить весь ассортимент продаваемого товара. А вот поместить на вывеске или даже вывесках, сколько бы места они не занимали, ассортимент торговли мелочной лавки^[41]41
  «Мелочные лавки. В них можно достать все: хлеб и пироги; соленые огурцы и яблоки; деревянное масло и лимонад; папиросы, нитки, иголки, чай, сахар, сливки, пряники, колбасы, ветчина, соленая рыба и пр. и пр. – все тут найдется, причем вам продадут и полпуда сахара и два кусочка, фунт чая и два золотника… На вывеске пишется: „овощеная и мелочная лавка“. На боковых вывесках рисуют: хлебы разных сортов, банки с вареньем, яблоки, виноград, сахарные головы и пр. Торгуют эти лавочки с шести часов утра до двенадцати часов ночи». (Светлов. С. 30–31).
  «У мелочных лавок на вывесках бывали нарисованы нежданные вещи: например, три почтовые марки, неоторванные друг от друга. Две сверху, и одна, точно под углом, внизу. Это показывало, что в мелочной мол можно получить и марки. Стояла острая коническая голова, плотно завернутая в синюю бумагу, только сахарный глетчер (лед. – А. К.) высовывался остренько» (Горный. С. 45).
  «Мелочные лавочки были неизменно украшены вывеской с симметрично расставленными сахарными головками в синей обертке, пачками свечей и кусками „жуковского мыла“, с синими жилками, в центре же красовалась стеклянная ваза с горкой кофейных зерен, а на фоне витали почтовые марки, почему-то всегда по три вместе» (Добужинский. С. 9).
  См. также в наст. изд. главу «Мелочная лавка» в разделе «Воспоминания о Старом Петербурге начала XX века».


[Закрыть] было мудрено. Уж слишком был велик ассортимент этой торговли. Но живописцы старались поместить как можно больше. Вот почему эти вывески были особенно пестры – просто глаза разбегались от этой пестроты.

Любопытно отметить, что питейные заведения с крепкими напитками (трактиры) и пивные имели однообразную вывеску желто-зеленого цвета, причем один цвет переходил в другой. На вывеске было название трактира или название фирмы пивоваренного завода («Вена», «Бавария», «Новая Бавария» пр.)^[42]42
  «Трактиры – <вывеска> красная, с надписью: „трактир или ресторан такой-то“ („Лондон“, „Москва“, „Париж“, „Медведь“, „Олень“, „Македония“ и пр.)» (Светлов. С. 28).
  «Лучшие трактиры вывесок с надписями не имели. На других трактирных вывесках изображались баснословные фениксы в пламени, медведь в задумчивости с газетой и пр.» (Пыляев М. И. Замечательные чудаки и оригиналы. М., 1990. С. 337).
  «Портерные и питейные дома. Верхняя половина вывески красная, нижняя – синяя, с надписью: „портерная лавка“ или „питейный дом“. В окнах портерных и питейных домов иногда на стеклах изображается кружка с пенящимся пивом и прописывается стоимость бутылки или кружки пива» (Светлов. С. 28).
  Пивные лавки, трактиры и винные погреба для простонародья заманивали к себе живописными вывесками. «На Сенной <площади> была пивная лавка, на вывеске которой было изображение бутылки, из которой пиво переливалось шипучим фонтаном в стакан. Под этим рисунком была лаконичная надпись: „Эко пиво!“ – пишет Пыляев. – Над простыми трактирами рисовали мужиков, чинно сидящих вокруг стола, уставленного чайным прибором или закускою и штофиками; живописцы обращали особое внимание на фигуры людей: они заставляли их разливать и пить чай в самом грациозном положении, совсем непривычном для посетителей таких мест. На вывесках иногда людские фигуры были заменены предметами: чайный прибор, закуски и графин с водкой, – последнее изображение еще красноречивее говорило за себя <…> На вывесках винных погребов изображали золотые грозди винограда, а также нагих правнучат и потомков Бахуса верхом на бочках, с плющевыми венками на голове, с чашами, с кистями винограда в руках. Также рисовали прыгающих козлов, полагая, что греки этому четвероногому приписывали открытие вина» (Пыляев М. И. Замечательные чудаки и оригиналы. М., 1990. С. 335, 338).
  «Веселей были вывески чайных и небольших трактиров, – вспоминает С. Горный. – Там из носика чайника шел лазурный пар, какими-то полукольцами, которые уменьшались, чем дальше от носика. Кольца были беловатые и голубоватые. Но еще веселей были чайники: они были совсем пузатыми, и на них были нарисованы праздничными мазками розаны, и меж них зеленые, узкие завитушки, похожие на вьюнов или на усики растений, тех, что взбегают по стенам. Эти вьюны извивались и корчились спиралью. Фон был ярко-красный, и вывеска была видна издалека: не надо было искать вдоль улицы. Такие вывески, яркие и заботливо нарисованные, появились лишь недавно; обычнее были старые, бурые, зеленоватые. Они висели криво на дверных створках; низ их был изъеден ржавчиной дырчато и ажурно. Наверху была надпись: „Горячие закуски“. Иногда надпись не вся помещалась, тогда было видно только „закус“, а конец слова нельзя было втиснуть. В новых вывесках этого не бывало; они были сделаны расчетливо и с блеском: иногда даже оставался вдоль букв тоненький карандашный след или линеечка мела: видно было, что буквы размерялись». (Горный. С. 38–39).
  В 1892 г. «Петербургская газета» возмущенно призывала: пора «убрать прочь с глаз долой огромные красно-сизые вывески, которыми теперь обозначаются заведения, где торгуют крепкими напитками. Но всего ужаснее это кабачные вывески, до половины синие, а верх красный» (Питейные вывески // Петербургская газета. 1892. 9 февраля). В начале XX века вышло распоряжение, по которому у питейных заведений, продающих «навынос», вывески «должны быть зеленого цвета», у торгующих «распивочно» – «должны быть наполовину зеленые, наполовину желтые» (Руководство для изучения обязанностей городового С.-Петербургской полиции. СПб., 1902. С. 18).


[Закрыть].

Вывески торговли водкой, которая в то время была государственной монополией, были зеленого цвета с лаконичной надписью: «Казенная винная лавка»^[43]43
  «Прогуливаясь по Невскому проспекту, невольно замечаешь в разных местах широко-длинные вывески: „Английский погреб“, „Немецкий погреб“, „Немецкая виноторговля“, „Торговля иностранными товарам“, даже на иных вывесках крупными золотыми буквами изображено: „Иностранная торговля вин“ или „Немецкая торговля иностранных вин“» (Расторгуев. С. 102).
  В ренсковых погребах продавались «навынос» или «распивочно» российские виноградные вина, при наличии свидетельства на трактирный промысел, с обязательной закуской. «Ренсковые погреба – <вывеска> синяя, с надписью: „ренсковый погреб“. Над вывеской вывешивается виноградная кисть, золоченая» (Светлов. С. 28).


[Закрыть].

Богатые рестораны имели одну хорошую солидную вывеску, преимущественно на стекле, на которой большими буквами значилось название ресторана – все, ничего другого, например, «Медведь», «Кюба», «Донон»^[44]44
  О ресторанах «Медведь», «Кюба», «Донон» см. главу «Улицы в ночное время» в разделе «Облик улиц Петербурга».


[Закрыть] и др.

Большие гастрономические магазины, как Елисеева, Соловьева на Невском, также не имели крикливых вывесок, но зато вывеска с фирмой была солидная и внушительная – фирма говорила за себя.

Про вывески магазинов, торговавших промышленными товарами, можно сказать то же, что и про вывески продовольственных магазинов – они отражали все то, чем торговал магазин. И чем солиднее была фирма, тем меньше было вывесок, но уж зато вывеска с фирмой била в глаза.

Большие вывески были у банков, банкирских контор и прочих кредитных учреждений. Собственно говоря, большая вывеска была только одна – с названием учреждения, прочие же, скромные по своим размерам, перечисляли операции, которые производились этими учреждениями. То же можно сказать и про страховые общества и про нотариальные конторы.

С распространением электрического освещения в городе, и прежде всего, конечно, на Невском, появились и вывески, освещенные электрической энергией. Но особое обилие света на улицах города давали кинематографы. А их было очень много, к 1916 году – до двухсот. На одном Невском их было двадцать пять. Вывески кинематографа носили рекламный характер. На них энергии не жалели, лишь бы побольше привлечь зрителей – дело доходное. Не только в центре города, но даже на окраинах, где встречалось кино, – это было самым оживленным и самым освещенным местом на улице.

Много внимания в Петербурге уделялось торговле. Будь то богатый гастрономический магазин или магазин мод^[45]45
  «Как прекрасны, как блистательны по Невскому проспекту все иностранные магазины всяких модных товаров, как они декорационны, роскошны, очаровательны, как красавица, – тотчас влюбишься, особенно вечером, когда магазины освещаются великолепно газом и взоры ясно видят в них тьму приманок и соблазнов, отражающихся в зеркалах и поражающих чувства и рассудок!» (Расторгуев. С. 79–80).
  «Модные магазины. На вывесках пишут: „modes et robes“ и рисуют молодых дам в нарядных костюмах. В окнах выставляют модные картинки» (Светлов. С. 32).


[Закрыть] – витрина украшалась с большим вкусом и хорошо освещалась по вечерам.

Особо отличались витрины ювелирных магазинов. Тут все горело и блестело. Что же касается витрины магазина «Бриллианты ТЭТ'а», то тут не только все горело и блестело, но и переливалось всеми цветами радуги, т. к. все было в движении при самом ярком освещении. Перед магазином всегда стояла толпа, любуясь этим зрелищем. «Бриллианты ТЭТ'а» не были подлинными бриллиантами. Это была имитация, но имитация исключительно удачная. Стоили эти «бриллианты» гроши, по тому времени, но эффект был исключительный. Кольцо, брошь, колье, кулон можно было купить за два-три рубля. Покупка таких вещей широко использовалась для подарка ко дню именин, рождения или в дни больших праздников (Рождество, Пасха, Новый год).

Многие витрины били на оригинальность: тут были и декоративные пейзажи, и экзотика, и подвижные фигуры-автоматы и прочее. Все они, конечно, привлекали внимание публики.

Много внимания уделялось и рекламе. В облике города она занимала видное место. Рекламы огромного размера обычно занимали брандмауэр (глухая стена) больших домов. Чего тут только не было: и «Пейте коньяк Шустова»^[46]46
  О Шустове см. примеч. [322]322
  Шустов Николай Леонтьевич – московский купец 1-й гильдии; в 1898 г. торгово-промышленное товарищество «Н. Л. Шустов и сыновья» стало владельцем коньячного завода в Ереване; знаменитый шустовский коньяк продавался во многих городах России.


[Закрыть] к разделу «Быт Старого Петербурга по газетным объявлениям».


[Закрыть], и «Употребляйте пилюли Ара», и «Перуин для ращения волос» и «Я был лысым»^[47]47
  См. раздел «Быт Старого Петербурга по газетным объявлениям» и примеч. [291]291
  См. рекламу средства для выращивания волос Джона Кравена Берлея (Москва. Неглинный проезд, дом 32) под названием «Я был лысым»: «Еще недавно я был совершенно лысым. Мой отец и дедушка были лысы. У моей матери от природы были редкие волосы. Я уже помирился с мыслью остаться лысым, когда, во время экскурсии по Швейцарии, я познакомился с одним пожилым ученым, который спросил меня во время разговора, не желаю ли я иметь пышные волосы». Этот «ученый-химик» составил для Берлея рецепт специальной помады, после применения которой у Берлея через три недели появились волосы (Нива. 1907. № 4 и др.).


[Закрыть], [292]292
  «Перуин Пето» – средство для «придания изящного вида» бороде и усам (см. рекламу: Нива. 1907. № 2 и др.).


[Закрыть].


[Закрыть] и многое, многое другое. Очень много щитов с рекламой стояло вдоль полотна железных дорог разных линий перед въездом в Петербург. Все эти рекламы оставляли неприятное впечатление у людей, подъезжавших к столичному городу, особенно, если эти люди впервые посещали Петербург. Им хотелось видеть что-то более интересное и приветливое – ведь Петербург один из красивейших городов мира, а тут – пилюли «Ара», напоминающие о расстройстве желудка. Хороша встреча! Рекламы были везде: на домах, в вокзалах, на пристанях – везде, везде. До появления трамвая излюбленным местом для рекламы была решетка империала^[48]48
  Империал – второй этаж с сиденьями для пассажиров на крыше дилижанса, омнибуса, вагона конно-железной дороги. В 1891 г. вышло распоряжение: «На империале вагонов (конок. – А. К.), вдоль перил, могут быть помещаемы разные объявления, в форме вывесок <…>. Фон вывесок может быть разных цветов (за исключением белого и черного) <…>. Самые вывески изготовляются из металлических листов» (Алфавитный сборник. С. 273).


[Закрыть] конки и омнибуса.

На Невском и на других центральных улицах все больше и больше использовалась световая реклама, помещавшаяся на высоких домах улицы. Рекламы, и особенно витрины, с их ярким освещением, способствовали усилению освещения улиц. Это надо отнести, прежде всего, к Невскому и некоторым прилегающим к нему улицам. И чем дальше от центра, тем меньше ярко освещенных витрин, и прохожие должны были довольствоваться тусклым светом газового фонаря. Про окраины и говорить не приходится. Какие там могли быть витрины? Для кого там могла быть ярко освещенная реклама?

Освещение

Уже в самом начале XX века электрическое освещение вошло в быт города. Однако это освещение было только на Невском. Почти все остальные улицы города имели газовое освещение. На окраинах же фонари с газовым освещением были только на центральной магистрали и на некоторых улицах, да у промышленных предприятий. На прочих же улицах освещение оставалось еще керосиновым^[49]49
  Первые фонари появились на улицах города в 1723 г. Для освещения использовались конопляное масло и сальные свечи.
  В 1835 г. было образовано «Общество освещения газом С.-Петербурга», установившее в 1839 г. в центре города двести четыре газовых фонаря (Семенович Г. Л. Уличное освещение города С.-Петербурга: Очерк развития освещения столицы со времени ее основания по 1912 год. СПб., 1912. С. 14), которые горели на Невском проспекте (от Адмиралтейства до Аничкова моста), Большой Морской (до Исаакиевской площади), на Дворцовой площади, у Александровской колонны и в других местах; многие магазины на Невском также были освещены газом (Северная пчела. 1835. 7 февраля; 1839. 8 марта, 30 августа, 30 сентября, 20 октября; см также: Башуцкий А. О газе, по поводу нового освещения улиц // Северная пчела. 1839. 27–29 ноября). В 1845 г. были освещены Невский проспект (от Адмиралтейства до Литейной улицы), Большая и Малая Морские улицы (Городской вестник // Северная пчела. 1845. 15 сентября).
  В 1849 г. для освещения улиц, одновременно с газом, стали применять спирт, но в 1863 г. «эти два рода освещения были упразднены и заменены новыми – керосиновыми» (Семенович Г. Л. Указ. соч. С. 13, 15).
  «Первые опыты электрического освещения в Петербурге произведены были в 1879 г. по способу русского электротехника Яблочкова. Местом для опытов был избран Дворцовый мост (в те годы – летний плавучий. – А. К.), а потом и площадь у памятника Екатерины II; в 1879 г. на мосту Александра II (Литейном) были установлены двенадцать дуговых фонарей». Электрические фонари появились на Невском проспекте в августе 1884 г. (Семенович. Указ. соч. С. 25–26). В 1892 г. Невский освещался электричеством (от его начала до Знаменской площади) «до часу ночи, а позже – газом» (Зарубин. С. 14).
  Приводим свидетельство Светлова об освещении города в начале 1890-х гг.:
  «Освещаются улицы газовыми фонарями. Электрическое освещение прививается плохо, чему причиной, как говорят, порядочное количество акционеров газовых компаний среди гласных Думы.
  Электричество горит на Невском (от Адмиралтейства до Знаменья), на Дворцовой набережной (от Дворцового моста до Мошкова переулка), по всей Большой Морской от Главного штаба до Поцелуева моста и отсюда до Мариинского театра; на Дворцовой площади, около памятника Александру I. Кроме того, встречаются немногочисленные электрические фонари при входах в некоторые магазины.
  Отдаленные местности освещаются еще керосином (на Васильевском острове все линии между Средним проспектом и Черной речкой, некоторые улицы на Песках, Невский проспект от Исидоровской богадельни до Лавры и пр.). Фонари газовые и керосиновые расставлены сбоку тротуаров на расстоянии сажен двадцать друг от друга.
  На Невском проспекте и на Морской электрические фонари поставлены посереди улицы; они очень высоки, сажени в три с небольшим. Машины для электричества стоят на Мойке (у Синего моста), на Екатерининском канале (у Казанского моста) и на Фонтанке (у Аничкина моста)» (Светлов. С. 48–49).
  Газовое и керосиновое освещение было основным и в начале нынешнего века. Так, в 1898 г. в центре города горело 159 электрических фонарей, а на Васильевском острове – 54 (Семенович. Указ. соч. С. 28); «к 1 января 1902 г. было 16 453 фонаря, из них 2645 электрических, 8417 газовых и 5391 керосиновых» (С.-Петербург: Путеводитель по столице. СПб., 1903. С. 89).


[Закрыть]. Рабочие, жившие близко от фабрик и заводов, находились в более выгодном положении, чем жившие вдали от этих предприятий, так как владельцы предприятий освещали не только территорию, занятую фабрикой или заводом, но и часть территории за их пределами. Хорошее освещение требовалось для подъездных путей, для транспорта, который подвозил сырье и увозил готовую продукцию. А сколько было еще таких уголков, где не было еще и керосинового освещения!

Озеленение

Беден был Петербург и озеленением. Если и были хорошие сады, то все они находились в центре города (Летний сад, Михайловский сад, Александровский сад, Таврический сад)^[50]50
  Как сообщает И. И. Пушкарев, в начале 1840-х годов: «Садов, наиболее посещаемых здешним обществом, только четыре: Летний, Ботанический, в Екатерингофе и при Таврическом дворце. Прочие же сады в Петербурге хотя обширностию и расположением равняются этим садам, но свободный вход в них дозволяется только по билетам, выдаваемым известным особам, и потому бесполезны для публики вообще» (Пушкарев И. И. Николаевский Петербург. СПб., 2000. С. 661–662).


[Закрыть]. Были маленькие садики-скверы (Введенский, Прудки, Овсянников, у Казанского и Исаакиевского соборов). Их было очень мало на такой город и они были малы по размеру. Мало было и бульваров (Конногвардейский и на Малой Конюшенной улице). Вместо сохранения и увеличения бульваров их ликвидировали. Так был вырублен бульвар на Лиговской улице. На окраинах почти не было никакой зелени. Если Выборгская сторона соприкасалась с Удельнинским парком, а Петербургская сторона имела Александровский парк и Острова, то такие окраины, как Невская застава или Московская застава, совсем не имели никаких зеленых массивов^[51]51
  Вот что пишет Светлов о местах отдыха и прогулок горожан в начале 1890-х гг: «Летний сад открыт и летом и зимой. По утрам в нем народу немного: главный состав публики в это время – ребята с няньками, играющие около памятника дедушки-Крылова. Вечером гуляют взрослые, главным образом по большой аллее от входа близ часовни (в память избавления Александра II от покушения Каракозова) до выхода к Инженерному замку. Раннею весною, до ледохода, в Летнем саду от трех до пяти часов дня собирается бомонд. Людям плохо одетым, рабочим и нижним чинам вход в сад воспрещается.
  Александровский сад на Адмиралтейской площади представляет летом излюбленное место для гулянья. Здесь по вечерам бывает масса народа. Утром и днем гуляют ребятишки. Публика разношерстная, тем более что сад этот сокращает дорогу идущим от Невского проспекта на Васильевский остров и, таким образом, может быть назван проходным садом. По бульвару, идущему параллельно фасаду Адмиралтейства (где вход в церковь Спиридония), по вечерам катаются велосипедисты, которые иногда устраивают целые состязания между собою. В саду имеется фонтан, памятники Жуковскому и Пржевальскому (последний теперь еще строится), ларь для продажи лимонада, молочная и вафельная.
  Екатерининский сквер у Александринского театра с раннего утра и до вечера наполнен ребятами. Он невелик, но очень красиво распланирован. Памятник Екатерине II.
  Соловьевский, или Румянцевский сквер на Васильевском острове. Как и в других садах, в нем изобилует детвора. Вечером гуляют взрослые, главным образом ученики Академии художеств, студенты Горного института, Филологического института, университета. Памятник „Румянцова победам“.
  Овсянниковский сквер, садик у Греческой церкви на Песках – посещаются жителями Песков.
  Чернышевский сквер у Чернышева моста. Здесь публика чистая не бывает; посещают его солдаты, кухарки и т. п. Памятник Ломоносову.
  Таврический сад находится в местности малолюдной и поэтому гуляющих в нем немного.
  Владимирский сад на Петербургской стороне, близ Тучкова моста, очень хорошенький, хотя и молодой еще садик. Гуляют преимущественно обыватели Петербургской стороны.
  Никольский сквер, у церкви Николы Морского.
  Михайловский сад, у дворца Екатерины Михайловны; в нем такие же старинные липы, как и в Летнем саду. Гуляющих в нем почти никогда не бывает, ибо все предпочитают соседний Летний сад.
  Инженерный сквер, близ цирка Чинизелли, у Симеоновского моста. Еще очень молод и не разросся. Публики бывает мало.
  Исаакиевский сквер, у Исаакиевского собора, не велик, но содержится очень хорошо; гуляющих, особенно детей, всегда очень много.
  Юсупов сад, на Большой Садовой. В нем изобилуют евреи. Зимой здесь бывает на пруду состязание конькобежцев и балы на льду с фейерверками и иллюминацией.
  Садик у Семеновского – Александровского военного госпиталя.
  Кроме вышеозначенных садов и скверов, имеются еще небольшие садики, собственно для детей, в оградах некоторых церквей, например, у Владимирской, Благовещения (что на Васильевском острове), Введения (на Петербургской стороне), Преображения (на Литейной), Симеония и Анны и пр.
  Ни в одном из садов и скверов ни музыки, ни каких-либо развлечений не бывает.
  Парки
  Александровский и Петровский парки, оба на Петербургской стороне, посещаются простым народом, особенно по праздникам. В Петровском парке, в местах поглуше, любят проводить время за самоваром и за водочкою, которые приносят с собою. В темную пору, особенно осенью и зимою – не безопасны: бывают случаи грабежей (ночующими здесь золоторотцами и вяземскими кадетами).
  Бульвары
  Бульваров в Петербурге немного: на М. Конюшенной; Конногвардейский (от Сената до церкви Благовещения); на Песках (на Преображенском плаце); на Васильевском острове (от Большого до Среднего проспекта по 7-й линии и по Среднему проспекту от 1-й до 6-й линии); небольшой бульварик на Загородном проспекте близ Технологического института, – вот, кажется, и все бульвары. Теперь сооружается большой бульвар на месте засыпанной реки Лиговки.
  Бульвары служат и для прогулки и для прохода. В темную пору, по вечерам, на бульварах (особенно Конногвардейском и Василеостровских) можно видеть на скамейках обнявшиеся парочки и иной раз натолкнуться на сцены не совсем приличные. Порядочная женщина, в избежание неприятных приставаний, никогда не пойдет по бульвару вечером. Были случаи и грабежей на бульваре (такой случай был в сентябре 1892 г. на Конногвардейском бульваре).
  Адмиралтейский бульвар, против Зимнего дворца, составляет как бы продолжение Александровского сада. Любовные парочки на нем по вечерам также не в редкость.
  Надобно заметить, что на бульварах по вечерам темно, ибо до них слабо доходит свет от фонарей, расположенных около тротуаров. Темнее всех бульвар Конногвардейский» (Светлов. С. 44–46).


[Закрыть]. Правда, у деревянных домиков были палисадники с несколькими деревьями и кустиками. Вот они-то и напоминали жителям окраин о той природе, которой они были так безжалостно лишены. О цветах и говорить нечего, их там не было, да и негде им было расти.

Бродячие домашние животные. Фургонщики

В Петербурге встречались бродячие домашние животные: собаки, кошки. Если собаки бродили главным образом по улицам, то кошки обитали по дворам и лестницам домов. В целях устранения опасности бешенства собак, город организовывал ловлю бродячих собак. Большой фургон разъезжал ночью по улицам города, куда и сажали четвероногих бродяг. К кошкам таких репрессивных мер не применяли.

Праздники и процессии

В дореволюционное время в России справлялись праздники: церковные, царские дни и один гражданский – Новый год.

Новый год

Новогодний праздник ничем особенно не отличался^[52]52
  «Несколько разнообразится, впрочем, встреча Нового года. В этот вечер обязательно дожидаются, чтобы пробило двенадцать часов; с последним ударом часов поют „Царю Небесный“, „Спаси, Господи, люди твоя“ и „Боже, царя храни“, после чего все поздравляют друг друга с Новым годом, целуются и пьют шампанское (на этот раз уже обязательно, хотя и недорогое, из русских). Затем следует ужин» (Светлов. С. 18–19).


[Закрыть]. Однако одна традиция, традиция новогоднего поздравления, вносила большое оживление в улицы города. Мелкие чиновники спешили поздравить свое начальство, приказчики – своих хозяев-купцов, родственники – родственников, друзья – друзей и т. д. Город приходил в движение. В этот день извозчики были нарасхват. Многие нанимали извозчика на весь день, объезжая места визита по всему городу.

Царские дни

Царские дни были праздником центра города, резиденции царя. Начинался этот праздник торжественным молебном после литургии в Исаакиевском соборе. На этот молебен съезжалась вся знать города – как военная, так и гражданская. Большинство подъезжало к собору в собственных экипажах. Все они были одеты в богатые парадные мундиры. Вся эта эффектная обстановка привлекала много любопытных, которые тянулись по смежным улицам к месту этого торжества. В момент провозглашения многолетия царствующему дому начинался салют – сто один выстрел с Петропавловской крепости. Большая толпа народа стояла на Дворцовой набережной. В царские дни город украшался национальными флагами. В некоторых домах на балконах вывешивались ковры. Вечером устраивалась иллюминация^[53]53
  Иллюминация «бывает в именины и рожденье государя, государыни, наследника (и наследницы), а также в день коронации и восшествия на престол» (Светлов. С. 49).
  См. описание праздничных иллюминаций:
  «Большое впечатление в моем детстве производили на меня иллюминации, устраивавшиеся в Петербурге в царские дни. На всех улицах, на расстоянии трех-четырех саженей друг от друга, расставлялись так называемые „плошки“, т. е. маленькие стаканчики, в которых горело какое-то масло. Любители выволакивали на улицу старые галоши, наливали в них керосин и тоже поджигали. От горящих плошек и галош на улицах стоял вонючий смрад. Казенные и общественные учреждения обязаны были ставить на каждое окно по паре свечей. Полиция строго за этим следила.
  Только на Невском, Морской и еще нескольких больших улицах, где керосиновые фонари уже были заменены газовыми, иллюминации имели более торжественный вид, ибо фонари отвинчивались и заменялись звездами, светившими рядами язычков горящего газа» (Оболенский. С. 15).
  «Когда была коронация Александра III, тетя Катя повезла меня в своем экипаже вместе со всеми ее детьми поздно вечером смотреть на иллюминацию Петербурга, и я вдоволь нагляделся на царские вензеля и короны и разные надписи, вроде „Боже, царя храни“, из весело переливающихся, то делавшихся голубыми, то ярко разгоравшихся газовых язычков, на гирлянды разноцветных фонариков, развешанных вдоль улиц, на факелы Исаакиевского собора, на сальные плошки, которыми были уставлены тротуарные тумбы и выступы домов» (Добужинский. С. 17).


[Закрыть]. Наиболее эффектная иллюминация была только в центре города, на больших площадях, на Невском и некоторых набережных Невы. Огромные вензеля, гирлянды из цветных лампочек и другие формы парадного освещения придавали улице, площади или набережной парадный вид. Вдоль тротуара висели на проволоке шестигранные с цветными стеклами фонарики. Надо отметить, что эти фонарики имели довольно жалкий вид. Как только кончались центральные улицы, площади, набережные, кончалась и нарядная иллюминация. Картина резко менялась. Оставались только флаги, да фонарики и кое-где встречались скромные вензеля. Местами на отдаленных улицах попадались еще плошки с фитилем в масле. Они стояли вдоль тротуара у самой мостовой. Эта иллюминация имела еще более жалкий вид, чем фонарики. От этих плошек поднимались копоть и смрад.

Первомайский парад на Марсовом поле

В Петербурге была сосредоточена вся царская гвардия. По улицам проходили отдельные части этой гвардии с оркестром. Прохождение этих частей всегда привлекало уличных мальчишек, которые большой толпой шли по обе стороны оркестра.

Но особое внимание жителей города привлекал майский парад, который проходил на Марсовом поле. Это было исключительно яркое зрелище^[54]54
  Ежегодно 1-го мая на Марсовом поле проходил высочайший смотр войск. «Это было очень эффектное зрелище, – вспоминает свидетель парада барон Н. В. Дризен. – Один конвой государя чего стоил! Он состоял из пяти или шести взводов, одетых в национальные костюмы (грузин, осетин, черкесов и других). Грандиозна была заключительная картина парада – кавалерийская атака. Выстроившись во всю ширину поля, спиной к Павловским казармам, живая стена всадников по команде бешено летела по направлению к Летнему саду. Казалось, все будет сметено на пути. Но нет! Новый сигнал и взмыленные лошади как вкопанные останавливаются в трех шагах от царской палатки» (Дризен Н. В. Старый Петербург // Весь мир. 1918. № 10. С. 11).


[Закрыть]. Правда, сам парад был малодоступен для широкой публики. Марсово поле было оцеплено полицией и из смежных улиц никого не пропускали. Ведь на параде присутствовал царь, великие князья и высшие круги столицы. Была и посторонняя публика, которую пропускали на парад по пригласительным билетам. Нетрудно догадаться, кто получал эти билеты. Подавляющее большинство народа толпилось по смежным улицам, по которым проходили войска на парад или возвращались с парада. А полюбоваться было чем! Чтобы это понять, надо знать, какая красивая ярко-цветистая форма была у гвардии, особенно у конной гвардии. Все виды конной гвардии имели свою отличную форму: кирасиры, гусары, уланы, драгуны, казачьи части и многие другие. Так и хочется описать эти формы! Но даже при самом удачном описании невозможно создать хоть сколько-нибудь правильного представления о их красоте, разнообразии, яркости. В каждой кавалерийской части лошади имели свою масть. Это еще больше увеличивало эффект при прохождении части. Но, пожалуй, самая красивая форма была у кавалергардов. У них были белые суконные мундиры, обшитые золотым кантом, с блестящими пуговицами, белые суконные брюки. Поверх мундира были одеты латы. На голове – каска с двуглавым орлом. И латы, и каска, и пуговицы были начищены до предельного блеска, и, если погода была солнечная, горели на солнце. Вооружены они были палашами. При прохождении на параде они держали палаши наголо. Ножны для палашей были не кожаные, а металлические, никелированные.

Похоронная процессия

По улицам города проходили разные процессии. Начнем с похорон.

По тому, как хоронили человека, можно было судить и о материальном и об общественном положении покойника и о положении родственников, которые его хоронили. Делом похорон занимались частные предприниматели, а организация называлась «Бюро похоронных процессий»^[55]55
  В январе 1892 г. на Литейном проспекте (дом. № 59) открылся «первый специальный магазин „Траурных нарядов“» (Петербургский листок. 1892. 31 января). Позже «с разрешения правительства в Петербурге открывает свои действия с 1-го июля бюро похоронных процессий» на Пантелеймоновской улице в доме № 23. (Там же. 11 июня). Бюро «дает траурные принадлежности, глядя по желанию, двух родов: черные и белые. Белый траур еще новинка и встречается пока очень редко» (Светлов. С. 17).
  «Гробовщики. На вывесках рисуют гроб, а на окнах выставляют модели гробов. Знаменитые гробовщики (например Шумилов) выставляют на окнах еще рисунки громких похоронных процессий, в которых они были поставщиками» (Светлов. С. 31).
  «Меня занимали и окна „гробового мастера“ Шумилова – там были выставлены гербы на овальных щитах, настоящие белые и черные страусовые перья и другие траурные украшения и длинные картинки, изображающие похоронную процессию с лошадьми в попонах и с факельщиками около колесниц. Все это, как и все те живописные петербургские вывески, были традициями далекого прошлого» (Добужинский. С. 9).
  «Содержателям мастерских и магазинов гробов воспрещено выставлять в окнах и дверях их заведений гробы» (Алфавитный указатель. С. 541).
  «Все чаще и чаще попадались бюро похоронных процессий с солидными вывесками – серебряные буквы по матовому фону. На вертикальных щитах между окнами были нарисованы серебряные гробы с замысловатыми ножками и гофрированным рюшем между крышкой и нижней частью гроба, дубовые и лавровые венки с лентами. Надпись, которая, очевидно, должна была привлечь широкий круг клиентов и указывать на размах операций фирмы, гласила: „Похороны всех вероисповеданий“. В оконных витринах выставлялись гробы высшего класса – лакированные дубовые и металлические с пышным орнаментом, а также детские гробики, золотые, серебряные, розовые, голубые. В витринах на вертикальных досках, затянутых черным, прикреплялись образцы ручек, ножек и металлических украшений гроба. В других окнах размещались металлические венки и белые и черные муаровые ленты с надписями. Некоторые из венков были заключены в неуклюжие глухие металлические футляры с замком, похожие на ванночки для купания детей. Сверху в витрине свисали образцы золотых и серебряных кистей для гробовых покровов.
  Можно было заказать похороны любого разряда. Предусматривались всевозможные роскошества похоронной индустрии: угодно вам пригласить архиерея – будет архиерей. Желательно, чтобы за гробом шли генералы, сенаторы или графы – будут и таковые. Можно было также заказать ораторов для произнесения речи перед отверстой могилой, солирующих во время отпевания артистов императорских театров, заметку в газету или даже целый некролог с портретом, маску с покойника» (Григорьев. С. 235–236).


[Закрыть].

Похороны производились по трем разрядам: самые богатые – по первому, средние – по второму, бедные – по третьему.

Богатые похороны обставлялись очень пышно. Дроги для гроба с покойниками были с нарядным балдахином, с богатой резьбой, с парчой и кистями. Все было черное или белое (под серебро). Под тот или иной цвет была и упряжь лошадей и одежда факельщиков. В дроги были запряжены две, три и больше пары лошадей. Лошади были покрыты сеткой или попоной до земли, с прорезью для глаз лошади. На голове у лошади были кисточки (плюмажи) и обязательно – шоры. Лошадей с обеих сторон вели конюхи за шнуры с кистями. Конюхи были одеты в длинные сюртуки (почти до пят), цилиндры и перчатки. Впереди шли факельщики (несколько пар). В правой руке у них был большой зажженный фонарь, вверху – шире, внизу – уже. Этой формой фонарю придавался вид факела. Вот почему и люди, которые несли такой фонарь, назывались факельщиками. Одеты факельщики были так же, как и конюхи.