Текст книги "Похороны викинга"

Автор книги: Персиваль Рен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

– И Дигби, – добавила Изабель.

– Не знаю, – ответил я.

– Наверное не знаешь? – спросила Клодия.

– Да, – ответил я, – не имею ни малейшего понятия.

– Хотелось бы, чтобы они были здесь, – сказала Изабель.

– Не могу сидеть в этой комнате, – внезапно воскликнула Клодия, вскочила и вышла. Мне показалось, что у нее в глазах были слезы.

Когда я закрыл за Клодией дверь, Изабель встала из-за пианино и подошла ко мне. У нее было взволнованное лицо, и она показалась мне необычайно красивой. Ее золотые волосы были как шелк, и голубые глаза были такими добрыми и глубокими.

– Джонни, – сказала она, положив руки мне на грудь и глядя прямо в глаза, – можно задать тебе глупый вопрос? Я заранее знаю, что ты на него ответишь, но все-таки хочу этот ответ услышать.

– Конечно, можно, дорогая, – ответил я.

– Ты не рассердишься, Джонни?

– Разве я когда-нибудь сердился на тебя, Изабель? Разве я мог бы на тебя рассердиться?!

Она долго смотрела мне прямо в глаза и наконец решилась:

– Взял ли ты «Голубую Воду», Джонни?

– Нет, дорогая, я ее не трогал, – ответил я. Изабель неожиданно обняла меня, и я поцеловал ее в губы.

Она заплакала, я поднял ее на руки и отнес на диван. Там я сел рядом с ней и, крепко обняв ее, покрывал поцелуями ее лицо. Я вдруг понял, что я ее люблю, что я всегда ее любил, но до сих пор только как товарища моих детских игр, а теперь – как женщину. Если для того, чтобы мы открыли нашу любовь, нужно было исчезновение «Голубой Воды», то я был рад, что она исчезла.

– Дорогая… дорогая, – шептал я, целуя ее. – Ты меня любишь?

Вместо ответа она обняла меня и крепко прижала свои губы к моим. Мне показалось, что мое сердце останавливается.

– Люблю ли я тебя? – спросила она. – Я всегда тебя любила, я любила все, что ты говорил и делал.

– Не надо плакать, – сказал я, стыдясь своего счастья.

– Я плачу от радости, – ответила она. – Теперь, когда ты сказал мне, я знаю, что ты этого не сделал.

– Разве ты меня подозревала? – спросил я.

– Нет, – ответила она. И с женской непоследовательностью добавила: – Но ведь ты стоял у стола, Джон, и Майкл поймал над столом твою руку, и потом я видела, как ты шел ночью.

– Видела? – удивился я.

– Да, – ответила Изабель. – Я не могла уснуть и видела, как кто-то прошел мимо моей двери со свечой. Осветилась щель под дверью. Я выбежала на верхнюю площадку лестницы и увидела тебя. Я думала, что ты пошел, чтобы вернуть камень.

– Я пошел, чтобы посмотреть, на месте ли этот проклятый сапфир, – ответил я. – Я поймал Майкла над столом, а не он меня. Впрочем, я думаю, что мы оба хотели поймать Огастеса и поймали друг друга.

– Я так мучилась, – продолжала она, – все улики были против тебя… Мне казалось, что я ухудшаю твое положение, когда говорю про Огастеса… Но я не могла не сказать, я знала, что он не мог быть виновным… – Она вытерла глаза и продолжала: – Но теперь мне все равно, ты уверен, что ты меня любишь?

Я попробовал уверить ее в том, не прибегая к словам.

Звук приближающихся шагов вернул вас с облаков на землю, и мы быстро вскочили. Когда Дэвид вошел, Изабель укладывала свои ноты, а я внимательно рассматривал свою записную книжку.

– Простите, сэр, – сказал Дэвид, останавливаясь передо мной, – разрешите с вами поговорить, сэр.

– Вы уже со мной говорите, Дэвид, – ответил я.

– Нет, сэр, разрешите поговорить с вами наедине, – уточнил он.

Я вышел с ним в коридор, и, закрыв дверь, он передал мне конверт.

– От мистера Дигби, сэр. Он велел мне передать вам письмо так, чтобы никто не видел… и ровно в десять часов вечера.

– Спасибо, Дэвид, – сказал я и пошел в курительную комнату, чтобы там прочесть письмо. Я должен был бы волноваться и мучиться тяжелыми предчувствиями, но вместо этого испытывал буйную радость. Я готов был танцевать в коридоре и не сделал этого, только не желая смущать солидных предков Брендонов, портреты которых неодобрительно смотрели на меня с обеих стен.

– Крайне эгоистично, сэр, – пристыдил я сам себя.

Курительная была пуста. Из соседней бильярдной раздавалось щелканье шаров. Огастес, видимо, был занят своим любимым, хотя и несколько непродуктивным делом. Я зажег свет, разворошил кочергой угли в камине, придвинул к нему самое удобное кресло, сел и зажег трубку.

Если бы я получил это письмо до разговора с Изабель, я разорвал бы конверт дрожащими руками и с замиранием сердца. Но теперь все мне было безразлично. Любовь делает людей эгоистичными. Не спеша я открыл письмо бедного Дигби и стал его читать. Вот что он писал:

«Дорогой мой Джон!

Беру перо, чтобы написать тебе эти строки. Я напрягал мои умственные способности, пока у меня не оборвалось несколько пуговиц на брюках. Наконец я осознал, что не могу дольше обманывать всех вас и заставлять невинную жертву страдать за мои грешные злодеяния или злодейские грехи.

Я отыщу моего благородного близнеца и скажу ему: «Брат, я согрешил и недостоин называться твоим братом».

Никто не знает, какой мучительный стыд жжет мое сердце сейчас (даже я не знаю). Когда ты получишь эту записку, я буду далеко от Брендон-Аббаса, на пути к… скажем, к тому месту, куда я еду.

Расскажи тете, что благородный поступок моего брата Майкла разбудил мою крепко спавшую совесть. Я не могу, чтобы он страдал за меня. Я напишу ей на днях.

Со свидетельской скамьи или скамьи подсудимых скажи неподкупному судье, что я всегда был слаб, но непорочен, и что ты приписываешь мое грехопадение куренью дешевых папирос и увлечению публикуемыми в газетах головоломками. Кроме того, можешь сказать ему, что надеешься на мое исправление, а также на то, что я когда-нибудь добьюсь честного заработка не менее тридцати шиллингов в неделю и возмещу тете Патрисии из моих сбережений тридцать тысяч фунтов.

Я пришлю тебе мой адрес (строго конфиденциально), и ты напишешь мне о дальнейших событиях.

Не забудь, что ты должен оставаться на месте, чтобы заставить всех поверить в мою гнусность, иначе Клодия может остаться под подозрением. (Огастес, к сожалению, невиновен). Помни, что мы обязаны были найти преступника среди нас.

Как только Майк сообщит тебе свой адрес, телеграфируй ему, что вор признался и бежал и что он сможет спокойно возвратиться в Брендон-Аббас. Привет Изабели.

Твой Дигби».

На время это письмо заслонило для меня все остальное, даже Изабель.

Мне до сих пор не приходило в голову, что Дигби сбежал. Неужели то, о чем он пишет, правда? Неужели он действительно украл «Голубую Воду», и только бегство Майкла, принявшего на себя его вину, заставило его сознаться?

Может быть, Дигби, думая, что Майкл действительно виноват, бежал, чтобы отвлечь от Майкла подозрение и затруднить погоню за ним?

Нет, оба эти предположения бессмысленны. Вернее всего он, как и Майкл, подозревая кого-то из нас, оставшихся, бежал, чтобы отвлечь от нас внимание.

Но кого же подозревали Майкл и Дигби? Очевидно, Клодию или меня. И тут вдруг меня поразила новая мысль. Эта мысль была внезапна и мучительна: если они сломали свою жизнь ради того, чтобы защитить Клодию и меня от подозрений, я обязан сделать то же самое.

Надо уверить всех в том, что вором был один из Джестов. Ведь если какой-нибудь сыщик начнет разбирать это дело, то он сможет заподозрить даже Изабель. Для нас ее заявление о том, что она в темноте схватила за руку Огастеса, было окончательным доказательством непричастности обоих к краже. Сыщику оно, вероятно, покажется сговором между ними и целью доказать свою невиновность. Особенно, если он узнает о том, когда Изабель это рассказала и как держался Огастес, узнав об этом.

Тем больше оснований для меня поступить так же, как мои братья. Очевидно, что, если трое братьев сбежали из дома своей родственницы, сговор мог существовать только между ними и очевидно, что те, кто остался дома, в этом деле неповинны.

«Довольно двух, чтобы нести позор», – прозвучал во мне голос. Это был голос трусости.

«Почему только двое будут нести позор и защищать тебя и Изабель?» – это был голос чести, и я послушался его.

Я не мог оставаться здесь, зная, что мой Капитан и мой Лейтенант находятся в изгнании. Я не мог наслаждаться жизнью, в то время как они терпят лишения и подвергаются опасности. Против этого восставало мое воспитание. Вероятно, через две минуты по прочтении письма Дигби я уже принял решение. Оставалось только решить, куда мне ехать и говорить ли об этом Изабель.

Куда ехать? Этот вопрос для меня решился автоматически: я вспомнил о французском Иностранном легионе.

Ярче всех картин детства передо мной вставала одна. Мы сидели на лужайке вокруг блестящего французского офицера, рассказывавшего нам захватывающие истории об Алжире, Марокко и Сахаре. Он говорил о спаги, тюркосах, зуавах и солдатах Иностранного легиона. Это были рассказы о романтике боя и похода, и после них Майкл заявил:

– Я пойду в Иностранный легион, когда закончу Итон…

И я вспомнил, как Дигби и я приветствовали этот план.

Может быть, Майкл вспомнил об этом и сейчас уже находится на пути в Алжир? Может быть, он решил на военном поприще прославить свое новое вымышленное имя? Это было бы похоже на него.

А Дигби? У него, наверное, мелькнула та же мысль, и он последовал за Майклом. Это было бы так похоже на Дигби.

А я? Последую ли я за моими братьями, не спрашивая, куда они меня ведут, и стараясь делать то, что делают они, только для того, чтобы заслужить их одобрение? Это было бы так похоже на меня.

Трое романтически настроенных идиотов. Теперь эта мысль вызывает во мне улыбку. Конечно, идиоты, но какие замечательные идиоты: с воображением и с обостренным чувством чести.

В качестве компенсации за меньшую одаренность воображением, блестящей храбростью и другими способностями, в изобилии имевшими у моих старших братьев, природа наделила меня большей осторожностью. Я был таким же неисправимым романтиком, как мои братья, но, несмотря на весь мой романтизм, был методичен и настойчив. Физически я, пожалуй, был даже сильнее них. Решив разделить их судьбу и найти их, если сумею, я сразу же начал обдумывать все подробности предстоящих мне дел.

Я лучше думаю в потемках, поэтому, бросив письмо Дигби в огонь и выбив золу из трубки, я поднялся в свою комнату и лег на постель. Разлука с Изабель была самым страшным из всех последствий моего решения. Потерять ее, едва успев найти! Как ни странно, но именно из-за любви к Изабель я сумел от нее уйти.

Эта любовь сделала меня сильнее и лучше. Я стал на голову выше самого себя. Я покажу ей, моей возлюбленной, что я тоже способен пожертвовать собой. Разлука, конечно, будет для меня невыносимым страданием… но горечь такого страдания так радостна сердцу романтика.

Кроме того, практическая половина моего существа напомнила мне, что нам вместе нет сорока лет, что мы несамостоятельны и что денег у нас нет. Значит, думать о скором браке не приходилось. Пока я мог только мечтать о ней, но потом, загорелый и украшенный орденами, завоевавший себе место в жизни, я вернусь за ней и поведу ее, мою любовь и гордость… Так думал я, двадцатилетний романтик. Хороший возраст – двадцать лет!

Рассказать ли ей, что я собираюсь делать, и провести с ней последний, сладостный и страшный час или просто послать ей письмо? К чести моей, этот вопрос я разрешил, руководствуясь только ее интересами.

В письме можно будет написать, что наша разлука будет только временной, не более страшной, чем та, которая неизбежно должна была последовать при моем отъезде в Оксфорд. При встрече же с ней я не сумею скрыть свое отчаяние, и оно сделает неубедительным все мои слова. Я знал, что буду целовать ее так, как будто больше никогда ее не увижу. Так, как будто иду на казнь. Нет, лучше написать. Вопрос был решен. Откуда достать деньги, чтобы добраться до Парижа и просуществовать там несколько дней? На это нужно было около десяти фунтов.

Мои часы, запонки, портсигар и золотой карандаш стоили больше. До Лондона денег у меня достаточно, а там я сумею все реализовать.

Утром я позавтракаю со всеми, а потом спокойно пойду пешком на станцию. Оттуда поездом в одиннадцать сорок пять поеду через Эксетер на Лондон. В Лондоне буду около трех. На следующий день уеду во Францию, и к вечеру буду в Париже. Переночую в отеле и, по возможности, на следующий же день сделаюсь французским солдатом.

Что бы ни делали мои братья, я обязан следовать их примеру. Я так же, как и они, постараюсь возможно убедительнее сыграть роль испуганного вора, бегущего от руки правосудия и гнева родственников.

Если я найду Майкла и Дигби в легионе, то ни о чем не буду жалеть… Разлука с Изабель, – но ведь эта разлука нам необходима, мне нужно завоевать себе положение, чтобы жениться на ней.

Я, кажется, стал уже главнокомандующим французскими войсками в Алжире и командором Большого креста Почетного легиона, когда внезапно уснул.

Я проснулся в самом превосходном настроении. Изабель любит меня, и передо мной открыта дорога к подвигам и приключениям. Я был охвачен романтическим пафосом.

Дэвид принес горячую воду. Он приветствовал меня теми же словами, что всегда: «Половина восьмого, сэр. Сегодня будет прекрасное утро (иногда он добавлял: «когда разойдется туман» или «кончится дождь» и т п.).

Одевшись, я уложил в маленький чемодан немного белья, бритвенный прибор и щетки. Потом спустился в курительную комнату и после нескольких неудачных набросков написал Изабель:

«Дорогая и любимая!

Я получил вчера вечером письмо от Дигби. Он бежал так же, как и Майкл, чтобы отвлечь внимание от нас, прочих виновных и невиновных в этом печальном деле. Дигби пишет, что он невиновен и не подозревает ни Майкла, ни меня.

Ты, конечно, сама понимаешь, что я не могу остаться дома и позволить им одним расплачиваться за все, тем более, что считаю их невиновными. Если же они виновны, то я обязан им помочь. Если бы не то, что мне придется на время тебя покинуть, то вся эта авантюра была бы мне очень по вкусу.

Впрочем, я все равно на днях должен был уехать от тебя в Оксфорд на целых два месяца. Теперь же это будет продолжаться только до тех пор, пока камень не будет возвращен. Я не сомневаюсь в том, что похититель возвратит его немедленно, узнав о нашем бегстве.

Ты знаешь, что я не трогал камень, и я знаю, что ты этого не делала, но ведь я не могу изменить моему Капитану и моему Лейтенанту в трудные времена. Ты сама знаешь, что я обязан помочь им защитить невинных и пристыдить похитителя.

Впоследствии я пришлю тебе мой адрес, и ты напишешь мне, как у вас обстоят дела. Я вернусь, как только ты сообщишь мне, что все улажено.

Пока что я буду далеко от Брендон-Аббаса, и так же далеко оттуда будут сыщики тети Патрисии. Они не будут сомневаться в том, что похитителем является кто-то из нас, а может, все мы трое. Они будут безуспешно охотиться за нами, а вас оставят в покое.

Любимая моя Изабель, дорогая моя Собачья Душа, я с тобой не прощаюсь, я уеду раньше, чем ты получишь это письмо.

Дорогая, после вчерашнего вечера весь мир переменился. Жизнь прекрасна. Мне хочется петь и смеяться. Изабель любит меня, и я люблю Изабель. Ничто, кроме этого, не имеет цены.

Разве любовь не чудесна, дорогая?

Твой навсегда Джон».

Это восторженное письмо я передал Дэвиду и велел после завтрака передать его мисс Риверс. Он сохранил совершенно безразличное выражение лица, хотя в глубине души, наверное, угадал, кто будет следующим из членов нашей семьи, кто передаст ему письмо для сдачи его кому-то с глазу на глаз.

В коридоре я встретил Бердона.

– Не знаете ли вы, где мистер Майкл, сэр? – спросил он. – Его хочет видеть леди Брендон.

– Не знаю, Бердон, – ответил я.

– Кровать мистера Дигби тоже не тронута, – продолжал он. – Я не знал, что джентльмены уезжают… ничего не упаковано…

– Они не говорили мне, что уезжают, – заявил я, стараясь изобразить на лице изумление. – Наверное, они придумали что-нибудь веселое… надеюсь, что они вызовут и меня…

– Может быть, поехали на скачки, сэр? – предположил Бердон.

– Какой ужас! – ответил я и ушел с самым легкомысленным выражением лица, на какое был способен.

За завтраком нас было только четверо. Лицо Изабель вспыхнуло при виде меня, и мы глазами засвидетельствовали друг другу нашу любовь.

– Слыхали что-нибудь о капеллане? – спросила Клодия.

– Я ходила к нему вчера вечером, – ответила Изабель, – но сиделка сказала, что он спит.

– Сиделка? – спросил Огастес

– Да, – ответила Изабель. – Доктор Уоррендер посоветовал выписать для него сиделку, и тетя Патрисия вчера по телеграфу выписала ее.

– Где Дигби? – спросил Огастес.

– В чем дело? – вопросом ответил я.

– Бердон меня спрашивал. Он говорит, что Дигби не ночевал дома.

– Я не больше твоего знаю о том, куда девался Дигби, – с чистым сердцем заверил я его.

– Забавно, – усмехнулся он.

– Чрезвычайно забавно, – подтвердил я.

– Тете это должно понравиться, – злорадно продолжал он. – Особенно после ее категорического запрещения выходить из дома

– Ему следовало сперва посоветоваться с тобой, Сомнительный Огастес, – сказала Клодия.

– Ему не хотелось советоваться с полицией, – грубо ответил Огастес.

– Кушай кашу и говори, только когда тебя спросят, – наставительно сказала Изабель, и вопрос был исчерпан.

К концу завтрака появился Бердон.

– Леди Брендон хочет видеть мистера Дигби, – заявил он.

– Это не так просто сделать, – ехидно заметил Огастес.

– Его здесь нет, – сказал я, заглянув под стол.

– Совершенно верно, сэр, – сказал серьезный Бердон и исчез.

– Теперь твоя очередь, красавец, – сказал Огастес. – Вероятно, сыщики уже пришли.

Бердон возвратился.

– Леди просила вас после завтрака пожаловать к ней в будуар, – сказал он мне.

– Так и есть, – заметил Огастес, когда за Бердоном закрылась дверь.

– Куда они исчезли, как ты думаешь? – спросила меня Клодия. – Ведь не могли же они сбежать? Сбежать мог еще один, но никак не оба.

– Непохоже, чтоб сбежали, правда? – съехидничал Огастес.

– Если они действительно уехали, то они имели на это какие-нибудь очень основательные причины, – сказала Изабель.

– Самые основательные, – согласился Огастес.

– Да, Клодия, – сказал я, глядя на нее в упор, – если они действительно сбежали, как ты говоришь, то они сделали это только для того, чтобы отвратить подозрение от всех, оставшихся в доме.

– Бесспорно! – согласился любезный Огастес.

– Они способны это сделать, – спокойно сказала Изабель.

– Это было бы так похоже на Майкла, – тихо сказала Клодия и вдруг, отвернувшись, вышла из комнаты.

– И на Дигби, – сказал я ей вдогонку.

Огастес ядовито мне улыбнулся и показал пальцем вверх.

– К тете Патрисии! – сказал он и ушел довольный. Наша недавняя подозрительность, кажется, очень его огорчила, и его нежное сердце не могло успокоиться.

Мы с Изабель вышли из дому и пришли на ту поляну, где всегда собиралась шайка Майкла Джеста. Я обнял ее и долго и крепко целовал в глаза и губы.

– Всегда ли ты будешь меня любить дорогая? – спросил я. – Что бы с нами ни случилось?

Она ответила мне без слов, но ее ответ вполне меня удовлетворил.

– Тетя ждет, – сказал я, оторвался от ее губ и убежал.

Я бежал к дому, но отнюдь не собирался видеться с тетей. Я решил играть роль преступника, нервы которого не выдержали предстоящего свидания со своей жертвой. Я был очень рад вызову тети, он делал мое бегство более убедительным.

Я прошел в свою комнату, взял чемодан, положил в карман карточку Изабель и спустился по черному ходу, выходившему прямо во внешний холл. В одну минуту я пробежал луг перед домом и скрылся в кустах. Потом я вышел на дорогу. Из дому меня уже не было видно за деревьями. Через двадцать минут я был на станции и взял билет на Эксетер.

На станции все меня знали, но проследить меня дальше было, пожалуй, невозможно. Эксетер очень бойкая станция, и едва ли кто сможет проследить, что оттуда я выехал в Лондон. Во всяком случае мои следы после вокзала Ватерлоо в Лондоне будут потеряны.

Ожидая на платформе, я испытывал мучительное желание вернуться к Изабель. В горле я ощущал такой комок, какого не помнил с самого раннего детства. Это было ужасно. Если бы не предстоящие приключения, я вернулся бы, но я был романтиком и был возбужден.

Когда расстаются двое возлюбленных, то меньше страдает тот, кто уезжает: движение, перемены и мелкие заботы заглушают боль. Так было и со мной, меня спасала необходимость думать о будущем, о деньгах, о Париже и Алжире, о шансах отыскать Майкла и Дигби…

Как бы то ни было, но я не вернулся. Когда дачный поезд лениво подполз к платформе, я с твердо сжатыми губами и болезненно сжимавшимся сердцем вошел в вагон и начал одно из самых странных путешествий, которое когда-либо выпадало на долю человека.